Текст книги "Злоключения озорника"

Автор книги: Герхард Хольц-Баумерт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Как мы с Бруно проводили телефон

Недавно Бруно говорит мне:

– Знаешь, надо нам так сделать, чтобы мы могли почаще разговаривать друг с другом. А то сидим каждый в своём углу и готовим уроки. Вот если бы у нас был телефон, мы могли бы позвонить и узнать, у кого получается задачка, а у кого нет. Или мы посылали бы друг дружке совершенно секретные телеграммы. К примеру, я говорю: «Привет тёте Эмме», а на самом деле это значит: «Приходи ровно в три к пещере в парке». Или ещё что-нибудь такое.

Бруно живёт не в нашем доме, а в соседнем. Вот поэтому он и придумал про телефон. Я очень обрадовался.

– Но откуда мы телефон возьмём? – спросил я. – Ведь почта нам не поставит?

– Да ты не вздумай на почте говорить об этом, – сказал Бруно. – Мы всё должны сделать тайно.

Я ещё больше обрадовался:

– Но если нам почта не поставит телефон, где же нам его взять?

Тут-то Бруно и открыл мне секрет о верёвочном телефоне. Его так делают: берут длинную-предлинную верёвку и к концам привязывают две старые крышки от банок из-под гуталина или из-под чего-нибудь ещё, И их заклеивают пергаментной бумагой.

Мы всё так и сделали. Бруно отошёл в один конец комнаты, я – в другой.

Я прижал крышку к уху и говорю:

– Ничего не слышу!

А Бруно говорит:

– Сейчас я поскребу.

И правда, он стал скрести по пергаментной бумаге, и в моём наушнике что-то зашуршало. Я очень хорошо это слышал. Потом я поскрёб, и Бруно тоже услышал. Тогда он стал говорить в свою трубку. Сперва я ничего не мог разобрать, но, когда он заговорил громче, я совсем ясно услышал:

– Правда, у нас мировой телефон, Циттербаке?

– Правда – мировой! – закричал я, и Бруно тоже очень хорошо услышал.

Какая простая вещь этот телефон! Немножко бумаги, бечёвка, банка из-под гуталина – и готово.

– Теперь давай проведём телефон из твоей квартиры в мою, – предложил Бруно. – Вот здорово будет! Я поскребу – ты сразу снимай трубку.

Дома́ наши стоят рядом. Я живу во втором этаже, Бруно – в первом.

Бруно сказал:

– Верёвку протянем прямо через двор – от твоей квартиры к моей.

Мы начали с того, что стали всюду собирать верёвки, чтобы их хватило на такое большое расстояние. Я только боялся, как бы узлы на слышимость не повлияли.

Проводить начали в моей комнате.

Бруно сказал:

– Надо где-нибудь в раме дырку просверлить.

Мне это предложение не очень понравилось. Я сказал:

– Давай лучше за окном телефон прикрепим. Как только ты поскребёшься, я открою окно, возьму трубку и поговорю с тобой.

– А вдруг я ночью позвоню! Ночью ведь нельзя окно открывать.

Я очень удивился:

– А зачем ночью?

– Ну там… жулики залезут или ещё что-нибудь…

– А-а-а! Вон оно что! Ну, тогда понятно.

И мы с Бруно стали сверлить дырку в раме. На нашу беду, мы сломали папино сверло. Но, на наше счастье, сверло сломалось, когда мы уже кончали сверлить. Мы установили мой телефон, спрятали его под кроватью, а верёвку выкинули за окно. Теперь надо было провести провод в комнату Бруно.

– Вон через то дерево! – сказал Бруно. – Залезай-ка на него и привяжи провод к ветке, а оттуда мы его протянем в нашу квартиру.

– Идёт! – сказал я.

Но мне ужасно не хотелось лезть на дерево. У меня всегда от высоты голова кружится. А кроме того, с этого дерева наша соседка фрау Ма́ттнер собирает сливы. Но я всё-таки взял в зубы верёвку, залез на дерево и крепко привязал её к верхней ветке.

Бруно стоял внизу и командовал:

– А правда похоже на настоящий телефонный провод? – сказал он. – Только надо следить, чтобы никто на него бельё не вешал.

Тут я услышал голос фрау Маттнер:

– Это что за безобразие! Это ты, Циттербаке, на моё дерево залез? Сливы воруешь?

Вижу, Бруно и след простыл, а я так и сижу на ветке.

– Не нужны мне ваши сливы! – сказал я, а сам, должно быть, покраснел до ушей.

Но фрау Маттнер ехидно рассмеялась:

– Рассказывай мне сказки! Ясно, за сливами полез! Да ещё за зелёными!

– Ничего подобного! Очень мне нужны ваши сливы! Мама только что пять кило в кооперативе купила.

– Тогда зачем же ты на моё дерево влез? – говорит фрау Маттнер.

Я решил быть честным. Мама всегда учит меня: «Альфи, будь честным!» И я сказал фрау Маттнер всю правду:

– Я тут телефонную линию прокладываю.

Но фрау Маттнер только ещё больше рассердилась:

– Телефонную линию? Вот как! Ты что, смеёшься надо мной? Хватит с меня твоих сказок!

Все окна открылись.

– Говорят, Циттербаке на сливу залез! – послышалось из одного.

– Я уже давно примечаю, крыжовник мой кто-то таскает! – крикнули из другого.

Только я хотел обернуться и сказать, что я крыжовника вообще в рот не беру, как вдруг оступился и полетел вниз – прямо под ноги фрау Маттнер. Вскочил – и сразу бежать, а она кричит мне вдогонку:

– Всё твоей матери расскажу, так и знай!

В парадном я налетел на Бруно.

– Ну как, унёс ноги, Циттербаке? – спрашивает он меня.

Я здорово обозлился.

– Унёс-то унёс, да зато в воришки попал. Ой, что теперь будет, когда мама узнает!

Но у Бруно была только одна забота – телефон.

– Понизу нам не дают тянуть линию, – сказал он. – Значит, надо поверху пробовать.

– Это по стене дома? Нет уж, проводи один, без меня.

– Ты думаешь, по стене лезть придётся? Нет, мы будем переходить из квартиры в квартиру.

– Да кто ж нас пустит в квартиру? И что мы им скажем?

– Это уж я беру на себя.

И Бруно действительно это сделал. Правда, он нм такого наплёл, чего я никогда бы не смог.

Го́пфенгейтам, которые живут над нами, Бруно сказал:

– Нам учитель велел дом измерить.

– Всё новая мода, – буркнул Гопфенгейт, но в квартиру впустил.

Из окна Гопфенгейтов Бруно выкинул нашу верёвку, а я, когда во дворе всё опять успокоилось, привязал её и потянул дальше. Теперь нам надо было подвести линию от лестничного окна к Михала́кам, оттуда – к Ште́нам, а от них – уже вниз, к окну Бруно.

Но не так-то просто оказалось перекинуть телефонный провод от окна Гопфенгейтов к окну на лестничной клетке. Тут опять Бруно выручил. Он приказал мне найти камень и привязать его к концу верёвки.

– Теперь тебе надо раскачивать провод до тех пор, пока он не долетит до окна, а тогда я его перехвачу и закреплю.

Скоро Бруно высунул свою круглую голову из окна и крикнул мне:

– Давай раскачивай!

Я и стал раскачивать. Но только я раскачал свой «маятник» как следует, в квартире фрау Маттнер открылось окно. Наверно, думаю, она мой камешек заметила, когда он мимо пролетал. И правда. Вижу, фрау Маттнер высунулась и ловит мою верёвку. А когда заметила меня, сразу давай кричать:

– Громы небесные! Сперва за сливами полез, а теперь хочет все стёкла побить!

Но тут в окне Михалаков показался сам хозяин и крикнул фрау Маттнер:

– Вы уж им не мешайте, соседка, они для науки трудятся.

На это фрау Маттнер ответила, что мы только сказки рассказывать горазды и что вся наша наука в том, как бы половчее у неё сливы украсть. А кроме того, пусть Михалак не суётся не в свои дела. Он, когда выносит золу, всегда рассыпает её на лестнице. Вот за этим, мол, пусть и последит.

«Маятник» мой всё ещё качался, и фрау Маттнер хотела его поймать, да никак дотянуться не могла. А я от всех этих переживаний вдруг выпустил верёвку из рук, и камень со всего размаха ударил по сливовому дереву. Сливы так и посыпались.

В тот день нам так и не удалось провести телефон. Только весь дом переполошили.

Вечером мама долго беседовала со мной. Досталось мне, но не так чтобы очень. А на другой день мы быстро всё доделали. Мы протянули наш провод к окнам Штене, а оттуда уже вниз, к Бруно.

– Готово, Циттербаке! – сказал Бруно.

– Знаешь, я тоже готов, – ответил я ему.

– Ничего, ничего! – сказал Бруно.

С ним небось никто и не беседовал, а на меня всегда все шишки валятся.

– Ничего, ничего, Альфи! – сказал он. – Зато мы теперь с тобой всласть наговоримся по телефону.

И мы разошлись по домам. Я вытащил свою крышку от гуталина и прижал к уху. Всё тихо. Так я просидел часа два. Потом пошёл к Бруно, а его мама говорит:

– Да он уже давно в футбол на дворе гоняет.

Я страшно обозлился и побежал на площадку. Бруно как раз гол забил.

– Ты что ж мне не позвонил? – спрашиваю.

– Некогда мне сейчас разговаривать. Но, кажется, у нас проводка не в порядке. Ты поди проверь.

– Это у тебя в голове не в порядке, – сказал я ему. – Не хочу, чтобы меня опять воришкой назвали. И Гопфенгейтам ничего плести не буду.

Бруно увидел, что я обозлился, и сразу стал сговорчивей.

– Ладно, ладно, – сказал он. – Позвоню сегодня вечером. А ты мне по телефону продиктуешь новые русские слова.

– Согласен, – сказал я великодушно.

– Три скребка, понял?

Но вечером у нас опять ничего не вышло. Я открыл окно и крикнул на весь двор:

– Бруно, чего же ты не звонишь?

Мне из окна были видны окна Бруно за ветками деревьев. Слышу, он кричит через двор:

– Идиот! Я уже с полчаса скребусь, а ты трубку не снимаешь!

– Тогда иди сам проверять линию! Можешь один и слова учить! – огрызнулся я.

На наш крик открылись окна у фрау Маттнер и у Михалаков. И оба они давай кричать:

– Тише вы, черти полосатые! Целый день от вас покоя нет.

В тот вечер я лёг спать злой-презлой. Ночью я вдруг проснулся. Слышу – кто-то скребётся. Ясно, это Бруно мне звонит! Но если я сейчас сниму трубку и Бруно скажет, что к ним залезли жулики да ещё попросит, чтобы я пришёл и прогнал их (сам-то он больше всего на свете жуликов боится), то мне придётся одному с ними драться, а Бруно спрячется под одеяло и просидит так всё время. И я решил не снимать трубку. Но за окном всё скреблось и скреблось.

Тогда я всё-таки взял свою крышку от гуталина и тихо спросил:

– Алло! Циттербаке слушает. В чём дело?

Но в трубке – тихо. Может быть, Бруно уже удрал от жуликов? А может, что-нибудь нехорошее случилось? Я почувствовал, как у меня волосы зашевелились и кто-то противной холодной рукой провёл по спине. Я крикнул в крышку:

– Бруно, что же ты не отвечаешь? Бруно, ты жив ещё?

Должно быть, я крикнул слишком громко – вдруг зажёгся свет.

В дверях стояла мама и сразу давай меня трясти:

– Что с тобой, Альфи? Опомнись! Ну что с тобой, скажи!

– Я… Может быть, мой Бруно уже… Телефон у меня всё время звонит.

– Звонит? Что звонит?

– Да нет, не звонит. Я хотел сказать, что в телефоне скребётся кто-то.

– Кто скребётся? Альфи, должно быть, ты плохо спал! Тебе приснилось что-то, да? Уж не заболел ли ты?

– Да ты разве сама не слышишь? Скребётся ведь!

– Что ты, Альфи! Это же дождик. Это он стучит по подоконнику и по стёклам… А ведь правда похоже, будто кто-то скребётся.

Ну конечно, так оно и было на самом деле. Но мама на всякий случай дала мне выпить микстуры от кашля и хорошенько укутала:

– Спи спокойно, мой мальчик! Приснилось тебе что-то, оттого ты и проснулся.

Утром я выбросил свой телефон на помойку. А когда возвращался, встретил Гопфенгейта.

– Ну как, измерили дом? – спросил он.

– Да нет, это мы телефон проводили, – сказал я.

Но, должно быть, Гопфенгейт ничего не понял. Зато Бруно прекрасно меня понял, когда я ему сказал:

– Можешь болтать по телефону с кем хочешь, а я в эту игру больше не играю!

– Чего это ты? – удивился он. – Ты вчера разве не слышал моих звонков? Я тебе звонил, звонил… А ты, конечно, как всегда, даже трубку не снял.

Как мне подарили „Баббл-гам“

К нам в гости приехала тётушка Пауле́тта. Она живёт в Западной Германии. Я люблю моих тётушек и тётушку Паулетту тоже, хоть и пережил из-за неё много неприятностей. А разве я виноват? Она всегда ссорится с папой. Стоит ей сказать: «Ах вы, бедняжки! Тяжело вам живётся тут, на Востоке!» – и пошло! Папа сразу разозлится, а мама качает головой и приговаривает: «До чего же они там голову вам заморочили!»

Как всегда, они и на этот раз всю вину на меня свалили. А ведь это несправедливо.

Но лучше уж я расскажу всё по порядку.

Тётушку Паулетту мы ждали на пасху.

Мама сказала папе:

– Пожалуйста, возьми себя в руки, Пауль. А то, когда она приезжает, мы сразу ссоримся.

Папа нахмурил лоб.

– Ты всё же должна помнить, что это не мои родственники, а твои. Паулетта – твоя родная тётушка, а не моя. А если у неё такие отсталые взгляды, то я не намерен молчать.

«Хорошенькое начало», – подумал я.

Наконец тётушка Паулетта приехала. Сперва всё шло хорошо.

– Ну как вы здесь живёте? Плохо, да? – спросила она, улыбаясь, и сразу вытащила большой пакет маргарина из сумки. – У вас, бедненьких, этого нет, так вот я вам в подарок и привезла.

– Дорогая тётушка Паулетта, – очень спокойно сказал папа. – Ты для нас гость желанный, но, должен признаться, никакого представления о том, что происходит в мире, ты не имеешь.

Мама уже стала хмуриться, а папа ей говорит:

– Луиза, принеси, пожалуйста, из кухни большую банку с маргарином да заодно прихвати горшки со смальцем и маслом. Пусть тётушка Паулетта убедится.

И тётушка Паулетта убедилась. Она сказала:

– Ну, если так… А уж для маленького Альфи я такое привезла, чего у вас наверняка нет. – И она достала небольшую коробочку – раза в два больше спичечной. – Вот тебе, Альфи, жевательная резинка. Настоящая американская!

– Ещё что придумала! – сказал папа. – Не нужны нам эти американские штучки! Альфи себе только скулы свихнёт.

Но я поскорее спрятал подарочек в карман.

Я пошёл в уборную и там стал рассматривать коробочку. На ней было написано: «Баббл-гам». Мировое название! Я достал одну лепёшечку. Сладенькая! По вкусу здорово похожа на наши мятные лепёшки, только очень скоро кончилась сахарная пудра. И когда я обсосал четвёртую лепёшечку, то подумал: «Одно враньё! Надо всё это выкинуть!»

В столовой папа и тётушка Паулетта спорили о квартирной плате.

– Боже мой! – говорила тётушка. – Вы себе тут и представить не можете, какие у нас красивые квартиры!

– Вот как? – сказал папа. – А сколько вам за это платить приходится?

Тётушка Паулетта сразу обиделась.

Тут вмешался я:

– Папа правду говорит. Вот эта жевательная резинка тоже дрянь. Никакого вкуса в ней нет. Уж лучше её сразу глотать, как только слижешь мяту.

– Боже праведный! Альфи! – ужаснулась тётушка Паулетта. – Неужели ты проглотил резинку?!

«Это ещё что за новости! – подумал я. – Прожевал, значит, глотай! Конфеты же мы глотаем? И шоколад глотаем!»

– Её надо только жевать! – прошептала тётушка Паулетта.

– Это почему же? Жуют ведь только то, что едят, а раз прожевал – глотай.

– Да нет же! – всё больше волновалась тётушка Паулетта. – Жевательную резинку есть нельзя, её можно только жевать!

«Вот, – думаю, – чушь какая!»

– А сколько ты их проглотил? – со страхом спросила тётушка Паулетта.

– Сколько?.. Штук пять.

– Ужас какой! – заверещала тётушка Паулетта и бросилась к маме в кухню.

– Альфи проглотил резинку! У него заворот кишок будет… Немедленно клизму! Ромашки!.. Доктора!

Ничего себе! Конечно, меня сразу упрятали в постель. Я лежал завёрнутый во всякие там полотенца и должен был пить горький чай. Папа так разозлился, что даже из дому ушёл. Мама то и дело меняла мне компрессы на животе, а тётушка Паулетта, вконец расстроившись, рассказывала мне сказки про Снегурочку и про Ге́нзеля и Гре́тель.

Ну и тошно же мне было от всего этого, а главное – от сказочек тётушки Паулетты.

– Ты бы мне лучше объяснила, как эту резинку есть надо! – нарочно попросил я тётушку, чтобы она перестала свои сказки рассказывать.

– А вот, – сказала она и взяла одну лепёшечку в рот. – Ты жуй сперва левой стороной, а потом правой. Так и жуй, так и жуй, а потом опять с левой на правую…

– Что-то очень уж глупо получается. Будто корова жвачку жуёт.

Ничего обидного я не хотел сказать, но мама почему-то решила, что хотел. Она раскричалась и заставила меня из-за этой жвачки семь раз подряд просить прощения у тётушки Паулетты.; Вдруг тётушка Паулетта перестала жевать.

– Мм-рр-ххх-ммм! – сделала она.

Я подумал, что это так и надо, когда резинку жуёшь.

Пожевал минут десять и делаешь «мм-рр-хх-мм».

Я и спросил:

– Это вы каждый раз так делаете – «мм-рр-ххх-ммм», тётушка Паулетта?

Тётушка Паулетта ещё раз сделала «мм-рр-хх-рр-ммм». Потом стала размахивать руками и как-то нервно показывать на свой рот.

Ах, вон оно что! Тётушка, оказывается, неправильно жевала резинку и теперь никак не могла разжать рот и только всё делала «ммм-рр-ххх-рр-ммм».

Мама принесла большой таз с горячей водой, и мы с трудом разжали челюсти тётушке Паулетте.

Я, конечно, хохотал до упаду. Да и кто тут удержится? Но мама почему-то нашла это возмутительным, и мне опять попало. Тётушка Паулетта весь вечер почти ничего не говорила. Это её резинка так замучила. Поэтому у нас в семье больше никто не ссорился. Тётушка Паулетта молчала из-за резинки, я был занят своим животом, папа решил, что он наконец-то убедил тётушку Паулетту, а раз все молчали, то и мама была спокойна.

На следующее утро тётушка Паулетта сама завела со мной разговор про резинку:

– Знаешь, дорогой мой, вчера у меня не очень хорошо получилось. Но ты себе представить не можешь, какой благородный вид у человека с «Баббл-гам» во рту! Вот он кончил жевать, ему захотелось что-нибудь съесть или закурить. Он ловко вынимает резинку изо рта и изящно так где-нибудь её приклеивает.

Уж лучше бы она не затевала этого разговора! Скольких неприятностей не было бы! С меня и так уж хватает! Конечно, я потихоньку стал жевать эту проклятую резинку, потом ловко вынул её изо рта и изящно так приклеил у себя под столом. И правда, она не упала. Я приклеил ещё одну снизу к тарелке и ещё одну себе за ухо – она и за ухом держалась. Вот здорово! Я быстренько прожевал все сорок восемь лепёшек и все их налепил на сиденье стула. Получился целый лес, как из пластилина.

Вот тут-то оно и началось!

Мама как раз кончила готовить обед и кричит:

– Идите все к столу, а то у меня жаркое остынет. Альфонс, захвати стул.

А я хорошо знаю, что мама любит порядок за столом и чтобы у меня руки всегда были чистые. Вот я и побежал в ванную, вымыл руки, кое-как причесался, потом сбегал за стулом и отнёс его в столовую. Мама велела мне ещё сходить в кухню за супом и компотом. Тем временем тётушка Паулетта и папа уже сели за стол. Жаркое у мамы на этот раз и вправду удалось. Это было совсем не то, что резинка. Мясо жуёшь – оно вкусное, и его можно спокойненько глотать. А сытно-то как!

После обеда было решено пойти на прогулку. Все встали из-за стола, одна тётушка Паулетта осталась сидеть.

– Я думала, и ты с нами пойдёшь? – сказала мама.

Но тётушка Паулетта как-то странно посмотрела на неё.

– Я, видишь ли, я… я не могу…

Мы все переглянулись.

– Тебе дурно? – спросила мама. – Или у тебя всё ещё зубы болят?

Тётушка Паулетта только жалобно покачала головой.

– Я встать не могу! – наконец сказала она. – Прострел, наверно. У вас тут, на Востоке, и воздух другой. Вот я и нажила себе прострел.

Мы и сами видели, что тётушка никак встать не может, сколько ни старалась. Словно приклеенная, сидела она на стуле. Папа и мама удивлённо посмотрели друг на друга. А тётушка начала всхлипывать.

Тут только я вспомнил про сорок восемь жевательных резинок и сразу догадался, почему тётушка Паулетта встать не может.

– До свиданья! Я пошёл вперёд! – крикнул я и стрелой вылетел из дома.

Да, неудачные у меня получились каникулы! Мама не разговаривает со мной. Папа тоже. Они считают, что я нарочно всё это подстроил.

А папа опять поругался с тётушкой Паулеттой. Он сказал ей:

– Так тебе и надо с твоими американскими штучками! Вот и сами вы, как мухи на липучку, империалистам попадаетесь!

Потом они все втроём набросились на меня. Никогда в жизни не буду больше жевать эту дрянь!

Но хуже всего, что мой Попка нашёл одну такую резинку у меня под столом и утащил её к себе в клетку, а теперь клюв не может раскрыть!

Тьфу, какие паршивые у меня каникулы!

Как меня назначили кашеваром

Я, наверно, никогда больше не смогу есть макароны. Макароны с помидорами. Только вспомню о них, и сразу мне плохо делается, А вышло это вот как.

Наш пионерский отряд отправился в поход. Всё было очень здорово. Ночь с субботы на воскресенье мы провели в избушке дровосеков на сене. Оно очень хорошо пахло. А еду мы сами себе готовили. В первый день дежурили девчата. Они варили гороховый суп и сосиски. На второй день опять кашеварили девчонки. К обеду они приготовили лапшу с мясом.

На следующий день у нас была намечена экскурсия к развалинам старинного замка Фельзенцан.

Бруно сказал:

– Неохота мне туда переться. Далеко очень – целых пять километров.

– И мне неохота, – сказал я. – Мы с отцом уже сколько раз там были.

– Давай не пойдём! – шепнул мне Бруно.

– Не выйдет у нас ничего, – шепнул я в ответ. – Дисциплина!

Бруно с досады поморщился. А потом вдруг скорчил рожу и закричал:

– Погоди! Увидишь – получится!

Но больше он мне ничего не сказал.

Утром в день экскурсии Гарри, наш пионервожатый, опять хотел назначить кашеварами девчат, но они запротестовали. Всем им хотелось побывать в старинном замке. Бруно поднял руку.

– У меня предложение, – сказал он. – Циттербаке и я умеем хорошо готовить. Если хотите, мы сегодня будем за кашеваров.

Все очень удивились. А Гарри даже не поверил нам. Но Бруно такого наплёл, что он в конце концов сдался. И вот все ушли, а мы двое остались. Бруно даже не спросил, что надо варить к обеду.

Как только наши скрылись в лесу, он мне говорит:

– А ты-то умеешь готовить, Циттербаке?

– Ещё как! – отвечаю я. – Я здорово умею разогревать жареную картошку.

И мы решили жарить картошку. Но тут мы сообразили, что её надо сперва чистить. Тогда мы раздумали жарить картошку. А что ещё можно сделать, мы не знали.

И Бруно обозлился на меня:

– Я-то думал, ты умеешь готовить!

– А я при чём тут? – огрызался я. – Ведь это ты не хотел с ними идти.

– А я при чём? – раскричался Бруно. – Это ты сказал, что не пойдёшь осматривать замок.

Долго мы с ним препирались. Потом опять заговорили про обед.

– Надо что-то придумать, – сказал Бруно. – Без обеда тоже нельзя. У меня уже в животе бурчит.

Тут мне пришла в голову счастливая мысль:

– Знаешь, что очень вкусно? Макароны с помидорами!

– Ну что же, – согласился Бруно, – если уж ты ничего другого не умеешь, приготовим макароны.

И мы отправились в деревню. В кооперативе на полке стояли коробки с макаронами.

– Сколько вам? – спросила продавщица.

Мы переглянулись.

– Погодите, – сказал я. – Нам на минутку выйти надо.

На улице мы стали совещаться, сколько взять макарон. Всего нас было двадцать пять пионеров и один вожатый. Бруно решил, что надо купить двадцать шесть кило макарон. Но я сказал, что и полкило на человека хватит. Мы вернулись в магазин и попросили отвесить двенадцать килограммов макарон. И ещё Бруно попросил дать нам двенадцать килограммов помидоров.

– Да вы что, ребята! Какие же сейчас помидоры? Весна на дворе! – Продавщица подумала, что мы шутим.

– Минуточку! – сказал я. – Нам ещё раз выйти надо.

На улице Бруно набросился на меня:

– Это всё твоё дурацкое предложение! Ну какие же макароны без помидоров?

Мне, конечно, крыть было нечем. Мы опять вошли в магазин.

Я скромно спросил:

– А может, у вас ещё что-нибудь есть?

Продавщица, должно быть, поняла, что нам надо, и говорит:

– У нас есть помидоры в банках.

Мы страшно обрадовались и взяли двенадцать кило макарон и двенадцать больших банок помидоров. Затем потопали к себе в лагерь.

Бруно сразу стал печку растапливать. Теперь-то я знаю почему. Ему надо было, чтобы я кашеварил, а он тогда будет только за огнём следить. Ведь стряпать-то он не умел. Он и правда хороший огонь развёл и всё подбрасывал да подбрасывал полешки. Я озабоченно шагал взад и вперёд.

– В чём дело, Циттербаке? – спросил он меня. – Скоро ты варить начнёшь?

– С какой это стати я должен варить? Я и понятия не имею, как варить макароны с помидорами.

Мы опять чуть не поссорились. Но обед-то варить надо! Я всё старался припомнить, как мама макароны варила. «Ага, – вспомнил я наконец, – с водой!»

– Беги за водой, Бруно! – приказал я.

Потом мы набили макаронами большой котёл, подлили туда водички и поставили всё это на плиту.

– А помидоры куда?

Ещё немного, и я всы́пал бы Бруно.

– Ты же ни черта не смыслишь в этих делах! А лезешь! Помидоры мы положим потом.

К тому же и котёл был полон до краёв. И мы решили, пока макароны варятся, пойти поиграть в бадминтон.

Прошёл, должно быть, час. Вдруг Бруно так и застыл с поднятой ракеткой в руке.

– Циттербаке, горит! – крикнул он.

Я хотел выругаться, но и сам почуял запах гари. Мы побежали на кухню. А там всё трещало и шипело, и из котла валил чёрный дым. Килограмма два макарон выползло из котла на плиту, точно белые черви. А в котле трещало.

Мы поскорее вывалили макароны из котла на большое блюдо. Но половина их прилипла ко дну котла. Эти макароны были чёрные-чёрные. Можно было подумать, что мы варили уголь.

– Может, и тех, что на блюде, хватит? – тихо сказал Бруно.

Их и правда было довольно много. Мы хорошенько выскребли котёл и поставили греть воду. Бруно попробовал несгоревшие макароны, но тут же выплюнул прямо мне на ботинок.

– Сырые ещё совсем! – сказал он.

Потом мы высыпали в котёл уцелевшие макароны и опять пошли играть в бадминтон.

Немного спустя Бруно сказал:

– Циттербаке, сходи погляди, кипит ли вода.

– А как я узнаю, кипит она или нет? Дома мы воду кипятим в чайнике, а он свистит, когда вода закипает. У котла нет свистка.

Но Бруно велел мне сунуть палец в воду, тогда, мол, я сразу узнаю. Я пошёл в кухню, опустил палец в котёл и тут же заорал как резаный. Выбежал, прыгаю на одной ножке и трясу красный палец.

Бруно говорит:

– Вот видишь, всё в порядке – кипит.

Но я от боли даже на траву сел и решил больше не играть в бадминтон.

Макароны варились ещё часа два и теперь уже не подгорали, но почему-то все расщепились.

– Неважно, – сказал Бруно. – Скажем, что это суп из макарон.

Мы вскрыли все банки и вывалили помидоры в наш макаронный суп.

– А теперь пробуй! – приказал Бруно.

Я взял большую ложку и снял пробу. А потом с полчаса молчал – я весь рот себе обжёг. Но всё-таки на вкус наш суп был какой-то чудной!

– Может быть, соли не хватает? – сказал Бруно.

Правильно! Соль всегда нужна. Мы опять стали думать и гадать. Я высчитал, что на двадцать шесть едоков достаточно будет четырёх пачек соли. Но Бруно подсчитал по-другому. У него получилось, что и трёх пачек хватит. Мы высыпали в котёл три килограмма соли и кипятили суп ещё полчаса.

– А теперь уж ты пробуй! – сказал я Бруно. – Я не могу больше пробовать.

Бруно глотнул да так и остался стоять с раскрытым ртом, будто ему камень на зуб попал.

– Воды! – заревел он. – Караул! Воды!

Выпив полбидона воды, он просипел:

– Кажется, мы чуточку переложили соли, а вообще-то…

Я уж и пробовать не стал. На моё счастье, я и так уже весь рот себе обжёг.

Ребят мы услышали ещё издали. Они хором кричали:

– Ка-ше-ва-ры! Ка-ше-вары! По-да-вайте нам обед!

В один миг они разобрали миски. Мы с Бруно стояли на раздаче.

– Ну, чем вы нас угостите? – спросил Гарри, натирая до блеска свою большую ложку.

Мне некогда было ему отвечать. Надо было унести подальше обуглившиеся макароны.

Бруно скромно сказал:

– Ух и вкуснятина! Макароны с помидорами!

Ребята от нетерпения стали стучать ложками по мискам. Бруно щедро разливал суп огромным половником.

Но одна девочка сказала:

– Что-то ваш суп на вид какой-то странный!

– Зато вкусный! – отрезал я.

Ребята не начинали есть, ожидая, когда вожатый скажет застольную присказку. Я сел поближе к дверям. Почему-то и Бруно сел поближе к дверям. Но вот Гарри произнёс присказку, и все разом зачерпнули по полной ложке.

Я тихо спросил Бруно:

– Ты чего не ешь?

– Живот что-то болит.

Я сказал:

– И у меня тоже. Лучше уж я сегодня ничего не буду есть.

Тут все начали плеваться и кашлять.

Луиза взвизгнула:

– Меня отравили!

Мы с Бруно – бежать! Кто-то из ребят выудил из супа помидор и угодил Бруно прямо в затылок. Так ему и надо! У меня всё ещё палец болел, а во рту горело как в печке.

И вот сейчас сидим мы с ним на берегу озера и удим рыбу.

А ребята тем временем сварили манную кашу и съели её с малиновым сиропом. С нами никто не разговаривает.

– Неважно! – говорит Бруно. – Сейчас наудим рыбки да поджарим. Нужна нам их манная каша!

– Опять хвастаешь! А рыбу-то жарят с костями или без?

Макароны с помидорами я теперь даже видеть не могу. В животе у меня рычит, будто посадили туда живого льва…