Текст книги "Уверенность веры"

Автор книги: Герман Бавинк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Поэтому вопрос относительно уверенности веры становится двояким. Он может быть адресован истине религии, которую мы должны исповедать, или нашему личному участию в спасении, обещанном этой религией. Есть уверенность, которая касается объективной религиозной истины, и уверенность, касающаяся участия конкретного человека во благах, обещанных этой религией. Два вида уверенности, несомненно, очень тесно взаимосвязаны, но, тем не менее, их необходимо различать и не путать друг с другом. Акт доверия, которым я признаю истину, отличается от того акта, которым я убеждаюсь в своем спасении.

Сила уверенности

Если научная уверенность имеет под собой рациональную и таким образом более универсальную основу по сравнению с уверенностью веры, то последняя намного превосходит первую в субъективной силе – то есть в силе уз, которыми душа привязывается к объекту через веру. Как только свидетельство признано и принято как божественное, то очевидно, что это связывает человека и управляет им намного сильнее, чем любое другое слово. Убеждения веры – самые глубокие, сокровенные, самые дорогие и вместе с тем самые прочные из всех убеждений. Нет войны более ужасной, чем война по религиозным причинам. Нет ненависти более сильной, чем ненависть, вызванная религией. Но также и не существует преданности, посвящения, самоотречения, любви, верности, терпения, добродетелей, которые могли бы по богатству и совершенству сравниться с теми, которые расцветают при жизни в общении с Богом.

Вера – назовем лишь ее одну среди многие добродетелей – насчитывает тысячи, если не миллионы мучеников. В науке таких мучеников намного меньше. Известный Иоганн Кеплер (1571-1630) занимался астрологией вопреки своим убеждениям для того, чтобы зарабатывать на жизнь. Он оправдывал свое поведение словами, что бедствующая мать (астрономия) должна была жить за счет своей глупой дочери (астрологии). Три раза Галилео Галилей (1564-1642) отрекался перед инквизицией от своей поддержки теории Коперника. Страх перед казнью был сильнее, чем любовь к науке. Кто хочет умереть за предположение, что земля вертится? В конце концов, это не так уж важно и всегда может быть исправлено позже. Кто будет подвергать риску свое состояние, имя и жизнь за исключительно теоретическую истину? Научная уверенность не может перенести костра и пыток.

Но уверенность веры абсолютна другая. Она намного сильнее, она неискоренима, потому что корнями уходит в человеческое сердце и затрагивает все фибры человеческой души. Если человек противостоит вам, основываясь на принципах, то его почти невозможно убедить в противоположном; с ним даже дискутировать невозможно. Религия человека всегда управляет им, даже в учениях, которые совсем не связаны с его верой. Она лежит в основе всех различий, разделяющих человечество.

Таким образом, истинный верующий пойдет на все, чтобы сохранить свою веру, будь это пытки, клеймо, крест или смерть на костре. Вера намного драгоценнее, чем дом и страна, супруг или супруга и дети, собственная жизнь и целый мир. Утративший веру теряет самого себя, свою душу и вечное спасение. Но тот, кто сохраняет веру, также сохраняет себя, даже если он должен потерять свою жизнь.

Поэтому уверенность веры – это самый совершенный покой, наивысшая свобода духа. Она не знает сомнений. Она способна на героические поступки, она бесстрашна, даже если ее окружает столько дьяволов, сколько черепицы на крыше[1]1
  Это известное сравнение Мартина Лютера. Когда друзья уговаривали его не отправляться в Вормс, что было опасно, Лютер ответил, что поедет туда, даже если в Вормсе «столько дьяволов, сколько черепицы на крыше» – примечание русского переводчика.


[Закрыть]. Вера испытывает страх только перед Богом и больше ни перед кем. Она уверена в себе больше, чем в солнце, сияющем на небе. Она может ставить под сомнение все, кроме себя. И, по крайней мере, с таким же правом, как Декарт утверждал cogito ergo sum («я мыслю, следовательно, я существую»), верующий утверждает credo, ergo sum, ergo Deus est («я верю, следовательно, я существую, и, следовательно, Бог есть»).

3. Поиск уверенности

Уверенность веры очень ценна и важна, и поэтому неудивительно, что человечество постоянно ищет ее. Без такого покоя сердца человеку не хватало мира в душе. Он пытался достичь ее различными способами. Никакая жертва не считалась слишком большой для этого, никакое наказание – слишком жестоким, никакая жизнь – слишком ценной. Человек пытался получить уверенность, соблюдая законы и обряды, принося жертвы с пролитием крови и без, избивая и убивая плоть, в диких оргиях и в суровом аскетизме.

История религии полна столь сильной и ужасной борьбой и страданиями, что стихийные бедствия, гражданские революции и войны просто тускнеют по сравнению с ними. Каждая страница такой истории рассказывает о слезах, вздохах, молитвах, ссорах, битвах и искушениях. Неуверенность, сомнения, страх, ужас и беспокойство поглощают сердце и жизнь каждого человека. Гимны всех народов наполнены трогательными стенаниями. Тщетность жизни и пустота мира были описаны самыми красноречивыми словами. Самые великие и благородные представители человечества были подвержены самой яростной внутренней борьбе.

Некоторые из самых прекрасных поэтических произведений посвящены таким страданиям. Философия родилась из размышлений о загадке смерти. Происхождение и цель искусства и науки – облегчить жизнь. И религия, взятая как единое целое, – это гигантская попытка поддержать человека с помощью Божества в страшной битве против жестокой, безжалостной природы. Поклонники удовольствий и сладострастия, как и люди искусства и ученые, часто прячут свою вечно недовольную обеспокоенность под маской безразличия. С помощью удовольствий и работы они пытаются отвлечься от беспокойства в своей душе. Все это – способы убежать от пустоты их существования и от обвиняющего голоса совести; словом, способы убежать от себя. Блез Паскаль (1623-1662) был прав, когда сказал, что вся деятельность, все развлечения и удовольствия, которым предаются люди, «происходит только от того, что они не умеют спокойно сидеть в своей комнате».

Уверенность в нехристианских религиях

Как бы нам не хотелось, мы не можем проанализировать и дать оценку другим религиям с этой точки зрения. Разве что кратко. Один феномен действительно заслуживает нашего внимания. Уверенность, касающаяся состояния человека и его будущего, присуща не только христианству; она встречается и в других религиях. Главным выражением языческих религий был робкий, тревожный страх (religio, deisidaimonia). Вне искупления в Иисусе Христе все люди живут в страхе смерти, в рабстве, без Бога и без надежды. Тем не менее, языческий мир порождает не только голоса страха, но также доверия и покоя.

У всех религий есть свои священные мученики, засвидетельствовавшие кровью свою веру. Один из самых известных примеров – Сократ (469-399 гг. до н.э.). В 399 г. в Афинах его обвинили в том, что он «не признает богов, признаваемых государством, а вводит другие, новые божества; виновен также в том, что развращает молодежь». Свою защитную речь Сократ построил вокруг того, что всю свою жизнь он видел как служение богу. Если судьи желают помиловать его при условии, что он оставит философию – то он должен будет отказаться, выбирая повиновение Богу, а не человеку. Он боялся не смерти, а нечестивых и неправедных поступков. Поэтому он шел на смерть уверенно, зная, что он идет к богам и освободится от всех проблем земной жизни. С невозмутимым спокойствием он выпил цикуту и умер как мученик за свою веру.

Есть много других примеров. Все они учат тому, что уверенность – не то же самое, что истина. Истина всегда приносит уверенность, но уверенность – это не подтверждение истины. Человеческий дух может найти ложный покой в заблуждении, которое может выдаваться за истину. Нам нравится верить в то, что мы хотели бы считать истиной. Однако уверенность сама по себе не освобождает человека. Только истина может избавить человека от рабства греха и смерти. Если Сын освободил вас, то вы действительно свободны.

Тем не менее, такие примеры стойкой веры должны пристыдить нас, христиан, ведь мы получили большую благодать и можем ходить в свете, который намного ярче. Христианский мир не всегда представляет более привлекательную картину в этом отношении. Здесь мы не говорим о номинальных христианах, которые продолжают жить, не думая ни о чем, изо всех сил подавляя мысли о смерти и вечности. Также мы не имеем в виду те современные движения, которые появились в рамках исторического христианства, и отрицают все особое откровение, лишая веру ее первоначального значения и центрального места в жизни верующего. В таких движениях никто не может говорить об уверенности в истине, а значит и об уверенности в спасении. Эти люди могут предполагать, догадываться, думать, даже надеяться, что все будет хорошо и в этой жизни и в следующей, и они даже могут осмелиться умереть с такой надеждой. У них может быть такое спокойствие, которое не подведет их даже в час смерти. Но вы не найдете в их среде ясного понимания того, что они принадлежат Господу и в жизни и в смерти; не найдете непоколебимой уверенности в том, что раз они любят Бога и призваны по Его изволению, то все содействует им ко благу; не найдете твердой уверенности в надежде на вечную жизнь; не найдете радости в гонениях и перед лицом смерти. Их песни наполнены сомнениями, меланхолией и надеждой, но в них нет смелости, энтузиазма веры.

Тем не менее, мы должны признать, что даже тот, кто искренне принимает особое откровение Бога, не всегда обладает уверенностью веры. Часто мы сталкивается с сомнениями, а не с верой; с тревогой – вместо твердого упования; с жалобами – вместо воодушевления и хвалы. Совсем немного тех людей, которые по-настоящему уверены в союзе со Христом и радуются в надежде славы Божьих детей.

Уверенность в Римско-католической церкви

Римско-католическая церковь, следуя святому Августину (354-430), даже отрицает, что христианин может быть уверен в своем вечном спасении, за исключением некоторых случаев, и то только при особом откровении от Бога. Уверенность, достигаемая посредством исполнения церковных постановлений, есть и остается не чем иным, как мнением, предположением, opinio conjecturalis. Неважно, насколько большой она может казаться, но эта уверенность никогда не станет непоколебимым убеждением, полной и неискоренимой. В системе римско-католической церкви нет места для такой уверенности, потому что она отрицает, что Христос обеспечивает спасение и оно запечатлевается в сердцах верующих свидетельством Святого Духа. Спасение, по мнению католиков, зависит от добрых дел и поэтому может быть только условным. Римско-католическая церковь никогда не позволяет христианину становиться независимым и стоять на своих ногах. Она никогда не отпускает его, но всегда крепко держит его в своих руках, даже на протяжении многих лет после его смерти – в чистилище. Только церковь может открывать и закрывать небесные врата.

Таким образом, в католицизме христианская вера никогда не задается вопросом: откуда я знаю, что я истинно верю, и как я могу быть уверен в спасении? Там обращается внимание на абсолютно другой вопрос: как я соблюдаю постановления церкви и как, согласно ее суждению и учению, я могу заслужить вечную жизнь? Если мирянин прилежно исполняет все то, чему учит церковь, он не должен волноваться: церковь позаботится об остальном. Но в своих попытках обрести вечную жизнь добрыми делами христианин-католик может выбрать только одно из двух направлений. Он может облегчить себе задачу и если не в теории, то на практике может задать себе вопрос: сколько будет достаточно, чтобы получить вечную жизнь? Либо он может серьезно отнестись к вечной жизни и требовать от себя строгого соблюдения всех церковных требований, более того – принудить себя делать больше, чем требуется.

В результате в католицизме есть два вида христиан: те, которые время от времени приходят на исповедь и мессу, соблюдают требуемые посты, а на протяжении всего остального времени их жизнь беззаботна и поверхностна. В своем спасении они уповают на церковь. Есть и те, кого не удовлетворяют только внешние проявления, и они стараются проводить безукоризненную религиозную жизнь путем мистицизма и аскетизма, отделяясь от мира и отрекаясь от плоти, и таким образом приходить пред лице Божье.

Мы далеки от того, чтобы сразу же порицать последних, исходя только из наших протестантских суждений о том, что такая набожность ничтожна пред Богом, поскольку основывается на ложном принципе – праведности по делам. Ибо несмотря на то, сколько истины в этом суждении, перед тем как произносить его, мы просто должны себе напомнить, что католическая праведность по добрым делам намного предпочтительнее, чем протестантская праведность по хорошей доктрине. По крайней мере, праведность по добрым делам приносит пользу ближним, тогда как праведность по правильной доктрине производит только отсутствие любви и гордость. Кроме того, мы не должны закрывать глаза на огромную веру, искреннее покаяние, полное подчинение и горячую любовь к Богу и ближнему, которая очевидна в жизни и работе многих католических христиан. Христианская жизнь настолько богата, что развивается к своей полной славе не только в одной форме или в стенах одной церкви.

Тем не менее, католическая набожность, даже в своей лучшей форме, отличается по своей сути от протестантской. Она всегда остается несвободной, несамостоятельной, формальной, законнической. Полная внутренняя уверенность веры отсутствует. Всегда остается место для вопроса: достаточно ли я сделал и что еще я должен сделать? Рим сознательно удерживает душу верующего в тревожном, так называемом здоровом напряжении. Духовная жизнь колеблется между ложной уверенностью и мучительной неуверенностью. Католицизм не понимает слово Святого Писания, что Святой Дух свидетельствует нашему духу, что мы – Божьи дети, и что все, кого ведет Божий Дух – Божьи сыны.

Уверенность в Реформации

Реформация принесла много изменений. Эта мощное движение образовалось в результате осознания глубокой нужды в уверенности в спасении. Тщетно Мартин Лютер (1483-1546) искал эту уверенность в добрых делах. Он нашел уверенность в Божьей дарованной благодати, в оправдании грешников только верой. Открыв это сокровище, Лютер восстал против всего христианского мира с героической смелостью. Его вера была насколько крепкой, и он был настолько уверен в своей надежде, что с этой верой и надеждой он осмелился стоять в одиночестве перед всеми оппонентами. Бог был за него; кто мог быть против него? Уверенность была присуща не только вере Лютера, но также и вере всех реформаторов.

Нельзя сказать, что они никогда не сталкивались с искушениями и борьбой; неверно будет предположить, что они всегда были выше всех сомнений. Все они прошли через периоды страшной тревоги и глубокого разочарования. Несмотря на такую сильную веру, Лютер часто проходил через ужасную борьбу с дьяволом и разумом. Он неоднократно сомневался, действительно ли правильный и благословенный его труд по Реформации церкви. Филипп Меланхтон (1497-1560) также часто находился в подавленном состоянии духа. Жан Кальвин (1509-1564) свидетельствует – несомненно, по своему собственному опыту, – что у верующего может быть много сомнений и волнений. Но различие между реформаторами и их учениками состояло в том, что они не лелеяли и не питали такое положение. Они не видели в нем пользы и добра; они не удовлетворялись постоянными сомнениями. Они боролись за то, чтобы выйти из такого состояния, и умоляли Бога, чтобы Он избавил их от него. Реформаторы превозмогали такое состояние силою веры. Не сомнение и страх, а стойкость и уверенность были обычным состоянием их духовной жизни.

Их смелость основывалась на смирении, их уверенность в себе – на доверии Богу, их свобода и независимость – на искренней зависимости от Его благодати. Их чувства не управляли разумом, но разум и воля не отрицали прав их чувств. Они никогда не сидели без дела. Голова, сердца и руки трудились вместе в исключительной гармонии. Они не были пиетистами, посвящавшими религиозной жизни только глаза и сердце. Они не были мистиками, которые изолировали себя от мира и бросили его на произвол судьбы. Они не были интеллектуалами и моралистами, которые совсем не обращали внимания на богатство эмоциональной жизни. Несмотря на различия в предпочтениях и характере, все реформаторы были глубоко религиозными людьми. Тем не менее, или возможно именно по этой причине, они не закрывали глаза на семейную, общественную, экономическую и политическую жизнь. Весь неестественный, нездоровый пиетизм был чужд им. Их религиозная жизнь была здоровой до самой глубины – чистой и простой, и при этом – страстной и глубокой.

Их набожность отличалась от набожности Рима. Они понимали сущность христианства абсолютно по-новому. Возвратившись к живительному и живому источнику Писания, они нашли в нем дух и силу, которые изменили карту христианской Европы. Это было благочестие псалмопевцев, пророков и апостолов, которое ожило в реформаторах и говорило через них. Они подражали Христу, Который, будучи Божьим Сыном, стал Сыном Человеческим, и ощутил все стороны человеческого существования.

Их описание веры также соответствует такому стандарту. Для них вера – это не просто надежда и мнение, не гипотеза и предположение, даже не знание и согласие, но полная уверенность и твердая надежда, осознание и убеждение – настолько сильные и окончательные, что не остается места для сомнения и страха. Просто послушайте, как смиренно и вместе с тем смело в Гейдельбергском катехизисе христианин говорит о надежде, которой он живет. Он абсолютно уверен, что принадлежит Церкви Христовой и будет всегда там оставаться. Он искренне верит, что не только другие, но и он лично был прощен и одарен вечной праведностью и спасением от Бога по чистой благодати, только по заслугам Христа.

В этом вероисповедании христианин возвысил свой голос. Он стоит в свободе Божьих детей. Божий Дух свидетельствует его духу, что он – Божье дитя. Он верит и поэтому может говорить. Здесь христианская жизнь приобретает свою независимость. Она не зависит ни от какого другого творения; она связана только Богом и Его Словом. Здесь вера связана только с Богом и ни с кем и ни с чем другим в мире.

Уверенность в протестантской ортодоксии и пиетизме

Этот радостный тон отозвался эхом в период Канонов Дортского Синода. Но затем постепенно становился все слабее и слабее; неуверенность и страх вошли в язык веры. Вера шестнадцатого века стала ортодоксией семнадцатого. Люди уже не исповедовали свою веру – они верили в свое исповедание. Среди большинства людей такая ортодоксия проложила путь рационализму. Религия стала вопросом разума, истина о вечном уже зависела от исторических доказательств и рациональных аргументов, а уверенность веры была перепутана с рациональным пониманием. С другой стороны, это вызвало совсем иную реакцию среди небольшого количества верных людей; их не удовлетворяли просто рациональные знания, они искали сущность спасения в религиозном опыте. Постепенно такое движение перешло в пиетизм.

По мере того, как все больше и больше искренних верующих видели, как развиваются «незаконнорожденные» формы исторической и временной веры, они начали терять уверенность и доверие. Должна была быть значительная разница между этими двумя верами: это разница между жизнью и смертью, между искренней верой в Божью благодать во Христе и исключительно рациональным соглашением с истиной. Однако существовал определенный риск путаницы, самообмана и ложной уверенности. Очень сложно увидеть разницу между истинной и ложной благодатью, между рожденными свыше в их худшем проявлении и другими люди в их лучшем проявлении. Соответственно, верующего побуждали к тому, чтобы углубиться "в себя" для того, чтобы убедиться в реальности своей собственной веры.

В таком самоанализе он руководствовался работами богословов, в которых поднимался этот вопрос. Они прослеживали жизнь души с ее самого начала, анализируя внутренние побуждения и описывая ее как целую последовательность неуловимых, но часто запутывающих признаков. Ни до, ни после этого внутренняя жизнь общения с Богом не изучалась глубже и тщательней.

Выступая против холодной ортодоксии того времени, они говорили, что одного знания не достаточно, настоящая вера – это духовный опыт. Не достаточно только слышать, как другие люди описывают духовное; необходимо увидеть все это своими собственными глазами. Рассуждения о болезни опытного врача многого не стоят; гораздо важнее лично пережить и болезнь и исцеление. Первое – это просто холодное, историческое, словесное знание. Но истину можно понять только через опыт, который открывает в словах Писания абсолютно новое духовное значение, показывает нам истину в истине и делает нас верующими: не потому, что опыт хочет сказать нам что-то другое, но потому что тогда мы сами переживем и усвоим плоды всего этого в сердце.

Постепенно список необходимых переживаний на пути в небеса был расширен. Он начинается с глубокого чувства нашей беспомощности, болезненного переживания вины и неотвратимого удара молнии Синайского закона. Если человек не слышал осуждения, провозглашенного законом, он не нуждается в евангельском провозглашении спасения. Не здоровые нуждаются в Исцелителе, а больные. Иисус пришел, чтобы призвать не праведников, а грешников к покаянию. Верующие родители, крещение, христианское воспитание, исповедание веры, Вечеря Господня – все это не отменяет необходимости в таком переживании. Оно должно служить предупреждением, чтобы мы не обманывали себя, как делают это многие, относительно вечности, и не лелеяли идею о том, что благословенные всем этим люди включены в Божью благодать. Все, включая детей завета, должны пройти через осуждение Божьего закона для того, чтобы самим понять свое падшее состояние и научиться вместе с мытарями просить благодати из самых глубин своей беспомощности.

Такое чувство потерянности может быть как длительным, так и коротким. Даже если луч света проникает в душу, открывая глаза на искупление в Иисусе Христе, то это еще не значит, что человек сразу же поверит и бросится к Божьим обетованиям, потому что это вызывает опасность притворной, украденной веры, а украденное добро не принесет никакой пользы. Прежде Бог должен наделить правом и смелостью верить. Поэтому великое множество духовной подготовки должно было предварять принятие верой Божьих обетований.

Нельзя достигнуть уверенности веры прямо с самого начала. Существует разница между просто существованием и процветанием веры, между упованием, ищущим убежища, и полным упованием. Первые годы веры наполнены плачами и вздохами, молитвами и надеждами. Уверенность достигается только после ряда переживаний, продолжающихся много лет. Уверенность не дается вместе с самой верой и даже не появляется как ее результат. Часто уверенность приходит извне, механически, через особые откровения. Иногда она возникает благодаря неожиданному «вмешательству» библейского отрывка. Или свет славы может внезапно снизойти на душу, побуждая верующего вместе с Иаковом говорить: "я видел Бога лицем к лицу, и сохранилась душа моя". Порой Господь Иисус показывает Себя непосредственно ищущей душе и наполняет ее небесной радостью. Или верующий, как, например, Павел, возносится до третьего неба и проводится во внутреннюю комнату Царя. Только тогда он поднимается на самую высокую ступеньку веры и встает рядом с верующими, которые утверждены и тверды в вере.

Но лишь немногие достигают такого состояния. Большинство же продолжает спотыкаться на всем протяжении жизненного пути, вздыхая и плача. Они бедные, несчастные люди, всегда озабоченные своей собственной беспомощностью, изредка, если вообще когда-нибудь, радуясь искуплению в Иисусе Христе, и так и не приходят к жизни, полной радости и благодарности. Они предпочитают, чтобы к ним обращались как к испорченным грехом потомкам Адама, грешникам, находящимся под Божьим осуждением; они находят утешение в обещаниях, данных Богом червю Иакову[2]2
  Так сказано в Ис.41:14.


[Закрыть] и народу Израилевому.

В их душе не было ни света, ни счастья, и поэтому все вокруг им казалось темным и мрачным. В земной жизни они видели преимущественно лишь тревоги и горе. Мир для них – лишь долина слез, пустыня, Мешех. Они бы предпочли совсем оставить этот мир и ограничить себя узким кругом людей с подобными убеждениями. Семья и общество, наука и искусство, государство и церковь предались неверию и революции, поскольку считались абсолютно испорченными и неподлежащими искуплению. Духовную пищу они получали только в обсуждении в небольших группах и в чтении работ авторов прошлых эпох. Всего остального они спокойно ждали, терпеливо исполняя свои обязанности до тех пор, пока не пришло время избавиться от этого греховного тела, или до скорого возвращения Христа.

Реакция на пиетистов

На протяжении 17 века вера самых набожных людей во всех реформатских церквях Нидерландов усвоила эти пиетистские образцы. Но так не могло продолжаться долго. Такая пугливая и изолированная жизнь не соответствовала истинной, полной христианской религии. Плач не был поклонением, вздохи не были верой, и такой бегство от мира не было победой над этим миром. В результате у многих возникло желание чего-то иного, лучшего. Различные движение пытались показать лучший путь к достижению уверенности. Можно выделить две основные линии: моравские братья в лютеранских кругах и методисты в реформатских кругах.

Моравские братья хотели обращать души и вести их к величайшему счастью не законом, а Евангелием; не через гром горы Синай, а через любящий голос с Голгофы; не через строгого Моисея, а через сочувствующего Христа. Николай Людвиг фон Цинцендорф (1700-1760) ничего не хотел делать с так называемыми Busskampf и Durchkruch (покаянной борьбой и прорывом) пиетистов. Он называл их жалкими христианами; Цинцендорф хотел не вздыхающей и рыдающей веры, а поющего, радующегося христианства. Для того чтобы достичь этого, необходимо было всего лишь провозглашение Спасителя. Живое описание Его бесконечной любви к грешникам, которая открылась в Его страданиях и смерти, в Его крови и ранах, было достаточно для того, чтобы произвести впечатление на восприимчивое сердце. И такое впечатление – спасительная работа Христа, обновление и сообщение жизни через Его Святого Духа. Те, на кого влияет Евангелие креста и раны Христа, входят с ним в брачный завет и получают освобождение от вины и власти греха. И начиная с этого момента, у них будет счастливая, полная благодарности, необремененная жизнь, которая будет укрепляться и питаться воспоминаниями слов Иисуса, богатым поклонением и сокровищницей трогательных гимнов.

Методисты выбрали другой путь. По сравнению с моравскими братьями, они глубже переживали вину греха и поэтому чувствовали, что необходимо убрать из души ложную уверенность. Вера должна быть предварена глубоким чувством вины, которое пробуждается страстными речами, описанием всего ужаса смерти и ада, и песнями, затрагивающими чувства людей. Но сразу же после этого проповедовали благодать и предлагали спасение. Из глубин ада самопознания душа восходила на небеса богопознания. Методисты сжали весь опыт спасения в один момент. Глубочайшая беспомощность и наивысшее блаженство идут бок о бок. Тот, кто сел на место грешника потерянным человеком, сразу же обнаруживался Христом. Он садился виновным и заслуживающим ада, но вставал прощенным и унаследовавшим небеса.

Поэтому вера была немедленной полной уверенностью, потому что происходила внезапно из глубокой скорби и получала уверенность, учитывая, в каком контрасте она находилась с состоянием, предваряющим ее. Вера родилась в ярком свете осознания. Методисты знали день и час своего нового рождения. Джон Уэсли обратился 24 мая 1738 года в 9:15 вечера. Любой, кто приходил к уверенности веры таким образом, никогда не должен был сомневаться в своем состоянии. Уже не было нужды постоянно проводить самоанализ, смотреть в свое сердце, чтобы проверить реальность веры. Человек знал, что он перешел из смерти в жизнь, и сейчас перед ним стоят более важные задачи. Оправдание было раз и навсегда, завершенное, а верующий теперь был на пути освящения. И его окружал мир, полный потерянных душ, нуждавшихся в таком же спасении. Обратившись сам, он понимал, что нет более важного призыва, чем обращать других людей и приобретать для Христа как можно больше потерянных душ.

Оба движения оказали сильное влияние на христианство. Они пробудили христиан от размышлений о самих себе и призвали вернуться назад к битве с этим миром, вместо того чтобы находиться в полной изоляции от него. Они побудили развитие местных и иностранных миссий. Также эти общины начали организовывать воскресные школы и много других сообществ. В результате этих движений была распространена Библия и христианские трактаты, благовестие, благотворительность и много других христианских начинаний, служивших распространению Божьего Царства. Христианство было пробуждено ото сна и начало новую, энергичную жизнь.

Тем не менее, нельзя отрицать, что оба движения пострадали от ограниченности христианского видения. Не уделялось достаточного внимания первой статье Апостольского Символа веры, в частности тому, что Бог – всемогущий, Творец неба и земли. Не предавали достаточного внимания науке и искусству, литературе и политике, семье и обществу, и поэтому они не были обновлены и реформированы в соответствии с основными христианскими принципами. Все содержание христианской жизни сводилось к тому, чтобы уповать на раны Христа, обратиться и затем обращать других людей. Первое часто характеризовалось сентиментальностью и нездоровой чувствительностью; второе – бурной и необдуманной деятельностью. Сознание было подавлено ради чувств и воли, и не было гармонии между человеческими способностями и возможностями. Свободы Божьих детей – господство над миром, благодарная радость добрым дарам Отца света и верное следование земному призыву, открытые глаза, дальновидность, широкое сердце – ничто из этого не осуществилось. Часто к христианской жизни относились как к жизни, идущей параллельно или находящейся выше или иногда даже во враждебных отношениях с человеческой жизнью. Здесь христианство не было закваской, которая смешивается с тестом и заквашивает его полностью.

Большая неуверенность

В результате смешивания таких различных элементов в жизнь веры возникла еще большая неуверенность. Ортодоксы и пиетисты, моравские братья и методисты, рационалисты и мистики растягивали ее в разные стороны, и это мешало ей взять правильный курс и постоянно расти в благодати и познании нашего Господа Иисуса Христа. Кроме этих различий в религиозных точках зрения, еще более разрушительной для духовной жизни была резкая оценка, которую философия поставила возможности человека познать истину, и влияние исторического исследования Святого Писания как источника истины.