Текст книги "По нам плачут гангстеры"
Автор книги: Герман Скередикэт
Жанр:
Драматургия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
– К чему ведешь? – Лим немного замялся. Похвала хоть и приятна, но он не ощущал, будто действительно заслужил ее.
Какой смысл откладывать неизбежное? Сколько не оттягивай момент, но время будет падать слоями, собираясь в единую массу. Такой миг не пропустить. Начало уже положено, так какая суть сдавать назад?
– Хван, – ноготь впился в эпидермис пальца, – я люблю тебя.
Но Лим не выглядел шокированным. Он по-прежнему выжидающе пялился на Маркуса, будто не получил то, за чем появился перед ним.
– Я тоже тебя люблю, а теперь говори причину.
Маркус нервно усмехнулся. До чего же очаровательный и растерянный человек стоит рядом.
– Ты не понял, – Маркус попробовал произнести слова нежнее, чуть меняя интонацию, – я люблю тебя.
Он перевел взгляд на губы напротив. Маркус взялся за чужое лицо и подался вперед. Не стал заходить слишком далеко – просто символический поцелуй, чтобы окончательно развеять чужие сомнения об истинности высказывания. За ту секунду, что они был так близко, смог почувствовать под ладонями мягкую кожу. Губы Лима сухие, но Маркус и не строил никаких фантазий – он знал, кого целует. Когда Хвана освободили от плена пальцев, он оглушено захлопал ресницами. Не такого ожидал от разговора. Но, признаться честно, догадывался, однако убеждал себя в обратном. Маркус и Куан… У них ведь что-то было. Или… Хван опять где-то ошибся?
Лим неосознанно качнулся назад. Он волей случая уперся ногой в бок кровати и невольно рухнул на нее, все также не сводя взгляда с Маркуса. Хозяин комнаты наконец-то расслабился. После признания стало легче, как гора с плеч упала. Он оперся спиной о дверцу шкафа.
– И… Что теперь?
– Это ничего не меняет, – твердо, но все еще сраженно пролепетал Хван. – Ты должен рассказывать мне все. То, что тревожил, злит или обижает. Каждая мелочь важна, слышишь? А такое… Всякое бывает. Думаю, понимаешь, что… Не могу ответить взаимностью на конкретные чувства, но я никуда не уйду. Не брошу тебя после всего произошедшего. Ты дорог мне, Маркус. Я не могу дать тебе то, чего ты хочешь, но могу остаться лучшим другом.
Постель скрипнула. Лим поднялся, делая несколько шагов вперед. Он развел руки в стороны, приглашая для объятий. И как такому можно противиться? Итон не сдержал улыбки. Вздохнул, окончательно прогоняя грузность. Маркус пустил бы слезу, но давно выплакал свое. Хван был теплым на ощупь, а его нос немного сопел. Лим прислонил ладонь к затылку Маркуса и уложил его голову на свое плечо. Фланелевая рубашка приятно пахла. Стиральным порошком и человеком, который её носил.
Глава Третья. Элизиум, моя леди…
эра распустившегося цветка
Утро Багрового Элизиума ничем не отличалось от ночи: шум и гам никогда не спадал в городе, который не дремлет. Алкоголь лился рекой, казино обдирали до нитки болванов. Луч солнца пробился сквозь пышную тучу. Циферблат показывал шесть часов. Хозяева апартаментов в винтажном здании были погружены в безмятежную сонливость. Интерьер купался в теплых тонах: от древесно-коричневого до горчичного. Квартира показывала смесь арт-нуво и гранжа: от нуво форма мебели, цвета и скругленные линии; от гранжа – разбросанные вещи Маркуса, которые он забывал убирать на свои места. Хван привык и перестал ругаться, просто смирившись. Высокие потолки позволяли свободно дышать, а летящие занавески в оттенке крем-брюле скрывали небольшой балкончик с тонкими прутьями. На бортике устроилась круглая пепельница с затушенной накануне сигаретой.
В кровати с черным постельным бельем устроились двое. Даже в жаркую погоду одеяло продолжало накрывать их. Рука Маркуса обвила талию лежащего рядом, сам он уперся Лиму в грудь. Хван уткнулся носом в его волосы перед отчаливанием в мир сновидений, притянув ближе. Размеренное дыхание наполняло тишину комнаты наравне с тикающими часами. На тумбочке покоились зажигался, книга и два золотых кольца. Маркус сквозь дрему зашевелился и инстинктивно подался вперед – ближе к приятному теплу. Он чувствовал щекой разнеженный стук сердца Хвана, что только больше успокаивало. Однако идиллия была прервана. С них резко сорвали одеяло, подставляя нежеланной прохладе.
– Вставать пора, уроды, – Готье, как обычно в их присутствии, был недовольным. Он всегда относился с пренебрежением к этим двоим, особенно – к Хвану, когда тот по неосторожности задал один вопрос, оскорбивший Готье по самое «не хочу». Готье Паскаль – приятный на вид молодой человек, с утонченными чертами и русыми волосами по плечи. Бывало, кто-то решал прокомментировать «отросшие патлы», но замолкал в ту же секунду, стоило Паскалю лишь свирепо глянуть. Готье делал так ненамеренно, просто серьезное лицо и сизые зрачки вкупе с укоризненным молчанием делали свою работу. Незваный гость перевел взгляд на Лима, зажав край покрывала, и скривил лицо в гримасе омерзительности. – Какого хрена ты голый?
– Это мой дом! – Хван, разбуженный так внезапно, был вне себя от ярости. – Как ты тут оказался?
– Дверь научись запирать, дерьмоед.
– Я запер!
– Не так хорошо, раз я здесь, – Готье съязвил ему, но тут же вернул педантичность. – Саманта сказала собраться к двенадцати. Будьте готовы к одиннадцати.
Договорив, он как ни в чем не бывало, пошел к входной двери и сильно ею хлопнул. Готье, кажется, никогда не простит Хвана. Готье являлся правой рукой главы Лантаны, а в ресторане его называли «Администратор». Он стоял на входе, встречал посетителей и провожал внутрь, параллельно с этим подробно докладывая женщине о каждом, его или её перемещении и том, что тот любит на обед. Готье запоминал все: знал наизусть меню, никогда не уточнял имена. Его голова словно карта метрополитена со всеми станциями. В общении он был сдержанным, говорил только по делу, но открытую агрессию проявлял исключительно к Хвану, что крайняя редкость. Саманта дорожила Готье, как ценным человеком, который не предаст и всегда держит голову «на морозе».
– Он ходит сюда как к себе домой, – Хван повернулся к Маркусу, который надевал излюбленную футболку. – Я правда закрыл дверь. Честно. Клянусь своей жизнью. Этот говнюк, что, замки взламывать умеет?
– Ну, – Итон пожал плечами, улыбаясь, – Готье ведь самый приближенный к Саманте. А если так, то есть много деталей, которых мы не знаем. Может, он банки грабил раньше. – Маркус взял со спинки кресла шелковый халат, который переливался лиственно-зеленым, и протянул Хвану. – Оденься.
– Не хочу, – тот категорично отвел его руку в сторону. – Мое жилище – делаю, что пожелаю.
Но Маркус расправил материю, набрасывая ее на плечи Хвана. Ткань за ночь остыла, потому вызвала на коже череду мурашек. Маркус взял Лима за запястье и потянул на себя:
– Надо собираться.
Хван невольно согласился, чуть закатив глаза, и все же поднялся с матраса. Он потопал прямиком в ванную. Не особо энергично встряхнул баллончик, выдавил пену и нанес на лицо. Бритва скользила по подбородку медленно, дабы не порезаться невзначай. Хван хоть и навострился расправляться с процедурой за считанные секунды, но иногда, когда что-то его раздражало, движения приобретали резкость. Наводить марафет – обязательное требование с тех пор, как вступил в «Лантану». Как говорила Саманта: «жизнь притворяется искусством», подразумевая, что нужно приблизиться к неотразимости как можно сильнее. В конце концов, и женщины, и мужчины любят образы элегантных и утонченных, а в таком притворстве нет места несовершенствам. Это то, чем занимался Хван – очаровывал господ, заманивая их в ресторан. Саманта выбрала его из-за мягких черт – они вызывали расположение. Быть в обществе милого паренька – звучит заманчиво, а если такой человек еще и уделяет тебе внимание, показывая, насколько ты ему интересен – превосходно. И плевать, что это – лишь красивая ложь, чтобы позже пренебречь высокими чувствами.
Маркус заправил кровать, разглаживая кирпично-оранжевый плед по поверхности. Он ходил по паркету босиком, пока рядом со ступнями волочились штанины клетчатых пижамных брюк. Поправил на тумбочке книгу с чьей-то биографией и стянул оба кольца с поверхности. Одно отправилось во внутренний карман нейлонового бомбера с левой стороны, а второе было протянуто Хвану. Тот принял украшение и без задней мысли надел на безымянную фалангу. Маркус недовольно шикнул, беря его руку:
– Знаешь ведь – Саманта разозлится, – но Лим молча сплел их пальцы. – Я серьезно. Она опять будет вне себя.
– Пусть злится. В стране свободы я имею право носить свою обручальную побрякушку до поездки на похоронном катафалке.
– Только не забудь снять, когда выйдешь к публике, – Маркус сдался – ему и самому нравилось.
Победоносно ухмыляясь, Хван накрыл ладонями его бока. Поцелуй получился тягучим, как плавленая карамель. Они еще не отошли от сна, потому действовали расслабленно и лениво. Маркус провел по линии его челюсти и случайно задел серьгу в ухе: небольшая капля с малахитом, заключенная в серебро высшей пробы. Нехотя отстранившись друг от друга, не спешили расходиться. Уют, который окутал, был слишком притягательным, чтобы покидать его.
– Отлично, я будто зубной пасты поел, прям как в детстве, – Лим стер подушечкой пальца остатки ментолового состава с уголка чужого рта. – Умывайся получше.
Маркус согласно кивнул, продолжая смотреть на человека перед собой. То, что он видел, даже с самыми красноречивыми снами не сравнится, ведь происходило наяву.
эра крошечного ростка
– А Марло?
– Кто? – Маркус непонимающе свел брови.
Хван стоял, опираясь локтем о стенку в картинной галерее. Их привели туда в качестве ознакомительной программы курса, и пока все остальные ученики с интересом вчитывались в таблички и слушали экскурсовода, двое отбились от стайки.
– Тот актер из фильма «Проклятье», главный мафиози, – Лим протянул телефон с фотографией, на которой был изображен еще молодой Марло.
– Правда? – Маркус от удивления даже выхватил чужой мобильник. – Он тоже гей?
– Не совсем.
Марло был человеком, разделившим Элизиум на «до» и «после», настолько значимая фигура. Он успел обзавестись четырнадцатью детьми, трое из которых приемные. Жил на широкую руку, но, как многие говорили, имел тяжелый характер. Детство у Марло прошло сложно, но он справился и добился колоссальных успехов.
Актер раскрыл свою ориентацию еще в 1976 году, назвавшись бисексуалом. Ответил честно, что интересовался мужчинами и имел за плечами подобные отношение, а гомосексуальность считал вполне естественным явлением. Он совершенно не стыдился ни себя, ни своей жизни. Однажды даже пошутил: «Если обществу хочется думать, что я – любовник кого-то известного мужика, то противиться не стану».
– Он тебе нравится? – Хван продолжал допытываться, пока они медленно плелись за студентами.
Маркус, что долго разглядывал снимки кинозвезды, покачал теменем:
– Нет, не мой типаж.
– А какой у тебя типаж?
– Рожа твоя.
Они рассмеялись и начали в шутку толкаться, соревнуясь в силе, пока Маркус не отпихнул Хвана так сильно, что тот влезет в стеклянную раму. Картина полетела вниз и, честное слово, Маркус видел все в замедленном формате: как рамка отлетала в сторону, а стекло покрывалось трещинами, вскоре разлетаясь во все стороны. Хван вжался в стену, выпучив глаза. Парни знатно нашкодили, привлекая к себе внимание каждого, кто находился в выставочном зале. Их, само собой, отчитали, а родителям пришлось платить за экспонат из своего кармана.
Позже
До отъезда оставалось всего несколько дней. Хвана и Маркуса уже утвердили в кандидатуры за границу. Парни медленно паковали чемоданы, слушали нравоучения от родственников и много гуляли по родным местам, чтобы запомнить. Лишних денег, чтобы мотаться из Элизиума в Город-13, ни у кого не было. Им предстояло не видеться с семьями достаточно долгое время. Маркус сидел на лавочке в парке, прячась в тени. На асфальте стояла открытая банка виноградной газировки, а на брусках лежал измазанный в пыли рюкзак. Хван появился на горизонте, но выглядел поникшим. Он без сил плюхнулся рядом, заваливаясь, сполз вниз по скамье. Маркус понял все стремительно:
– Она тебя бросила, да?
Хван подавленно взвыл. Эмили не смогла пройти по баллам на грант, так что – никакого Элизиума. Девушка невероятно переживала из-за длительной разлуки расстоянием, а Хван… Хван был слишком занят своим другом. С того инцидента он сильно изменился: писал каждый день по нескольку раз, все свободное время проводил с Маркусом, грубо говоря – не отходил ни на шаг. Тот факт, что Эмили перестали уделять внимание, тем более – когда она боролась с тревогами насчет разъезда, не просто расстроил ее, а натурально взбесил. Эмили старалась держать себя в руках и не ревновать, но когда их свидание в очередной раз отменялось по причине «мне надо к Маркусу», все спокойствие накрывалось медным тазом. Раз так надо к Маркусу, то пусть с ним и встречается. Безусловно, она любила своего парня, но такое отношение терпеть больше не могла.
– Я такой никчемный, – заныл Хван, накрывая лицо ладонями. – Эмили ведь действительно мне нравится…
– Прости.
– Заткнись, – Хван стукнул Маркуса по предплечью. – Ты тут вообще ни при чем. Я сам виноват. Надо было выкроить время.
– Откуда ты собирался брать дополнительные часы в сутках? Ты тратишь их на сон, учебу и меня. Не спать невозможно, учеба важна, а я…
– Ты важнее учебы и сна. Вот почему жизнь так несправедлива? – Лим поднял глаза к небу. – Неужели нельзя было сделать так, чтобы человечество не нуждалось во сне? Я же просто лежу на кровати несколько часов без сознания, это бесполезно!
Маркус сочувствующе погладил его по макушке. Что еще он мог сделать? Уж точно не желал, чтобы Хван потерял свою возлюбленную из-за него. Но с другой стороны: отношения на расстоянии – явление сомнительное. Может, так даже будет лучше?
Позже
– Джим Морган.
Хван стащил наушники с Маркуса, заставляя того прислушаться. Показал купленный в аэропорту журнал, на развороте которого красовался мужчина с впалыми скулами и пышной шевелюрой. Черно-белая пленка придавала ему стиля, присущего рок-звезде. Сиденье рядом пустовало – пассажир опоздал на самолет.
– Он либо гей, либо бисексуал?
– Нет, наркоман.
Маркус неосознанно хохотнул. Неожиданный поворот, который невозможно было предугадать. Громкий всплеск эмоций заставил какую-то бабушку обернуться и начать проклинать их взглядом. Маркус тихо извинился и поднял в воздух журнал, прячась за макулатурой от взора той женщины.
– Если Джим Морган – просто наркоман, то что забыл на страницах издания?
– А ты уже понимаешь, к чему я клоню, – Лим последовал его примеру и тоже занырнул за бумагу. – Джим стал секс-символом того времени. Он буквально произвел революцию своей музыкой. Как и подобает истинным рок-музыкантам, стремился нарушать все правила, потому выступал за употребление наркотических веществ. Он в них души не чаял, а на сцену выходил или обдолбанным, или пьяным. А еще у него был интересный прием: чтобы сосредоточиться, Морган выбирал из зала одну девушку и концентрировался на ней, исполняя песни. Он как бы пел для нее, и получалось круто.
– Как можно быть гением и недотепой сразу?
– Это Элизиум, Маркус, там можно все. Хочешь смешную историю?
– Давай.
– На одном из концертов он, само собой, вошел во вкус. В первом ряду стояла красивая блондинка, и он решил посвятить ей концерт. Однако в своей, специфичной манере. Джим начал массировать пах и смотреть ей прямо в глаза, – лицо Маркуса посетило отвращение. – Да, я понимаю. А рядом находился парень той самой леди, который настолько разозлился, что швырнул в певца стул.
– Так ему и надо, – шокированный Маркус на автомате опустил журнал, стукнувшись руками о бедра.
– Вот, как выглядит рок-эн-ролл. Джим пришел сразу после джентльмена Фрэнка Филле, когда публика хотела большего. А знаешь, что удивительно? Любитель потеребить непотребные места перед женщинами был самым образованным и начитанным рок-исполнителем своего времени. Этот человек оказался разносторонним. Считай, – Хван выставил пятерню, чтобы начать загибать пальцы. – Он учился на кинорежиссера, играл в театре, был донором для Красного Креста, позировал нагим для девушек-художниц и писал стихи. Ты заметил, что многие творческие люди совмещали в себе несколько талантов? Это завораживает.
– Да, – Маркус кивнул, – особенно талант лежать голым перед художницами, он самый необходимый.
Теперь смеялся уже Хван. Он надел наушники обратно на голову Маркуса и отвернулся к иллюминатору, чтобы смотреть на облака. Итон обожал это – проводить минуты за разговорами.
Зеленый Элизиум встречал жарой. Он назвался так из-за частей, на которые поделена страна. Каждая часть – это штат, а место, куда путешественники приземлились, кличилось Зеленым. Хван нацепил темные очки, чтобы солнце не слепило глаза, но это не помогло. Оба взмокли спустя несколько минут. Пришлось раскошелиться на такси, чтобы добраться до нужного района, где находилось общежитие. Их заселили в весьма приличное место, где в комнате находилось по две постели. Она была не шибко просторной, но с новой мебелью, кондиционером и прочной дверью. Что еще им нужно для счастья? Они «отбили» кулачки и кинулись к своим кроватям, словно дети, запрыгали на матрасах. Вот он, черт возьми, Элизиум. Все-таки добрались, дожили до этого момента.
Душевые и туалеты находились на этаже. Здание напоминало не заурядное общежитие, а самый настоящий отель. Как подметили встречные жители Элизиума – для иностранцев всегда иной размах. Это нужно, чтобы привлекать в страну новых людей и заставлять их возвращаться, спуская еще больше денег в будущем. Первое, что Маркус и Хван сделали – получили фальшивые удостоверения личности, ведь алкоголь и всякие взрослые развлечения доступны только с двадцати одного года, а ждать несколько лет никто не хотел. Ненастоящие удостоверения – обычное дело. Все прошло отлично, если не считать одной неуместной шутки, которую выпалил тот парень, глядя на Хвана:
– Не волнуйся, проблем не будет. Все вы, азиаты, на одно лицо, – и он заливисто загоготал, пока Маркус и Лим застыли, будто пораженные молнией. Вот тебе и толерантная держава.
Помимо прочего, Зеленый Элизиум также называли «Город цветов и солнечного света». Никакой слякоти, зябкости и понурых лиц. Все улыбались, спокойно беседовали и создавали общее настроение радости. Удивительно, как природа уживалась с мегаполисом: стоило уехать чуть за черту, как встречали пустыни, каньоны и горы. К песчаным берегам прибивался океан. Спотыкаясь, они бежали к воде. Сланцы слетели еще у входа на пляж, а брызги вызвали смех у простых наблюдателей, которые загорали.
Позже
– Элизиум, мои дорогие, хочет хлеба и зрелищ. Вы способны дать ей это? Способны засиять ярче звезд? Забраться в хрупкие сердца и оставить свой след? Вы должны заставить их желать вас и возносить на пьедестал, словно греческих богов. Должны стать музами, вдохновителями, стать культовыми. Вот ты, – преподаватель ткнул пальцем в Хвана. – способен стать культовым? Если нет – здесь вам делать нечего. Езжайте домой, живите заурядные жизни. А оставшись – гонитесь за мечтой Элизиума как безумцы.
То, чем отличалась речь в этой стране: взрывная, пафосная и прямолинейная. Обучающие их люди были эпатажными, некоторые заносчивыми и жесткими, какие-то дружелюбными и проницательными. Первый семестр оказался ознакомительным – со всех факультетов брали понемногу. Там тебе и хореография, и музыка, и театр. Студентам давали распробовать все направления, чтобы выбрать понравившееся.
На парах кинорежиссуры они разбирали фильмы, учились толковать композицию кадре и рассуждали, почему желтые занавески именно желтые, а не какого-то иного цвета. Мужчина с кудрявыми волосами, что обожал шум проекторов в своем классе, бросил фразу: «Реальная жизнь бывает куда более захватывающей, нежели фильмы. Потому были придуманы биографии».
Больше всего им нравилось посещать уроки драмы. Атмосфера там всегда немного взбалмошной и раздолбайской. Поначалу было смешно, когда студенты неловко корячились и хохотали из-за своих потуг, но, как сказала преподавательница – все дети такие, но стоит впустить театр в свое сердце, как ты никогда его не забудешь. Им постоянно давали интересные задания, а сами пары проходили в свободной форме.
Что самое интригующее – параллели искусств продолжали пересекаться. Учительница часто предлагала танцевать на репетициях. Она рассказывала, что это помогает стать раскрепощенным и снять зажимы. Сидя на полу в круге, тренировали дикцию. Скороговорки не давались иностранцам легко, но никто не видел препятствий – на ошибках все дружно хихикали и пробовали заново. Маркус даже не подозревал, что уровень языка так быстро начнет расти. Он впитывал новые слова как губка, а спустя месяц уже мог самостоятельно поддерживать беседу, хоть и лез за переводчиком время от времени.
– Ваша первостепенная задача – не танцы, стихи или игра, а способность заявить о себе, – женщина вещала со сцены, позади которой воланами висели драпировки. – Если убрать у человека его способности, то останется личность – сердцевина искусства. Именно ваша уверенность, подача и прыть заставят других следить за каждым движением. Есть три вещи, которые вызывают у человечества искренний интерес – секс, юмор и кровопролитие, – в толпе кто-то несдержанно гоготнул. – Кому-то смешно из-за слова «секс»? Сколько тебе лет? Выведете дитя из помещения! Так вот, продолжим. В истории самыми яркими фигурами являются секс-символы, комики и убийцы. Последними быть я вам не советую – дурная слава, а вот над первым и вторым следует подумать. В наше время вы можете быть и комедиантом, и актером, и певцом. Чего стоит один простой жанр – мюзикл. Все переплетается. Важно обладать целым арсеналом навыков, а не концентрироваться на чем-то одном. Давайте сделаем упражнение. Играем в «марионетки». Есть желающие?
Игра «марионетки» была задумкой той преподавательницы: несколько «актеров» выходили перед публикой, а остальным давали микрофон. Зрители по очереди загадывали по одному действию исполнителям, составляя тем самым хаотичный сюжет. Маркус и Хван аж подскочили с пола. Они оказались из числа тех, кто еще не участвовал в игре, но очень хотел. Учительница по имени Доминика, увидев их, усмехнулась, приглашая на сцену. Парни забежали по лесенке со скоростью гепардов, а от их топота зашаталась конструкция. Микрофон попал к первому человеку:
– Хорошо… Два приятеля возвращаются домой после пьянки…
Хван закинул руку на плечо Маркуса, и оба начали шагать по арене, качаясь из стороны в сторону и издавая нечленораздельные звуки на выдуманной речи.
– … Внезапно они наткнулись на прозрачную стену…
Парни резко отлетели назад, заваливаясь на пол, будто врезались куда-то.
– … Персонажами были двое в страдальческой любви…
Лим драматично вскинул руку, указывая на вставшего Маркус:
– Что есть любовь? – Хван криком процитировал знаменитого автора, точнее – единственный отрывок, который двое выучили. – Лишь боль разлуки, расставания, как шторм в морях моей души, негодования…
Маркус от души рухнул на колени, из-за чего глухой стук разнесся по залу:
– … Огонь в сердцах и… Я забыл, что дальше…
Кто-то засвистел, подбадривая. Микрофон продолжал переходить из рук в руки:
– … На улице пошел дождь…
Маркус сделал вид, будто открывает зонт. Он придвинулся к Хвану, вознося кисть над их макушками.
– Поцелуй его!
– Кэсси, заткнись!
– Иди на хуй, Айша!
Лим рассмеялся – перепалка забавляла его. Маркус закрыл рот свободной ладонью, чтобы сдержать приступ хохота. Шалости – обычное дело среди юных представителей профессии. Однако свобода слога все еще поражала – они же сквернословят при преподавательнице. Пантомима застыла на месте, пока новый голос не произнес следующий этап:
– … Случился поцелуй, пока капли стучали по зонту.
Маркус немного растерялся. Это же просто шутка? Но учительница не останавливала вакханалию. В этом и смысл игры «марионетки»: ты – актер, и должен играть загаданную роль. Поняв, что отвертеться не получится, Маркус повернулся к Лиму. Он ничего не произносил, но по лицу было видно, что просит разрешение. Второй смотрел на него стеклянными глазами, даже не моргая. Он думал, переваривая услышанное, но когда Маркус уже хотел отказать толпе, тот произнес:
– Только быстро.
Как говорили в старые-добрые: «Шоу должно продолжаться». Тогда возникло жесткое правило – спектакль нужно доиграть, несмотря ни на что. Эту же фразу в письме Театру Элизиума прислала актриса немого кино Мэри Пинк, тем самым составив свое творческое завещание. В конце концов, какой из тебя артист, если ты не способен изобразить чье-то требование, будь то портрет или образ на сцене.
Маркус прислонил ладонь к чужой шее, едва касаясь большим пальцем уголка нижней челюсти. Он подвинулся ближе. Хван расслабил губы, готовясь принять внезапный «подарок». Только Маркус вовсе не собирался целовать так, как тот подумал – лишь чмокнул его в щеку. Последняя фраза говорящего пронеслась табуном в уме Лима: не уточнили ведь, какой поцелуй должен быть. Хван сам себе все придумал, а теперь медленно сгорал от стыда за те мысли. Его лицо стало пунцовым, от чего даже Маркус выпал. Пожалуй, это самое неловкое, что между ними случалось. Зато студенты улюлюкали и аплодировали, развеселенные представлением.
После репетиции они не разговаривали. Просто взяли свои рюкзаки со стеллажей. Всегда видно тех, кто выходит с драм-курсов: полностью черная одежда, без какого-либо намека на контраст или яркость. Как объяснила Доминика, это нужно, чтобы не отвлекаться, а сфокусироваться именно на игре. Актер в черном будто обнажен и не может спрятать свои недостатки от внимательных глаз – правило имело важность, чтобы оттачивать навыки. Они покинули зал, но Маркус заметил, что его друг пошел в другую сторону. Тихо, даже ничего не сказал.
– Эй? – Итон позвал того через коридор, который наводнился другими людьми. – Куда ты?
– Иди без меня. Нужно задержаться, – Хван махнул рукой на прощание и скрылся за стеной.
Позже
Когда солнце заходило за горизонт, Зеленый Элизиум продолжал жить. После закрытия музеев и выставок, они направлялись в рестораны и на пляжи. Первый семестр успешно завершился, наступили долгожданные каникулы. Полгода пролетели незаметно, а теперь они наконец-то были свободны после сдачи промежуточных экзаменов. Можно развлекаться во всю прыть, отсыпаться и греть косточки. Вечером становилось прохладнее. Парни засиделись в небольшом кафе, стилизованном под восьмидесятые. На столешнице стояли два молочных коктейля и одна тарелка с салатом, который уплетал Маркус. Лим расположился напротив, грызя ноготь на большом пальце, и пялился в окно, которое выходило на шоссе. Среди тьмы зажглись фонари, светофоры порядочно сменяли цвета.
– Хван? – Маркус позвал его, из-за чего темя другого дернулось. – Что-то не так?
– С чего ты взял?
– У меня ведь есть глаза, – усмехнулся Маркус, отодвигая тарелку в сторону. – Помнишь наш уговор? Все друг другу рассказывать. Любую глупость или грязь. К тебе это тоже относится.
Лим положил руку на стол, немного расслабившись. Он вздохнул и чуть куснул щеку с внутренней стороны:
– Ладно. Но сначала мне нужно подумать. Дай немного времени.
В последние месяцы Хван стал более нервным. Маркус списал это на стресс от смены обстановки или акклиматизацию, но шли дни, а ничего не менялось. Что-то это ему напоминало. Маркус – не долбоящер, он понимал, что несвойственное поведение о чем-то говорит. Пережив на личном опыте ворох ерунды, он научился рассматривать людей и подмечать мелочи. В голове Хвана происходила какая-то баталия, настолько кропотливая и личная, что он ни с кем не делился. Маркус не хотел давить на него, потому спокойно пошел на просьбу о личном пространстве. Он кивнул, а следом перевел тему:
– Тебе идет новая прическа. Правда, смотрится хорошо.
Глаза Лима чуть сощурились от улыбки. Одним утром он проснулся и увидел, что подушка сделала ему укладку: спал лицом вниз, а после пробуждения челка не хотела лежать прямо и постоянно разъезжалась. Перестав бороться со стихией, он принял новый облик, а по истечению дня понял, что ему вполне подходит такой формат.
Между собой парни общались на языке Полусвета. Это навеяло ностальгию далекого Города-13, где остались родители и старое житье. Есть что-то неуловимое в таком элементе, будто секретами делитесь у всех под носом, и никто никогда не узнает, о чем идет беседа. Правда, оно сыграло с ними действительно злую шутку. К столику подошла официантка, но не одна – она подвела под локоть мужчину средних лет в поварском колпаке. Повар оказался выходцем Инферии – парни сами не знали, как догадались. Они на интуитивном уровне научились различать национальности между собой.
– Простите, – она заговорила, но громко и используя яркую мимику. – Нужно оплатить счет, – ткнула голубым ногтем в чек. – У вас же есть деньги? Молли, молли. У вас есть молли? Да? – официантка пихнула мужчину. – Они не понимают, объясни им.
Тот бойко залепетал на инферийском, видимо, тоже ошибочно думая, что они не разбирают язык. Он красноречиво жестикулировал, пока девушка рядом просто кивала головой и улыбалась. Казалось, будто она с маленькими детьми общалась, которые еще жизни не поведали. И все бы ничего, но ее манера была такой… Ядовитой? Она ведь принимала их заказ, так… В чем проблема? Даже сквозь улыбку проглядывалось пренебрежение, снисходительность и жалость. На Маркуса она даже не смотрела, только на Лима. Когда до них дошло, почему девушка так себя вела, стало неприятно – официантка поступала так специально. А зачем? Знать бы… Может, у них и не идеальный язык Элизиума, но расслышать его вполне можно.
– Благодарю Вас, – Хван без колебаний положил купюры в специальную книжечку-раскладушку с чеком. – Было очень вкусно. Спасибо за обслуживание.
Они покинули кафе, не обернувшись. Почему люди такие? Почему им всегда что-то не нравится? На то даже причины не было: парни вели себя прилично и тихо, поздоровались на входе, сказали «спасибо» и «пожалуйста». Иностранцев никогда не принимали в свои ряды. С течением времени вопрос становился остро. На Хвана многие оборачивались и иногда тыкали пальцем. И это при условии, что в Зеленом Элизиуме большая азиатская диаспора, однако факт не мешал окружающим пялиться и издевательски обращаться к нему. Особенно обделенные умом думали, что Лим не распознает переводы слов. В Элизиуме много расистов. Как сказала одна дама в интервью: «В других странах расистов ровно столько же, сколько и в Элизиуме». Борьба против дискриминации зародилась не из-за того, что Элизиум прогрессивен, а из-за концентрации и густоты этих дискриминаций – все было очень, очень плохо. Такова изнанка мироздания, которую невозможно продать под соусом мечты и розовых облаков.