Текст книги " После бури"

Автор книги: Герман Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Я из Перми, – начал он тихо. – Приехал с партийным поручением наладить связь с вашей организацией и вывезти типографию. Явка была дана к Зотову, но там меня задержали… Из полиции пришлось бежать. Случайно я выяснил, что приставом у вас теперь Кутырин, а он меня знает в лицо. Вашу фамилию я узнал там же, в полиции… как человека ненадежного.

– Это они напрасно… Я человек рабочий. Кусок хлеба зарабатываю – мне больше ничего и не надо.

– Вот, прочитайте мой документ.

Денисов взглянул на бумажку и отстранил ее своей большой, загрубевшей рукой.

– Это я ничего не знаю, господин хороший. – Неохотно сказал он. – Брат у меня такими делами занимался. Теперь вот наказание несет по заслугам. А я ничего не знаю. Если мальчишка что и болтал, вы ему не верьте. Он по молодости… Не желаете ли для праздничка рюмочку?..

Говоря это, Денисов достал из висевшего на стене шкафчика небольшой графин с водкой и поставил его на стол.

– Вы мне не доверяете… Прочитайте документ.

– Не знаю, не знаю, господин хороший… Документы мне ни к чему… Вот извольте! Чем богаты…

– Как же вам доказать?.. Времени у нас мало. В полиции, наверно, уже хватились… Вашего брата я лично знал. Он бывал в Перми за литературой и останавливался у меня.

– Брата моего многие знали. Он был человек компанейский, – неопределенно сказал Денисов.

– Как же быть?.. Как вам доказать?

– Ничего я про это не знаю. Вы, господин хороший, не туда попали. Мало ли чего наговорят на меня. Язык у людей долгий, без костей.

Денисов не случайно называл гостя господином. Внешне тот походил на мастерового. Черная борода, давно не знавшая ножниц, простая одежда, какую обычно носит трудовой народ, простуженный, хрипловатый голос. Но манера разговора, руки без мозолей и трещин, длинные пальцы и особое выражение лица не соответствовали такой внешности. Наблюдательному, осторожному человеку, каким был Денисов, это сразу бросилось в глаза, и он не верил ни одному слову необычного гостя.

Положение создалось безвыходное. Непомнящий сидел нахмурив брови, нервно покусывая усы. Он понимал осторожность Денисова и не имел ни малейшего чувства досады или обиды.

Времена наступили тяжелые. Ищейки, провокаторы рыскали повсюду. Малейшего повода было достаточно, чтобы схватить “неблагонадежного”, и хорошо, если он отделывался только ссылкой на каторгу.

“Но что же теперь делать? Как поступил бы на моем месте опытный революционер?” – мучительно думал Непомнящий, перебирая в памяти похожие случаи, о которых слышал раньше, но ничего подходящего вспомнить не мог. Вдруг глаза его блеснули хитрым огоньком. Откинувшись назад, он хлопнул ладонью по столу.

– Подожди-ка… Послушай меня минутку, только не перебивай. Слышал я про один случай… В каком году это было, не знаю. На копейской конюшне служил конюх, – начал он оживленно рассказывать. – И было у него два сына: Андрей и Михаил. Тогда же, на конюшне, жил старый козел. Звали его, если память не обманывает, Чужбан…

При этих словах Денисов выпрямился.

– Да, да… Чужбан, – продолжал гость. – Мальчишки у этого конюха были озорные. Они часто дразнили козла. Дергали его за хвост, махали перед мордой тряпкой, щипали. Чужбан был старый, и рассердить его было трудно, но все-таки и у него терпение лопалось. Вот тогда и начиналась потеха. Чужбан вставал на задние ноги, тряс бородой и с прискоком бросался на ребят. Рога у него были большие, закрученные в кольца. Ребята увертывались и смеялись. Это еще больше сердило козла, и он начинал кидаться на все, что попадало на глаза. Опрокидывал бочки, гонял по двору конюхов. Однажды ребята рассердили козла так, что сами испугались и выскочили за ворота. Чужбан за ними! В это время мимо проходила толстая купчиха… Как ее по фамилии… забыл…

– Чирикова, – с улыбкой подсказал Денисов.

– Да, да, Чирикова. Козел выскочил за ребятами, увидел купчиху, поднялся на дыбы и со всего размаху поддел ее рогами под зад… Купчиха упала в канаву. Ребята не растерялись. Они отвлекли внимание козла, загнали его обратно на конюшню, помогли выбраться купчихе из грязи, довели ее до дому и за это получили серебряный полтинник.

В конце рассказа Денисов беззвучно смеялся, хлопая себя по коленке. Вместе с ним хохотал на печке и Костя. На душе у всех стало легко.

Эту давным-давно забытую историю мог рассказать гостю только брат Андрей в дружеской беседе. Не было никакого сомнения в том, что Непомнящий был с Андреем в хороших отношениях. Неужели бы брат стал изливаться перед подозрительным и ненадежным человеком, да еще вспоминать свое детство? Бумажку легко подделать, но рассказанная история с Чужбаном была лучше всяких документов.

– Ну, здоров, товарищ! – радостно сказал Денисов, пожимая рассказчику руку. – А ведь я думал, что ко мне шпика подослали. Эту историю тебе только братишка мог рассказать. Чужбана вспомнил… Ох, ну и козлище был! Огромный, борода во! Это верно, все так и было… И купчиха знатно в канаву кувырнулась. Ну, пойдем, товарищ хороший, потолкуем.

Они прошли во вторую половину комнаты и заговорили так, чтобы не слышал мальчик.

– Так ты за типографией? – проговорил Денисов, почесывая бороду. – Это, знаешь, загвоздка… Насчет связи – чего лучше… Связь мы, конечно, наладим. И люди у нас есть настоящие и всё… А вот насчет типографии хуже. Я ведь не знаю, где она спрятана. Зотов прятал. Говорили наши, что инженер Камышин знает. Он тоже там чего-то делал…

– Как же теперь быть?

Денисов подумал и нерешительно продолжал:

– Вот разве еще сын Зотова знает… Василий. Было у них, видишь ли, свидание с отцом перед казнью. Так я полагаю, что он ему шепнул. Спрашивал я его, – отпирается! Чего-то он боится, скрытничает, от него трудно добиться. Мальчишка упорный, с отцовским норовом.

– А Камышин здесь?

– Камышин-то здесь, а только, видишь ли, он того… Сильно перепуганный после восстания. Черт его знает, что у него в голове! Ненадежный он какой-то… Сунешься и как раз в капкан попадешь! Потрепали нас тут крепко, товарищ хороший. Сейчас начинаем опять силы собирать. Голова есть…

Денисов оборвал фразу на полуслове и, повернувшись, предостерегающе поднял руку. До слуха донеслись глухие голоса и скрип шагов за стеной. Непомнящий встал.

– Идут. Не за мной ли? – проговорил Денисов.

– Нет, дяденька! Это тетя Даша, – крикнул Костя, услышав женский голос.

– Это мои, – подтвердил шахтер. – А на случай, все-таки схоронись! Мало ли кто с ними увязался.

Непомнящий спрятался за занавеску, а Денисов направился к двери. Захватив по пути шапку Непомнящего, по-прежнему лежавшую на столе, он бросил ее на печку.

Широко распахнулась дверь, и в избу шумно вошли раскрасневшиеся на морозе: Матвей – старинный приятель братьев Денисовых, Дарья-вдова – соседка – и кузнец Фролыч, по прозвищу Кержацкий сын.

– С праздником, хозяин! – поздравил Матвей, снимая полушубок.

– Славельщиков пускаешь? – спросил кузнец.

– “Не красна изба углами…” А где твои пироги, мил дружок Мишенька? – спросила Дарья, задорно подперев бока и останавливаясь перед столом, на котором стоял одинокий графин и две рюмки. – Назвал гостей, припасай и костей…

Костя расхохотался на шутку, а Денисов, еще больше нахмурившись, серьезно сказал:

– Распоряжайся, Даша, за хозяйку, а у меня дельце есть.

Женщина взглянула на шахтера и как-то сразу потускнела. Широкое краснощекое лицо вытянулось, улыбка исчезла, свет в глазах потух, и Косте показалось, что в доме стало темнее.

– Стряслось что? – тревожно спросила она.

– Пугливая ты стала, как я погляжу… – с усмешкой продолжал он. – Тут вот в шкафчике все стоит. А без меня не расходитесь. Вылезай, друг. Это свои… Вот приехал из Перми товарищ посчитать, много ли нас уцелело, – представил он Непомнящего, когда тот вышел из-за занавески.

– Много не много, а все воробьи стреляные, – дружелюбно сказал Матвей, пожимая руку незнакомца.

Даша недоверчиво и даже с неприязнью поглядывала на высокого бородатого человека. Она, как и Денисов, почувствовала в нем противоречие между тем, что он есть, и тем, чем хотел казаться.

– Ничего тут не осталось. Одни кроты! – мрачно пробурчал Фролыч.

– Ну идем, друг. Раз такое дело, надо рисковать, – сказал Денисов, одеваясь.

– Надолго уходишь? – спросила Дарья.

– К инженеру Камышину и назад. Не расходитесь, – предупредил еще раз Денисов.

После ухода хозяина Дарья тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли, и захлопотала, собирая на стол угощенье. Костя, получив пару вкусных шанег, уплетал их и с удовольствием следил за ее проворными руками. Даша была своим человеком в доме, и мальчику было известно, что она скоро выйдет замуж за дядю Мишу.

Матвей был приятелем отца, и Костя помнил его с самого раннего детства.

Фролыча мальчик знал мало и больше по рассказам, но он вызывал у всех ребят поселка особый интерес. Высокий, сухощавый, с железными мускулами, Фролыч обладал большой силой, и Костя даже видел однажды, как они боролись с дядей и тот не скоро его одолел.

Кузнец он был необыкновенный. Лет шесть назад Фролыч неизвестно откуда появился в Кизеле. Подкараулив главного инженера, он попросился на работу, и тот отправил его в кузницу на пробу.

Для определения мастерства и опытности кузнецам для пробы предлагали сделать обыкновенную шестигранную гайку. Фролычу указали наковальню, дали инструмент, приставили молотобойца, и он приступил к делу. Выхватив из горна раскаленную болванку, кинул ее на наковальню, перехватил и скомандовал:

– Бей, да полегче…

Работа началась. Нехитрое это дело – гайка. Мастер издали наблюдал за новичком и видел, что ухватки у него опытного кузнеца, хотя и возился он с гайкой долго.

Потемневший под ударами красный кусок железа принимал нужную форму, но гайка имела не шесть граней, как полагается, а пять. Первым заметил эту странную ошибку молотобоец и засмеялся.

– Дядя, да ты никак обсчитался…

– Бей, дурень! Учить станешь потом, когда молоко на губах пообсохнет.

Молотобойцем был молодой парень. Когда гайка была сделана и остужена, ее показали другим кузнецам. Поднялся смех:

– Обсчитался, братцы!

– Чудная гайка!

– Это он с похмелья один грань откусил.

Видя замешательство мастера, Фролыч сказал:

– Неси инженеру. Не для вас она делана.

Мастер долго чесал в затылке, но наконец отправился к инженеру.

– Вот это настоящий кузнец! – воскликнул инженер, едва взглянув на гайку. – Золотые руки. Это артист!

Измерив циркулем грани, он оставил гайку себе на память, а кузнецу вместо ответа прислал с мастером серебряный рубль.

– Ну, значит, инженер у вас понимающий, – с одобрением заметил Фролыч, принимая рубль.

Сконфуженные и озадаченные кузнецы попробовали сами сделать пятигранную гайку, но не тут-то было. Это оказалось очень трудно.

Был еще случай, о котором знал Костя.

Однажды Фролыч пошел в лес, и на спину к нему прыгнула рысь. Она нацелилась и зубами точно вцепилась в шею. Кузнец не растерялся. Закинув руки, он мгновенно схватил хищницу за горло и крепко сжал. Рысь не могла разжать челюсти, задыхалась и начала отчаянно отбиваться. Порвала пиджак, исцарапала в кровь всю спину, но кузнец все крепче сжимал пальцы и в конце концов ее задушил. Так в мертвом виде он и принес на спине у себя животное прямо в больницу. Здесь, прежде чем снять рысь, пришлось развести сведенные челюсти, и тогда из прокушенных мышц хлынула кровь. Не схвати Фролыч вовремя рысь за горло – и конец.

Жил кузнец бобылем и, выполняя сложные кузнечные работы, зарабатывал хорошо, но деньги у него расходились, как вода между пальцами. Раздавал в долг или пропивал с приятелями, которых у него было не мало.

– А теперь, Фролыч, у нас будет с тобой разговор! – многозначительно сказал Матвей, когда на столе стояло угощение.

– А что я? – насторожился кузнец.

– Сказывали ребята, – на тебя протокол составили?

– Ну, составили… – хмуро сознался кузнец.

– За что ты мастеру в зубы дал?

– Он знает, что за дело.

– Он-то знает, да мы не знаем! – вмешалась Дарья.

– А вам и знать ни к чему, – сердито ответил кузнец.

– Как же так?.. Ты свой брат, рабочий… – примирительно проговорил Матвей.

– А-а… чего там свой!..

Фролыч махнул рукой и хотел встать, но Даша удержала его за рукав.

– Ты не ершись, не ершись! Говори! – сказала она, подсаживаясь рядом.

– А что говорить? Что вы, сами не знаете? Дал в зубы? Ну и дал. И еще давать буду! Они нас штрафами допекают, а нам что остается? В ножки им кланяться?

– Один против хозяев пошел… Богатырь! – насмешливо сказал Матвей. – Посадят ведь.

– А пускай!

– А потом в Сибирь, – предупредила Даша.

– А что мне Сибирь? Мать родная! Там народ свой. Все мои други в Сибири. Вы здесь, как мыши, попрятались…

– Не горячись, молодец! Берите! – предложила Дарья и, подмигнув Матвею, первая взяла рюмку.

– Славить полагается! – заметил Матвей. – Запевай, Даша.

Дарья оглянулась на Костю, потом на дверь и тихо запела приятным задушевным голосом:

“Вихри враждебные веют над нами…”

Она ждала, что и мужчины подхватят, но Фролыч неожиданно поставил рюмку, выпрямился и, шумно вздохнув, процедил сквозь зубы:

– Эх! Не петь нам больше этой песни полным голосом!

– А почему не петь? – хитро прищурившись, спросил Матвей.

– Совсем задушат! Горло тисками зажали… Слово сказать нельзя, не то что песню.

– Ничего, запоем и на улице.

– Ты запоешь?

– Я!

– А ну пойди запой! Поди, поди! Выйди на улицу и запой!

– Что ж, я еще с ума не свихнулся.

– Тогда нечего и языком болтать.

– Ты свою злобу укроти, Фролыч, – ласково сказала Дарья. – Подальше спрячь. Время придет – выпустишь. Затем мы тебя и позвали… Ты человек настоящий, а по горячности губишь себя.

– Просто сказать “укроти”! Накипело тут…

– А ты думаешь, у нас не кипит? – грустно спросила она и тоже поставила рюмку.

– Вот что, друг, запомни! – спокойно и внушительно начал Матвей. – Не вышло у нас в прошлом году… Победа за царем осталась – это верно… А почему? Потому что долго раскачивались да раздумывали… Надо бы всем сразу… дружно. А в общем теперь умнее стали. Закалку мы получили хорошую В другой раз такой осечки не будет. В другой раз наша возьмет.

– В другой раз, – с горькой усмешкой повторил Фролыч. – Когда это будет-то?..

– Будет, – твердо сказал Матвей. – Ты слушай. Теперь надо снова силы собирать, а в одиночку, брат, воевать не годится. Дурость свою только показываешь. Кутырин только того и ждет, чтобы нас поодиночке выкорчевывать.

– А с Кутыриным у нас расчет впереди.

– Да ты что? Совсем соображать перестал? – сердито остановила его Дарья. – Плетет чего-то… Ты слушай. Он с тобой по поручению говорит.

– По поручению? – удивился Фролыч – Ну-у? Это другой коленкор, как говорится. Я ведь полагал, что вы просто так… от себя… Продолжай, друг…

– А что продолжать? Бунтовать, говорю, в одиночку не следует. Запомни. Общее наше дело, рабочее, подрываешь. Силы надо беречь…

– Молчать? – спросил Фролыч.

– Да, молчать. Пока самодержавие свирепствует… Ждать надо.

– Сидеть и ждать сложа руки? – перебил его Фролыч.

– Ни-ни… Не сложа руки. Силы будем собирать для новой битвы. Правду нашу народу понесем, но только с оглядкой… и без кулаков. С кулаками против винтовок не воюют. Без толку. Согласен ты?..

– Согласен, конечно… Вы на меня не обижайтесь. Накипело очень… Я ведь думал. Конец революции на веки вечные… С отчаяния…

– Вот! Давно бы так, – с удовлетворением проговорил Матвей и, переглянувшись с Дашей, кивнул головой. Через минуту торжественно и складно пели в три голоса, но так тихо, что даже Костя плохо разбирал слова.

“На бой кровавый,

Святой и правый,

Марш, марш вперед,

Рабочий народ!.”

9. СТРАХИ

Когда Георгий Сергеевич, проводив гостя, вернулся в кабинет, он застал у камина Сережу. В сильном смущении мальчик вертел в руках какой-то предмет, но отец, слишком занятый собой, своими мыслями, не обратил на это внимания.

– Сережа, не пора ли спать? Времени много, – машинально сказал он, усаживаясь в кресло.

Приход пристава взволновал его не на шутку.

“Зачем он явился? Почему именно сюда, в первый день рождества? Откуда он знал, что Зотов у меня?” – размышлял он, и, чем больше думал, тем тревожнее становилось у него на душе. Отдельные выражения, интонация голоса, бегающий по сторонам взгляд Кутырина, его приторно-вежливое обращение казались ему неспроста. Он видел во всем этом какой-то другой смысл и пытался его разгадать.

Плохо скрытое ироническое отношение Ивана Ивановича, по поводу прихода пристава и его страхов, не только не успокоило, но даже наоборот, раздражало Камышина. “Хорошо говорить, когда он просидел все эти годы где-то там, – подумал он, но спохватился. Было известно, что пятый и шестой год Орлов находился в Петербурге, а значит, в самой гуще событий. – Но почему он уклоняется говорить на политические темы? Или он беспартийный? Трудно поверить! Оставаться сейчас в стороне от политической борьбы, не иметь убеждений – это значит быть обывателем, мещанином”. Георгий Сергеевич уважал людей с убеждениями, независимо от того, какого толка они были, и презирал остальных. Он любил спорить, доказывать, убеждать и в такие минуты любовался собой, своим голосом, красноречием, манерой держаться. “В партии можно и не числиться, – продолжал он размышлять, – но иметь убеждения необходимо. Кстати, выбор большой. “Союз Русского народа”, “Союз Михаила Архангела”, – начал он перечислять в уме известные ему партии и при этом невольно загибал пальцы, – монархисты, Совет объединенного дворянства, октябристы, кадеты, эсеры, народные социалисты, анархисты и, наконец, партия социал-демократов”. Были еще какие-то мелкие партии, о которых упоминалось в газетах, но ни программы их, ни задач он не знал. Камышин взглянул на сжатые кулаки и усмехнулся. “Пожалуй, надо бы еще один палец. Социал-демократическая рабочая партия раскололась, и нет никакого сомнения, что объединить их больше не удастся. А значит, две самостоятельные партии…”

– Папа, что это такое? – прервал Сережа размышления отца и, подойдя к нему, протянул руку, на которой лежал продолговатый предмет.

Камышин мельком взглянул, схватил предмет и, сильно побледнев, с ужасом спросил:

– Где ты взял?

– Здесь. Нашел около камина.

– Не лги, негодный мальчишка! Сейчас же сознайся, – где ты взял?

– Папа, я же говорю правду! Ты ушел в прихожую с Иваном Ивановичем, а я пошел сюда и увидел… у камина лежит эта штучка. Это буквы, папа? Они печатают, да?

Георгий Сергеевич растерялся. Сын без тени смущения, смело смотрел в глаза. Он говорил правду. “Но как могла попасть эта связка типографского шрифта в его кабинет? Да тут что-то набрано?”

ДАЛОЙ

ЦАРЯ.

Холодный пот выступил на лбу инженера, когда он разобрал слова.

– Сережа… мальчик мой! Знаешь ли ты, что за это могут сделать со мной? Меня могут повесить, как повесили Зотова… Что ты делаешь?! Что ты делаешь! Разве это игрушки?.. Боже мой! – простонал он, и на лице его изобразилось такое страдание, словно заболели зубы.

– Папа, я же не знал, – со слезами пробормотал Сережа. – Я не нарочно нашел….. Она тут лежала… Может быть, полицейские потеряли?..

При этих словах Георгий Сергеевич вскочил, как будто его шилом укололи.

– Да, да… Это он подбросил! – заговорил Камышин, бегая по кабинету. – От него можно ждать все, что угодно! Да, да… Это он! Это провокация!.. Но тогда он должен вернуться с обыском… Что делать?

В этот момент раздался звонок в прихожей. Отец и сын, оба бледные, со страхом смотрели друг на друга, готовые бежать, прятаться. Страх, панический страх, от которого подкашиваются ноги, путаются мысли и теряется воля, охватил инженера. “Что делать? Куда скрыться?” В голове мелькнула мысль научить сына сказать, что он нашел эту связку где-нибудь вне дома. “Нет, Сережа мал, запутается и сделает еще хуже”.

– Подожди… Сейчас… Нет… Нет… Сейчас…

Камышин заметался по кабинету в поисках места, куда бы можно было спрятать эту страшную находку. Наконец сообразил, что в доме ее оставить нельзя.

– Вот что… Слушай меня внимательно… Пойди на кухню, открой форточку и выбрось… Впрочем, я сам… Никому… Слышишь, никому об этом не говори…

Снова раздался звонок. Георгий Сергеевич вытолкнул в столовую сына, а следом за ним выскочил и сам.

– Сейчас же спать!.. Притворись, что спишь… – прошептал он и дрогнувшим голосом крикнул: – Няня, откройте дверь!

Пока задремавшая старуха ворча надевала туфли, он прошмыгнул в темную кухню, крадучись подошел к двери черного хода, прислушался и с бьющимся сердцем снял крюк. На дворе было тихо. Размахнувшись, швырнул тяжелую связочку за забор и захлопнул дверь. “Упала в снег и глубоко утонула” – подумал он, и на душе сразу стало легче.

– Барин, там двое рабочих пришли, – сообщила нянька, встретив хозяина.

– Зачем?

– Кто их знает! Авария, может, на копях. Один-то шахтер с копей, Денисов, а другого впервые вижу.

Страх исчез, и вместо него появилось чувство жгучего стыда. Камышин прошел в спальню, нагнулся к лежавшему уже в кровати сыну, погладил его по голове и виновато сказал:

– Ничего, ничего, Сереженька… Теперь все будет хорошо. Не думай об этом. Постарайся забыть. Там пришли рабочие…

В кабинет он вернулся спокойный, причесанный, без малейшего признака пережитых волнений.

С рабочими он держал себя всегда просто, непринужденно, но никакого панибратства не допускал, стараясь быть требовательным и справедливым. Несколько снисходительно-барский тон давал понять им разницу в положении. Он был убежденным демократом, но высшее образование делало его на много голов выше, и это должно чувствоваться. Камышин любил быть учителем-наставником и, когда это было можно и удобно, – разъяснял, поучал. Рабочие, как ему казалось, ценили и уважали его.

Увидев Денисова, он с достоинством пожал ему руку, а незнакомцу приветливо кивнул головой. Острый, изучающий и чуть насмешливый взгляд мужчины, взгляд, проникающий в самую душу, какой бывает у волевых людей, не понравился инженеру. “Что ему надо от меня?” – подумал он и сделал широкий жест рукой.

– Садитесь, пожалуйста.

– Нам некогда, господин инженер, – сказал Денисов и, понизив тон, неожиданно спросил. – Никто нас не услышит?

Камышин насторожился. Такое начало ничего приятного не сулило, а нервы его и так были растрепаны.

– А что случилось? Говорите, пожалуйста; дома только дети и прислуга. Все они спят.

– Меня вы знаете, господин инженер, а это товарищ приехал из Перми с поручением. Дело к вам есть. Секретное.

– Я слушаю… Что за дело? – сухо спросил Камышин.

Бородатый мужчина подошел к двери в соседнюю комнату, приоткрыл ее и заглянул. Успокоившись, он вернулся назад и, пристально глядя в глаза Камышина, твердо сказал:

– Вы храните революционную тайну!

Теперь вся кровь бросилась в лицо инженера. В первый момент он даже не нашелся, что ответить.

– Что такое? Не понимаю…

– Вы храните революционную тайну, – повторил тот.

– Вы с ума сошли! Я-а? Тайну? Какую тайну? – возмутился вдруг Камышин, но, вместо того, чтобы забегать по кабинету, как это он делал в минуты сильного волнения, беспомощно сел в кресло.

– Господин инженер, не опасайтесь, – успокоил его шахтер. – Это надежный человек, проверенный. Сами понимаете… Я не привел бы к вам, если б не надеялся…

– Вы знаете, где спрятана наборная касса типографии и станок. Сегодня же ночью шрифт… Главным образом шрифт надо вывезти отсюда. Мне поручили доставку, – спокойно и четко сказал Непомнящий и, подумав, прибавил: – Типография здесь не нужна сейчас. Очень хорошо, что вы ее сохранили!

Камышин сидел в кресле и закрыл лицо руками, словно плакал.

– Нет, нет… Я ничего не знаю… Мне некогда… Да что же это такое?.. Скоро придет жена… – жалобно заговорил он, поднимаясь.

Денисов загородил ему дорогу.

– Господин инженер, революция вам приказывает! Какие могут быть разговоры! – сурово проговорил он.

– Революция? Какая революция? – словно очнувшись, спросил инженер.

– Некогда нам! – уже совсем сердито сказал шахтер.

– Послушайте, – устало заговорил Камышин, обращаясь к Денисову. – Вот вы говорите, революция… Какая революция? Все в прошлом. Теперь все погибло! Ведь я говорил вам… Я предупреждал вас… Не беритесь за оружие. Это безумие. Ничего бы этого не было… Вы меня не послушались…

– Ладно. Мы все знаем и ничего не забудем! О чем сейчас говорить? – остановил его Денисов. – Из пустого в порожнее переливать.

– Нам нужен шрифт, – подхватил Непомнящий. – Или вы полиции успели передать?

Такого оскорбления инженер не ожидал и в первый момент растерялся.

– Я попрошу меня не оскорблять! Я вас вижу в первый раз… – сухо и несколько брезгливо сказал он. – Хорошо! Я передам вам типографию и после этого прошу забыть обо мне. Мне с вами не по пути.

– Эх вы… пингвин! – вырвалось у Непомнящего.

Камышин удивленно поднял брови и боком повернул голову, словно не расслышал.

– Пингвин? Почему пингвин?

– Где типография? – вместо ответа строго спросил Непомнящий.

– Я покажу. Она спрятана в старой, заброшенной шахте…

– За Доменным угором? – спросил Денисов.

– Да.

– Я так и думал. Только шахта там не одна…

– Ее называют “Кузнецовская”, – пояснил Камышин.

– Вот что!.. Лошадь придется кружным путем подводить. На руках такую тяжесть не вынесем, – деловито сказал шахтер и, подумав, продолжал: – Я пойду подготовлю людей и все такое… а вы через полчаса выходите. Мы встретим вас на Доменном угоре!

Денисов надел шапку и направился к двери, но, сделав несколько шагов, повернулся и угрюмо предупредил:

– Вот что, господин инженер… Если нас накроют, вы тоже с нами сядете. Я так… на всякий случай.

– Нет, нет… – запротестовал инженер. – Я не отвечаю! Делайте, что хотите! Сдам типографию – и всё… Я в подполье уходить не собираюсь.

– Да вас и не приглашают, – также хмуро сказал шахтер. – Когда увезем, – считайте конец! А пока типография в Ки-зеле, – не отвертитесь!

Денисов ушел. Камышин закрыл за ним дверь и с каким-то смешанным чувством, в котором он и сам не мог разобраться, вернулся в кабинет. С одной стороны на душе стало легко. Наконец-то он разделается с проклятой типографией, которая не давала спокойно спать! С другой стороны, было досадно передавать ее в руки большевиков. А в том, что приехавший с таким поручением был большевик, в этом он не сомневался. Через час – полтора ему предстояло пережить еще последние страхи, но он был не один, и это его успокаивало. На народе Камышин вообще чувствовал себя по-другому.

– Закусить хотите? – предложил он Непомнящему, который рассматривал висевшую на стене картину.

– Не откажусь, – охотно согласился тот.

Они подошли к столу.

– Ваше лицо мне знакомо, но никак не припомню, где я вас видел, – соврал Камышин, чтобы завязать разговор.

– Обознались, наверно, – неохотно ответил Непомнящий, принимаясь за еду.

Пока он ел, Камышин подошел к догоревшему камину, кочергой лениво порылся в углях и, заложив руки за спину, начал прохаживаться по комнате.

– Послушайте… А почему я все-таки пингвин? – спросил он через некоторое время.

– “Буревестника” Горького читали?

– Кажется, нет. А впрочем, не помню, может быть и читал.

– Значит, не читали! – уверенно сказал Непомнящий. – Там и найдете объяснение.

Камышин снова заходил по комнате. Он рассчитывал, что, когда гость утолит голод, можно будет с ним поговорить по душам, высказать свои сомнения, которых так много накопилось. Можно будет поспорить, расспросить о новостях. Здесь, в Кизеле, он чувствовал себя одиноким, непонятым, обиженным судьбой, забросившей его в такую глушь.

Непомнящий сразу оценил этого бесхарактерного, безвольного и трусоватого человека. С такими людьми никогда нельзя быть уверенным ни в чем, и Денисов, как и другие рабочие, видимо, знали его не плохо.

Между тем Денисов торопливо шагал домой, обдумывая, как лучше и безопаснее вывезти типографию. Лошадь можно взять в заводской конюшне. Там работает старшим конюхом старик татарин Хамидуло. Он даст без лишних расспросов. Плохо, если после побега полиция ищет Непомнящего и сообщила о нем на другие копи. Из Кизела типографию вывезут, но как с ней быть дальше, нужно обдумать.

Свернув на главную улицу, Денисов увидел впереди себя темную фигуру невысокого человека. Он сразу узнал его и прибавил шагу.

– Иван Иваныч! – окликнул шахтер вполголоса.

Орлов остановился.

– Кто это? А-а… Миша! Это хорошо, что я тебя встретил! Ты мне нужен, – сказал Иван Иванович, крепко пожимая руку шахтера.

– И вы мне нужны.

– Тогда совсем отлично!

С тротуара они перешли на середину безлюдной улицы и некоторое время молча шагали рядом.

Орлов еще не привык к живописным и суровым пейзажам Урала, и ему казалось, что он видит какую-то необычную картину, нарисованную мастером, а все эти краски, их удивительные сочетания, эта величественная, могучая и в то же время спокойная природа – плод воображения, фантазия художника. Так и сейчас… Силуэт горы сливался с чернотой неба. По бокам желтыми неровными полосками из окон падал свет на снежные сугробы. Редкие фонари, по одной стороне улицы, уходили вверх, и было похоже, что дорога поднималась к звездам. Не хватало только символического изображения людей, измученных невзгодами, но упорно стремящихся вверх по этой дороге.

От фонаря стало светлее. Когда они поравнялись с ним, Орлов заметил сбоку собственную тень. С каждым шагом тень передвигалась, забегала вперед, словно хотела перегнать и заглянуть в лицо. Наконец она раздвоилась и обе тени начали вытягиваться, пока не растворились в окружающей темноте. Движение теней разрушило впечатление картины, и все стало обычным.

– Был я недавно с визитом у Камышина… – начал Иван Иванович.

– А я как раз от него иду, – сказал шахтер.

– Вот как? Неужели поздравлял с праздником?

– Поздравлял, да только в обратном порядке, – усмехнулся Денисов. – Так поздравили, что он, поди, и сейчас, как заведенный, по комнате бегает… Так что вы говорили про Камышина? – спросил Денисов.

– Пришел туда пристав и забрал двух мальчиков: Зотова и Кушелева… Не нравится мне это! Зачем они понадобились полиции?

– Может, набедокурили где или украли чего-нибудь?

– Нет… Это вряд ли. Не похоже. Надо бы нам с сиротами заняться, Миша. Присматривать за ними.

– Это верно! Костя мне сказывал, что они Кандыбу донимают. Стекла, говорит, однажды в доме вышибли…

– Ну вот, видишь!

– Пробирал я Зотова. Он обещался ничего такого не делать… Ну, об этом поговорим в другой раз. Ты послушай меня, Иван Иваныч…

И Денисов подробно рассказал о приходе Непомнящего, о согласии Камышина показать, где спрятана типография, и о своем плане перевозки шрифта.

– Что ж, все хорошо, – согласился инженер. – А что это за товарищ? Ты в нем уверен?

– Теперь уверен. Сначала-то я было его за шпика принял…

– Может быть, мне с ним встретиться?

– А стоит ли? Пойдет слух, что ты здесь живешь. Жандармы узнают. Пущай в Питере думают, что ты за границу скрылся.