Текст книги "Тропой Предков"

Автор книги: Гэри Дженнингс

26

После того как толпа рассеялась, я остался с Целителем. Сидел тише воды ниже травы, тем паче что голова моя всё ещё кружилась под воздействием колдовских чар. Старик угостил меня печёной саранчой, дал немножко маису и тыкву, наполненную соком манго.

– Никогда не отрекайся от своей индейской крови, – поучал он. – Испанцы полагают, что покорили нашу плоть плетью и мечом, с помощью пушек и священников, но под нашими ногами, над нашими головами и в наших душах до сих пор существует другой, особый мир. В этом благословенном краю меч не убивает, ибо там властвуют духи. До появления испанцев, до того как индейцы ступали по земле, до того как сама земля была извергнута из пустоты и обрела вещественность, их священные тени облачали нас, насыщали наши души и созидали нас.

«Опомнитесь! – взывают к нам тени. – Пресмыкаясь перед никчёмными испанскими богами, отрекаясь от духов своего достославного прошлого, вы подвергаете себя опасности. Ибо у духов долгая память».

Целитель дал мне чёрный камень – два пальца в длину, один в ширину, твёрдый, как железо. Одна сторона поблескивала, словно светящееся чёрное зеркало, а точнее, зеркальная поверхность чёрного пруда. Я почувствовал, что проваливаюсь в его лишённые света глубины, как будто в центре камня находилась сама бездна: пропасть, вечная, как время, сердце же её – сердце древней звезды.

   – Наши предки индейцы воспаряли к звёздам, – сказал Целитель, – они сами были звёздами и несли в своих сердцах звёзды-камни, которые предопределили всю нашу судьбу. Загляни в дымящееся зеркало, мальчик.

Это уже не была наша земля, но я бросил взгляд в мир, существовавший до света и времени. Моя рука задрожала при его прикосновении.

   – Возьми, – заявил Целитель и дал мне кусочек звезды.

Потрясённый, я упал на колени.

   – Это твой тонали – жребий, судьба. Тебе предназначено владеть этим, – сказал старик.

   – Но я недостоин.

   – Разве? Ты даже не спросил, что должен отдать мне взамен.

   – Всё, что у меня есть, – это два реала.

Его ладонь прошла над моей, не коснувшись её, и деньги исчезли так, как будто их никогда и не было.

   – Этот дар нематериален. В сердце обитает благословение, и твоё сердце приютило богов.

27

Я нашёл отца Антонио под деревом, где мы разбили лагерь. Я подробно поведал учителю о своей встрече с Целителем, упомянув про змейку, скрывавшуюся в моём паху. Как ни странно, особого впечатления на клирика это не произвело, хоть он и попросил меня изложить ему всё до мельчайших подробностей.

Я рассказал отцу Антонио о том, как Целитель пел заклинания и водил передо мной руками, а также о том, какие я сам при этом испытал ощущения.

   – Ха! Выходит, голова у тебя закружилась и ты чуть не потерял равновесие, глаза слезились, нос чесался, но при этом чувствовал ты себя замечательно.

   – ¡Si![41]41
  Да! (исп.)


[Закрыть] Таковы его чары!

   – Полагаю, старик применил йойотль, порошок, который ацтекские жрецы использовали для умиротворения тех, кто предназначался в жертву богам. Кортес впервые узнал о нём во время сражения за Теночтитлан, когда увидел, что его индейские союзники, которые были взяты в плен ацтеками, радостно поют и танцуют, поднимаясь вверх по ступенькам храма, где жрецы собирались вырезать им сердце. Перед этим пленников напоили снадобьем под названием «вода обсидианового камня». Это было зелье, приготовленное из какао, крови жертв и расслабляющего снадобья. Перед тем как обречённые поднялись по ступенькам на вершину пирамиды, им в лицо бросали пригоршни порошка. Йойотль вызывает у человека видения. Говорят, что воины, которым предстояло быть принесёнными в жертву, шли на смерть не только охотно, но с радостью, воображая, будто они уже пребывают среди богов.

Если послушать отца Антонио, так этот приём «чародеев» был хорошо известен.

   – У твоего так называемого Целителя в кармане наверняка было немного этого порошка. Распевая свои гимны, он махал руками у тебя перед носом, распыляя дурман.

   – Нет, я ничего такого не заметил.

   – Само собой. Нужна лишь крохотная щепотка порошка. Тебя ведь не собирались приносить в жертву. Старику требовалось лишь слегка ослабить твоё сознание, чтобы ты поверил всему, что он тебе говорил.

   – Но он дал мне сердце звезды!

   – Глупыш! – Клирик выразительно постучал по своему виску. – Чему я тебя учил? Неужели ты и вправду думаешь, что он ворует звезды с неба? Или что он слетел на Землю с Андромедой в руке?

Я присмотрелся к чёрному камню, одна сторона которого была гладко отполирована.

   – Это тёмное зеркало, кусок рождённого вулканом обсидиана, который полируют для придания ему глубокого, словно бы внутреннего свечения. Индейские знахари уверяли невежественных глупцов, будто в таком зеркале можно увидеть свой тонали, а если оно разбивалось, продавали другим невеждам осколки, выдавая их за сердца звёзд. Да этого добра на реал можно накупить целую гору, а на склонах вулканов и вовсе набрать даром сколько угодно. А что взял у тебя взамен старый мошенник?

   – Ничего, – солгал я.

У каменной плиты Целителя не было. Не оказалось старика и на том месте, где он бессовестно выманил у меня dinero, и я отправился к лагерю индейцев, твёрдо вознамерившись вернуть свои деньги. Меня одолевала нешуточная злость, и в то же время я был слегка смущён. Неужели этот индейский пройдоха считает себя picaro? Но ведь это я выбрал для себя такую судьбу.

Увы, пока что я на этом поприще не преуспел – старый прощелыга исчез, прихватив два моих реала. Я был оскорблён, но это ещё можно было пережить. Главная беда заключалась в утрате денег, каковые я чтил превыше папского престола.

28

За час до заката я отправился смотреть пьесу.

Представление давалось на поляне, окружённой деревьями, между которыми, дабы зеваки не любовались зрелищем задарма, натянули одеяла. Денег, чтобы заплатить за вход, у меня уже, увы, не было, однако ловкость и цепкость остались при мне. Забравшись на дерево, я оказался высоко над одеялами, таким образом получив в своё распоряжение личный балкон.

Вполне естественно, что карлик, собиравший плату за вход, бросал на меня сердитые взгляды, но я, как заправский picaro, не обращал на него внимания. В конце концов, не один я был такой прыткий – несколько служителей церкви тоже заявились на представление бесплатно, но никто им и слова не сказал.

Перед началом пьесы две привлекательные picaras энергично сновали среди зрителей, по большей части мужчин, настойчиво предлагая сласти. Торговля сочеталась с флиртом. В Новой Испании мужчин-испанцев было раз в двадцать больше, чем женщин испанского происхождения, так что неудивительно, что эти артистки сразу оказались в центре внимания наших hombres. Мне же было интересно, пользовались ли они таким же успехом у себя дома, в Испании.

На поросшую травой «сцену» поднялся карлик.

   – Польша, древнее королевство, лежащее на берегу моря, находится к северо-востоку от нашей солнечной Испании. С этой арктической державой граничат земли алеманов, датчан и русских.

Незадолго до того, как началась наша история, у короля Польши родился сын, наследный принц. Его возлюбленная супруга умерла при родах, однако напасти, обрушившиеся на властителя Польши, на этом не заканчиваются. Придворные прорицатели предсказывают, что, когда его сын вырастет и взойдёт на трон, начнутся страшные войны. В стране настанет кровавое время, Польша подвергнется разорению, и так будет продолжаться, пока сам король не падёт к ногам принца.

   – Что оставалось делать королю? – спросил карлик драматическим шёпотом. – Следовало ли ему отдать приказ убить младенца? Своего родного сына от любимой, безвременно умершей супруги?

Карлик сделал паузу, чтобы отхлебнуть вина из кубка. Будучи свидетелем того, как Матео декламировал «Сида», я уже по опыту знал, что от сценической речи основательно пересыхает в горле.

   – Король, зная, что принц обратит его королевство в руины, воздвиг мрачную неприступную башню без окон.

И далее зловещим голосом карлик поведал, как в недрах этого сурового и лишённого света бастиона мальчик рос в цепях, закутанный в звериные шкуры. И лишь один смертный ухаживал за принцем, старый мудрец, обучавший своего подопечного не только различным искусствам и грамоте, но также повадкам зверей и птиц. Однако он держал мальчика в неведении относительно хитростей и коварства людей.

   – Тоже мне, обучение! – подал голос какой-то умник из публики.

   – Тоже мне, пьеса! – подхватил другой.

   – А где же мародерствующий пират? – посетовал ещё один недовольный. – Где обещанный бесстрашный герой?

   – Матео Росас, имя которого гремит в великих театрах Севильи и Мадрида, лично выбрал для вашего развлечения шедевр Педро Кальдерона де ла Барка. А всем, безусловно, известно, что Кальдерон как мастер сцены уступает только Лопе де Веге.

По ворчанию зрителей у меня создалось отчётливое впечатление, что «прославленное» имя Матео ничего для них не значит, хотя чем им не угодила история про мрачную башню и заточенного в ней принца, я не понял. Меня, например, она заинтересовала – очень хотелось узнать, как поведёт себя этот затворник, когда наконец выберется из своей темницы и встретится с отцом. А заодно и с реальной жизнью. Я просто ёрзал от нетерпения, был весь как на иголках.

Карлик, ничуть не смутившись, продолжил:

   – В тот момент, когда начинается наша история, король Польши уже очень стар и вот-вот умрёт. Но кто станет его преемником? Его законный наследник томился в цепях всю свою жизнь, и неизвестно, способен ли он управлять государством. Если нет, то следующим наследником становится племянник короля, герцог далёкой земли под названием Московия, сурового, дикого края, что лежит на краю света к востоку от Польши.

Король, герцог и все знатные люди королевства встречаются во дворце на совете. Как быть: разрешить принцу править или предать его смерти из-за того страшного пророчества? И вот король принимает решение испытать уже повзрослевшего в заточении сына, дабы выяснить, подвластен ли он разуму или же им правит ярость дикаря. Однако на всякий случай – хотя пророчество и было ужасным, но доселе принц пребывал в строгой изоляции – король приказывает наставникам убедить сына, что все его воспоминания есть не более чем сны.

В то же время в столицу Польши под чужим именем прибывает некая Розаура, обесчещенная герцогом Московии и жаждущая мести. Переодевшись мужчиной, она вынашивает коварный план, собираясь страшно отомстить герцогу Московии за поруганную честь.

   – Итак, amigos, мы начинаем. Сцена первая. Действие происходит возле тюремной башни на высокой горе, где томится принц Сигизмундо.

Карлик махнул рукой в сторону Матео и других актёров, которые ждали, если можно так выразиться, «за сценой». Все мужчины, кроме Матео, были с накладными бородами, две актрисы красовались в париках.

   – Блистательный Матео Росас исполнит роль принца и несколько других ключевых ролей. Сейчас для удовольствия почтеннейшей публики актёры труппы «La Nómadas» представят пьесу Педро Кальдерона «Жизнь есть сон».

Изящно взмахнув шляпой, Матео обратился к публике уже в качестве Сигизмундо, принца Польши:

 
О небеса! Я пробую понять,
Какое преступленье совершил, но...
Коль скоро был рождён,
Мне преступленье внятно...
Ибо само рожденье человека
Не есть ли величайшее из прегрешений?
 

Затем Матео перешёл на прозу:

   – У меня меньше свободы, чем у птиц, зверей и рыб. Порой гнев вскипает во мне, как вулкан Этна, и я готов вырвать сердце из собственной груди. Где тут закон, правосудие или рассудок, если человеку отказано в сладости свободы, той самой, которую Господь даровал ручью, рыбёшке, зверю и птице?

Затем другие актёры рассказывают нам, что король приказал выпустить принца из башни и доставить во дворец, дабы посмотреть, годится ли он для управления государством или же является безумцем вроде зверя. Если Сигизмундо не справится с испытанием, его предадут смерти, а герцог Московии женится на прекрасной принцессе Эстрелле и станет наследником трона. Но король хочет всё-таки дать сыну шанс. Короля играет карлик с могучим голосом.

Во дворце, впервые избавившись от цепей и общаясь с людьми, принц задумывается, не отомстить ли слуге, который жестоко обращался с ним, когда его держали в заточении. Кто-то говорит юноше, что слуга не виноват, ибо всего лишь исполнял приказы короля.

   – Сие неверно! – гремит в ответ Сигизмундо. – Ибо никто не должен повиноваться беззаконию, пусть даже оно и исходит от самого короля.

Публика заволновалась. Послышалось слово «измена». Даже я, хотя и был тогда совсем ещё мальчишкой, усвоил, что приказ короля есть закон, подлежащий исполнению, плох он или хорош. Однако злой слуга всячески поносит и дразнит принца, постоянно подначивая его.

В конце концов Сигизмундо, не выдержав, схватывается с обидчиком и сбрасывает того с балкона.

Принца опаивают дурманом и возвращают обратно в тюремную башню, где наставник заверяет своего подопечного, что всё произошедшее было всего лишь сном и что на самом деле он не покидал застенка.

Публика начала проявлять нетерпение: зрители вертелись, кашляли, шикали и никак не могли угомониться.

   – Где же обещанный пират? – выкрикнул кто-то.

   – Где роскошные женщины? – подхватил другой.

А вот мне пьеса нравилась – особенно мне не терпелось узнать, что будет с женщиной, переодевшейся мужчиной и жаждущей напоить свой меч кровью обидчика. Но публику, главным образом торговцев и управляющих с гасиенд, не интересовала борьба принца с внутренними демонами, обитающими в каждом из нас.

Не обращая внимания на недовольных, Матео от имени Сигизмундо возгласил:

   – Жизнь есть сон... королю снится, что он король, и он проводит дни напролёт в этом обмане, отдавая приказы и повелевая людьми. В действительности же письмена его славы начертаны на ветру... И богачу тоже лишь снятся его богатства, которые доставляют ему столько хлопот, а бедняку – что он страдает от нужды и невзгод. Всем людям снится та жизнь, которой они живут. Вся жизнь есть сон, а сами сны...

   – К чёрту сны! Где пират? – закричал кто-то.

Матео сердито выхватил меч.

   – Следующему, кто перебьёт меня, этот пират пустит кровь!

Публика, однако, состояла в значительной мере из грубиянов и задир, так что желающих помериться с актёром силами мигом нашлось не меньше дюжины. Матео, похоже, готов был затеять драку со всей компанией, но тут вмешались карлик и остальные актёры, силой и уговорами удалив Сигизмундо со сцены.

Отец Антонио рассказывал мне, что в Испании во время представлений ближе к сцене обычно собирается простонародье, называемое mosqueteros, мушкетёрами, но не потому, что это солдаты, вооружённые мушкетами, а из-за производимого ими шума. Эти вульгарные мужланы, если пьеса им не нравится, забрасывают актёров фруктами и всем, что попадётся под руку.

   – Безмозглая деревенщина! – крикнул Матео, уходя со сцены.

Вообще-то он этим не ограничился, но выкрикнул и кое-что ещё, относящееся к интимной жизни матерей этих неблагодарных зрителей. Однако я не решусь повторить его слова даже в этих записках, которые пишу тайком от всех. Страшное оскорбление заставило нескольких человек обнажить клинки, которые, впрочем, были убраны в ножны, как только две актрисы умиротворили зрителей медовыми словами и обольстительными улыбками, обещая мужланам всё на свете, хотя я был уверен, что на самом деле им ничего не перепадёт.

Между тем труппа перешла к другой пьесе.

Карлик объяснил, что теперь на импровизированной сцене зрители увидят не польского короля, а простого испанского солдата, и сам повёл речь от его имени:

   – Я простой солдат короля, и на честь мою покусился злобный английский пират.

Тут же появился пират, начавший нагло куражиться и похваляться:

   – Эх, сколько раз, ребята, я забавлялся с испанскими женщинами! И представьте, хотя поначалу мне приходится брать их силой, я никогда не встречаю настоящего отпора. А всё потому, что они прирождённые putas, шлюхи, впитавшие искусство разврата с молоком своих таких же беспутных матерей.

Ох, что тут началось! Видели бы вы, как бесновались наши лавочники и земледельцы, размахивая тесаками и кинжалами. Никто из них не мог остаться равнодушным к chinga su madre, клевете на их испанских матерей.

   – Этот простой солдат, – объявил карлик, размахивая руками, чтобы призвать толпу к молчанию, – возвращается с войны в Италии и узнает, что его жену обесчестил английский разбойник.

И снова публика взорвалась возмущёнными возгласами.

   – Если он не поквитается с этим английским сукиным сыном, значит, ваш солдат не испанец! – завопил один из зрителей.

   – Он mujer![42]42
  Женщина (исп.).


[Закрыть] – крикнула какая-то женщина. – Баба!

Надо полагать, в Италии испанские солдаты насиловали всех местных женщин подряд не хуже англичан, а уж у нас в Новой Испании они творили это постоянно, подтверждением чему могло служить хотя бы моё собственное существование. Но это прискорбное соображение я, понятное дело, и не подумал высказывать публично.

Карлик обнажил свой клинок. Он был чуть больше обычного кинжала, но в его миниатюрной ручке и смотрелся прямо-таки рыцарским мечом. А голос у артиста был что надо – так и гремел, разносясь над толпой.

   – Я резал глотки английских, французских и голландских свиней, и теперь мой меч снова напьётся их крови!

Право же, будь над этим «театром» крыша, она слетела бы от рёва зрителей. Мужчины потрясали оружием и требовали, чтобы гнусный мародёр был немедленно предан смерти. Но первейшая добродетель артиста – благоразумие. Либо актёр, исполнявший роль пирата, хорошо играл, либо и впрямь был сильно напуган, но он, буквально съёжившись от страха, поспешно удалился со сцены. И то сказать, сомневаюсь, что даже ужасные mosqueteros Севильи оказались страшнее наших колониальных сумасбродов, в неистовстве размахивавших клинками.

На сцену вышли актрисы, которые пели, танцевали, вовсю соблазняли зрителей и собирали деньги, протягивая публике перевёрнутые шляпы. Исполняли они на сей раз вполне приличную и соответствовавшую действию мелодичную балладу, славившую исконную честь и редкое целомудрие испанских женщин, добрая слава о которых идёт по всему миру. Но даже сейчас, танцуя, они не могли устоять перед искушением и так высоко вскидывали ноги, что открывали жадным взорам мужчин не только бёдра, но и находившийся между ними пресловутый сад восторгов. Двое стоявших поблизости священников всячески делали вид, будто целомудренно отводят глаза, хотя на самом деле, пусть и украдкой, смотрели туда же, куда и все.

Но тут злобный английский разбойник выказал свою гнусную натуру. Вспрыгнув на сцену и размахивая огромным мечом, он стал приставать к одной из танцовщиц. При этом он громко вопил:

– Попалась, шлюха! Один раз я уже завалил тебя на койку, а теперь побалуюсь с тобой снова.

Это, конечно, и оказалась жена простого солдата, нашего героя. Зрители-мужчины умоляли её покончить с собой, а не навлекать несмываемый позор на мужа. Но как бы не так! Словно подтверждая справедливость предыдущих замечаний корсара, она уступила немедленно, оказав смехотворно малое сопротивление. Зрители пришли в неописуемую ярость.

Испанский солдат, роль которого исполнял карлик, продолжил свою речь. Яростно жестикулируя, взмахивая то плащом, то широкополой шляпой кабальеро, он говорил о бесстрашии испанских мужчин и о праведности всех испанцев – солдат, купцов и скромных земледельцев. Как и Матео, карлик годился больше для того, чтобы играть павлина, чем скромного гуся.

– Честь – это не право и привилегия одних лишь знатных особ, – витийствовал карлик, – она присуща каждому, кто действует так, как подобает мужчине! Мы, испанцы, величайшая нация в мире! Наши армии – самые сильные, наш король – самый великодушный, наша культура – самая славная, наши мужчины – самые отважные, наши женщины – самые красивые и самые добродетельные!

Последовала буря аплодисментов.

После каждого монолога ещё один артист под гитару исполнял нам баллады, восхвалявшие мужество и воинскую доблесть испанских мужчин, а также их верность возлюбленным и чести.

 
С оружием не расстаюсь никогда,
Постель на холме холодна,
Там вместо лампады мне светит звезда,
Вся жизнь моя – это война.
 
 
Как долги походы, как трудны пути,
Сколь краток, прерывист мой сон,
Удел мой – всю землю до края пройти,
Я клятвой на то обречён.
 
 
И скачу я верхом по горам и долам,
И плыву я под парусом к дальним морям,
Проклиная планиду лихую,
Но, смеясь над судьбой, ворочусь я домой
И в ту ночь я тебя поцелую.
 

Далее действие разворачивалось очень быстро. Английский флибустьер вернулся, чтобы в очередной раз позабавиться с покладистой солдаткой, но нарвался на поджидавшего его мужа. После того как карлик произнёс очередную цветистую речь, сопроводив её множеством поклонов и жестов, он схватился с пиратом на мечах и, прикончив негодяя, сообщил зрителям, что теперь настала пора разобраться с женой.

В этом отношении публика, во всяком случае мужская её часть, была безжалостна. Неверность жены, вне зависимости от того, уступила она насилию или соблазну, равно как и от того, насколько сильно любил изменницу и презирал насильника муж, могла быть смыта только кровью. Честь превыше всего, тут уже не допускалось никаких сомнений и колебаний.

Однако полного единодушия среди зрителей отнюдь не было: напротив, мнения разделились, и вокруг стали бушевать настоящие страсти.

Так, один зритель возмущался тем, что женщина не заставила разбойника убить её, а другой возражал, что это не её вина и пират, не сделав этого, опозорил не её, а себя. Каждый отстаивал свою правоту с таким пылом, что клинки уже были извлечены из ножен, но тут снова вмешались две актрисы. Они встряли между разгневанными мужчинами, развели их по разным углам отгороженного одеялами пространства, а там быстро успокоили медовыми речами, обольстительными улыбками и неслыханными посулами.

Я таращился на женщин в полном ошеломлении, поражаясь их невероятной власти над этими свирепыми усатыми буянами, которые, казалось, только что были готовы разнести всё вокруг вдребезги. Madre de Dios[43]43
  Матерь Божья (исп.).


[Закрыть], да ведь эти сладострастные красотки испокон веку и по всему миру просто вьют из нас верёвки! Мы воистину беспомощны в их руках. Достаточно многозначительной улыбки, двусмысленного движения, не говоря уже об упавшей подвязке, и мужчина оказывается на привязи, словно пёс.

Вообще-то в Веракрусе я больше водился со шлюхами, но издали видел и дам из порядочного общества, причём результаты наблюдений за ними подтверждались и увиденным здесь, на ярмарке. Женщины без труда превращали самых гордых и отважных мужчин в пускающих слюни идиотов, хотя вроде бы ни на миг не ставили под сомнение главенствующую роль этих machos hombres в обществе.

После того как актрисы утихомирили толпу, наш герой-солдат-карлик вернулся на сцену. Правда, я бы не назвал его возвращение счастливым. Лживая женщина вовсю втолковывала муженьку, будто сопротивлялась изо всех сил, но их у неё оказалось мало, так что она просто не могла защитить свою честь от насильника. А когда вконец одуревший солдат заметил, что, мол, лучшим выходом в таких случаях является самоубийство, нахалка заявила, что у неё не было для этого подходящего средства.

– Ты лживая шлюха! – взревел актёр-солдат-карлик. – Все порядочные женщины для этой цели носят на груди яд и, будучи похищены пиратами, могут быстро отправиться на тот свет и не позорить своего любимого мужа, а также братьев и отцов, которые в них души не чают.

Мужчины-зрители встретили эти слова гулом одобрения.

Наконец в ходе допроса правда вышла наружу. Выяснилось, что эта распутная особа нашему бравому солдату вовсе не жена: некая коварная мавританская шлюха, которая, пока герой воевал за короля в Италии, убила его верную супругу и заняла её место.

Добродетельный солдат, понятное дело, тут же обезглавил нечестивую мусульманку, спровадив её неверную душу прямиком в ад, куда женщину с весьма драматическими завываниями уволок прямо со сцены явившийся на сей случай непосредственно из преисподней устрашающего вида дьявол. Эта впечатляющая сцена была встречена публикой с одобрением и буйным восторгом.

Я думал и, признаться, весьма уповал на то, что пьеса закончилась, но тут внезапно невесть откуда появился ещё один персонаж, дочь солдата. Дочь, маленькую девочку, изображала одна из двух танцовщиц, та, что пониже ростом.

Карлик-солдат обнаружил, что его маленькая дочка умирает от чумы, подошёл к бедняжке и стал молиться за неё так жарко, что в ответ на его мольбы ангел забрал дитя с постели и вознёс прямо на небеса. Артисты проделали этот трюк с помощью верёвки, свисавшей с ветки дерева.

– Господь признает чад своих, – сообщил герой зрителям. И у многих из них от умиления по щекам текли слёзы.

Эта пьеса была схожа по теме с драмой «Периваньес и командор Оканьи», од ним из шедевров Лопе де Веги. Брат Хуан давал мне почитать её, ибо де Вега почитался как величайший из авторов, писавших для испанского театра, несомненно не имеющего себе равных в мире. Суть этой пьесы заключалась в том, что честь не является исключительно привилегией благородного сословия, но её можно найти и в простом крестьянине. Периваньес, крестьянин, не будучи благородным по происхождению, обладал тем не менее благородством души и сердца, и, когда на честь этого человека покусился возжелавший его жену командор, простой земледелец восстал против могущественного, влиятельного аристократа.

Командор произвёл Периваньеса в чин капитана, чтобы отослать его из Оканьи, развязав тем самым себе руки. Он надеялся легко соблазнить Касильду, жену Периваньеса. Но хитроумный дворянин не предусмотрел того, что отважная, верная Касильда готова скорее расстаться с жизнью, чем с честью. Периваньес раскрывает коварный замысел командора, восхищается жертвенной отвагой жены и убивает злодея в смертельном поединке.

Пьеса, поставленная на ярмарке, была бледной имитацией бессмертного творения Лопе де Веги, но точно так же обстояло тогда дело с большинством постановок – задачей актёров было расшевелить грубые чувства простолюдинов и вытрясти из зрителей побольше денег.

Способ был выбран беспроигрышный: бросить вызов мужской чести испанцев. Ничто не трогало публику так глубоко, как поруганная добродетель и торжество справедливости. Мне лично куда более интересной казалась внутренняя борьба одурманенного принца, которому с младенчества лгали и которого воспитали как животное, однако все эти тонкости и сложности не годились для воспламенения горячей крови наших мачо. Очевидно, пьеса про пирата была призвана драматизировать мужское достоинство, смелость и pureza de sangre, чистоту крови. При этом честь провозглашалась неотъемлемым достоинством, изначально присущим чистокровному испанцу. В этом смысле богатства, титулы и знатность рода не могли сравниться по значимости с чистотой крови, особенно когда её подкрепляла готовность умереть, но не лишиться чести, что повсеместно восхвалялось как hombria, квинтэссенция мужского начала у истинных испанцев.

Хотя сам я, будучи полукровкой, на это претендовать никак не мог, суть кодекса hombria была мне ясна. Богатство, образование, даже великое дарование, скажем талант писателя или учёного, gachupines отметали как презренные качества, достойные евреев и мавров. Сила духа, стойкость – вот чем на самом деле измерялся человек, наряду с умением покорять других. Для мужчины орудием господства служил меч, для женщины – её чары.

Я уже начал было спускаться с дерева, когда карлик объявил о дополнительной приманке, призванной собрать очередную порцию денег.

– А сейчас эти прекрасные сеньоры станцуют для вас сарабанду! – восторженно воскликнул он.

Этот танец считался deshonesto – непристойным, распутным и нечестивым, поскольку женщины призывно взмахивали своими юбками и вызывающе качали бёдрами. И хотя, казалось бы, они уже раньше показали мужчинам всё, что могли, оказалось, что те вовсе не прочь полюбоваться всем этим по новой. Мужчин охватил азарт, и деньги в подставляемые шляпы так и сыпались.

Сарабанда разгоралась всё жарче и жарче, а юбки взметались всё выше и выше, ввергая публику в истерическое неистовство. Даже два священника не могли отвести глаз. Они делали вид, будто зрелище им не по нраву, и даже поднялись, якобы для того, чтобы уйти, но почему-то так и не удалились. Не приказали они и прекратить танец, что, несомненно, было бы своего рода подвигом благочестия, поскольку разъярённая публика запросто могла оторвать им голову. Но поскольку священники тоже были мужчинами, то, по правде говоря, хотели досмотреть представление до конца.

Два актёра и карлик отправились в публику со шляпами. И чем больше туда сыпалось dinero, тем громче они выкрикивали команды женщинам и тем выше те задирали юбки.

И только когда танцовщицы настолько выдохлись, что их ноги больше не взлетали, юбки не парили, а их тайные сады уже не представлялись взорам восхищенных зрителей, священники устремились на земляную сцену и потребовали, чтобы представление прекратили.

Оно и так шло к завершению, но даже сейчас это требование встретило отпор. Одного клирика какой-то пьяница треснул так, что бедняга лишился чувств, а на другого, не пострадавшего телесно, обрушился град непристойных оскорблений. В довершение всего его объявили человеком, лишённым hombria.

Тут уж мне стало ясно, что пора убираться. Дело грозило принять неприятный оборот, а меня, часто сталкивавшегося с насилием в Веракрусе, это вовсе не привлекало. Как и актёров, действовавших с привычной слаженностью. Слезая с дерева, я заметил, что они потихоньку уходили прочь.

По правде говоря, при всех недостатках представления я и сам получил немалое удовольствие, хотя решительно не понимал, каким образом солдат мог принять мавританку за собственную жену. Может быть, я упустил какой-то важный момент сюжета. Или же она просто оказалась более привлекательной, вот он и не стал возражать. Кто знает?

А ещё меня сжигало неудовлетворённое любопытство относительно польского принца. Чем всё обернулось для него?

И то были отнюдь не праздные вопросы. Хотя в то время я и не мог этого знать, но, как выяснилось впоследствии, извлёк из обеих пьес воистину бесценные уроки.