Текст книги "Звезда Одессы"

Автор книги: Герман Кох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

10

На парковке Макс разразился смехом. Он смеялся так громко, что прохожие останавливались и оборачивались.

– Господи! – икал он, вытирая слезы, выступившие на глазах. – Посмотрел бы ты на себя! Как будто не можешь посрать. Вам лимонад с газом или без?..

И тут Макс расхохотался так, что больше не мог выговорить уже ни слова. Ришард Х. шел, держа руки в карманах, и хмуро смотрел перед собой. Его голова все еще была темно-красной, какой она стала на террасе «Тимбукту».

Макс присел на корточки – в точности как Ришард Х. на террасе, – вытянул руки перед собой и выставил указательный палец, словно пистолет.

– Freeze! – завопил он. – Don’t fucking move or I’ll blow your fucking brains out![17]17
  Не двигаться! Не шевелиться, черт побери, или я вышибу ваши чертовы мозги! (англ.)


[Закрыть] Да, это было очень хорошо, но нельзя ли повторить для оператора? Лимонад не попал в кадр.

Мы стояли возле серебристого «мерседеса». Ришард Х. щелкнул, открывая дверцы. Он тоже слегка ухмылялся, но неискренне.

– А ты где встал? – спросил Макс.

Он скользнул взглядом вниз и остановился на моих окровавленных кроссовках.

– Или ты пришел пешком?

Я указал на свою машину, припаркованную через два места от «мерседеса».

– Точно, – сказал Макс.

Он сделал глубокий выдох и снова поднес тыльную сторону руки к залитому слезами лицу. Ришард Х. уселся за руль и надел солнечные очки.

– Мне было бы приятно… – начал я, но в это время у Макса зазвонил мобильник.

Он бросил взгляд на дисплей и только потом поднес телефон к уху.

– Как там, все в порядке? – спросил он.

Он повернулся так, что оказался почти спиной ко мне, и оперся о багажник «мерседеса». Я не двигался с места, хотя и понимал, что Максу неудобно вести откровенный разговор по телефону в моем присутствии. И действительно, он снова повернулся ко мне лицом, посмотрел мне в глаза и прикрыл мобильник рукой.

– Чао, – сказал он и подмигнул мне.

Я помахал Ришарду Х. В зеркальных стеклах его солнечных очков отражались стремительно вращающиеся крылья ветряка, и я не знал, видел ли он меня и ответил ли на мое приветствие.

И тут моя машина не завелась.

Я громко выругался, в третий раз поворачивая ключ зажигания, но под капотом раздался только усталый, постепенно затухающий скрежет, словно издыхающее насекомое потирало лапками. Я почувствовал жжение в глазах и уронил голову на руль. Мне вспомнился тот день – это было не больше года назад, – когда я впервые въехал на этой машине на улицу Пифагора.

Давид только что вернулся домой из школы. Вспоминаю выражение его глаз, устремленных на машину, припаркованную у края тротуара. Он даже не дал себе труда подойти поближе и стоял у нашей двери, держа руки в карманах.

– «Опель», – сказал он.

Голос звучал скорее покорно, чем насмешливо, но было что-то в его тоне, из-за чего название марки вдруг резануло мне по сердцу.

– А что не так с «опелем»? – спросил я.

И сразу пожалел об этом: черт побери, я хорошо знал, что не так с «опелем». Защищая «опель», я еще больше отдалялся от своего сына.

– «Опель» есть у господина Вервурда, – сказал Давид.

Я поднял брови – будто задумался о том, кто такой господин Вервурд. Между тем я просто пытался выиграть время. Господин Вервурд был учителем географии, преподававшим в классе Давида. Он надевал черные носки с коричневыми сандалиями, а книги и бумаги носил в матерчатой сумке с выцветшей надписью, которая напоминала о давней демонстрации в защиту мира. Вместо того чтобы заниматься своим делом и вещать о том, столицей какой страны является Улан-Батор и что за растения разводят в бассейне Миссисипи, он прожужжал им все уши историями о несправедливом отношении к третьему миру и значении ветроэнергетики.

– У Гитлера тоже был «опель», – сказал я, входя позади сына в коридор.

Но это было просто сотрясением воздуха – я видел в кинохронике, как фюрер принимает парад в черном «фольксвагене»-«жуке» с открытой крышей. К тому же мне казалось, что ему больше подошел бы «мерседес».

Давид обернулся. Вид у него все еще было грустным.

– Точно, – сказал он. – И Гитлер здорово оплошал с войной. Во всяком случае, так нас учат в школе.

И теперь, на парковке у Северного пирса Вейк-ан-Зее, я проклял «опель» еще раз, громко, не жалея крепких слов.

Я поднял голову от руля и откинулся назад. В зеркале заднего вида показалось отражение серебристого «мерседеса» с открытой крышей. Почти одновременно я услышал голос Макса.

– Так ты едешь или нет? – крикнул он. – Или предпочитаешь бегать?

По пути в Амстердам я сделал несколько нерешительных попыток воскресить общее прошлое, но Макс нечленораздельным ворчанием дал понять: хотя он может вспомнить названные мной имена одноклассников и учителей, сами они его нисколько не интересуют. Места для пассажиров на заднем сиденье «мерседеса» было в обрез. Я посмотрел на мелькающие мимо дюны, потом на лицо Ришарда Х. в зеркале заднего вида. Ришард Х. явно получал удовольствие от своей спортивной манеры вождения. Прежде чем сделать поворот направо, он полностью уводил машину на левую половину дороги; щебенка так и разлеталась из-под задних колес, когда он при выходе из виража еще сильнее давил на газ.

Сначала я пытался сохранять равновесие на заднем сиденье, упершись одной рукой в боковую стенку, но у «мерседеса» не было задних дверей, а значит, и подлокотников или других выступов, которые могли бы служить опорой. Похоже, машина не была предназначена для перевозки пассажиров сзади, и при очередном повороте я изо всех сил старался сделать так, чтобы меня не швыряло из стороны в сторону.

В жилой зоне Вейк-ан-Зее Ришард Х. сбавил скорость, и я хотел было наклониться вперед, чтобы спросить Макса, как поживает Сильвия, но тут он нажал кнопку на щитке. Из динамиков в дверцах и более мощных колонок в задней полке раздался треск. Мелодия показалась мне смутно знакомой, но я узнал ее только по припеву. «Clowns to the left of me / Jokers to the right / Here I am / Stuck in the middle with you»,[18]18
  «Клоуны слева от меня, джокеры справа, я здесь, застрял в середине с тобой» (англ.).


[Закрыть] – пел голос, который я пока еще не связывал ни с именем певца, ни с названием группы – лишь с пресловутой сценой из «Бешеных псов», в которой Майкл Мэдсен (Мистер Блондин) включает радио, чтобы под эту песню отрезать ухо у привязанного к стулу полицейского.

– «Воровское колесо»,[19]19
  Stealers Wheel (англ.) – шотландская фолк-рок-группа 1970-х гг.


[Закрыть] – ответил Макс, когда я спросил его, чья это песня и в самом ли деле она из «Бешеных псов».

Потом мы опять помолчали, и я уже не ожидал услышать от Макса что-нибудь еще, как вдруг он захихикал. Он достал новую пачку «Мальборо» из кармана рубашки и разорвал целлофан упаковки.

– В первый раз я ходил на этот фильм с Сильвией, – смеясь, сказал он. – Когда тот гость с открытой опасной бритвой начал свою пляску, ей стало страшно смотреть. Она крепко зажмурилась. Перед тем, как он отрезает ухо. Но ведь так ничего не увидишь. Зачастую выходит смешно – люди клянутся и божатся, будто видели то и это, а сами изо всех сил жмурились. В «Бешеных псах» показывают этого… как его… Мистера Блондина, который действительно занимается ухом, но все происходит за кадром. Показан только результат: он дует в отрезанное ухо и говорит: «Do you hear me?»[20]20
  «Слышишь меня?» (англ.)


[Закрыть] Но бедная Сил по сей день упорно твердит, что эта сцена у нее перед глазами, что он действительно отрезает это ухо опасной бритвой.

– Оп-ля! – сказал Ришард Х., на повышенной скорости переехав через «лежачего полицейского». Родители с детьми в колясках остановились, чтобы посмотреть вслед «мерседесу». Я увидел, что Макс тоже надевает солнечные очки, и обругал себя за то, что оставил свои дома. Когда Макс, не оглядываясь, протянул мне пачку сигарет, я не стал медлить ни секунды. Глубоко затянувшись, я оперся рукой о заднюю полку и стал постукивать пальцами в такт «Stuck in the Middle with You».[21]21
  «Застрял в середине с тобой» (англ.).


[Закрыть]

При съезде к Велсенскому туннелю нас подрезали два парня в ярко-красном «фольксвагене-гольф», не дав «мерседесу» влиться в общий поток. Ришард Х. громко выругался; еще в туннеле он обогнал по правой полосе микроавтобус и синий «вольво»-универсал, а потом резким движением руля бросил машину на левую полосу. Сзади раздались возмущенные гудки. «Вольво» замигал фарами.

– Fuck off![22]22
  Отвянь! (англ.)


[Закрыть] – прорычал Ришард Х., сорвав с себя солнечные очки и с размаху швырнув их на заднее сиденье.

Еще не доехав до южного выхода из туннеля, мы сели на хвост маленькому красному «гольфу». Вместо того чтобы сбавить ход, Ришард Х. дал газу.

Раздался звук разбиваемого стекла и пластика. «Гольф» завилял; казалось, водитель потеряет управление, но он совершил опасный маневр и вернул машину на правую полосу, чтобы перед носом у грузовика с прицепом метнуться на съезд, ведущий к Амстердаму.

Ришард Х. крутанул руль, и мы под свист покрышек тоже помчались по съезду. Я схватил солнечные очки, готовые соскользнуть с заднего сиденья. Незадолго до красного сигнала светофора мы догнали красный «гольф». Ришард Х. рылся в бардачке; мы остановились рядом с «гольфом». Я увидел лицо до смерти напуганного водителя: тот отчаянно пытался пригнуться, когда Ришард Х. направил на него пистолет.

Я почувствовал, как где-то под животом зарождается нервный смех: такой же, какой возникает при спуске с американских горок.

– Здорово, а? – спросил Макс, услышав меня. – Нет, ты скажи?

Маленький «гольф» дал газу и рванул на красный свет. Слегка задев зеленый автобус местного сообщения, он на высокой скорости устремился в сторону Северного морского канала. Гневная складка, появившаяся было на лице Ришарда Х., исчезла.

– Вот лузеры! – ухмыльнулся он. – Это же невозможно!

Он вложил пистолет в раскрытую ладонь руки Макса, протянутой к нему. Потом дал полный газ.

Незадолго до съезда «Б» к Северному морскому каналу впереди снова показался маленький красный «гольф». «Here I am / Stuck in the middle with you», – пела группа «Воровское колесо». Ришард Х. барабанил пальцами по рулю. Я наклонился, чтобы передать ему солнечные очки, но Ришард покачал головой.

– Они вечно жмут мне за ушами, – сказал он. – Если тебе подходят, можешь взять.

Я надел его очки и посмотрелся в зеркало заднего вида. Я чувствовал, что нервный смех снова поднимается внутри меня, но на этот раз сумел сдержать его; мне захотелось курить, но я подумал, что зажечь сигарету на такой скорости будет непросто.

Маленький «гольф», непонятно зачем, свернул на гравийную дорожку, которая упиралась в площадку с сараями из гофрированного листа и автомобильным металлоломом; так или иначе, места было недостаточно даже для разворота. Ришард Х. поставил «мерседес» в нескольких метрах от «гольфа» и заглушил двигатель. Почти одновременно он и Макс открыли двери и ступили на гравий.

На мгновение я задумался, не выйти ли и мне тоже.

Но потом решил остаться в машине.

Когда я вошел в гостиную, Кристина первым делом посмотрела на мои кроссовки.

– Что ты делал? – спросила она.

Давид лежал на диване и смотрел Гран-при Монако.

– Как дела? – спросил я.

– Михаэль Шумахер на два круга опережает Хаккинена, – ответил Давид. – Верстаппен вышел из игры.

Я плюхнулся на диван рядом с ним и только тогда увидел пятна крови на своих кроссовках.

– И не только кроссовки, – сказала Кристина. – Голова. Ты смотрелся в зеркало?

Я ощупал лицо пальцами.

– А что не так с головой? – спросил я.

Кристина прищурилась и испытующе посмотрела мне в глаза. Я отвернулся и попытался как можно беспечнее притвориться, будто я слежу за движением красного «феррари» Михаэля Шумахера на гоночной трассе Монако.

– Не знаю… – сказала Кристина. – Ты красный от возбуждения… Как будто ты… Как будто ты…

Она не закончила. Я подумал о той статье в «Космополитен», о «бесконтрольных часах» при изменах. Столкновение чайки с крыльями ветряка было в тот момент, наверное, не лучшим сюжетом для рассказа.

– У меня шла кровь носом, – сказал я.

А потом, воодушевляя сам себя, рассказал, как «опель» отказал на парковочной площадке в Вейк-ан-Зее, но, к счастью, неожиданно подвернулись знакомые, которые отвезли меня домой. Кристина слушала молча. Когда я закончил, она встала и ушла на кухню.

– Ну и что ты будешь делать с машиной? – спросил Давид.

Я сделал глубокий вдох.

– Это же всегда была говенная машина, – ответил я. – Завтра я позвоню, чтобы ее отбуксировали, а потом посмотрим, можно ли где-нибудь раздобыть настоящую.

Произнося последние слова, я слегка ущипнул сына за руку.

Давид повернул голову и посмотрел мне в глаза, затем скользнул взглядом по моим заляпанным кровью кроссовкам.

– Если когда-нибудь тебе захочется выложить, где ты сегодня был на самом деле, ты знаешь, как меня найти.

Той ночью, лежа в постели, я долго вглядывался в темноту раскрытыми глазами. Цифровые часы телевизора в спальне показывали четверть четвертого.

В пятидесятый или пятьдесят первый раз я прокручивал пленку прошедшего дня обратно, вплоть до того момента, когда «мерседес», подскакивая на гравии, въезжал на площадку с сараями из гофрированного листа и автомобильным металлоломом. В моих воспоминаниях еще стояло «Stuck in the Middle with You», а кончилась музыка только после того, как Ришард Х. повернул ключ зажигания. Как бы там ни было, когда Макс и Ришард медленно шли к маленькому красному «гольфу», никакой музыки не звучало – иначе я, сидя на заднем сиденье, ни за что не разобрал бы слов, которые Макс сказал водителю маленького «гольфа». В темноте, с раскрытыми глазами, я, казалось, видел это перед собой еще отчетливее, чем при ярком свете, в тот залитый солнцем день.

Ришард Х., который стоял у пассажирской двери красной машины, свесив руки вдоль туловища.

И Макс, который, наклонившись, жестом показывал, что дверное стекло машины надо опустить.

В конце концов это и произошло. Потом я видел, как Макс выслушивает Ришарда, – слов на таком расстоянии я разобрать не мог. Но я видел, что Макс понимающе кивает, видел, как после этого он положил обе руки на край двери. И я слышал, что он говорит, хотя он делал это спокойным тоном, не повышая голоса.

Я зажмурился. В моих воспоминаниях между деревьями, стоящими вокруг площадки с сараями, пролетели вороны или какие-то другие птицы. А вдалеке, на Северном морском канале, трижды прогудел пароход.

«Конечно, я тоже считаю, что это неприятно. Но, по-моему, в первую очередь неприятно тебе, ведь ты не можешь ездить».

Потом я снова открыл глаза и досмотрел пленку до конца.

11

В следующие недели я бегал не только по воскресеньям, но и по субботам. Дошло до того, что я совершал по пять трехминутных пробежек с минутным перерывом на ходьбу между ними. В прокатной фирме на Средней дороге я взял фиолетовый «рено-твинго». Как фиолетовый цвет, так и сам «твинго» были совершенно немыслимы на новом этапе моей жизни, который, по моему убеждению, как раз начинался; но поскольку все это носило временный характер, почти до самого Вейк-ан-Зее с моего лица не сходила ухмылка.

У «твинго» был небольшой люк в крыше; надев новые солнечные очки, я громко подпевал песне «Stuck in the Middle with You». В машине не было CD-плеера, поэтому на следующий день после того, как Макс и Ришард подвезли меня домой с пляжа, я купил диск с саундтреком «Бешеных псов» и вечером, когда Кристина пошла на йогу, а у Давида был урок игры на барабане, переписал его на кассету. Я еще не совсем закончил, когда услышал, как поворачивается ключ во входной двери; я подумал, не прервать ли запись, но вовремя сообразил, что прерывание записи не согласуется с началом новой жизни.

Давид повалился на диван и, не разувшись, положил ноги на низенький журнальный столик – Кристина это запрещала, а я позволял. На некоторое время он замер; по его виду это не было заметно, но если бы люди могли навострять уши, то в этот момент он бы их навострил. Потом он взял пульт от телевизора.

– Я тут сидел и думал, что в нашей новой машине обязательно должен быть плеер на несколько дисков, – сказал я.

Я не был уверен, что он меня слышит. Возле его ног на журнальном столике лежали буклеты автодилеров, к которым я заходил в тот день: «Вольво», «Альфа-Ромео», «БМВ», «Ауди», «Мерседес», «Лендровер»… Буклеты «Ситроена» и «Фиата» я взял только для проформы – точнее, из желания создать у Кристины иллюзию, будто новое приобретение более или менее останется в рамках. В действительности я уже давно принял решение. Листание буклетов больше всего будет похоже на выборы или на «широкую общественную дискуссию», главная цель которой – создать у тех, кого непосредственно затрагивает та или иная проблема, иллюзию участия в обсуждении.

Сверху лежал каталог «джипа-чероки». На обложке был изображен черный «чероки» среди пустынного американского пейзажа – в золотисто-желтом свете, на краю пропасти. Этот пейзаж уже был смутно знаком мне, пусть даже наподобие всех американских пейзажей: одно большое дежавю, сумма всех других пейзажей шириной с киноэкран, хранящихся в коллективной памяти. Между тем я точно знал, что пропасть – та же, что и в фильме «Тельма и Луиза». Пропасть, в которую проваливаются Сьюзен Сарандон и Джина Дэвис, после того как Харви Кейтель и ФБР прижали их на этом богом забытом клочке красной пустыни у границы с Мексикой и им уже некуда деваться. Сначала Сьюзен Сарандон и Джина Дэвис отъезжают назад, чтобы потом дать полный газ, с бешено крутящимися колесами, подняв столб красной пыли, проехать последние метры до края пропасти и, наконец, свалиться в пропасть на глазах у растерянного Харви Кейтеля.

Днем я подсчитал, сколько придется платить в месяц за «чероки», если часть суммы выплатить сразу, а остальное – в рассрочку. Если увеличивать единовременно выплачиваемую сумму, ежемесячные выплаты становились меньше, и наоборот. Я искал более или менее разумный баланс. Баланс, при котором как сумма, выплачиваемая единовременно, так и ежемесячные выплаты не привлекали бы лишнего внимания.

– Я смотрел на машины, – сказал я. – Сегодня.

Давид играл с пультом. Я решил не давить на сына, если он мне не ответит.

– Ну и что? – сказал он.

Он отвел взгляд от телевизора и посмотрел мне в глаза.

– Пока не знаю, – сказал я. – Вот, принес кое-какие буклеты.

Я указал на стопку возле его ног.

– Пойду возьму пивка, – сказал я, выходя из комнаты. – Составишь компанию?

Давид уставился на меня.

– Пивка, – повторил он. – Почему бы и нет?

Когда я вернулся из кухни с двумя бутылками (без бокалов), он сидел, листая верхний буклет: тот самый, «джипа-чероки». Я опустился на диван рядом с ним.

– Вот этот, наверное, классный, – сказал он, разглядывая фотографию внутри буклета, на которой такой же черный «чероки» стоял в обледеневшем ручье. Позади на вылизанном голубом небе сверкали заснеженные горные вершины (Скалистые горы?). На следующей странице красный «чероки», снятый с высоты птичьего полета, полным ходом ехал по такой же красной пустыне. За машиной катилось облако пыли, исчезавшее из виду внизу, с правой стороны, между двумя доисторическими скалистыми утесами величиной с многоквартирные дома. По моим представлениям, пейзаж был тот же, что и на обложке, а где-то поблизости, должно быть, находилась пропасть из «Тельмы и Луизы».

– «Ощущение свободы сопровождает водителя джипа вплоть до самых отдаленных уголков земного шара», – вслух прочитал Давид подпись под фотографией.

Я быстро сделал большой глоток из своей бутылки.

– Ну да, – ухмыльнулся я, – должны же они были сделать подпись.

Давид закрыл буклет и взял со столика всю пачку. Он рассматривал только обложки.

– Ты еще не сделал ни глотка, – заметил я.

– Но это же не всерьез, правда? – спросил он.

Его руки остановились на буклете «Ситроена».

Я сделал глубокий вдох.

– Это больше для мамы, – ответил я. – На случай, если мама тоже…

Я почувствовал, как вспыхнуло мое лицо. Бутылка болталась у меня между пальцами, словно невесомая; присмотревшись получше, я увидел, что она пуста.

– А это? – спросил Давид. – Могу я надеяться, что это просто для смеха?

Он поднял кверху каталог «фиата».

– Ну да, ведь «фиат» – итальянская машина, – сказал я. – И они теперь сотрудничают с «Альфа-Ромео», ты не знал? Это и по дизайну видно…

– Итальянские идут в жопу, – отрезал Давид.

Он раскрыл каталог на первой странице, где была помещена фотография новой модели – «фиат-мультипла».

– Ты только посмотри! Он же похож на лягушку. На больную лягушку. Или на какую-то козявку на лапках, тоже больную и испуганную. Вот гадость! Ты хоть раз видел такую штуковину в натуре? А я видел. В ней просто страшно ездить. Наверное, ее создатели думают, что она выглядит забавно и потешно, и это хуже всего. А люди, которые покупают такие машины, думают, что они сами становятся веселыми и забавными.

Он швырнул всю пачку обратно на столик, причем несколько буклетов упало на пол. Еще некоторое время мы смотрели прямо перед собой; в телевизоре бегала по лугу девочка с пони на поводке.

– А чего хотел бы ты? – спросил я наконец. – Я имею в виду, если бы ты мог выбирать.

Давид тяжело вздохнул. Теперь я заметил, что пони хромает.

– По-моему, «феррари» – это круто, – сказал он.

Он усмехнулся и поднес бутылку ко рту, не делая ни глотка.

– Да, мне кажется, было бы красиво: красный «феррари» въезжает на эту сраную улицу. Такая кайфовая низкая посадка, чуть не скребет по дурацким «лежачим полицейским», но из-под капота доносится такой звук, что каждому ясно: настали новые времена.

В телевизоре девочка взялась обеими руками за голову пони. По ее щеке стекла слеза. Даже с выключенным звуком было ясно, что пони проживет недолго.

– Может быть, «феррари» – слишком дорого, – сказал Давид. – Если проблема в деньгах, я бы выбрал «порше». Машина, которая всегда выглядит хорошо. Вставить стингер-системку – и поехали.

– Что вставить? – спросил я.

– Стингер. Это такая штука, которая начинает пищать, когда приближается контроль скорости. Она реагирует на радар, через спутник. Так что, если не пищит, можно выжимать полный газ.

Он наклонился к столику и взял каталог «Вольво».

– Вот это очень солидная машина, – сказал он. – Из Швеции. Для всей семьи.

– Да, – согласился я.

– Но, вообще-то, немного скучная. Для начала.

Он снова поднес бутылку ко рту, запрокинул голову и с бульканьем выпил все разом. Потом вытер губы тыльной стороной руки и громко икнул.

– По лицам людей в «вольво» видно: они в самом деле думают, будто заполучили нечто очень красивое. Вот что печально.

У грустной девочки оказался понимающий отец, который увел пони за сарай, чтобы дочь не видела, как он одним выстрелом избавляет животное от страданий. Девочка плакала, заткнув уши.

– Я тут сидел и думал насчет внедорожника, – сказал я. – «Лендровера» или чего-нибудь в этом роде. «Чероки»…

Давид закрыл глаза.

– Все это само по себе, может, и хорошо, – сказал он, не открывая глаз. – Внедорожник, отлично. Круто. Только я не вижу, как ты здесь, у двери, выходишь из такого джипчика. Это просто две разные картинки, которые не сочетаются друг с другом, понимаешь? И всегда будут существовать по отдельности. Два рисунка на прозрачной бумаге, которые, как ни клади их один на другой, никогда не сложатся в отчетливое изображение. И вот еще что. Я хочу сказать, что на нашей улице внедорожник – это, пожалуй что-то статусное, а на Юге «чероки» – вторая машина, чтобы ездить за покупками, или автомобиль для скучающих молодых мамаш, которым надо привозить детей из школы.

В телевизоре пони обрел могилу. Могилу, украшенную цветами. Девочка послала воздушный поцелуй. На заднем плане торчали вершины Скалистых гор, величественные, белые на фоне неба.

Прошло три недели, прежде чем до меня дошло, что Макс Г. и Ришард Х. больше не появятся в «Тимбукту». Как обычно, по окончании тренировки я выпил пива на террасе и посмотрел на суда, выходящие между пирсами в открытое море. На парковочной площадке я оглядел то место, где всего четыре недели назад впервые припарковал «опель» и где теперь было видно только темное пятно от высохшего масла на асфальте.

Не включая музыку, я ехал в «твинго» вдоль Северного морского канала, обратно в Амстердам. Я миновал Боковой канал «Б» и съезд к площадке с сараями и автомобильным металлоломом. Я думал о том, что мне предстоит сделать. У меня не было ни номера телефона, ни адреса – тогда, в мой день рождения, Макс сказал лишь о каком-то «ресторане в Аудеркерке», где они ужинали. За Центральным вокзалом я не продолжил путь к Ватерграфсмеру, а повернул к туннелю Пита Хейна и направился по дороге А10, а затем по А9, в сторону Аудеркерка. Я несколько раз проехал вокруг террас, ища место для парковки, заказал блин со шпиком на террасе напротив Еврейского кладбища, полюбовался уточками и прогулочными яхтами на неподвижной воде Амстела.

Я послонялся по городку и изучил меню, вывешенное у двери какого-то ресторана. На парковочной площадке перед ним стояли два «ягуара», несколько «БМВ» и один «мерседес»; серебристого кабриолета там не было. Из ресторана вышли мужчина и женщина, которые вежливо поздоровались со мной. Женщина держала мужчину под руку. Мужчина открыл правую дверь одного из «ягуаров» и помог ей сесть в машину.

Я пошел обратно к «твинго» и поехал домой.

Не снимая кроссовок, я повалился на диван. Давид в эти выходные гостил у приятеля, чьи родители владели домиком в Эгмонд-ан-Зее. Кристина тоже куда-то ушла, но я не мог вспомнить, куда именно. Я думал обо всех вероятных и невероятных местах, где можно было «случайно» столкнуться с Максом, если достаточно долго болтаться вокруг; потом представил, как я по субботам часами просиживаю на террасе на улице П. К. Хофта, и тяжело вздохнул.

На журнальном столике все еще лежали буклеты разных автомобильных марок. Я выудил каталог «Мерседеса». На обратной стороне был проставлен штамп с адресом местного дилера – того самого, который дал мне этот каталог больше месяца тому назад. Получив в тот день каталог, я четверть часа бродил по демонстрационному залу, но, очевидно, ни один из продавцов не увидел во мне потенциального покупателя, поскольку никто из них ко мне не подошел.

На штампе под адресом был указан номер телефона и факса. Я трижды повторил его вслух, потом пошел к холодильнику и взял оттуда пиво. С закрытыми глазами выпив полбутылки, я повторил номер еще раз. «Записано», – сказал я и единым духом допил остаток пива.

На следующее утро я вышел из дома еще в восьмом часу, обутый в кроссовки: пусть все видят, чем я будто бы собираюсь заниматься. В кухне жена намазывала бутерброды для Давида.

– Пойду немножко пробегусь, прежде чем идти на работу, – сказал я, хотя не собирался ничего говорить.

Жена не подняла головы. Открыв наружную дверь, я несколько секунд постоял, но ничего не услышал и вышел на улицу.

Я проехал улицу Пифагора, повернул налево, на Верхнюю дорогу, пересек Среднюю дорогу и припарковал «твинго» напротив парка Франкендал. Набрал номер на мобильнике. Когда телефон прогудел один раз, я взял из бардачка солнечные очки Ришарда Х. и нацепил их на нос.

– Салон «Мерседес» Хенк Лемхейс доброе утро чем могу быть вам полезен, – прозвучал отчетливо голос на другом конце линии.

Я сделал глубокий вдох.

– Это Г., – сказал я измененным голосом, который не был похож ни на мой собственный, ни на чей-нибудь еще.

– Господин Г. доброе утро чем могу быть вам полезен, – приветливо отозвался Хенк Лемхейс.

Было нечто спасительное в том, что мы оба полностью произнесли фамилию Макса – будто я и Хенк Лемхейс вступили в заговор, где произнесение полных фамилий не приводило к непреодолимым проблемам.

– Я хочу договориться о техобслуживании после двадцати четырех тысяч километров, – сказал я, слишком поздно сообразив, что говорю своим голосом. – Желательно на этой неделе.

– Наверное, получится, – сказал Хенк. – Есть у вас минутка?

Я услышал пощелкивание клавиатуры. Рядом со мной остановился красный «фиат». Это был «мультипла», точно такой же, как в буклете; больше всего он походил не на лягушку или жабу, а на изуродованный ноготь большого пальца. За рулем сидел лысый человек и спрашивал при помощи жестов, не собираюсь ли я покинуть парковку.

– Проваливай, – сказал я через дверное стекло, яростно крутя головой.

– Вы слушаете, господин Г.? – зазвучал в моем ухе голос Хенка Лемхейса.

– Да.

– В пятницу утром вас устроит?

– Вполне.

– Будьте любезны, ваш номер.

Это я более или менее просчитал. Теперь все зависело от быстрой смены предмета разговора, после которой о номере будет забыто.

– По-другому, Хенк, – сказал я. – Могу я называть вас Хенком?

– Конечно, господин Г., – сказал Хенк.

– Не мог бы кто-нибудь из гаража приехать и забрать машину? В пятницу утром мне надо остаться дома ради всяких домашних делишек. Не хотелось бы отвлекаться.

Я не знал точно, употребляет ли Макс такие слова, как «делишки». В моем исполнении оно напоминало щебет птички, которую я однажды утром нашел мертвой в ее клетке.

– Можно и так, – сказал Хенк. – Вам известно, что это потребует дополнительной оплаты?

– Не проблема.

Снова защелкали клавиши.

– Вы записаны, – сообщил Хенк. – Пятница, утро. Приблизительно в половине девятого. Вас устроит, господин Г.?

Я ответил не сразу, так как увидел в зеркало заднего вида, что Среднюю дорогу пересекает Давид на велосипеде. Был шанс, что он проедет мимо, не заметив меня. С другой стороны, я сидел в фиолетовом «твинго», с мобильным телефоном, прижатым к уху, и в солнечных очках за несколько тысяч гульденов.

– Господин Г.?..

Я сделал глубокий вдох. В машине было жарко, и мне хотелось открыть окошко, но момент был неподходящим.

– Слушай, Хенк, – сказал я, пристально глядя в зеркало заднего вида. – В прошлый раз вы тоже забирали машину и по ошибке сначала приехали к моему загородному дому. Поэтому я не хочу причинять вам лишних хлопот…

Давид поравнялся с «твинго». Проезжая мимо, он громко хлопнул рукой по крыше; я подскочил в кресле и чуть не выронил мобильник.

– Здесь записано только «улица Геррита ван дер Веена, шестьдесят девять, четвертый этаж», – сказал Хенк Лемхейс из мерседесовского салона. – Это не ваш загородный дом, я полагаю?

– Нет, – подтвердил я.

– Вы остаетесь нашим единственным клиентом в Амстердаме с серебристой машиной этой модификации. В этом году мы продали несколько черных, тоже со съемной крышей, но серебристая пока есть только у вас.

– Да, – сказал я.

Давид уже проехал мимо и поднял руку в знак приветствия. Потом он обернулся; на его лице была широкая ухмылка. Он поднес пальцы к губам – жест, который мог означать только одно: «рот на замке».