Текст книги "Фуллстоп (СИ)"

Автор книги: Герда Грау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Александр проглотил вертевшиеся на языке слова, остался с открытым ртом, не смея прервать ее.

– Те двое, – сбивчиво начала она, – на самом деле он был один. Вторым была я. Никто из нас не ожидал, что случится то, что случилось. Я приехала сюда на медицинскую практику, он отдыхал по профсоюзной путевке, мы оказались влюблены друг в друга, и цветок вырос внезапно, как гриб после дождя. Мы обрадовались. Я была уверена, что смогу… Потому что кто же, если не я? Для меня он жил, для меня дышал и писал, выглядело логично. Мы не обратили внимания на цветок. Он не стал белым, когда я читала. И не зажегся снова, когда я заговорила. А потом было уже поздно. До этого я понятия не имела, что можно вот так… любить и погасить. Банальным словом, банальной парой фраз, обожая человека и восторгаясь, но… желая сделать его немного лучше. И даже не лучше, а соответствующим твоим представлениям о лучшем. На тот момент. В том глупом двадцатидвухлетнем возрасте, когда еще ничего не знаешь о жизни. Как оказалось, можно.

Плечо под халатом было совсем рядом, теплое под тонкой тканью, но Александр не решился к нему прикоснуться. Тупо спросил:

– Это он был скульптором?

Нина Ивановна прислонилась спиной к дверному косяку.

– Да. Работал, чтобы выжить, пока мозг примиряется с фактом. А я не могла помочь ничем другим, кроме как позировать для него. Часами в полной тишине. Без единого слова. Он сильный человек, он справился. Только скульптуру хотел уничтожить при выписке, но я потребовала оставить ее здесь.

– Зачем? – вырвалось у него.

– Чтобы помнить, – спокойно сказала она. – И никогда не забывать. После практики осталась в санатории. Училась много, выяснила, что это можно контролировать, как силу удара, даже диссертацию защитила. Но не прочла ни одной художественной книги, если ее автор был жив. И без них выбор огромен. Зато нескольким смогла помочь без радикальных мер. Вам вот только не успела.

В наступившей полной темноте Александр не видел ее лица, и был рад этому. Сейчас он не выдержал бы ее взгляда.

– Вы сказали, он жив и здоров. Нашел себя в другой области?

По изменившемуся звуку дыхания он почувствовал, что она усмехнулась.

– Нет, слишком любил литературу, чтобы ее бросить. Но сюда больше не приезжал с тех пор, а я никуда не выезжала. Мы не виделись. Вот такие ошибки молодости. Помнится, в том рассказе Женевьева тоже оказалась чудовищем. Так что вы были не так уж далеки от истины, Уолтер Грипп.

– И тогда, в столовой, тоже все разговоры о печати и научном подходе были враньем? – осенило его. – Чтобы я не догадался, что санаторий…

– Машина смерти, – зло бросила она. – Кто сюда добровольно поедет, если будет знать? Поэтому и гасителей должно быть двое. Один обязательно со стороны, чтобы не было подозрений.

Ее голос оборвался.

– Что же, теперь ясно. Цветок никуда не денется, – пробормотал Александр. – А пятьсот тысяч человек хотят домой.

– А вы не человек?

– Я человек. Может быть, писатель плохой, но все-таки человек. И тоже хочу домой. Скульптором не стану, но, возможно, что-то другое найду для себя. Держу пари, никто не заметит. Цветок не показатель таланта, как заметил Дживан, это просто выраженное желание и страсть. Сан Саныч прав, каждый должен заниматься своим делом.

– Сан Саныч? – почему-то переспросила она. – Он ваш ровесник, отчего вы так его называете?

– Все так называют, – рассеянно отозвался Александр. – Очень уважаемый человек в издательстве, редактор от бога и вообще прекрасный специалист. Член редколлегии и худсовета. Тетрадь сейчас у него, так что я никак не могу принять ваше щедрое предложение, даже если бы вдруг захотел. Точку поставит он. Кстати, вы знаете, что ваш «фуллстоп» переводится иногда выражением «И точка!»?

– Сперва я должна сама поговорить с ним, – вдруг непреклонно сказала она. – Считайте это моей просьбой, капризом или чем угодно, мне все равно. Пока я представитель администрации, вы находитесь на моем попечении, так что вашего согласия не спрашиваю. Куда идти?

Александр кивком указал в сторону холла, забыв, что в темноте она этого не увидит. Но Нина Ивановна каким-то образом поняла правильно и почти потащила его за собой. Пришлось обогнать ее, чтобы не выглядеть лодкой на буксире, вот только в холле их встретила полная темнота и тишина, не считая луча фонарика, сиротливо брошенного на диване.

Глава 14. Великий фрактал

Нина Ивановна подхватила фонарик и решительно направилась к лестнице, сделав знак Александру остаться в холле. Но он, конечно, не послушался и пошел за ней, так тихо, что та ничего не заметила и не обернулась. Куда идти, он догадался. На третьем этаже цветок стоял ближе всего к окну, в том самом номере, где он проснулся утром. Только там можно обходиться без света. Раз уж Сан Саныч теперь знает правду, то разве откажется взглянуть на цветок поближе, пока есть такая возможность? Тем более, что жить розе остается всего ничего?

Луч яростно метался у потолка с таблеточными вдавлениями, полированный камень стен отбрасывал свет на белые ступени, и опасность споткнуться не грозила. Александр на секунду задумался, как редактор шел в темноте, но вспомнил о зажигалке. Там хватит бензина, чтобы преодолеть все восемь этажей, не то что несколько пролетов.

Перед гипсовым резным зеркалом на третьей лестничной площадке он остановился: отражение в мутном пятнистом стекле неожиданно показалось ему повтором кинохроники на экране. Таким же мятым и небритым он был сутки назад, и точно так же поднимался в чужой номер. Всего сутки?

Розоватое свечение из открытой двери в конце коридора однозначно давало понять, куда следует держать путь. Нина Ивановна вошла туда, и Александр замедлил шаги – показалось неудобным врываться следом. Пару минут можно выждать, а потом сказать, что беспокоился и пошел искать.

– А, дорогая Женевьева! – услышал он на подходе к дверям голос Сан Саныча. – Так и знал, что не удержитесь, придете. Любопытство? Или noblesse oblige, ответственную должность нужно оправдывать?

– Где тетрадь? – нетерпеливо перебила она его.

Судя по всему, редактор показал ей тетрадку, потому что она непреклонным тоном потребовала:

– Дайте ее сюда. Немедленно. Прочли уже?

– А как вы думаете?

Она помолчала.

– Хочу думать, что нет, – голос ее странно дрогнул.

– Не читал, – успокоил ее Сан Саныч. – Решил подождать вас. Я ведь не основной, а дублирующий гаситель, имею полное право растеряться или не уметь, и даже рассчитывать на помощь более опытного специалиста. Так и напишите потом в отчете. Нам же придется написать их друг на друга после всего, правда?

– Не смейте, – в ее просьбе не было гнева, только что-то до странности болезненное, так что Александр непроизвольно ускорил шаги.

Оба собеседника стояли в комнате с разных сторон от кровати, и его появление на пороге осталось незамеченным из-за выступа санузла, тогда как он видел их отражения в зеркале прихожей.

– Ну, не буду, не хотел вас обидеть. – Сан Саныч сделал извиняющийся жест. – Насколько я понял тех двух идиотов с проходной, они подозревают вашу дружбу с нашим милейшим Александром Дмитриевичем в слишком большой искренности, поэтому не то боятся, что вы не справитесь, не то ждут этого со страшной силой. Но им простительно, они плохо вас знают.

– Если вам так интересно, я могу справиться с чем угодно, – сухо ответила Нина Ивановна. – И с кем угодно. Вы тоже меня плохо знаете.

– Еще бы, годы практики. К вашим услугам здесь целый конвейер с последними достижениями техники, как мастерству не расти. – В словах Сан Саныча слышалось что-то похожее на уважение. – Но я вас расстрою, конвейеру недолго осталось работать. Санаторий в определенных кругах не такая уж тайна, знаете ли, и далеко не все жертвы находятся в неведении относительно своей судьбы, как вам хотелось бы.

– Предполагаю, не в последнюю очередь вашими стараниями? – в голосе Нины Ивановны прозвучал старательно деланный сарказм.

– В первую очередь, дорогая Нина Ивановна, в самую первую, – весело подтвердил Сан Саныч. – Кто же еще, как не редактор, видит невооруженным глазом, какими получатели профсоюзных путевок приезжают из вашей здравницы? Подававшие надежды авторы, яркие, талантливые, хорошо образованные, вдруг начинают писать про «скопление льда, состоящего из нужного промышленности газа», «взгляды, бегающие между людьми», «крепость, в которой могло уместиться двое миллионов и вдвое больше прокормить» – и это не один человек, не два. Можно сделать какие-то выводы или нет?

– И тем не менее, они пишут. – Она вызывающе вскинула голову, и прядь снова упала ей на щеку, но она даже не заметила этого. – А разве не вы голосуете за выделение этих самых путевок на своих редколлегиях? Вы же член худсовета, ваша прямая обязанность – подсказывать руководству, кто из коллег чрезмерно устал в последнее время, так что и работать с ним стало просто невозможно. К уважаемому сотруднику прислушаются, обратят внимание, например, на того же Александра Дмитриевича, особенно если довести его до срыва в химчистке своими придирками. Зависть – второй по значимости из смертных грехов, не так ли?

Последняя фраза, несмотря на кажущуюся нелепость, неожиданно достигла цели, Александр понял это по залегшей между бровей редактора складке и наступившей паузе, во время которой в номере стояла звенящая наэлектризованная тишина. Только почему она назвала зависть, неужели думает, что редакторы завидуют авторам? Глупость какая…

– Да нет, Нина Ивановна, ошибаетесь, в случае с Александром Дмитриевичем как раз наоборот. – Сан Саныч равнодушно заложил руки в карманы. – Верите, был против его отпуска и всячески препятствовал награждению путевкой в ваш замечательный санаторий. Чего только не делал! Указывал на недостатки характера, на невеликие заслуги, даже написал докладную о систематическом нарушении сроков, заработал в его глазах славу чудовища, кажется. Не помогло. А насчет зависти вы напрасно, дело у нас с ним одно и общее.

Александр никогда раньше такой интонации у него не слышал. Про служебку он не знал, но помнил, как Сан Саныч скандально настаивал на переносе отпуска и требовал сверхурочной работы. Он понятия не имел, что за этим стояло. А сейчас его поразило, что Нина Ивановна молчит, не спорит, не говорит в свое оправдание того, что сказала ему внизу. Даже в зеркальном мареве было видно, как пламенеют ее щеки, но это был не здоровый, а какой-то лихорадочный румянец. Тишина в комнате затянулась.

– Что же, тогда для вас не станет неожиданностью, что это ваше общее дело тоже не тайна для определенных кругов, – вдруг без выражения сказала она, обхватив себя руками, точно ее и вправду знобило. – И все подполье, и конкретно вы сами, не год уже и не два. Формально – с той первой истории и до недавнего гектографа баптистов. Ваша карточка даст фору карточке Александра Дмитриевича. Так что приглашение сюда…

– Проверка и последний шанс? – не дал ей договорить Сан Саныч. – Знаю, уважаемая Нина Ивановна, как не знать. Потому и принял предложение, и прилетел моментально. Я ее, конечно, не пройду, эту проверку. Но редактуру хотел все-таки закончить, не люблю брошенных на половине дел.

– Редактуру? – она сделала шаг вперед, словно хотела его лучше рассмотреть в розовом полумраке. – Редактуру?

– Абсолютно точно. Нас с Александром Дмитриевичем связывает многолетний творческий тандем; как вы считаете, с моей стороны будет порядочно бросить его в одиночестве так внезапно? Ему и так после цветка придется несладко. Пока нового редактора дадут, пока отношения наладишь, пока привыкнешь, да еще слежка постоянная…

– О редактуре ты, значит, подумал, а обо мне? – Выдержка ей изменила, голос сорвался, она сжала руками белую водолазку. – Ты что думаешь, я железная? Десять лет одну ошибку себе простить не могу, а это прощу? Господи, Саша, ты хоть представляешь, чем это закончится для тебя? Отдай мне тетрадь, сию секунду! Я сама что-нибудь придумаю, я им скажу, что ты старался, но у тебя не получилось, я…

Она не договорила, захлебнулась словами, вытянувшись как натянутая струна рядом с ним. А дальше произошло то, чего Александр никак не ожидал от редактора. Он взял ее лицо в ладони, наклонился к ней и поцеловал. Вместо того, чтобы возмутиться или вырваться, Нина Ивановна приподнялась на носки и ответила так, что Александр попятился в коридор, а там, не найдя ничего лучшего, ввалился в свой старый номер и прижался к стене. Куски мозаики с лихорадочной скоростью становились на свои места, от этого голова кружилась, а во рту было сухо и солоно.

«Ваш ровесник, тогда даже младше был лет на десять…»

«Почему вы его так называете…»

Балконная дверь его номера так и осталась открытой с момента, когда он забирал чемодан после завтрака. Александр дошел до разделителя двух лоджий и сполз по нему вниз, привалившись спиной. Мимоходом подумал, что из коридора его здесь не увидят. Зато с его места хорошо виделось соцветие внутри купола, алое, с перемежающимся свечением, похожим на пульсацию сердца.

Очнулся он, когда ветер донес до него сигаретный дым и голос Нины Ивановны.

– …Единственный шанс, но он отказался.

– Правильно сделал. – Судя по звуку, Сан Саныч открыл балконную дверь и курил, стоя на алюминиевом пороге. – Всё говорит за то, что гасители не способны быть читателями, не та физиология.

– Да, – отозвалась она из-за его спины. – Но ты за все эти годы ни разу никого не погасил, даже случайно. Может быть, способность исчезла? Она ведь у тебя не врожденная, а приобретенная.

– Черта с два она исчезнет, – неприязненно ответил Сан Саныч. – Любой погашенный автор остается гасителем навсегда, с этим ничего не поделаешь. Но можно грамотно выбирать цель. От меня страдали бедные стилистика с орфографией, но все-таки не сами авторы.

Нина Ивановна вышла на балкон и тоже прислонилась спиной к разделителю, сквозь тонкий щит Александр чувствовал движения и даже будто тепло ее тела, и сам затаил дыхание.

– Если мы оба откажемся, они найдут других. Протестируют, выберут подходящего…

– Это пока тетрадь существует, – напомнил Сан Саныч. – А существует она в единственном экземпляре. Копий никогда не снимают, так что, если ее уничтожить у них на глазах, как бы потом ни наседали на бедного Александра Дмитриевича, дословно воспроизвести текст он не сможет. Убить его они не посмеют, цветок тут камня на камне не оставит, так что с этой стороны он будет в безопасности. Территорию только покинуть ему не позволят, но ты за ним здесь присмотришь, он человек мягкий и законопослушный, проблем не создаст. По протоколу потом пойдут совещания, комиссии, расследования, и пока бумаги согласовываются, нужно будет найти его читателя. Есть люди, которые без меня этим займутся, ты просто передашь им копию. Адрес дам.

– Как мы сделаем копию, не читая?

– Гектограф баптистов, – засмеялся Сан Саныч. – Мы с ребятами его немного усовершенствовали, чтобы шариковую ручку принимал. Качество копий оставляет желать лучшего, весит тоже черт знает сколько, плечо мне до дыр протер, но другого варианта нет.

– Ты поэтому сюда поднялся? Копию делал?

– В основном. У холла стеклянные двери, просматриваются хорошо. Ну и хотел полюбоваться цветком, пока есть возможность. Когда еще увидишь такую красоту. За десять лет ни разу не довелось.

– Да, – отозвалась она, поворачивая голову к белому куполу. – Смертельно красиво.

Словно прислушиваясь к разговору, красная роза на молочном стебле сместилась ниже в своем бумажном плену, теперь она была точно на уровне их балконов. Александр тоже переместился ближе к дверям, к узкой щели, сквозь которую он смог видеть обоих.

– Никогда не задумывалась, почему у нас их так боятся? – спросил Сан Саныч, протягивая руку в направлении цветка и любуясь тем, как всполохи света реагируют на его движение. – Почему создателей сразу гасят, вместо того чтобы искать читателя? И что будет, если он все-таки найдется?

Нина Ивановна тоже подошла к краю балкона, но повторять жест не стала, просто прижалась щекой к мужскому плечу. Без очков ее глаза в цветочном свете горели в центре зрачков, как у средневековой ведьмы в разгар обряда.

– Говорят, цветы опасны.

– Не опаснее атомной станции. – Александр даже не удивился, что Сан Саныч использовал аргумент, который ранее приводил Дживан, после слов о слежке стало ясно, кто за кем повторяет. – Их существование нарушает нашу картину мира, ту, которая понятна и доступна всем, подтверждена физикой и химией и правительственными распоряжениями, даже вот из космоса теперь сфотографирована. Цветы в нее не вписываются. Что будет, если она рухнет?

– Хаос и деструкция? – усмехнулась Нина Ивановна, забирая у него сигарету и делая глубокую затяжку. – Отмена физики, химии и правительственных распоряжений? Конец света? Темные времена?

– Нет! – Сан Саныч недовольно вытащил сигарету из ее пальцев и вернул себе. – Новая картина мира. Более гибкая, более точная, более соответствующая реальности. Фактически – революция во взгляде на окружающий мир.

– Все равно это уничтожение, – не сдавалась Нина Ивановна, но Александр чувствовал, что она делает это больше из желания продлить отпущенные им двоим минуты, чем серьезно обсудить проблему. – Наш мир без этой картины лопнет следом, как мыльный пузырь, если ничто не будет структурировать хаос в понятную людям форму. В хаосе нельзя жить, можно только умереть. Этого добиваются эмиссары другого мира? Это их основная цель?

Сан Саныч поморщился.

– А если наоборот? Нам хотят помочь открыть дверь и научить новому языку, а мы подпираемся изнутри бревнами и азбуками. Пока не откроешь, не узнаешь. Александр Дмитриевич тут в тетради форзац расписал посторонним диалогом, и отлично там заметил в числе прочего, что вселенная – это огромный фрактал.

– Фрактал? Разве это не математическая фигура?

Сигарета Сан Саныча очертила в воздухе круг и следом еще несколько маленьких кругов рядом с первым. Дым изогнулся и поплыл причудливыми отростками, Нина Ивановна смотрела на них очень внимательно.

– Множество, обладающее свойством самоподобия, когда целое имеет ту же форму, что и одна или более частей. Может быть, мир эмиссаров похож на наш, примыкает к нашему, исходит из нашего или отделяется только тонкой перегородкой, будучи больше и свободнее. Мы ни разу не удосужились довести дело до конца. Ни разу не заглянули на ту сторону.

– А если бревна у них, а свобода у нас? И они поэтому так рвутся сюда? Была бы слишком жестокая ошибка.

– Не более жестокая, чем то, что делают у нас с создателями цветов. Человек рожден быть свободным и познавать мир. Если картина мира перестает описывать мир, ей приходит конец. Как ни держи границы на замке. Только болезненнее и дольше умирать будет. И кстати, о создателях, – голос редактора изменился, стал деловым и ровным, – где ты оставила Александра Дмитриевича?

Нина Ивановна помолчала, опустила голову.

– В холле.

– Надо бы его отсюда увести.

– Хорошо, – слово прозвучало как шепот опадающих листьев.

– И ты уходи вместе с ним.

Нина Ивановна внезапно крепче сжала пальцы на его плече и замотала головой. Сан Саныч выбросил сигарету вниз и снял ее руку с себя.

– Сейчас же, – приказал он тоном, не терпящим возражений. – Скажете, что не нашли меня с тетрадью в здании, дальше мы сами разберемся. Но чтобы вас тут близко не было через пять минут.

Александр не услышал дальнейшего разговора – балконная дверь закрылась, а чуть позже каблуки Нины Ивановны застучали на лестнице, сначала медленно, потом быстрее.

Он подождал, пока их звук перестанет быть слышно, и только после этого поднялся во весь рост, чувствуя, как кровь разгоняется в венах, прошивает иголками пострадавшую прошлым вечером в беготне по кустам ногу, заводит сердце до состояния предстартовой дрожи мотора и барабанной дробью бьет в виски.

Глава 15. И точка!

В школе Александр никогда не дрался. Нарочно сделать больно живому существу, даже здоровому забияке Ваське Смолкину с третьей парты, было выше его сил. Пусть и под девизом справедливого возмездия. Поэтому, догнав редактора в коридоре, он использовал свое единственное преимущество перед ним – напрыгнул с разбегу всем весом и сбил с ног. Атаку заглушила толстая ковровая дорожка, нападение стало для Сан Саныча неожиданностью. Они вдвоем по инерции слетели с ковра, проехались несколько метров по каменному полу до зала отдыха с деревянными панелями, и там, у стеклянной перегородки, остановились. Света здесь уже было мало, но все-таки достаточно, чтобы увидеть цель.

Александр ожесточенно выдрал тетрадь из рук редактора, после чего свернулся вокруг нее эмбрионом и даже колени поджал, чтобы добычу не выдернули снизу.

– C ума сошли? – осведомился редактор, поднимаясь на ноги. – Вы что делаете?

– Дерусь с вами, – очень логично ответил Александр. – Я не законопослушный. Отдаю должное вашему грандиозному замыслу, но только такого мира божьего я не принимаю.

Сан Саныч опешил, но в следующую секунду расхохотался.

– Ах, вот оно что, Иван Федорович, – выдавил он сквозь смех. – Напугали, если честно. Не лежите на грязном полу, встаньте немедленно.

– Нет уж, я полежу лучше, – злобно отозвался Александр. – Я же тряпка, буду оправдывать звание. Это моя тетрадь.

– Непременнейшим образом ваша, – покладисто ответил Сан Саныч, доставая сигареты и зажигалку. – Никто не спорит и даже не трогает. Только, умоляю вас, не простудитесь. А за тряпку каюсь и прошу прощения, вы не заслуживаете.

– Да наплевать вам на самом деле. Отойдите от меня, или я сейчас эту чертову тетрадь разорву на части. И съем.

Поняв, что Александр не шутит, Сан Саныч послушно сделал несколько шагов назад, к лифтовой нише.

– Еще дальше, – потребовал Александр, оценив расстояние. – И только попробуйте выйти оттуда.

– Вот в углу я давненько не стоял. – Зажигалка в руках Сан Саныча издала сухой щелчок. – Наверное, с детского сада.

Ориентируясь на неподвижность огненной точки, Александр поднялся и с какой только мог скоростью захромал за стеклянную перегородку в зал отдыха. Там он поспешно закрыл дверь, но поскольку запорного механизма в ней не было, то пришлось держать ее свободной рукой за отверстие в стекле. При желании более сильный противник мог легко вытолкнуть ее в обратную сторону – вместо ручки на двери был деревянный кругляш без единого намека на замок.

– Дальше-то что, Александр Дмитриевич? – громко спросил редактор со своего места. – Есть какие-то предложения?

Александр, не отпуская двери, вытер взмокший лоб о сгиб локтя.

– Да. Есть. Погасите цветок.

Это прозвучало так просто и буднично, точно он просил погасить свет в кабинете после работы.

– Ни за что.

Даже не видя его в темноте, Александр понял, что выразительные губы Сан Саныча сложились в ту презрительную гримасу, которую он знал до последней морщинки у редакторского рта, сотню раз видел после особенно цветистых собственных перлов в тексте, которые тут же изгонялись безжалостно и однозначно. Темное бесконтрольное бешенство затопило его до макушки и сорвало все заслонки.

– Они должны увидеть, что вы сделали это добровольно, – заорал Александр, прижимаясь лицом к дверной щели, чтобы его было лучше слышно. – Нина Ивановна на вашей стороне, у нее особые полномочия, я тоже скажу им, что вы сами. Нас будет двое, мы подтвердим. Пройдете эту проклятую проверку, и все останутся живы и здоровы. Пострадает только цветок, я даже ничего не почувствую.

Сан Саныч вдруг сел на пол прямо там же, у лифта. Огненная точка замерла в полуметре от пола, и Александр позволил себе снять нагрузку с больной ступни, плюхнулся на поручень кресла, стоявшего у стеклянной стены рядом с дверью. Вместо облегчения нога с пережатыми венами заныла в два раза интенсивнее.

– Ничего не почувствуете? – усмехнулся Сан Саныч. – Это вам ваши друзья с проходной сказали? Да нет, Александр Дмитриевич, это только кажется. До операции. И некоторое время после. А когда наркоз отойдет, ты, бегун на длинные дистанции, поймешь, что тебе отрезали ноги.

Александр затаил дыхание – такого голоса он никогда не слышал у редактора, хотя казалось, за пять лет знакомства слышал его всяким.

– Все вокруг будут уверять, что полно других прекрасных занятий, и ты поверишь на какое-то время, но это быстро пройдет, потому что сколько бы их ни было, этих прекрасных занятий, тебе, лично тебе, будет недоступно одно-единственное, составлявшее всю твою жизнь и ее смысл. Не будет ни ветра в лицо, ни ленточки, которую ты рвешь своей майкой, ни сливающихся на огромной скорости лиц на трибунах. Никогда. И это «никогда» станет бесконечным шоссе, уходящим за горизонт пустыни. Ни проехать, ни перейти…

Сан Саныч замолчал, сигарета его потухла. Александр шумно сглотнул.

– Идите вниз, Александр Дмитриевич, – повысил голос редактор. – Делайте, как скажет Нина, и будет шанс еще побегать наперегонки с ветром, обещаю. А тетрадь отдайте.

Он поднял руку ладонью вверх, но в этот момент тишину разорвал пронзительный крик.

– Саша!

Эхо вскинулось и заметалось по каменному холлу, отражаясь от стен с каким-то дробным усилением. Они сорвались с места одновременно, в два прыжка пересекли зал к торцевому балкону и навалились на ограждение из прутьев.

Темноты уже не было в помине – уродливый фонтан ярко полыхал, превращенный тряпичной обмоткой в факел. В свете его огня картина сверху открывалась во всей полноте и ясности.

На верхней площадке лестницы стоял Солонина со своим приемником «Сокол». Дживан оседлал одну из тумб ограждения, а парой ступеней ниже столовский парень и бесцветный «мальчик» вдвоем удерживали Нину Ивановну, каждый со своей стороны, за руки и плечи одновременно, не давая ей поднимать голову.

Александр похолодел. Как это получилось? Она вышла искать его на улицу, не найдя в холле? Хотела спрятать копию?

– Добрый вечер, – приветливо поздоровался снизу Дживан, болтая ногами, как школьник.

Пиджака на нем уже не было, рукава рубашки были подвернуты до локтей, и огонь факела отражался от лезвия ножа, который он держал в руке. Обычный столовый нож. Свет на лезвии то вспыхивал, то гас, как сигналы азбуки Морзе.

– Знаете такую песню, Александр Дмитриевич, – продолжал Дживан, – «Люди все спать должны, но не на работе»? А мы вот пока еще на работе вашими стараниями. Что скажете, уложимся в оставшиеся два часа протокола или играем в прятки дальше?

– Отпустите ее, – рявкнул Александр, перегнувшись через ограждение балкона настолько, насколько позволяла конструкция. – Она ни при чем.

– Да бросьте. – Дживан подбросил нож в руке так, что лезвие указало прямо на собеседника. – Я же говорил, что для нас единственный интересный объект здесь – вы. Так что случайных людей тут нет, только очень важные для вас. Прятки – это так, развлечение в процессе, чтобы форму не потерять, а то к обеду закончили бы. Но уж очень забавно за вами наблюдать, честное слово. Просто приключенческий роман ваших второгодников, с побегами, заговорами и гектографическими копиями. Где тетрадь?

Александр перехватил темный взгляд редактора, отвернулся от него и медленно поднял руку вверх, чтобы показать стоящим внизу дерматиновую обложку и целые листы.

– Прекрасно. – Острие ножа, точно стрелка компаса, развернулось в направлении Сан Саныча. – Что скажете, уважаемый революционер-подпольщик? Возьмете инициативу в свои руки? Свидетелей достаточно, лучше момента для демонстрации лояльности не найти. Сделаете с полной отдачей и огоньком – мы, возможно, даже поверим вам.

Александр опять посмотрел на редактора – тот молчал, закусив губу. Тогда он сам развернул тетрадь на какой-то странице в середине и сунул ему в руку, но тот даже не опустил глаза на исписанные листы.

Дживан понимающе рассмеялся, махнул своим помощникам, те подвели Нину Ивановну поближе.

– Помните, вы нам рассказывали о «тысяче порезов»? – крикнул он, поднимаясь с парапета. – Как думаете, их должна быть действительно тысяча или можно обойтись меньшим количеством? Например, десятью-пятнадцатью? Двадцатью? Пятью десятками?

Он ножом провел по лицу жертвы, от виска к щеке, и задержал его в уголке рта.

– Сашка, уйди с балкона! – успела крикнуть Нина Ивановна, и замолчала, потому что лезвие полоснуло ее по губе.

Алая струйка потекла на подбородок и дальше, на белый халат, распуская на нем красные лепестки. Против ожидания Дживана, наклонившего к ней голову, она больше не издала ни звука. Ни в первый раз, ни во второй, ни в третий.

Александр рывком развернул редактора за локоть к себе.

– Вы сможете на это смотреть?

– Нет, – сквозь зубы ответил тот. – Сволочи…

Дживан внизу красноречиво постучал ножом по циферблату своих часов.

– Они знают, – прошептал Александр. – Знают, что мы оба… – он запнулся, но не стал подбирать нужные слова, просто взял его за кисть и яростно толкнул руку вместе с тетрадью вверх:

– Читайте. И точка.

Тишина наступила такая, что потрескивание тряпок в костре казалось оглушительными выстрелами. Никто не двигался и не разговаривал, все глаза были прикованы к плетеному стулу на балконе, куда опустился с тетрадью в руках Сан Саныч. В общем безмолвии шелест страниц, которые он переворачивал, был слышен предельно отчетливо. Александр зачем-то считал их количество про себя. При всех навыках скорочтения, о которых ходили легенды в издательстве, редактор читал его тетрадь будто нарочно втрое медленнее, чем обычно.

Вниз он старался не смотреть, боялся встретиться глазами с Ниной, потому что сейчас не выдержал бы ее взгляда. И следов на ее халате. Во всем виноват только он. А куда смотреть… Хорошо бы на цветок, но отсюда его не видно. Чувствует ли он, что сейчас погаснет? Превратится в клейкую массу, лишенную корней и формы. Говорят, люди чувствуют свою смерть. Они с цветком связаны… Почувствует ли это он сам? Во что превратится? В гасителя? Мерзкое, черное слово, в родстве с илом, грязью, болотным ядовитым газом. Его поставят на учет и когда-нибудь тоже вызовут в санаторий к кому-то… следующему. Нет, этому никогда не бывать. Но как не бывать, когда даже Сан Саныч не избежал ни слежки, ни давления. Что с ним будет теперь, после того как он при всех отказался читать? Нина сказала, он знает, чем все это кончается. А чем? Нет даже вариантов. Тюрьмой? Расстрелом? Пожизненным заключением? Лагерем? Есть ли лагеря для таких, как Сан Саныч? И он сам? Должны быть. Дживаны нарочно придумают, чтобы там распоряжаться. Убить ведь просто, а можно пользу какую-то извлекать, забавляться, эксперименты ставить… Какую работу он сам сможет выполнять после… того? Надо же, как странно он это называет. Почти как Раскольников убийство называл. Сможет ли он после того говорить с людьми? Это ведь тоже убийство, пусть убивает не он, а его, но все-таки… Которая сейчас страница была? Тридцатая? Тридцать первая? А, неважно… И почему это никак не чувствуется? Неужели никаких признаков нет, что сейчас в организме происходит? Хотя о чем он, пока еще ничего не происходит, Сан Саныч еще читает. Потом, позже… Это быстро будет? Мозг потеряет нужные связи, это не больно, в мозгу нет нервных окончаний. Что это будут за слова?.. Простит ли он когда-нибудь Александра за сорванный план? Могло ведь сработать. Найти читателя… Почему это важно? Что было бы, найдись этот читатель? Он должен понять замысел, они должны поговорить, а дальше?