Текст книги "Северная Африка в IV-V веках"

Автор книги: Герман Дилигенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

В этой связи значительный интерес представляют сведения о положении колонов, которые мы находим в переписке Августина. В письме к некоему Ромулу (очевидно, собственнику крупного имения) Августин порицает его за несправедливости, причиненные им своим колонам  ^{1 31}. Ромул сам не жил постоянно в своем имении. Августин приводит имена трех акторов, замещавших Ромула в управлении хозяйством: Понтикан, Валерий и Агинезис. Из письма видно, что колоны по требованию Понтикана вынуждены были выплатить двойную сумму своего оброка (hoc tecum ago, ne... bis reddant, quod debent, cum coloni... actori suo dederint... servientes). Августин рисует картину отношений между собственником имения, его акторами и колонами. Не только сам Ромул, но и его управители могут эксплуатировать колонов, не считаясь ни с какими нормами. Оправдываясь перед Августином, Ромул заявил ему, что Понтикан взял лишний оброк с колонов по собственному произволу, без его, Ромула, приказания. «Но ты приказал,– возражает ему Августин,– чтобы они подчинялись Понтикану, и они не могут различать, до какой степени они должны подчиняться». Материальное положение колонов Августин описывает в самых мрачных тонах, называя их несчастными и бедными (miseri et egentes) людьми и указывая на несправедливость того, что оброк взимается дважды с тех, которые с трудом доставляют его один раз (ut bis exigantur, qui semel reddere vix sufficiunt).

В письме Августина говорится только об оброчных повинностях колонов. Часть оброка они вносили деньгами, часть натурой. Из продуктов, вносимых колонами, Августин упоминает вино. {135}

Разумеется, мы не можем судить о том, насколько приведенные данные Августина типичны для всех крупных имений поздней Римской Африки. Однако они во всяком случае гораздо более показательны и конкретны, чем весьма шаткие гипотезы о существовании неких юридических норм, якобы определявших совершенно особое положение африканских колонов. В то же время эти данные подтверждают то впечатление о совершенно бесправном положении колонов, которое создается при знакомстве с кодексами, об их не только юридической, но и фактической крепостной зависимости от землевладельцев. Эта зависимость, как свидетельствует африканская церковная литература, распространялась не только на сферу экономических отношений (произвольное превышение норм повинностей колонов). Собственники имения часто по своему произволу заставляли своих колонов переходить из ортодоксального христианства в донатизм или наоборот  ^{1 32}. В Африке IV в., где религиозные убеждения отстаивались трудящимися слоями населения с чрезвычайной стойкостью, это имело немалое значение. В свете всех этих фактов, характеризующих реальное положение африканских колонов, предположение о том, что они будто бы могли свободно уходить из имения и даже отчуждать свои участки, представляется совершенно невероятным.

Вместе с тем мы можем констатировать, что отмеченные выше особенности колонатных отношений в Африке II в. до известной степени сохраняли свое значение и в рассматриваемое время. С этой точки зрения представляет интерес уже упоминавшийся в другой связи указ Валентиниана и Валента от 366 г. президу Триполитании (CJ, XI, 48, 5): «Господа имений (domini praediorum) должны получать то, что предоставляет земля, но не требовать денег. Крестьяне (rustici) пусть не выбирают деньги (в качестве способа уплаты повинностей), если этого не требует обычай имения (consuetudo praedii)». Из данного указа можно заключить, что в период Поздней империи местный обычай продолжал рассматриваться в качестве основы, регулировавшей повинности зависимого населения имений. Интересно, что авторы указа допускают существование consuetudo, предписывающего денежную ренту, лишь в виде исключения. {136} Таким образом, типичным способом уплаты повинностей колонов продолжала оставаться натуральная рента. Это подтверждается и конкретными данными Августина  ^{1 33}.

Однако в условиях Поздней империи поместные обычаи вряд ли могли служить сколько-нибудь прочной гарантией против увеличения повинностей колонов. Росту эксплуатации всех слоев зависимого сельского населения способствовало усиление налогового гнета, который все в большей степени давил не только на хозяйства куриалов, но и на имения крупных землевладельцев-сенаторов. Собственник имения был обязан внести за счет продукта труда колонов причитающиеся с него фискальные повинности и, кроме того, разумеется, стремился обеспечить собственный доход. Если имение сдавалось кондуктору, то он также выступал в качестве претендента на значительную часть этого продукта. Колоны испытывали, таким образом, двойной или тройной гнет, что, конечно, не могло не приводить к превышению традиционных норм их повинностей. Можно предполагать, что именно с этим явлением были связаны мощные вспышки восстаний сельского населения в Нумидии в IV и V вв. В источниках подчеркивается, что восставшие разрушали амбары и винные погреба в имениях  ^{1 34}, в чем, очевидно, выражался протест против чрезмерных, противоречащих обычаю, взиманий натуральных продуктов землевладельцами.

Приведенные данные характеризуют положение колонов частнособственнических имений. Значительная часть сельского населения Римской Африки обрабатывала земли, принадлежащие государству. Колоны, составлявшие рабочую силу имений, сдававшихся различного рода держателям императорских земель – кондукторам или {137} эмфитевтам, по всей вероятности, находились примерно в тех же условиях, что и колоны частных землевладельцев. Еще из данных эпиграфики раннего времени известно, что крупные арендаторы фактически осуществляли в отношении колонов функции собственников имений. Августин рассказывает о владельце эмфитевтического имения донатистском епископе Криспине, который «не поколебался с помощью угроз вторично крестить (т. е. перевести в донатизм.– Г. Д.) 80 душ в имении католических императоров»  ^{1 35}. Степень и характер зависимости императорских колонов от арендаторов  ^{1 36}, очевидно, мало чем отличались от положения колонов частных имений.

Вместе с тем мы можем констатировать наличие в Африке IV в. императорских колонов, не находившихся в непосредственной зависимости от крупных съемщиков. В относящемся к Африке указе Константина от 319 г. (CJ, XI, 63, 1) говорится о колонах, которые притесняют (gravant) эмфитевтов, захватывая, вопреки обычаю (praeter consuetudinem), поля, которые они не освоили никакими культурами, хотя обычай (solemnitas) позволяет им присваивать только то, что их трудом засажено оливами или виноградом. «Они пытаются захватить и орошающие воды источников, которыми могут пользоваться только эмфитевты». Указ разрешает колонам пользоваться только таким количеством воды, которое необходимо для орошения в действительности обрабатываемых ими полей, и обязывает их платить эмфитевтам за лишнюю воду.

Данный указ интересен тем, что он свидетельствует о сохранении в поздней Римской Африке обычая, предоставлявшего колонам право оккупации неосвоенной земли для ее обработки, с которым мы впервые встречаемся в lex Manciana. Однако отношения, отраженные в указе, существенно отличаются от тех, которые имеются в виду в надписи из Хенхир-Меттиха. Колоны имения Вилла Магна Вариана, осваивающие subsiciva, подчинены съемщикам: вновь осваиваемые участки рассматриваются как новый источник повинностей, выплачиваемых колонами кондуктору или актору имения. Колоны из указа Константина {138} являются силой, не подчиненной арендаторам-эмфитевтам, но противостоящей им, угрожающей их экономическим интересам. Хис пытался толковать этот указ, исходя из предположения, что эмфитевтическое имение было разделено на «господское поле», находившееся в личном пользовании эмфитевта, которое он обрабатывал с помощью рабов, и участки колонов. Колоны, поставлявшие оброк эмфитевтам, захватывали, по Хису, землю, принадлежавшую к «господскому полю», и воду, предназначенную для его орошения  ^{1 37}.

Такое толкование представляется совершенно невозможным. Колоны, обязанные повинностями эмфитевтам и находившиеся от них в прямой экономической и юридической зависимости, не могли, разумеется, отнимать у них землю. На наш взгляд, в эмфитевтах и колонах, фигурирующих в указе 319 г., следует видеть две независимые друг от друга категории землевладельцев. Как отмечалось выше, эмфитевтические имения часто разделялись на ряд более мелких держаний, сдававшихся отдельным эмфитевтам. При этом следует учитывать, что колоны, обрабатывавшие такие имения, были прикреплены к ним и не могли сгоняться с земли эмфитевтами (CJ, XI, 63, 3). Очевидно, на практике часто могло возникать такое положение, при котором часть эмфитевтического имения (fundus) была сдана эмфитевтам, а остальная часть самостоятельно эксплуатировалась колонами  ^{1 38}. В Африке на этих колонов распространялось право оккупации невозделанных участков, расположенных на территории имения, при условии их обработки. Колоны, о которых говорится в рассматриваемом указе, захватывают воду из источников, служащих для обводнения земель эмфитевтов. Поскольку участки, присоединяемые колонами, в данном случае не используются ими для возделывания сельскохозяйственных культур, можно полагать, что речь идет о захвате тех частей имения, которые были необходимы для подведения воды от источников к участкам колонов. Вообще весь контекст указа свидетельствует о том, что он был посвящен прежде всего регулированию использования воды в такого рода имениях. Таким образом, {139} указ 319 г. имеет в виду крестьян, эксплуатирующих участки, расположенные на императорской земле, соседние с территорией, арендуемой эмфитевтами, и имеющие с ними общие источники орошения.

Отсюда можно сделать тот вывод, что в числе африканских земледельцев, официально рассматривавшихся как императорские колоны, были относительно самостоятельные мелкие землевладельцы. Очевидно, именно такие колоны могли на практике осуществлять продажу своих участков, против чего выступает указ Валентиниана от 387 г. (CJ, VII, 38, 2). Но подобные отношения могли возникать лишь в тех случаях, когда по тем или иным причинам императорская земля не сдавалась в аренду крупным съемщикам. Только в таких условиях императорский колон в Африке действительно мог использовать свое право оккупации неосвоенной земли, чтобы вступить в фактическое владение этой землей. Заключать же (как это делает, например, Пиганьоль), будто все африканские крестьяне IV в., освоившие новую землю, становились чем-то вроде ее собственников  ^{1 39}, на основании указа 319 г. не представляется возможным. Определяющими для африканского колоната были все же отношения в частных или арендуемых крупных имениях, а эти отношения не способствовали ни развитию владельческих прав колонов, ни укреплению их экономического положения. Если в ранней фазе развития африканского колоната зависимые земледельцы находились в относительно более благоприятных условиях, чем, например, италийские колоны, то в период Поздней империи в их положении трудно усмотреть какие-либо преимущества по сравнению с положением колонов других провинций. Исторический процесс шел в направлении усиления эксплуатации всех слоев трудящихся и нивелирования различных форм зависимости.

***

Значительную сложность представляет вопрос о соотношении между трудом колонов и рабским трудом в сельском хозяйстве. Наши источники не оставляют сомнения в {140} том, что в IV—V вв. рабы составляли многочисленную категорию сельского населения. В распоряжении Константина от 319 г. рационалу Африки говорится об имениях и рабах (possessiones atque mancipia) фиска, подаренных частным лицам (CTh, X, 1, 2). В указе Констанция от 346 г. рационалу Нумидии устанавливается порядок использования имуществ, конфискованных у лиц, совершивших государственные преступления. Движимое имущество, в том числе городских рабов (mancipia urbana), разрешалось передавать людям, имеющим заслуги перед императором. Сельские рабы, земельная собственность и дома (mancipia autem rustica et possessiones et domus) преступников должны были переходить к фиску (CTh, X, 8, 4). Таким образом, в законодательной практике рабы рассматривались как обычная принадлежность африканских имений. В то же время рабы постоянно упоминаются в церковной литературе. Особенно характерны сообщения Оптата и Августина об освобождении рабов агонистиками и восставшими сельчанами; они доказывают наличие рабов в подвергавшихся атакам повстанцев крупных имениях. Августин рассказывает о беглых рабах, которых принимают могущественные люди, не опасающиеся претензий со стороны их прежних господ  ^{1 40}. Эксплуатация рабского труда была распространенным явлением в церковных имениях  ^{1 41}. Важно отметить, что в период Поздней империи в Африке в значительных масштабах имел место приток новых рабов. Рабы составляли одну из главных статей экспорта из Мавретании  ^{1 42}. Одним из источников поступления рабов были войны с берберскими племенами. Августин рассказывает о захваченных в плен маврах, которые, находясь в рабстве, смешиваются с римлянами (Romanorum servitiis iam miscerentur)  ^{1 43}.

Труд рабов, несомненно, продолжал широко применяться в сфере домашнего обслуживания, рабы были также управителями имений, казначеями, сторожами и т. п. Однако наличие особой категории mancipia rustica и большого количества рабов в сельской местности заставляет думать, {141} что многие из них были заняты непосредственно в сельскохозяйственном производстве.

Источники не содержат почти никаких данных, которые позволяли бы судить о характере использования труда такого рода рабов, о том, каким образом в крупных имениях рабство сочеталось с колонатом.

Несколько соображений по данному вопросу было высказано Гзелем  ^{1 44}. Этот исследователь полагал, что в крупных имениях рабский труд применялся главным образом при освоении сухих земель под оливы. Поскольку оливы дают урожай через несколько лет после посадки, на таких землях якобы нельзя было применять труд колонов. Однако надписи, содержащие lex Manciana и lex Hadriana, а также «Таблички Альбертини» свидетельствуют как раз об обратном: оливки упоминаются здесь в качестве одной из основных культур, возделываемых колонами. Далее, по предположению Гзеля, рабы применялись на земле, находившейся в личном пользовании собственника, в отличие от территории, сдаваемой в аренду колонам. Но и сам Гзель считает этот тезис сугубо гипотетическим.

Заслуживает внимания предположение Гзеля о том, что в период Поздней империи рабы часто использовались в качестве держателей земли и, таким образом, практически приближались по своему положению к колонам. Он ссылается в этой связи на следующую эпитафию из Ситифенской Мавретании (CIL, VIII, 20578): Tarracius verna vectigalis vixit annis X, mensibus X, D.XXII. Гзель толкует verna vectigalis как «раб на оброке». Такое понимание и нам представляется наиболее правильным: речь в надписи идет о десятилетнем мальчике, что исключает предположение о рабе, выполнявшем административные функции (сбор vectigal). Очевидно, данный термин обозначает определенную категорию рабов, принадлежность к которой переходит от отца к сыну. Такие рабы выплачивали своему господину какие-то взносы, что предполагает передачу им в пользование земельных участков или каких-либо иных хозяйственных объектов.

Но, и помимо приведенной надписи, мы располагаем для периода Ранней империи довольно отчетливыми дан-{142}ными о сельских рабах, самостоятельно ведущих свое хозяйство. О такого рода рабах, живших в одном селе с колонами, упоминает Апулей в «Метаморфозах»  ^{1 45}. Очевидно, уже в довольно ранний период собственники крупных имений считали выгодным сажать своих рабов на землю, снабжая их необходимыми орудиями. Мы можем с большой долей вероятности предположить, что то же самое явление имело место и в поздней Римской Африке. Вообще, поскольку эксплуатация крупной земельной собственности с помощью земледельцев, ведущих самостоятельное хозяйство, уже давно вошла здесь в обыкновение, она должна была оказать свое влияние на развитие рабовладельческих отношений.

Помимо земледелия, рабы использовались, как показывают эпиграфические данные, в крупном скотоводческом хозяйстве  ^{1 46}. В «Житии св. Мелании» рассказывается о рабах – внутрипоместных ремесленниках. По данным Августина, рабы трудились на мельницах  ^{1 47}. Следует учитывать, что столь развитое в Африке производство оливкового масла нередко осуществлялось в имениях на крупных маслодавильнях, требовавших применения значительной рабочей силы  ^{1 48}. В этом производстве, очевидно, была занята специальная группа работников имения, свободных от работы на земле, т. е. скорее всего рабы.

Особого внимания заслуживают данные о рабах, которые содержатся в Sermones Августина. Как отмечалось выше, приводимые Августином в «Проповедях» факты социальной и хозяйственной жизни характерны прежде всего для городов и городского землевладения. В связи с этим интересно отметить, что колоны, или рустики, которых мы довольно часто встречаем в других произведениях Августина, совсем не упоминаются в Sermones – этот слой населения был связан с крупными имениями, которые в основном лежали вне сферы непосредственных интересов {143} городских жителей. Зато весьма многочисленны здесь упоминания о рабах (servi, mancipia, familia). Рабы, так же, как земля и дом, принадлежат к тем земным благам, которыми более всего дорожит паства Августина, они составляют непременный элемент богатства. Человек, лишившийся своих богатств, по словам Августина, восклицает: «Я потерял золото, рабов (familiam), скот» (Serm. 21,9). Когда богач умирает, в его похоронах участвуют толпы бьющих себя в грудь рабов и служанок (agmina servorum et ancillarum – Serm. 102, 2, 3). Богач,– говорит Августин,– боится собственного раба, который может убить и обокрасть его (Serm. 113, 4, 4). Противопоставляя земные блага духовным, Августин говорит, что верность (fides) лучше, чем золото, серебро, имения (praedia), рабы (familiae), богатства (Serm. 159, 3, 3). Жадный человек добивается золота, серебра, рабов (familiam), скота, земельных владений (Serm. 239, 5, 6). В общем, рабы упоминаются Августином во всех случаях, когда он перечисляет внешние признаки богатства  ^{1 49}. Однако рабами владели, как можно судить по «Проповедям», не только богатые люди. Так, в одном случае Августин рассказывает о затруднениях, испытываемых человеком скромного достатка, к которому в гости пришел богач. «Ты не находишь, где остаться тебе самому, где приготовить постель ему (т. е. гостю – Г. Д.), где поместить жену, детей, рабов» (familia – Serm. 169, 12, 15). В другом месте Августин высказывается еще более определенно. Обращаясь к жителям Гиппона, он указывает, что они должны препятствовать дурным делам, прежде всего оказывая влияние на своих близких: детей, рабов, соседей, клиентов. В этой связи он замечает, что злые дела не могут совершаться, если им препятствуют христиане, так как каждый из них удерживает своего раба (quia unusquisque teneret servum suum) от этих дел (Serm. 302, 23, 21). Таким образом, христиане Гиппона, независимо от их имущественного положения, являются, в представлении Августина, как правило, рабовладельцами (в данном случае речь, разумеется, идет о свободных людях и главах семей – patres familiarum).

Тема отношений господина с рабами чаще всего затрагивается Августином в связи с интересовавшими его рели-{144}гиозно-этическими проблемами. Довольно обычно в «Проповедях» сопоставление бога с pater familias, а христианской паствы с членами единой familiae, conservi. Верность христианина богу уподобляется той верности (fides), которой господа «справедливо требуют» у своих рабов  ^{1 50}. «Если у тебя есть раб (servus), ты хочешь, чтобы твой раб тебе служил... Следовательно, раз ты хочешь, чтобы твой раб-человек тебе служил, а сам не хочешь служить своему господу богу, то ты поступаешь с богом так, как не хочешь, чтобы с тобой поступали» (Serm. 9, 10, 16). Эта апелляция проповедника к представлениям и чувствам, типичным для рабовладельческого класса, весьма ярко характеризует социальный облик той аудитории, к которой обращался Августин.

В Sermones относительно редки более конкретные упоминания о занятиях рабов и их взаимоотношениях с рабовладельцами. Поскольку в этих взаимоотношениях Августина интересует главным образом тема верности, он говорит преимущественно о таких занятиях рабов, где это их качество может более всего проявиться. Этим объясняется численное преобладание в «Проповедях» упоминаний о рабах-управителях, казначеях, сторожах – вообще, рабах, живущих в доме господина и наиболее близких ему. «Ты любишь раба, который верно сторожит твое золото» (Serm. 26, 8, 8). «Разве каждый человек не выбирает в качестве казначея верного (раба) из своей фамилии, чтобы поручить ему свои деньги?» (Nonne dispensatorem unusquisque eligit de familia sua fidelem, cui commitat pecuniam suam.– Serm. 259,5)  ^{1 51}.

В других случаях речь идет о рабах-слугах, постоянно живущих в доме господина  ^{1 52}. Верный, хорошо исполняющий свои обязанности раб нередко вознаграждается отпуском на волю  ^{1 53}. Раба неверного либо просто в чем-либо провинившегося перед своим господином ожидают различные наказания. «Раб боится разгневать своего господи-{145}на,– говорит Августин,– чтобы не приказал его бичевать, заковать его в колодки, заключить в тюрьму, послать молоть на мельницу» (Serm. 161, 9, 9). Данные Августина свидетельствуют о том, что по крайней мере в сфере домашнего обслуживания рабство сохраняло в V в. такое же господствующее положение, как и двумя-тремя веками раньше, и отнюдь не превратилось в «более мягкую» форму зависимости.

Наряду с данными о домашних рабах мы находим в Sermones чрезвычайно интересные, несмотря на их краткость, сведения об использовании рабов в сельском хозяйстве. В 356-й проповеди Августин рассказывает, каким имуществом обладали клирики гиппонской церкви, когда они были еще мирянами. Все они принадлежали к среднему или малоимущему слою городского населения. Один из них – диакон Валент – владел совместно с братом земельными участками (agelli) и рабами (mancipia, servuli). Другой диакон – Гераклий – подарил церкви свое владение (possessio), отпустив на волю несколько рабов, которые у него были. Наконец, третий диакон – «бедный человек..., однако прежде, чем стал клириком, купил из своих трудов нескольких рабов (servulos)» (Serm. 356, 3; 6; 9). Это сообщение свидетельствует не только о том, что рабы использовались в мелком землевладении, но и о хозяйственном значении рабства вообще. Как только владелец небольшого участка достигает той минимальной степени материального достатка, при которой он уже может использовать чужой труд, он стремится приобрести рабов. Таким образом, переход от хозяйства, основанного на собственном труде владельца парцеллы, к мелкому эксплуататорскому хозяйству представляет собой переход к хозяйству рабовладельческому.

В целом «Проповеди» Августина создают впечатление, что рабский труд преобладал в хозяйствах большинства муниципальных землевладельцев  ^{1 54}. Интересно отметить, {146} что рабы, по-видимому, использовались также в хозяйствах военных колонистов – limitanei. Судя по рельефам из Триполитанского лимеса  ^{1 55}, работники этих хозяйств трудились не на своих участках, а на земле, находящейся в собственном пользовании хозяина виллы. Жили они в хижинах, расположенных, по данным раскопок, группами в непосредственной близости от укрепленного дома. Все это позволяет думать, что в данном случае мы имеем дело не с работниками, наделенными землей, а, скорее всего, с рабами, принадлежавшими limitanei.

Очевидно, именно в мелком и среднем землевладении – на небольших виллах и в еще более мелких хозяйствах, где не было возможности для наделения непосредственного производителя землей,– труд рабов использовался в своей «классической» форме. В крупных же имениях рабы – во всяком случае те из них, которые были заняты в земледелии,– трудились на выделенных им индивидуальных участках и составляли вместе с колонами более или менее единый слой сельского населения, часто обозначаемый в источниках как rustici.

В поздней Римской Африке, таким образом, продолжала сохранять свое значение характерная особенность античного рабства – его связь с мелким и средним хозяйством, в основном типичным для муниципального землевладения. Для периода Ранней империи эта связь была убедительно доказана Е. М. Штаерман  ^{1 56}. Весьма характерно, что во внутренних районах африканских провинций рабовладельческие отношения получили наиболее широкое развитие не с начала римского господства, а в основном одновременно с интенсивным ростом городов и появлением широкого слоя средних муниципальных землевладельцев, ветеранов и т. п. До этого времени преобладали крупные имения, обрабатывавшиеся сельским плебсом, причем предположение некоторых исследователей, что эти имения развились из рабовладельческих латифундий  ^{1 57}, не подтверждается данными источников. Именно из районов городской жизни происходит наибольшее количество надписей, упоминаю-{147}щих рабов  ^{1 58}. В период Поздней империи позиции муниципального землевладения значительно ослабели, но поскольку на городских территориях, а также в районах лимесов все же продолжали существовать небольшие и средних размеров земледельческие хозяйства, а крупное землевладение еще не стало абсолютно господствующим, то сохранялись и условия для существования античного рабства. {148}

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

СОЦИАЛЬНАЯ И РЕЛИГИОЗНАЯ БОРЬБА

В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ IV в.

Относительная стабилизация политического положения в африканских провинциях Римской империи в начале IV в. не могла приостановить процесс дальнейшего обострения социальных противоречий. Такие явления, как развитие колоната, прикрепление колонов к земле, растущее давление налогового пресса, приводили к ухудшению экономического положения эксплуатируемых классов. Жестокая сама по себе эксплуатация трудящихся слоев населения должна была принимать особенно разорительные формы в условиях сравнительно высокого развития товарно-денежных отношений. В IV в. продолжался также процесс экономического упадка и пауперизации средних и мелких землевладельцев и роста внутренних противоречий в городах. Сенаторское сословие, которое в значительной своей части в свою очередь не избегло экономических тягот, связанных с ростом армии и бюрократического аппарата, также начало обнаруживать признаки внутреннего разложения. Различные группы господствующего класса были заинтересованы в прочной императорской власти, но в то же время испытывали на себе в той или иной степени бремя растущих требований фиска и злоупотреблений императорских чиновников.

Эта сложная сеть социальных и политических противоречий создала в африканских провинциях Поздней империи основу для острой внутренней борьбы. Характерная черта многих форм и этапов этой борьбы – их связь с религиозной борьбой между двумя направлениями в африканском христианстве: ортодоксальной и донатистской церквами. Два основных обстоятельства определили эту {149} связь и обусловили широкий размах религиозного конфликта: во-первых, широкое распространение христианства в различных классах африканского общества, в особенности среди эксплуатируемых слоев; во-вторых, изменение социальной и политической роли ортодоксальной церкви, которая в IV в. превратилась в организацию, идеологически оправдывавшую и санкционировавшую власть Римской империи и существующий социальный строй. В этих условиях оппозиция господствующей церкви превратилась не только в средство выражения идеологического протеста против сил и отношений, которые она защищала, но и в орудие организационного сплочения участников различных антиправительственных движений.

В дальнейшем изложении речь будет идти главным образом о борьбе между различными направлениями в африканском христианстве. Необходимо в связи с этим иметь в виду, что при всей распространенности христианства в поздней Римской Африке оно далеко не было здесь в изучаемый период безраздельно господствующей религией. Напротив, как свидетельствует ряд данных, в течение всего IV и начала V в. традиционные языческие культы Целесты, Сатурна, Конкордии, Геракла и другие пользовались широким распространением в африканских провинциях  ¹.

Эти культы, особенно оживившиеся при Юлиане Отступнике, сохраняли определенное значение и при «христианских» императорах. В течение всего IV в. в африканских городах строились и реставрировались храмы и алтари языческих божеств, в их честь воздвигались статуи и посвящения  ². Еще во времена Августина язычники в ряде мест могли оказывать успешное сопротивление распоряжениям императорской власти, запрещавшим отправление культа. В Каламе, когда местный епископ потребовал у муниципального совета запретить языческие торжества, язычники забросали камнями и сожгли церковь  ³. В Суфесе городские власти не допустили, чтобы христиане в соответствии {150} с императорским законом удалили статуи Геракла, причем несколько христиан было убито  ⁴.

Поскольку в настоящей работе мы рассматриваем сферу религиозной жизни главным образом как отражение борьбы различных социально-политических тенденций, закономерно поставить вопрос, какое место занимало язычество в этой борьбе. Эпиграфические данные, а также сообщения литературных источников позволяют сделать в этой связи следующие наблюдения. Прежде всего, мы не имеем для изучаемого периода сколько-нибудь определенных свидетельств о распространенности языческих верований среди основной массы сельского населения африканских провинций. Исключение составляли лишь пограничные берберские племена, многие из которых сохраняли свои старые верования  ⁵. Поскольку же в источниках идет речь о сельских жителях внутренних, давно уже подчиненных римской власти районов, они, как правило, связываются с христианством. Язычников мы встречаем в этих районах почти исключительно в городах и прежде всего среди сословия куриалов  ⁶. Кроме того, язычество вплоть до самого позднего периода римского господства в Африке остается религией значительной части земельной знати и верхушки провинциального управления: сенаторов  ⁷, правителей провинций  ⁸.

Для народных масс Северной Африки язычество еще в III в. стало религией господствующих классов и враждебного им Римского государства. Как мы увидим ниже, и после религиозной реформы Константина идеологи демократических слоев продолжали рассматривать Римскую империю как языческую. С другой стороны, для тех социальных групп, которые в большей или меньшей степени были {151} настроены лояльно по отношению к императорской власти, язычество по мере христианизации позднеримского государства все менее могло служить средством выражения этих настроений. Относительно большое количество язычников в городах, несомненно, объясняется тем фактом, что старые боги связывались здесь с традициями муниципальной жизни и гражданской общиной. Понятно поэтому, что императоры IV в., пытавшиеся консервировать городское устройство, хотя и запрещали отдельные культовые обряды (например, жертвоприношения), не отменяли культа в целом  ⁹. Религиозная политика Юлиана Отступника была принята в городах с особым энтузиазмом. При Валентиниане I консуляр Нумидии Цейоний Цецина Альбин активно содействовал восстановлению культовых зданий и статуй. Положение изменилось в конце IV в. Со времени Грациана и особенно при Феодосии и Гонории империя перешла в решительное наступление на язычество  ^{1 0}. Поскольку в тот же период, очевидно, усилилась фискальная эксплуатация куриалов, вспышка антихристианских выступлений в африканских городах на рубеже IV и V вв. могла иметь и определенную политическую подоплеку.