Текст книги "Северная Африка в IV-V веках"
Автор книги: Герман Дилигенский
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
Донатистское духовенство широко использовало секту агонистиков для террора против католической церкви. Террористические акты были одним из важнейших методов, с помощью которых донатисты подрывали позиции официальной церкви. В обращении карфагенского собора 404 года к императору Гонорию, содержащем просьбу о защите от донатистов, говорилось о жестоких преследованиях, которым подвергается католический клир со стороны циркумцеллионов, о разорении ими католических церквей 1 24.
Приведенные данные показывают, что деятельность агонистиков была тесно связана с борьбой донатистов против католической церкви. По-видимому, уже в начальный период этой борьбы донатистский клир широко прибегал к помощи вооруженных сектантов. В письме Константина африканскому духовенству от 317 г. говорится о бедствиях, которые испытывают католики «от бешенства такого рода людей» 1 25. Поскольку католическое духовенство могло рассчитывать на поддержку императорских властей, донатисты были заинтересованы в создании своих боевых дружин, способных вести активные действия против официальной церкви.
Мы не имеем данных о времени возникновения секты агонистиков. Возможно, она, как это предполагает А. Д. Дми-{186}трев 1 26, существовала уже в III в. Не исключено также, что непосредственным толчком к ее созданию послужил переход африканской церкви на позицию поддержки римского государства и возникновение раскола 1 27. Как бы то ни было, порожденная определенными историческими условиями религиозная окраска движения агонистиков побуждала их видеть главного врага в освящавшей существующий социальный строй католической церкви. Поскольку против этой церкви вело ожесточенную борьбу донатистское духовенство, агонистики, естественно, видели в нем своего союзника.
Несомненна также связь идеологии донатизма с религиозными взглядами агонистиков. Если агонистики проповедовали добровольное мученичество, то донатистское духовенство активно поддерживало эту идею, пытаясь создать своей церкви репутацию «мученической». Феодорит Кирский, описывая донатистскую ересь, характеризует ее чертами, которые Оптат приписывает агонистикам: он пишет, что донатисты склонны к добровольному мученичеству, кончают жизнь самоубийством, бросаясь со скал или, подстерегая по дороге путников, заставляют их убивать себя 1 28. Видимо, современники не проводили резкой грани между донатистами и агонистиками.
Из истории африканской церкви известно, что донатисты вели ожесточенную борьбу с отколовшимися от них сектами, с которыми они расходились по тем или иным вопросам, но агонистики никогда не рассматривались донатистами как еретическая секта. Судя по сообщению Оптата, агонистиков хоронили в донатистских церквах; очевидно, они считались адептами донатизма. Рассказывая об обращении к агонистикам донатистского епископа Макробия, Августин сообщает, что он был более разгневан на их дела, чем радовался их послушанию 1 29. Очевидно, агонистики считали донатизм своей религией, а донатистских проповедников соответственно рассматривали как духовных пастырей. В богословском отношении агонистики отличали себя от остальных донатистов только своей ролью {187} «борцов», «святых», воинствующих защитников «истинной веры». С этим были связаны и другие черты идеологии агонистиков: отказ от работы в собственном или господском хозяйстве, проповедь аскетизма и мученичества. Они как бы отрешались от всех мирских дел и соблазнов, чтобы всецело подчинить себя одному – борьбе за чистоту веры.
Приведенные факты, как нам кажется, достаточно убедительно доказывают тесную связь, существовавшую между движением агонистиков и донатистской церковью. Агонистики наиболее последовательно воплощали то направление в донатизме, которое сохраняло верность традициям демократического христианства. Им была свойственна непримиримая враждебность существующему социальному строю, которая выражалась в решительном отрицании окружавшего их «неправедного» мира и в фанатической готовности отделить, очистить себя от этого мира даже ценой собственной жизни. Агонистики выражали эти тенденции даже последовательнее, чем ранние христианские общины: их деятельность и организация носили более боевой, воинствующий характер, они не ограничивались актами пассивного мученичества, но выступали с оружием в руках в борьбе за «правую веру».
Все эти особенности секты агонистиков, порожденные связью их идеологии с настроениями угнетенного слоя сельского населения, приводили к тому, что в отдельные периоды их деятельность выходила за рамки чисто религиозной борьбы и перерастала в вооруженные выступления против эксплуататорских отношений. Данные об участии агонистиков в восстаниях сельского плебса сохранились в произведении Оптата и в переписке Августина.
В связи с рассказом о сопротивлении донатистского епископа города Багаи миссии Павла и Макария Оптат сообщает о событиях, имевших место в Нумидии незадолго по этой миссии. По его словам, агонистики бродили в то время по разным местам во главе с Аксидо и Фазиром, которые называли себя «вождями святых». В это время ни один землевладелец не чувствовал себя в безопасности в своем имении, ни один кредитор не мог взимать долг. «Всех устрашали их письма,– пишет Оптат,—... и если медлили с исполнением их приказаний, внезапно налетала безумная толпа (multitudo insana), и кредиторы были окружены опасностью... Каждый спешил лишиться даже {188} самых больших домов, и прибыль считалась потерянной благодаря их беззакониям». Далее Оптат рассказывает, что агонистики выбрасывали на дорогах господ из их колясок, сажали на их место рабов, а господ заставляли бежать впереди, подобно рабам. «Их (агонистиков.– Г. Д.) судом и властью взаимно менялось положение господ и рабов» (...inter dominos et servos condicio mutabatur). Оптат отмечает, что действия агонистиков вызвали недоброжелательное отношение к донатистскому духовенству. Поэтому донатистские епископы обратились с просьбой к комиту Таурину «об установлении порядка». Агонистики были во множестве перебиты солдатами на рынках (per nundinas) и в местечке Октавензис (in loco Octavensi), причем донатистские епископы запретили хоронить их в своих церквах 1 30.
Сообщение Оптата позволяет сделать вывод, что в 40-х годах IV в. агонистики возглавляли в Нумидии массовое движение сельского населения, направленное против землевладельцев и кредиторов. Их деятельность в этот период носила ярко выраженный социальный характер: они выступали с оружием в руках против эксплуататорских отношений, господствовавших в африканской деревне.
Следующее по времени сообщение о восстании сельского населения, происходившем под руководством агонистиков, принадлежит Августину. В одном из писем, относящихся к 409 г., Августин пишет, что дерзость крестьян обратилась против землевладельцев (contra possessores suos rusticana erigatur audacia), беглые рабы отнимаются от господ, угрожают им и грабят их под предводительством циркумцеллионов, которые при возгласах «Deo laudes» проливают чужую кровь. «Вдохновителями, руководителями всего этого и главными участниками самих преступлений,– пишет Августин,– являются ваши (донатистов.– Г. Д.) единоверцы агонистики, которые во имя «хвалы богу» украшают честь вашего имени, во имя «хвалы богу» проливают чужую кровь» 1 31. В другом письме (к Бонифацию), относящемся к 20-м годам V в., Августин рассказывает, что агонистики разрушали винные погреба, отнимали долговые расписки у кредиторов и возвращали их должникам, «уни-{189}чтожали документы на наихудших рабов, чтобы они уходили в качестве свободных... Некоторые отцы семейств, люди высокого происхождения или благородного воспитания,... привязанные к жернову, влекли его по кругу, подгоняемые бичами, как презренный скот». Августин отмечает, что императорские гражданские власти были бессильны в борьбе с агонистиками, а фискальные чиновники в районах их действий не могли взыскивать налоги. «Чего стоила помощь, оказываемая против них законами, гражданскими властями? Какой оффициал дышал в их присутствии? Какой сборщик податей взыскивал то, чего они не хотели?» Повстанцы избивали землевладельцев, оказывавших им сопротивление, сжигали их дома 1 32. В этом письме Августин говорит, очевидно, о событиях конца IV в., поскольку он относит их к времени, предшествовавшему антидонатистскому законодательству Гонория 1 33.
Судя по приведенным сообщениям Оптата и Августина, основным социальным слоем, против которого выступали участники движения, были владельцы имений и кредиторы. Восставшие боролись также против налоговой эксплуатации, стремились помешать деятельности государственного фискального аппарата. Из этих данных можно заключить, что основную массу восставших составляли колоны. Об этом же свидетельствует принадлежащая Августину наиболее общая и лаконичная оценка восстания как проявления «дерзости сельчан» (rusticana audacia) contra possessores suos. Под rusticani, восстающими против своих поссессоров, Августин мог иметь в виду прежде всего колонов 1 34. Противопоставление колон – посессор вообще характерно для терминологии Августина, в то время как рабу (servus) обычно противопоставляется dominus 1 35.
По мнению Бриссона, участниками африканских восстаний IV в. были безработные сельские рабочие. Землевладельцы предоставляли им займы за повышенные про-{190}центы, пытаясь «эксплуатировать их нищету», что и вызвало гнев циркумцеллионов против посессоров 1 36. Не говоря уже о том, что это предположение не подтверждается никакими данными источников, совершенно немыслимо представить себе землевладельца, дающего взаймы деньги людям, явно не имеющим возможности их отдать. Такие ссуды имели бы смысл, если бы посессоры стремились закабалить должников, использовать их труд в своем хозяйстве. Но это несовместимо с предположением о «безработице» как причине восстаний. Противоречия между кредиторами и должниками, очевидно, действительно играли значительную роль в восстаниях агонистиков, но порождались они не «безработицей», а отношениями между владельцами денег и земли, с одной стороны, и колонами, обрабатывавшими эту землю, с другой. Займы у посессоров неизбежно приводили к росту повинностей, взимаемых с колонов, и, таким образом, ухудшали их и без того тяжелое положение 1 37. Не исключено также, что кредиторами сельчан были ростовщики – прослойка, которая получила в поздней Римской Африке настолько широкое развитие, что понадобилось ее специальное сословно-юридическое оформление (CTh, XIII, 1, 8).
Таким образом, африканские аграрные восстания IV в. были прежде всего движением колонов и близких к ним групп эксплуатируемого сельского населения против крупных землевладельцев, ростовщиков и налогового аппарата империи. В то же время восставшие широко практиковали освобождение рабов, которые затем нередко примыкали к движению. И колонам, и сельским рабам (mancipia rustica) противостояла в качестве эксплуататора их труда одна и та же социальная группа – владельцы имений, естественно поэтому, что рабы принимали участие в восстаниях сельского населения против посессоров.
Оптат рассказывает об «устрашающих письмах», которые руководители восстания 40-х годов IV в. в Нумидии направляли посессорам. Поскольку далее он сообщает, что в период восстания всякая прибыль считалась потерянной, мы можем заключить, что эти письма содержали требования о выдаче денег и натуральных продуктов, составляв-{191}ших доход собственников имений. В рассматриваемый период основной формой эксплуатации колонов и посаженных на землю рабов был денежный и натуральный оброк. Посессор противостоял работнику имения прежде всего как претендент на львиную долю его личного хозяйства или его денежного дохода. Понятно поэтому, что борьба колонов против растущей эксплуатации выливалась в первую очередь в требование изъятия у землевладельца той части имущества, которую он у них экспроприировал.
По мнению А. Д. Дмитрева, одной из целей движения агонистиков был «общий передел земли» 1 38. Но этот вывод никак не вытекает из данных источников и затушевывает историческую специфику рассматриваемых движений.
Процесс мобилизации земли, как правило, сопровождался в IV в. не обезземеливанием сельчан, но их закабалением и превращением в зависимых работников крупных имений. Экспроприация колонов была завуалирована тем фактом, что они продолжали сидеть на своей земле и пользоваться своим индивидуальным хозяйством. В силу естественной в тех исторических условиях ограниченности классового сознания колонов они не могли ставить, своей целью уничтожение крупного землевладения. Они боролись лишь против очевидной для них несправедливости – перехода продукта их труда в чужие руки. По-видимому, восставшие даже не выгоняли землевладельцев из имений и, судя по сообщению Оптата, применяли к ним насилие только в тех случаях, когда те отказывались выполнять их требования («...если медлили с исполнением их приказаний, внезапно налетала безумная толпа»). Такой же характер носили восстания конца IV в., о которых рассказывает Августин. Восставшие ограничивались тем, что отбирали у землевладельцев присвоенные ими продукты своего труда и, очевидно, именно с этой целью разрушали винные погреба, в которых хранилось вино, полученное в виде оброка с колонов.
Таким образом, африканские восстания IV в. выражали прежде всего стихийный протест сельского населения против растущей эксплуатации колонов и рабов. По-{192}скольку для крупных имений поздней Римской империи было характерно тесное переплетение крепостнических и сохранявшихся еще рабовладельческих отношений, борьба колонов совместно с рабами против крупных землевладельцев была в то же время борьбой против рабовладения.
Имеющиеся в нашем распоряжении данные источников не позволяют судить ни о том, насколько часто вспыхивали восстания сельского плебса Римской Африки, ни об их территориальном распространении. Во всяком случае из сообщений Оптата и Августина явствует, что в отдельных сельских районах Нумидии восставшие в течение известного периода целиком контролировали территории, на которых было расположено много крупных имений. Однако эти восстания всегда носили локальный характер и в конечном счете без особого труда подавлялись римскими войсками.
По своим экономическим предпосылкам и классовому содержанию африканские аграрные восстания имеют много общего с другими движениями сельских тружеников эпохи поздней античности. Такие черты, как объединение рабов и колонов в общей борьбе, протест против налоговой эксплуатации и оброчных повинностей, свойственны, например, и восстаниям багаудов в Галлии. Однако в идеологическом отношении африканские восстания отличаются определенным своеобразием. Вряд ли можно сомневаться, что фактическими идеологами и руководителями борьбы колонов и рабов против посессоров и кредиторов были агонистики. Уже то обстоятельство, что агонистики обладали сплоченной боевой организацией, должно было поставить их во главе стихийно возникавших восстаний. Но, помимо этой организации, они привносили в движение еще свое религиозное учение, которое давало восстанию оправдание и моральный стимул. Борьба против социальной несправедливости развертывалась под религиозным знаменем; как с ужасом пишет Августин, освобождение рабов, экспроприация собственников и уничтожение долгов производились агонистиками во имя «славы божьей».
У нас нет оснований приписывать агонистикам какую-то четкую социальную программу. Высказывавшиеся в литературе предположения, что в основе их учения лежала {193} «идея равенства всех и общности имуществ» 1 39либо что их идеалом было «основанное на уравнительных началах патриархальное крестьянское хозяйство» 1 40, не находят опоры в источниках. Участвуя в социальной борьбе, агонистики прежде всего стремились осуществить на практике свои религиозные идеалы. Вооруженные выступления против представителей господствующего класса были для них одним из высших проявлений «агона» – борьбы за чистоту веры. В основе этой борьбы лежали, несомненно, настроения угнетенных классов, но выраженные и опосредствованные определенными христианскими концепциями. Именно в этих концепциях следует искать ответа на вопрос, какие цели ставили перед собой агонистики, участвуя в восстаниях.
Сведения источников, относящиеся непосредственно к агонистикам, слишком скудны, чтобы дать сколько-нибудь полное представление об их идеологических построениях. Однако мы можем исходить из тесной связи учения агонистиков с идеями демократического африканского христианства III в. Если донатизм активно защищал такие стороны этого христианства, как проповедь мученичества, идею церкви как сообщества «святых», отделенного от грешников и «предателей», то агонистики, примыкая к донатизму, выражали те же требования в наиболее крайней и непримиримой форме. Следовательно, будет справедливо предположить, что и социальные мероприятия агонистиков вдохновлялись теми социальными идеями, которые были свойственны этому направлению в христианстве. По этой причине нам представляется вполне закономерной попытка Бриссона сблизить идеологию африканских восстаний IV в. с тем толкованием христианства, которое всего полнее и ярче выражено в произведениях Коммодиана 1 41. Мы не будем здесь пересматривать сложный вопрос о датировке и локализации творчества этого христианского поэта. Бриссон, в противоположность мнению большинства исследователей, относит его не к III, а к V в. и считает Ком-{194}модиана донатистом 1 42. Бриссон защищает также широко распространенный в литературе тезис о принадлежности Коммодиана к африканской христианской литературе. Мы думаем, что последнее заключение является правильным. Однако, независимо от датировки произведений Коммодиана, кажется несомненным, что они являются ценным источником для изучения взглядов христиан, выступавших против Римского государства и существующего общественного строя.
Социальные позиции Коммодиана исследованы Е. М. Штаерман 1 43, а также Бриссоном. Мы укажем здесь лишь наиболее существенные моменты. Моральное осуждение богатства, обычное для раннехристианской литературы, дополняется у Коммодиана требованием возмездия богачам и «сильным мира сего» за совершенные ими прегрешения. Это возмездие наступит по истечении б тыс. лет, когда мир сгорит в огне, а мертвые воскреснут. По воскрешении «начальники, первые и знатные» станут рабами «святых». «Святые» возьмут у богачей их золото и серебро. По прошествии тысячелетнего периода искупления богатыми и сильными своих грехов они будут ввергнуты в вечный огонь 1 44.
Можно с большой долей уверенности полагать, что идеи, отраженные в произведениях Коммодиана, имели широкое хождение среди христиан из числа эксплуатируемых слоев, чьи настроения выражали секты, подобные агонистикам. Нельзя не видеть родственной связи между этими идеями и мероприятиями агонистиков во время восстаний. Если Коммодиан предрекал, что богатые и знатные будут обращены в рабство, то агонистики осуществляли это пророчество на практике, запрягая господ в коляски вместо рабов или заставляя их вращать мельничные жернова. Агонистики считали, что, отнимая у землевладельцев их богатства, они восстанавливают христианскую справедливость, попранную ненасытностью богачей.
При всей острой социальной направленности творчества Коммодиана, при характерной для него непримиримой {195} враждебности к господствующим классам, мы все же не найдем у него ни сколько-нибудь четкой программы социального переустройства, ни призыва к немедленной борьбе угнетенных за свое освобождение. Установление справедливой жизни он относит – вполне в духе эсхатологических идей своей эпохи – ко времени после конца света и воскрешения мертвых. Этот переворот должен произойти в результате непосредственного вмешательства Христа в земные дела 1 45. Социальный идеал Коммодиана не выходит за рамки перемены мест между грешными богачами и угнетенными праведниками, причем определяющим мотивом этого общественного переустройства является возмездие господам за их грехи.
Все эти особенности мировоззрения Коммодиана представляют значительный интерес для правильного понимания идеологии угнетенных масс римской Северной Африки. Отрицая и ненавидя существующий общественный строй, они не ощущали в себе достаточной силы, чтобы самим изменить этот строй, освободиться от его ига. Поэтому в рисовавшейся им картине освобождения центр тяжести переносился на вмешательство божественной либо какой-то иной внешней силы. Чрезвычайно интересно в этой связи, что победу над Римом и знатными Коммодиан в одном из своих пророческих стихотворений приписывает готам 1 46. Нельзя не видеть в этом явного доказательства того факта, что надежды эксплуатируемых слоев империи обращались к «варварам», сотрясавшим с III в. Римское государство.
Выступая с оружием в руках против землевладельцев и римских властей, агонистики не дожидались исполнения хилиастических пророчеств о конце света и пытались уже на этой земле активно содействовать правому делу. Но было бы ошибкой полагать, что агонистики сознательно {196} стремились установить некий новый социальный порядок. Их представление о победоносном исходе борьбы против земной несправедливости прочно связывалось, как и у Коммодиана, с эсхатологическими христианскими чаяниями. Это ясно следует из того, что одновременно с выступлениями против господствующих классов они продолжали практиковать самоубийства. Августин пишет, что во время восстаний агонистиков никто не смел мстить за людей, убитых ими, «кроме тех, от кого они в безумии сами требовали наказания. Ведь некоторые из них, чтобы заставить нанести себе удар мечом, угрожали людям смертью, другие повсюду добровольно умирали..., то ли бросаясь в различные стремнины, то ли в воду, то ли в огонь» 1 47. Таким образом, экспроприация господ и обращение их в рабство были для агонистиков таким же проявлением «агона», как и самоубийства, которые позволяли им скорее предстать перед судом божьим. Из этого видно, что разрушая ненавистный им мир социальной несправедливости, агонистики не надеялись установить «господство праведных» уже на этом свете. Одержать полную победу над греховным миром можно было, лишь уйдя из него и возродившись в новом справедливом мире, созданном божественной волей. Но для того, чтобы приблизить конец света и торжество праведных, надо было стремиться исполнять волю бога уже на этом свете – таковы были примерно религиозные мотивы социальных выступлений агонистиков. Что касается будущего социального устройства, то оно окутывалось в мистическую дымку эсхатологических пророчеств и связывалось с непосредственным вмешательством бога в земные дела. Можно целиком согласиться с метким замечанием Бюттнер, что «в социальных действиях агонистиков акцент делается на подготовке божьего суда» 1 48. Считая себя непосредственными исполнителями божественной воли, агонистики видели свою миссию в том, чтобы начать ту борьбу за торжество правого дела, которая завершится лишь после конца света, и, таким образом, обеспечить себе вечное блаженство. В атмосфере того религиозного экстаза, которым были охвачены агонистики, для них было совершенно естественно по выполнении своей земной {197} миссии добиваться скорейшего переселения в иной мир и, освободив рабов и должников, бросаться на обнаженные мечи. Понятно, что в этих условиях не могло быть речи о стремлении к последовательному и прочному преобразованию существующих общественных отношений, о реальном закреплении побед, одержанных в борьбе с господствующим классом.
В те периоды, когда агонистики принимали участие в выступлениях сельских тружеников, в рядах их противников оказывались не только римские власти и католическая церковь, но и донатистский клир. Епископы донатистской церкви предавали своих вчерашних союзников и призывали против них римские войска. В своей полемике с католиками они всячески стремились отмежеваться от связей с циркумцеллионами 1 49. Даже такой противник донатистов, как Августин, не решался возложить на них ответственность за выступления агонистиков против землевладельцев и лишь отмечал, что подобные факты возбуждают против донатистской церкви императорские законы 1 50.
В этой тактике донатистского клира проявлялась противоположность социальных позиций различных направлений, представленных в донатистском движении. Если африканских колонов и рабов влекла к донатизму их ненависть к существовавшему социальному и политическому строю, то донатистская церковь проявляла открыто враждебное отношение к борьбе масс против эксплуатации. Следует в то же время подчеркнуть, что, несмотря на боевой характер социальных выступлений агонистиков, они все же не привели к разрыву между этими двумя направлениями в донатизме. В этих выступлениях следует видеть скорее отдельные эпизоды в деятельности агонистиков, чем выражение ее главного и постоянного направления. Совершенно несомненно, что католические писатели, стремясь скомпрометировать донатистов, старались перечислить все известные им «противозаконные» действия агонистиков. Между тем в их произведениях, за исключением трех приведенных выше отрывков, мы не встретим больше упоминаний об участии агонистиков в восстаниях. Подав-{198}ляющее большинство приводимых у Оптата, Августина и в других источниках фактов о деятельности циркумцеллионов относится к чисто религиозной борьбе. Лишь на короткие периоды агонистики вступали в противоречие с политикой донатистской церкви. После подавления восстаний они вновь действовали в полном согласии с волей своих епископов. Так было, например, в 40-х годах IV в., когда после восстания, подавленного с помощью донатистского духовенства, агонистики, оказывая сопротивление миссии Павла и Макария, выступали лишь как боевая сила донатистской церкви. Так было, несомненно, и во времена Августина, когда отряды агонистиков широко использовались донатистским клиром для террора против католической церкви.
Неспособность агонистиков осознать враждебность своих социальных устремлений классовым позициям донатистской церкви, освободиться от влияния донатистского епископата во многом объяснялась абстрактно-религиозным характером их идеологии. Их религиозные идеалы в значительной мере совпадали с теми, которые проповедовались донатистской церковью. Это побуждало агонистиков видеть в этой церкви не только своего естественного союзника, но и духовного пастыря.
При всей непоследовательности социальных выступлений агонистиков, при всем мистицизме, окутывавшем цели их деятельности, эти выступления представляли собой громадный шаг вперед в развитии классовой борьбы народных масс Северной Африки. Впервые пассивный протест против господствующего строя, характерный для демократического христианства III в., сменился вооруженной борьбой с этим строем, религиозный фанатизм вышел за рамки аскетизма и добровольного мученичества и устремился против богачей и «сильных мира сего». Появление этих новых элементов в деятельности и идеологии одной из христианских сект, несомненно, отражало дальнейший рост социальных противоречий и новый подъем стихийного движения масс. Именно в атмосфере острой социальной борьбы, создаваемой восстаниями сельского плебса, агонистики развивали свои религиозные идеи применительно к потребностям этих восстаний. Исторически агонистики принадлежали к наиболее ранним представителям еретической христианской идеологии, которая в своем {199} дальнейшем развитии стала, по характеристике Энгельса, «прямым выражением потребностей крестьян и плебеев и почти всегда сочеталась с восстанием» 1 51.
Нечеткость целей, характерная для восстаний агонистиков, в конечном счете коренилась в особенностях положения сельского плебса поздней Римской Африки. В восстаниях багаудов в Галлии довольно ясно выступает стремление к восстановлению свободных сельских общин 1 52. В Африке же, во всяком случае в ряде ее районов, сельская община была разрушена довольно рано благодаря сравнительно широкому вовлечению сельского населения в сферу товарных отношений и, возможно, индивидуальному характеру землепользования (ср. usus proprius и «виллы» колонов из lex Manciana). Возможно, именно этим обстоятельством объясняется раннее распространение христианства в африканской деревне. Отсутствие каких-либо элементов реального общественного идеала в существующем мире заставляло африканских сельчан искать этот идеал в мире потустороннем. Это создавало благоприятную почву для успеха раннехристианской проповеди с ее эсхатологическими обещаниями. С этим связана и весьма туманная «позитивная программа» агонистиков, и отличия африканских восстаний от движения багаудов 1 53. Мистический налет, свойственный идеологии этих восстаний, был в исторических условиях той эпохи вполне закономерным явлением. Но этот налет не должен скрывать от нас той непримиримой вражды к существующим социальным отношениям, той готовности к активной борьбе, которая отразилась и в религиозном фанатизме агонистиков, и в их вооруженных выступлениях против господствующего класса. Малейшее ослабление римской власти или появление сильного союзника, о котором мечтал Коммодиан, предрекая вторжение готов, должно было расширить перспективы этой борьбы, дать ей новый стимул. Римская империя не имела в Северной Африке сколько-нибудь прочного тыла, и это решило в конце концов судьбу ее власти в данном районе. {200}
ГЛАВА ПЯТАЯ
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ
И РЕЛИГИОЗНАЯ БОРЬБА
во второй половине IV – начале V в.
1. Восстания Фирма и Гильдона
С начала правления Валентиниана I вновь усилился натиск берберских племен на римскую территорию. В этот период они угрожали прежде всего Триполитании и Цезарейской Мавретании. Аммиан Марцеллин подробно рассказывает о вторжении в 365 г. племени австуриан на территорию Триполитании. Сам Аммиан никогда не был в Африке, его рассказ об этих событиях основан, очевидно, на документах расследования, предпринятого позднее правительством империи 1. Поэтому он уделяет основное внимание деятельности различных должностных лиц, их интригам и взаимоотношениям с триполитанскими городами и почти ничего не говорит об общественном строе племен этого района и причинах их войны с империей. Все же Аммиан приводит один интересный факт, проливающий некоторый свет на характер этой войны. По его сообщению, непосредственным поводом к началу военных действий явилась казнь римскими властями некоего Стахаона из племени австуриан. Этот Стахаон якобы разъезжал по римской территории, подстрекая жителей провинции к измене, за что и был схвачен и казнен 2. Сообщение это, если в нем есть зерно истины, указывает на известную связь между вторжением племен и настроениями оппозиционных {201} по отношению к империи слоев провинциального населения. К этим слоям вряд ли могли принадлежать жители триполитанских городов или прилегающих к ним районов, поскольку, как явствует из дальнейшего рассказа Аммиана, эти группы населения были в наибольшей степени заинтересованы в защите от австуриан. Мы знаем из сообщения, относящегося, правда, к более позднему времени, что в районе триполитанского лимеса жили «варвары», принадлежавшие к племени арзугов, многие из которых были колонами в имениях местных землевладельцев, а многие подчинялись непосредственно военным властям лимеса и, таким образом, состояли, очевидно, на римской военной службе 3. Можно предположить, что именно к этим в той или иной мере эксплуатируемым римлянами представителям племенного населения была обращена агитация австуриан. Во всяком случае рассказ Аммиана создает впечатление, что австуриане совершенно беспрепятственно перешли римскую границу, несмотря на наличие здесь хорошо укрепленного лимеса 4, что, возможно, было связано с той поддержкой, которую они получили от живших на римской территории племен.
