Текст книги "По нам плачут гангстеры"

Автор книги: Герман Скередикэт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Глава Вторая. Ты забрался мне под кожу.

эра распустившегося цветка

В слабо освещенной комнате с изумрудными стенами находились трое: два джентльмена и одна дама. Дама сидела напротив них в большом кожаном кресле. Ее платье цвета спелого персика сочеталось с красноватой кожей. По плечам струились черные волосы, словно драгоценный агат, а глаза проницательные. Высокие скулы и острый подбородок придавали ей твердости. В прядях шевелюры, где заплетены несколько косичек, проглядывались птичьи перья. Перья являлись символом воинственности у того народа. Легенда передавалась от бабушки к матери, от матери к дочери, пока не дошла до нее…

– Меня зовут Саманта, – произнесла женщина. – Мать назвала в честь цветка «Лантана». Один из видов так кличится. Хотите знать, почему? Конечно же, хотите, куда вы денетесь? Моя семья, что пережила истребление коренного народа Элизиума, чудом сумела выстоять и дожить до двадцать первого века. Лантану называют «горем колонизаторов». Сколько бы фермеры не пытались от нее избавиться – не выходит. Многие считают «Лантану» простым сорняком, пока не увидят ее в цветении. Тот невзрачный стебелек, который медленно набухает в бутон, а потом раскрывается в несусветно прекрасное нечто. Мой любимый сорт меняет цвета при жизни. Сначала цветок неопытно зелен, потом впитывает силу светила и перенимает желтизну, затем сгорает от его лучей в оранжевый, а на пике красный как кровь.

– Мы знаем, как Вас зовут, – перебил ее один из посетителей. Он был очень учтив и явно питал к ней особый интерес, – но теперь знаем, почему ваш синдикат носит имя «Лантана». Вы любите цветы?

– Я уважаю природу, – уточнила. – Уважаю то, что было до рабства, набегов и заводов, которые забили воздух трупным ядом умирающей цивилизации.

– Я готов взорвать все заводы ради Вас, Саманта, – мужчина, который представил как Камилло, был лидером иной банды, что пришла на переговоры. Он подался вперед, беря ее руку, и поцеловал в перстень с изображением волка. – Все трупы будут закопаны, яды разбавлены. Я открою Вам новый мир, где «Лантана» и «Касаматта» танцуют вместе под венцом истинной вольности. Чего Вы хотите? Любые дары поднесу лично к Вашим ногам, госпожа Саманта.

Саманта ухмыльнулась. Ей льстили эти слова – в том их предназначение. Медовые речи, заполняющие уши; разгоняющие мысли, как крыло аиста отмахивается от туч. Второй гость притаился, невольно наблюдая за их баталиями, от которых несло дешевой страстью. Он поправил пыльно-серый пиджак. Его голубые глаза напоминали лед. Он был холоден не только внешне, но и внутренне. Кажется, мужчина заскучал в компании двух персон, что неистово интересовались друг другом. Скрипнула дверь. Кто-то поставил недопитый бокал игристого на тумбочку. По шагам гость определил дорогую марку обуви – каблук стучит иначе, более звонко и четко.

Из-за его спины выплыла фигура. Мужчина поднял глаза, но так и не сумел отвести их. Мимо прошел высокий парень. Платиновый блонд уложен строго назад, лишь пара прядей выбились на открытый лоб. Он был одет в алую рубашку, что доставала до колена, больше напоминающая платье. Пояс обвился вокруг талии, приглаживая ткань по линии силуэта. Даже черные брюки от дизайнерского бренда, что уж говорить об обуви. Парень одет с иголочки, словно каждое посещение публичного места – это выход в высший свет. Заметив на себе заинтересованный взгляд, он обернулся. На лице сияло золото, будто слезы благословленных античных статуй. Мерцание не смотрелось вульгарно или пошло, оно лишь оттеняло теплым равнодушие молодого человека. Он остановился подле Саманты, наклонился к ней. Женщина прошептала всего пару слов: тише, чем звучит полет совы на охоте. Выслушав просьбу, Хван выпрямился. Он вновь встретился глазами с одиноким гостем и произнес:

– Dolly omi, – «Милый мужчина». – Parlare? – «Поговорим?».

Он не использовал склонения и не оформлял предложение по правилам. Хван не знал языка гостя, но успел изучить другой – полари. Тот зародился еще во времена, когда карали за однополые связи и отношения. «Лавандовый язык» так и остался бы незамеченным для Лима, если бы не одна песня Дэвида Гарди. Копаясь в переводе, он набрел на интересную статью. Кто бы мог подумать, что «выученное однажды пригодится дважды». «Она любит меня» попала в его плэйлист, как и несколько словечек, переделанных на лад Полусвета. Он думал, что повесится, пока будет бороздить интернет в поиске адекватного толкования. Часть песни использовала вымышленную речь для произведения «Пляшущий мандарин». Гарди обожал эту книгу, а Хван чуть не возненавидел Гарди.

Протесты, бунты и искусство всегда шли бок о бок. Гарди писал, как долбит наркотики и спит в полицейском участке, нанося макияж и щеголяя по сцене на каблуках и с гитарой. Он – легенда. Он – плевок в лицо общества, икона восстания, захватившая весь мир. Даже утомившись от поиска значений куплетов, Хван не мог выключить пластинку, что крутилась на проигрывателе.

– Как твое имя? – мужчина смотрел на профиль Хвана, находящегося в паре метров от него. Двое кружили около бильярдного стола, будто коршуны вокруг туши буйвола.

– Ты не запомнишь.

– Сколько лет?

– Знать такое – лишнее.

– Красивый акцент, – гость хмыкнул, получая не красноречивые ответы, что, на самом деле, вполне его устраивало. – Откуда приехал?

– Не важно.

Наконец-то Хван замер. Гость приблизился, встав напротив и положил ладонь на ребро мебели:

– Тогда, сразу к делу? – мужчина расстегнул пуговицу, снимая пиджак. Он отшвырнул элемент гардероба в сторону, позволив вещи упасть на ковролин. Хван даже не шевельнулся. Казалось, если нападет шторм, он так и останется на месте как вкопанный. – Но я нетерпелив, и собираюсь хорошенько отодрать тебя.

– Ого, – в голосе Лима не проскользнуло и намека на эмоции. – Как прямолинейно.

– Тебя смущает этот факт?

– Ни капли.

– В таком случае, знай – ты чертовски меня заводишь. Оприходую так, что ходить не сможешь.

Хван пропустил легкий смешок, но тут же вернул на физиономию безразличность:

– Интересно. Но играем по моим правилам.

– Ты – доминант?

– Хватит глупых разговоров. Закрой глаза.

Гость послушно опустил веки, предвкушая интересную часть. Он слышал, как Хван сделал шаг назад. Потом что-то щелкнуло, а дальше – моментальная смерть. Пуля, выпущенная с расстояния вытянутой руки, врезалась в лоб, убив на месте. Тело ослабло и рухнуло на пол. Кровь побежала элегантной струйкой, пересекая висок. Лим делал так уже десятки раз. Он убрал револьвер обратно, под подол рубахи, и поправил пояс. Хван внимательнее осмотрел мертвеца. На лице у кого застыл испуг. Говорят, перед смертью человек обделывается. Хорошо, что тот даже не подозревал о своей кончине – хлопот меньше. Хван переступил через него, сцепив пальцы в замок за поясницей. Покидая комнату, он шикнул вслед трупу:

– Отодрать? – вскинул бровь. – Оприходовать? Какая мерзость…

Доминирует всегда оружие. У кого оно есть – тот на вершине. Саманта ловко подтянула к себе Камилло. Он думал, что получит горячий поцелуй, но горячим был лишь снаряд, выпущенный из дула. Его череп откинуло назад по инерции. Еще один недоумок, который решил покуситься на «Лантану». Тоже мне – джентльмен. Все, чего хотели другие банды – укрепить свои авторитеты, не пренебрегая обманными путями и лицемерием. На деле Камилло желал насадить темя женщины на кол, победоносно вознесся над головами подчиненных. Он думал, что Саманта не узнает. Наивный, наивный…

– Когда Лантана цветет красным, она великолепна, – женщина взяла бокал и сделала глоток шампанского. – Ее аромат прекрасен, дурманит любого. А после цветения, мой дорогой, появляются плоды. Наливные, сочные и манящие. Но не дай обмануть себя: съешь хотя бы один – отправишься в загробный мир, даже не узрев свет в конце тоннеля.

Маркус отодвинул край занавески с бахромой. Он возник в помещении, встав рядом с ней. Парень молчал, ожидая указаний. Женщина по-царски положила одну ногу на другую. Она следила, как алый сок расползался по дорогому паркеты. Вид покойника совершенно не портил ей аппетит. Она привыкла. Они привыкли. Маркус потянул собачку нейлонового бомбера. Ему предстояла работа – нельзя пачкать одежку. Черная майка оголила руки, по которым растянулись плотные татуировки. Рисунки скрывали прошлые мучения, пережитые боли. Саманта подняла голову, обращаясь к нему:

– Все они так звонко поют соловьями, а потом подсыпают кетамин в коктейли. Знаешь, что такое «сахарные параличи»?

– Догадываюсь, – вежливо ответил он. Два слова, что составляли вместе наименование явления «таблетки для изнасилований». Не трудно понять, что Саманта имела в виду.

– Убери отсюда это позорище, – она указала на убитого мужчину, – и отправь в топку. Захоронения не заслужил, только прямую дорогу в Преисподнюю. А после будешь свободен. Чемодан на столе. Побалуй свою радость свежим стейком и вином.

Темя Маркуса качнулось, принимая приказ к сведениям. Его путь лежал в подвальное помещение, которое находилось под заведением. Ресторан «Лантана», которым заведовала Саманта, был прикрытием. В криминальном мире это называется отмыванием денег: полученные нелегальное купюры попадают в оборот обычного бизнеса, тем самым могут вне проблем поступить на банковский счет без риска тюрьмы. Цепляться банально не к чему – все ведь честно. Само собой, работники ресторана – вовсе не заурядные клерки. Шантажисты, эскортницы, душегубы и головорезки. Утром они пекут хлеб, днем сервируют столы для гостей, к вечеру поют за ретро-микрофоном, а ночью продают чистейший кокаин.

Пока кости гостей обугливались в печи, Маркус спускался по лестнице. Он держал в руке металлический кейс. У подножия ресторана его уже ждали. Хван приветствовал улыбкой, на которую невозможно не откликнуться. Эпатажный наряд спрятался за плащом кремового цвета. К сумеркам в Багровом Элизиуме температура немного понижалась. Яркие огни и шум улиц не могли отвлечь Маркуса от человека, согревающего его сердце. Они поравнялись и размеренно потопали до тротуару в сторону своего дома.

– Что будет на ужин? – Лим вытянул из пачки одну сигарету и начал искать зажигалку.

– Стейк и вино.

эра крошечного ростка

– Но ведь гангстеры существуют, признай это.

Хван прикусил щеку от раздражения. Они спорили уже полчаса, сидя за маленьким столиком в кафе. На поверхности лежал ноутбук и несколько раскрытых тетрадей. Маркус не собирался сдаваться и с вызовом глазел на друга.

– Маркус, угомонись. Это давно осталось в двадцатом веке. Сейчас создать криминальную сеть просто невозможно, – Хван повысил голос, выделяя последнее слово. – Или ты испугался ехать туда?

– Нет, – Маркус откинулся на спинку стула, из-за чего мебель немного скрипнула.

– Тогда, – Лим развернул к нему экран ноутбука, – нам нужно сделать этот реферат. Преподаватель голову открутит, если опять попробуем съехать. Забудь про гангстеров, нужен Джеймс Бае. Я буду читать, а ты печатай. Только перефразируй как-нибудь.

– Прямо на ходу?

– Ладно, потом разберемся, – Хван махнул рукой, открывая нужный сайт в телефоне. – Просто пиши.

Монитор показывал открытый документ, мелькающая вертикальная полоска на строке немного бесила. Маркус чуть выглянул из-за ноутбука: друг листал поисковик, опустив черепушку. Он иногда отпивал остуженный какао, протирая верхнюю губу большим пальцем. Еще один атрибут влюбленности – подмечать детали. Маркусу потребовалось пару дней, чтобы прийти в себя. Он наконец-то примирился с тем фактом, что неровно дышит к другому парню. Конечно, находиться рядом с Хваном все еще неловко, а иногда даже уши краснели, но избегать его будет еще страннее. Объяснять свое необычное поведение хотелось меньше всего, потому он выбрал самый выигрышный вариант – притвориться, будто ничего не случилось.

– Джеймс Бае, – протянул Хван, остановившись на подходящем абзаце, – актер из Элизиума, стал культовым посмертно. Умер в возрасте двадцати четырех лет. Лауреат премии «Золотой Ключ». Неплохо для его возраста… Дважды номинировался на «Севаль», тоже посмертно. Встречался с Пьери Анджо. Она красивая… Оу, – Лим сделал паузу, в его глазах читалась скованность. – Избежал призыва в армию, сказав, что он гей. Не знаю, стоит ли это включать в реферат…

Во времена, когда Джеймс Бае дурил людей слухами, «нетрадиционная» ориентация считалась психическим расстройством, а с нарушениями психики в армию не брали. Само собой, информация всплыла по ходу карьеры, о чем его неоднократно спрашивала пресса. Однажды он проронил фразу, что стала крайне узнаваема и известна: «Нет, я не гомосексуален. Однако не собираюсь шагать по жизни со связанными ногами». Люди продолжали спорить, кого представлял из себя дерзкий Джеймс Бае. Многие называли его отношения с женщинами показухой и пиар-ходами, другие также твердили о связи с мужчинами. Но никто так и не узнает ответ, ведь, укрепившись в людских умах, Джеймс разбился на машине вдребезги.

Кисть Маркуса едва заметно дрогнула. Благо, она находилась на клавиатуре, и никто не заметил. Пропуская мимо чужие разговоры, Маркус зацепился за всего одну мысль, которая не давала ему покоя уже больше минуты. Он хотел пойти в ва-банк, поставив на кон все, что у него было. Хотя, со стороны это выглядело не так драматично – просто парнишка, который завис в своем мире, но в душе Маркуса шло сражение. Он чуть опустил экран ноутбука, чтобы лучше видеть друга.

– И что ты думаешь об этом?

– О чем? – Хван отвлекся от экрана, автоматически прокручивая статью дальше. – Об армии? Я тоже не особо рвусь туда. Там ведь учат людей убивать. А я не хочу никого убивать. Это жестоко и негуманно. Армия буквально готовит тебя к войне. Как будто другого выхода, кроме как вымочить ладони в крови, больше нет. Не люблю политические игры. Пока верхушки развлекаются, на поле боя гибнут простые горожане. Многие жители Полусвета до сих пор Инферию не переносят, а столько времени уже прошло…

Культура Инферии становилась все популярнее и популярнее с каждым годом, но старшее поколение, что видело своими глазами жестокость и смерть, не могли признать в них друзей. Слишком много страха и боли принесло то роковое столкновение, чтобы так просто отпустить прошлое. Война – есть война, страшное зрелище. Маркус согласно кивнул. Он вернул взор на технику, пальцы снова забарабанили по кнопкам.

Чуть позже

Маркус уверенно шел по коридору боулинг-клуба. Он знал, что Хван будет там с Эмили и Куан. Они приглашали Маркуса сходить вместе, но тот лишь отмахнулся, сославшись на помощь по дому. Однако на самом деле Маркус был не в ладах с своим разумом. Прошло несколько недель с тех пор, как его посетило осознание. Все стало напряженным. Он думал, что притворяться – проще простого, но лишь из неопытности, ведь раньше не влюблялся так сильно. Все начиналось спокойно, но каждая их встреча заканчивалась очередной странностью. То Маркус пододвигает слишком близко, то тискает Лима до потери сознания, даже сам Хван заметил, что бесполезные поцелуи в висок в порыве шутки приобрели другой оттенок. Особенно, когда их взгляды встречались, а щеки Маркуса моментально начинали пылать. Он стал более дерганным и суетливым, постоянно куда-то торопился и сбивался по ходу разговора.

– Ты говорил, что не придешь, – Хван удивленно смотрел на него, сидя на диванчике. Они заказали пиццу и пару литров газировки. Пока девочки развлекались у дрожек для мячей, Лим списывался с отцом о покупке продуктов на обратном пути.

Маркус обнаружил себя, стоящим перед другом, словно мраморное изваяние. Он не продумал план действий. Как ему это сказать? Ты мне нравишься? Я влюбился в тебя? Я хочу быть с тобой? Только в боулинге его осенило, что Хван явно не разделит его чувства. На секундочку, у Лима есть девушка, это уже о многом говорит. Вот Маркус и вляпался. А дальше что делать? Он просто пялился на парня, немой, будто рот зашили. Хван немного напрягся. Раздумья зудели в его голове, он давно подозревал – что-то не так. С Маркусом происходит какая-то чертовщина.

      Теперь ум Маркуса насмехался над ним. Совсем забылся? С чего вообще взял, что Хван примет это признание? Совершенно о нем не подумал. Да, они друзья, но всему может быть предел. Что, если Хвану станет неудобно рядом с ним после импровизированной исповеди? Готов ли Маркус так просто потерять близкого человека? Сколько угодно можно говорить, что настоящие друзья не отворачиваются от тебя из-за трудностей, но реальность выглядит иначе: некоторые не способны вынести подобное. Они хотят уберечь себя, понимая, что отношения прежними не станут. Признание означало жирную точку в конце параграфа. Маркус ведь может никогда больше не заговорить с ним. Принимая это во внимание, становилось дурно.

– О, черт, – Хван встревоженно подскочил с дивана. – Ты в порядке?

По подбородку пробежала красная капля. Маркус заметил ее, только когда та попала на губы и пробралась в рот. У него пошла кровь из носа. Маркус прислонил тыльную сторону руки к лицу и, покачиваясь, побежал в уборную. Голова шла кругом. Видимо, перепады давления. Подлетев к зеркалу, включил воду. Набрал в руки бумажных полотенец и приложил, стараясь хоть как-то остановить поток. Маркус облажался. Почти совершил фатальную ошибку. Почему вообще решил, что все рассказать – это хорошая идея? Нет, ни в коем случае, нельзя так делать. Нельзя рисковать настолько ценным. Он должен сопротивляться, держать себя в руках.

Чуть позже

– Кушай, кушай, – приговаривала Мама, подвигая к Маркусу тарелочки с едой.

Парень охотно принял пищу на ужин. Отца дома не было – задерживался на работе. Ложка загребала белый рис, свежая рыба смачивалась в соусе. Мама была полненькой женщиной, по дому ходила в фартуке, а волосы заплетала в высокий пучок. Ее ладони пропахли специями и пряностями. Она погладила сына по макушке, выражая тем самым свою искреннюю любовь.

– Мой милый мальчик, – мама потрепала его щеку. – Вымахал таким красавцем. Мои подруги обзавидуются, когда ты полетишь в Элизиум. Присылай побольше фотографий, чтобы я всем показывала. Станешь хореографом или актером… Или вообще петь начнешь.

– Не начну, – Маркус отрицательно мотнул теменем, – это по части Хвана. Он на все руки мастер, а я просто… Второй пилот.

– Не принижай себя! – она отвесила ему легкий, но поучительный подзатыльник. – С таким настроем лучше не обернешься! Ты должен стать гордостью нашей семьи. Чтобы прилетел туда, всему научился, а потом кормил нас в старости. И не ухлестывай за девчонками! Знаю вас, молодежь… Хотя, если приведешь домой иностранку, буду только рада. Интересно посмотреть на них, заграничных пташек. Да и дети красивыми получатся. Или вообще переехать можно… Столько планов, столько планов! А ты кушай, кушай.

Но у Маркуса пропал голод. Ну, конечно. О чем еще может думать его Мама? О том, что придет день, когда сын поднимет фату на невесте и поклянется ей в вечной любви, надевая кольцо на палец. О том, что появятся внуки, которые станут носиться туда-сюда, а дом наполнится детским смехом. Маркус еле проглотил сваренную крупу. Он уже понял, что не способен показать такое будущее своим родителям. А еще понял, каково это – быть разочарованием семьи.

Он тихо прикрыл дверь в свою комнату и, не отходя далеко, осел около стены. Как же тяжело. Тоска придавливала вниз, будто груз. Все растворилось, словно кто-то провел ластиком. Ничего. Полная пустота. Он совершенно потерялся, запутался в своих же думах. Жизнь шла под откос. Приходится переписывать свою же историю, запинаясь о новые преграды. Свадьба? Ее не будет. Дети? Разве что големы из земли. Жена? Очень смешно. Он будто находился в точке невозврата. Ничего больше ничего хорошего впереди не ждет. Ничего не будет нормально. Родители этого не переживут. Если они узнают правду, то просто откажутся от него. Маркус остался один на один со своим проклятьем. На рассвете он впервые помолился. Попросил вернуть все назад, как было прежде. Но, увы, этого не случилось.

С каждым днем становилось все хуже. Буквально любое слово давило. Казалось, вселенная хочет свести его в могилу. Фильмы как назло только о любви, где пара уезжает в закат или очередной шпион спасает даму в беде. Родители налегали в своей манере, разглагольствуя об Элизиуме, важности учебы и том, какой же Маркус дурень – совсем иностранный язык не учит, в отличие от Хвана. Хван, Хван, Хван. Он был повсюду. Даже во снах приходил. Маркус уже не мог отвязаться от него. Иногда пропускал дни, лишь бы не пересекаться, а на сообщения отвечал, что приболел. Совсем расклеился. Он просыпался под вечер, почти ничего не ел и мало пил. Происходящее больше не походило на влюбленность, а превратилось в настоящую агонию. Вскоре мама заметила, что Маркус нездорово бледный, а скулы выпирают слишком сильно. Он ослабел, начал сверкать синяками под глазами. Парень медленно чах.

Маркус перестал понимать свои чувства и мысли. Начал искать способы вернуть себе прежнее ощущение жизни. Даже согласился пойти на службу в храм. Зачем? А вдруг поможет? Однако… Зря, очень зря. Пока прихожане разбрасывали в дань Владыке разукрашенный в оранжевый рис, пока пели песни золотой статуе, пока Глава прислонял к лбам благословение в форме светила, Маркус гас с каждым шагом. Ковровая дорожка казалась бесконечной, а холодный металл, приложенный к темени, обжигал. Глава храма посмотрел ему в глаза, произнося священный текст:

– Я молюсь Владыке Солнца, приношу любовь и боль свою в благодарность за свет, тепло и жизнь. Я превозношу Владыку над собой, я – тварь, вылезшая из подземелий, ползучий гад, кому Владыка Солнца даровал покой. А коль придамся страсти запретной, солгу, убью иль обворую, отправлюсь обратно под землю гнилую, к монстрам, что превратят меня в одного из них.

– Я, Маркус Итон, – продолжил он молитву, стеклянными радужками впиваясь в купол храма, – сгорю от огня, которым живу. Во славу Владыке Солнца, грешен не буду.

Но он врал. Врал, так бессовестно и забито, что, казалось, все в храме это знали. Простые думы обернулись бредом. Чем дальше – тем хуже. Он думал, что его видят насквозь, что вот-вот пол разверзнется, и цепкие руки, костлявые и колкие, потащат вниз. И сколько бы Маркус не кричал, сколько бы не умолял, когти не расцепятся. Сейчас это случится. Да, сейчас, он уверен. Маркус уже чувствовал сквозь подошвы ботинок жар палящий, Владыка придет за ним, уже близко…

Но отец заботливо отодвинул его в сторону, посчитав, что сын засмотрелся на украшения.

Следом за злостью наступила апатия. Маркус выгорел дотла. Ему было гадко смотреть на себя в зеркало. Дни померкли. Он больше не отвечал ни на звонки, ни на взволнованные тексты. Все надоело, осточертело. Маркус слаб. Парень закрывал глаза в надежде, что больше не проснется. Почему все должно быть именно так? Почему он не родился в другом месте, в другом времени? У него была бы иная жизнь, а не такая паскудная, будто огрызки с королевского стола. Сначала шли вопросы: «почему он?», а потом стало плевать. Какая разница, почему, зачем и как? Это ничего не изменит. Никто ничего не изменит. Маркус забрел в тупик. Конечная станция. Его душа истерзана, а сердце медленно останавливалось. Спустя еще две недели, когда родители покинули дом ради службы, он повернул кран в ванной комнате. Бумажная обертка зашелестела и полетела вниз, словно пух. Лезвие сверкнуло бликом от лампы. Маркус забрался в ванную прямо в одежде – она промокла и начала неприятно липнуть к телу. Он положил локти на бортики. Пальцы крутили острый прямоугольник, который уже был наготове. Маркус обратился к потолку, не зная, что сказать напоследок. Жидкость переливалась через край, капли разбивались о кафель.

– Я пытался.

Тем вечером вода окрасилась в красный.

Чуть позже

– Отлично! Спасибо за доклад, а следующий, – преподаватель спустился карандашом по списку из фамилий, записанных в свободном порядке, – так, Маркус простудился. Хван, выходи.

Группа и учитель сидели в большом оперном зале. Они все одеты в белый – самый шикарный цвет для посещения столь величественных пространств. Таков дресс-код и творческий подход преподавателя. Закругленный потолок выглядел забавно, но, как им объяснили, это нужно, чтобы голос звучал красочнее и сильнее резонировал. Хван вышел в середину, пока все остальные сидели по контуру. Он поправил рубашку и перевернул титульный лист.

– Здравствуйте, – чуть поклонился, – меня зовут Хван Лим, тема моего сегодняшнего повествования – «Клуб Певчих Птиц». Но для начала я оговорюсь. Тема действительно очень мрачная, но эти люди были важны для истории и культуры, потому, – он боязливо взглянул на преподавателя, но тот подбадривающе тряхнул ладонями, как бы подгоняя, – да, «Клуб Певчих Птиц». Он придуман из-за возраста, в которым несколько музыкантов покинули этот мир. У клуба есть несколько принципов: общество принимает туда участников только после смерти. Второй принцип – вписаны исполнители рок-музыки и блюза. Третий – артисты уходят на пике своей славы. На данный момент насчитывается сорок восемь участников. Последней стала певица Эми Таус, а перед ней Курт Кайлин. Он, – голос Хван дрогнул. Лим автоматически поднес руку к горлу и потер его. – Он совершил самоубийство, – почувствовал сухость во рту. – Кайлин застрелился из дробовика. Его тело нашли…

Но рассказ был прерван. Хван закрыл ладонью глаза, но не смог спрятать слезы, которые покатились по щекам. Ошарашенные ученики начали шептаться, поглядывая на парня, стоявшего в самом центре оперного зала. А Лим все не мог успокоиться. Простой плач перешел в рыдания. Он не мог его контролировать. Все дошло до такой крайности, что учителю пришлось вывести того в холл. Мужчина усадил Хвана на один из диванов в коридоре и протянул бумажную салфетку. Лим охотно принял предмет из чужих пястей и начал вытирать влагу с лица.

– Я не думал, что ты такой сентиментальный, – преподаватель мягко похлопал его по предплечью, сидя рядом, – но это не плохо. Искусство требует эмоций, требует скорби зачастую. Или тебя не музыканты расстроили? – мужчина наклонился, чтобы увидеть лик второго. – За друга переживаешь? Не волнуйся, он всего лишь подцепил простуду. От нее даже не умирают. Все будет хорошо. Приходи, как полегчает. А доклад был хорошим, молодец, – поднялся и удалился обратно, в помещение, где его ждали остальные.

Простуда… Никто не знал, что произошло на самом деле. Родители Маркуса, как и он сам, решили сохранить тайну. Даже Хван распознал совершенно случайно. Он пришел навестить его, как обычно делал, когда тому нездоровилось. Дверь открыла госпожа Итон. Она, безусловно, обрадовалась Хвану, но не впускала в жилище. Говорила, что сейчас они заняты. Однако Лим заметил Маркуса, который спустился, надев наушники. Маркус не слышал, как кто-то пришел на порог. Он привычно потянулся за графином с водой. И тогда сердце Хвана упало. Улыбка моментально покинула лицо. На запястьи Маркуса, от ладони и до сгиба локтя, тянулся огромный шрам. Вторая оголенная рука показала те же результаты. Ему еще не успели снять швы. Выглядело не просто жутко – тошнотворно. Маркус, разворачиваясь, поднял голову. Они встретились взглядами. Лим задавал всего один немой вопрос: «Почему?». Дверь захлопнулась прямо перед его носом, когда госпожа Итон уловила их зрительный контакт. Она пыталась защитить сына всеми способами, которые были доступны. Даже, если цена тому – молчание и пожизненное ношение длинных рукавов. Никто не должен знать истину. Никто не должен знать, что Маркус пытался покончить с собой. Его сразу же припишут к душевнобольным, возникнут проблемы с общественностью и появятся новые вопросы, потом теории, а следом – поползут слухи. Слухи способны разрушить все под корню. Люди, голодные до провокаций и сенсаций, не отпустят семью Итон, зажав в тиски.

Маркус сделал самое привычное – спрятался в спальне. Он ходил взад-вперед, как заведенная игрушка с рынка. По привычке проверял телефон – вдруг Хван позвонит? Он же не оставит увиденное просто так. Обязательно спросит и не отцепится, пока не найдет ответ. Черт бы побрал его…

Маркус услышал позади шум. Он ошарашено округлил глаза, когда пальцы Хвана подняли оконную раму с внешней стороны. Тот швырнул в комнату свой рюкзак, а следом поставил обутую ногу прямо на письменный стол. Лим неуклюже забрался внутрь, чуть не запутавшись в занавеске. То, каким образом тот вообще залез на второй этаж, так и осталось загадкой. Хван медленно подошел к другу, осторожно, словно боялся спугнуть его. Он остановился, сохраняя между ними небольшую, комфортную дистанцию.

– Почему так поступил? – прошептал реплику. – Почему сделал это?

Маркус понятия не имел, как объяснить, как растолковать?

– Потому, что мне сложно.

– Сложно? – Лим выпал в осадок. – И ничего не сказал мне?

– Есть вещи, которые я не могу рассказать.

– Ты убил кого-то?

Маркус остолбенел, видя, как испуг заполнял лицо Хвана.

– Что? Чт… Нет, нет, я никого не убивал. Там… Другие причины…

– Хватит отлынивать, – Хван злился, но не переходил границу. Он отдавал себе отчет в состоянии другого и не хотел ничего ухудшить. – Маркус, ты должен рассказывать все. Вообще все. Ты – мой лучший друг. Я лучше узнаю какую-нибудь грязь, чем потеряю тебя. На кону стоит жизнь. Твоя жизнь, кусок… Кусок. У нас есть мечта. Ты и я, – он едва касаемо ткнул ему в грудь указательным пальцем, – должны отправиться в Элизиум. Что я буду делать там один? Что я буду делать, если просру тебя? Ты мне нужен.

– Не нужен, – тон Маркуса звучал расстроено вразрез фразам, что говорил. – Я – лишний груз. Ты во всем лучше меня. Я тобой восхищаюсь. Ты с таким усердием относишься к своему будущему. Издалека видно, кем станешь. А у меня нет грядущего. Я не настолько яркий, амбициозный или сосредоточенный. Не так сильно стараюсь, не прикладываю столько усилий. Иногда мне кажется, что путь, который я выбрал, просто мираж, который исчезнет с секунды на секунду.

– И… Потому решил… Ты понял.

Хван кивнул на исполосованные нитками кисти – не хотел произносить вслух. Он банально не сможет. Заговорить о самоубийстве близкого человека выше его сил. Маркус отрицательно покачал головой. Он немного повременил прежде, чем продолжить разговор.

– Причина не в моей глупости.

– Ты не глупый.

– Не перебивай, – Итон нахмурился. – Я пытаюсь собрать мысли воедино. Ты, черт возьми, даже не представляешь, насколько оно затруднительно. Понимаешь, я боюсь, что ты отвернешься. Самое важное для меня, как показал скромный опыт, это наша дружба. Не каждый день встретишь такого человека, как ты. К тебе все тянутся. Потому, что светишься пуще остальных…