Текст книги "Фуллстоп (СИ)"

Автор книги: Герда Грау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Прятать повязки было поздно.

– Бритву не с той стороны взял, – глупо соврал Александр.

– Сначала одной рукой, а потом другой? – с любопытством уточнил Сан Саныч.

Александр промолчал.

– В древности был такой способ казни, – вдруг сказал редактор, глядя на всех по очереди, кроме Дживана. – Смерть от тысячи порезов. Ни один из них не был смертелен, но все вместе они вызывали у человека потерю крови и болевой шок. Китайцы, впрочем, делали это иначе, они просто отрезали от жертвы по кусочку длительное время. Могли и конечность отрезать. У вас все пальцы на месте, Александр Дмитриевич? А то я как-то беспокоюсь.

Александр не выдержал, засмеялся, закрыв лицо белой варежкой. Ситуация в целом была удивительно абсурдна, а невозможность сказать правду придавала ей комический оттенок.

– Интересная казнь, – через силу продолжил разговор Дживан, при этом подавая какой-то знак Солонине, но Нина Ивановна его опередила, поднявшись с места.

– Сейчас же покажите руки, – приказала она.

– Не надо портить вечер. – Александр упрямо спрятал повязки под край стола. – Я приду завтра на осмотр.

– Да ну, до завтра мы все от любопытства умрем, – поддержал врача Сан Саныч, доставая из наружного кармана сумки складной нож, в котором были маленькие ножницы. – Будь у него потеря крови или инфекция, он бы не пил с нами чай, а клянчил бы у вас аспирин и внимание. На его месте лично я так и сделал бы. Даже нарочно порезался бы, честное слово. Александр Дмитриевич, идите-ка сюда. Давайте успокоим единственную даму за столом.

Александр встал, но вспомнил о красной черте и сел обратно.

– У меня нога затекла, – опять наобум ляпнул он.

Ни говоря ни слова, Сан Саныч сам обошел стол. Остановить его никто не посмел, повязки свалились, демонстрируя совершенно здоровые руки. Нина Ивановна покраснела.

– Глупая шутка, – гневно сказала она Александру, забирая зонтик. – Я была о вас лучшего мнения. Спасибо за чай.

Александр посмотрел ей вслед, потом обратил внимание, что к чаю она не притронулась. Список будущих извинений подрос еще на несколько пунктов и грозил уйти в бесконечность.

Сан Саныч достал сигареты и откинулся на спинку стула с явным удовольствием. Он был страстным курильщиком, все в издательстве об этом знали. Одновременно он снова подвинул пачку листов к Александру.

– Ну, давайте все-таки работать, – сказал он, закуривая и пристально глядя сквозь дым. – Как обычно: согласны – зеленый, подумаете – синий, не согласны – красный.

Он положил поверх листов дорогую трехцветную ручку. Александр взял ее и навис над бумагой, злорадно представляя, что чувствует сейчас Дживан.

Чувствовать-то чувствует, а толку? Каким-то непостижимым образом редактор загнал обоих научных сотрудников в ловушку, откуда они носа не смели высунуть без его разрешения. Ситуация была патовой со всех сторон. Звать покурить на воздух в дождь – невозможно. Отнимать у Александра тетрадь и совать ее Сан Санычу после того, как он уже не проявил к ней интереса – повод нужен какой-то новый. Вести переговоры об истинной причине приглашения в присутствии жертвы, тем самым давая ей возможность выстроить защиту, – глупо. Хотя не исключено, что именно к этому варианту Дживан склонится, когда поймет, что ждать нечего.

Тетрадь под коленкой была жесткой и неудобной. Пока помещение наполнялось табачным дымом, Александр машинально проставлял зеленые галочки на полях и ждал, что будет.

Глава 12. Пляшущие человечки

Столовский парень тем временем забрал у Александра пустой чайный стакан, одновременно поставив перед ним полный, хотя его об этом не просили. Такой любезности больше никто не удостоился, формально чаепитие закончилось. Дживан со своей табуреткой подсел поближе к Солонине и навис над поправочным листом, отложенным в сторону.

– Читать не буду, просто посмотрю, – клятвенно пообещал он, поднимая руки вверх.

Сан Саныч лениво отмахнулся сигаретой.

– Ради бога, если поймете что-нибудь.

За столом наступила тишина.

Серые печатные строки на белом фоне пестрели разнообразными рукописными символами, на полях теснились буквы и словосочетания, некоторые предложения и абзацы были заключены в границы и перечеркнуты крест-накрест, над строками нависали написанные вразнобой цифры, обведенные в кружок и связанные между собой какими-то дугами.

– Это что за тайна пляшущих человечков? – с кривой усмешкой спросил Дживан, поднимая глаза.

– Корректурные знаки. – Сан Саныч затушил сигарету в блюдце, игравшем роль пепельницы. – Регламентируются гостами, конкретно – за номером шестнадцать триста сорок семь. Любой текст, предназначенный в печать, проходит как минимум две корректуры, одну до передачи материала в набор, вторую – по готовым гранкам. Первая корректура исправляет орфографические и пунктуационные ошибки, вторая – пропущенное при первой и технические промахи наборщика. Литературное редактирование проводится до корректуры, но уж если видишь ошибку, почему бы сразу не исправить? Я сам когда-то начинал корректором, так что привычка осталась, тут уж никуда не денешься.

– А квадратный корень зачем? – не удержался Солонина, тоже скосивший глаза в листок. – Вроде бы не математика у вас. И интегралы вот еще.

– Это знак вставки пропущенного, – объяснил Сан Саныч, не глядя на страницу. – То, что похоже на интеграл, – выравнивание пробелов. До гранок оно обычно не нужно, но тут очень уж длинное слово наш автор завернул, наборщика стоит предупредить.

– Что за буква «Н» с шариком на конце? – подал голос Дживан.

– Замена.

– А это… – Солонина изобразил рукой мелкую рябь, которую видел в тексте.

– Удаление зачеркнутого. Хоть знака, хоть слова, хоть всего предложения. Цифры – перестановка слов, когда нарушен их порядок. «Verte» – на оборот вынесено то, что не поместилось на полях.

Дживан перевернул лист на обратную сторону, посмотрел на написанные там замечания, положил его на стол и усмехнулся.

– Действительно грязно. И что же, все так пишут?

– Абсолютно, – уверенно ответил Сан Саныч. – Александр Дмитриевич у нас никаким образом не исключение. Пропущенные буквы и лишние пробелы еще полбеды, но вот встречаешь в тексте, например, такое: «Он заметил, что начал шевелиться, а потом и вовсе встал, из-за чего и проснулся», и думаешь, что же автор хотел этим сказать. По всем признакам некто, страдающий раздвоением личности, наблюдал за собой со стороны, оставаясь до поры до времени спящим.

– Там пара слов пропущена, – сквозь зубы объяснил Александр. – Я имел в виду: «Он заметил, что тот начал шевелиться, а потом и вовсе встал, из-за чего и сам полностью проснулся».

– «Сам» – коварное слово, сто раз нужно проверить, на кого указывает. На вашем месте я бы еще подумал над этим предложением. И над следующим тоже: «Глаза обоих воткнулись в книгу и одновременно замолчали». До этого глаза у них разговаривали?

Александр нашел указанную фразу, вынесенное от нее на поле исправление, и вместо зеленой галочки яростно вычеркнул предложение целиком.

– А тут что неправильно? – сказал он, разворачивая лист от себя к редактору. – «Он направился туда, где дорога превращалась в лестницу. Конец ее терялся где-то в высоте холма среди зеленых крон».

– Чей конец там все-таки терялся, дороги или лестницы?

– Если дорога превращалась в лестницу, то какая разница? – огрызнулся Александр. – Они в данный момент текста являются одним объектом.

Сан Саныч налег локтями на стол, глядя в упор на Александра.

– То есть оставляем?

– Нет, я так просто, можно убрать, если это действительно путает смысл.

Он торопливо зачеркнул собственноручно нарисованные точки под указанной правкой.

– Авгиевы конюшни, – засмеялся Дживан, наблюдавший за его лицом. – Что же, Александр Дмитриевич из худших или это средний уровень по издательству?

– Среднее некуда, – подтвердил Сан Саныч. – Но он хотя бы не спорит, есть в нем такая положительная черта. Другие начинают отстаивать свое мнение на эту белиберду, выдавая ее за художественный прием и авторский стиль, а авторский стиль гостами не регламентируется, спорить, как вы понимаете, можно до бесконечности.

– Творчество не математика, разве не бывает, что гениальному автору достается редактор-сухарь без художественного воображения? – посмеиваясь, продолжал Дживан. – Почему Александр Дмитриевич не спорит? Боится вас? Не имеет своего мнения? Не считает свой текст особенно ценным? Знает, что гонит шлак, как вы говорите? Или все-таки в глубине души считает вас неправым, раз тайком просил себе другого редактора? Кстати, вы знали об этом?

Сан Саныч развернулся к Александру и прищурился.

– Понятия не имел. Это нужно у самого Александра Дмитриевича спросить.

– Нет, я уверен в вашей квалификации, – пробормотал Александр.

– Значит, все-таки сознает свои слабые места, – расшифровал его реплику Дживан. – И ту исключительную удачу в вашем лице, которая позволяет ему издаваться при таких средненьких исходных данных. Как там говорится, на его место десять в шляпах? Издательства ведь по-прежнему заваливают тоннами шедевров с «воткнувшимися глазами»?

– Больше десяти на одно место, – согласился Сан Саныч. – А воткнувшихся глаз в среднем тысяча-две на один сносный вариант. Грамотность, к сожалению, далеко не синоним образованности. И кстати, на их фоне Александр Дмитриевич прекрасный сотрудник, покладистый и неконфликтный. К тому же член профсоюза и на сельхозработы никогда не отказывается выезжать.

Новая сигарета в его пальцах выпустила к потолку струйку дыма. Солонина тоже достал свою пачку. Дживан жестом показал, что курить не будет, но против чужих слабостей не возражает. Очень скоро дыма стало столько, что Александр был вынужден почти залпом выпить чай, подавляя кашель. Столовский сотрудник с каменным лицом снова принес ему полный стакан.

Единственный человек, который мне еще сочувствует, подумал Александр, отпивая чай из вежливости. Даже Нина Ивановна теперь мнения хуже некуда.

– Если ваша квалификация позволяет вам исправлять чужие ошибки, почему бы не писать самому? – вдруг ляпнул Солонина. – Всяко интереснее, чем за другими убирать грязь, за всеми этими мозольными операторами, как вы говорите, и домохозяйками. Не глупее же вы их?

– Вот, – торжественно сказал Сан Саныч, словно услышал то, что давно хотел. – Вот именно та позиция, которая поставляет нам в редакцию шлак самосвалами. И что в итоге? Мы не имеем ни хороших мозольных операторов, ни хороших редакторов, ни хороших писателей. Бросьте немедленно подобный взгляд на вещи, уважаемый, каждый должен заниматься своим делом. Согласны, Александр Дмитриевич?

Александр сделал вид, что занят поименованным делом. Точнее, заставил себя заниматься им, чтобы не вовлекаться в обсуждение собственных недостатков, на которое было нечего возразить.

Из положенного перед ним объема правок он принял едва ли треть, и сколько времени уйдет на остальные, было неясно. В отведенные ему два часа он уже не укладывался, а в семь его выгонят на ужин. Когда он вернется, все для него закончится. Может быть, и редактировать уже не сможет, это ведь отчасти тоже писательство.

Листы были ему знакомы до последнего знака. Он печатал на домашней машинке, и сейчас западающая буква «ю» и наполовину не пробивающаяся «н» показались ему родными и близкими. Машинка была старой, неоднократно сдавалась в ремонт, но Александр все никак не мог перейти на новую современную. Та была куда легче в обращении, при легком касании клавиши электрическое нутро, вжикнув, тут же отбивало букву на бумаге, не нужно было наваливаться на кнопки, вкладывая в удар все свое желание получить заветный четкий результат. Перевод каретки тоже не требовался. По словам Веры, подарившей ему это чудо техники, машинка была просто мечтой, но стала еще одним поводом, подтолкнувшим их к разводу. Он так и не признался, что ему-то нравилось именно это вложение сил в удар на механической клавиатуре, как будто физическое действие отражало работу мысли, а ноющие плечи и кисти после очередной главы были сродни усталости хлебороба после смены на пашне. Глупая аналогия, но тем не менее. Электрическая машинка так и жила до сих пор в стенном шкафу. И теперь уже вряд ли когда-нибудь выйдет оттуда на свет.

– Ну хорошо, сами вы не писатель, но писателей видели сотнями, что вы думаете о творчестве Александра Дмитриевича? – продолжил легкомысленную светскую беседу Дживан. – Это можно назвать творчеством вообще? Или просто некая… – он сделал рукой неопределенный жест в воздухе, – комбинаторика, позволяющая выдавать сложенные в слова буквы за результат работы мозга? Некоторые виды животных довольно успешно имитируют деятельность других видов, правда, отличает их полное непонимание собственных действий.

– Тогда для начала постройте дефиницию творчества, коль скоро мы лезем в теорию, – посоветовал Сан Саныч. – До сегодняшнего момента оно определялось как процесс создания чего-то уникального и не бывшего ранее.

– В его книгах нет ничего принципиально нового, – отмахнулся Дживан. – Такое писали и до него, и будут писать после него. Легкий жанр, развлекательная литература. Стивенсон, Крестовский, Гюго, Дюма, Террайль… Банальный продолжатель, ставший подражателем.

– Возможно, – коротко ответил Сан Саныч, пристально глядя на Александра.

– Почему же вы не отказались от работы с ним, а напротив, даже настаивали на ней? – вдруг задушевно поинтересовался Дживан, наклоняясь вперед. – Так, между нами, видели в нем что-то большее? Он подавал надежды на профессиональный рост? Другие признаки? Что-то особенное? Крайне любопытно.

Александр внутренне затаил дыхание.

– Абсолютно не угадали. – Сан Саныч отвернулся к окну, потом снова взглянул на собеседника. – Любой писатель с точки зрения редактора представляет собой набор приемов и штампов – собственных или усвоенных, не имеет значения. Когда этот набор конечен, редактировать текст довольно просто – знаешь, где искать и что предложить взамен. При той нагрузке, какая есть у каждого сотрудника в издательстве, такие моменты значительно облегчают жизнь обоим. Плюс скорость подготовки в печать, которая тоже играет большую роль при существующем плане.

– Единственная ценность всех его книг? Другой нет?

– А вот этого утверждать не возьмусь, – вдруг серьезно сказал Сан Саныч, обводя взглядом всех присутствующих и на пару секунд останавливаясь на Александре. – Знаете рецензию Гоголя на повесть «Убийственная встреча» в тысяча восемьсот тридцать шестом году? Повесть его не впечатлила, но рецензию было нужно дать, и он сказал замечательную фразу: «Эта книжечка вышла, стало быть, где-нибудь сидит же на белом свете и читатель ее». И читатель этот, заметьте, вполне может оказаться новым Ньютоном или Архимедом. А без книжечки – не сбудется. Как думаете, история нас простит? Мы вправе принимать такие решения за все человечество? Конкретно вы? Я – нет.

Лицо Дживана откровенно порадовало Александра. Так глупо дать выбить из-под себя табурет… Наверное, они не имеют права рассказать редактору о цветке, поэтому и стараются использовать его втемную. Придется теперь им с другой стороны к нему подходить, врать с три короба. Вот только после нынешних его откровений в Александре поселилось и начало разрастаться чувство вины. Каким бы неприятным ни был Сан Саныч, он ведь понятия не имеет о назначенной ему функции. Как потом воспримет правду? И то, что Александр знал и промолчал, позволив сделать из него пляшущего человечка на нитках? Поговорить с ним при Дживане нечего даже думать, не дадут. За тем, что он пишет, тоже наблюдают. Какой может быть еще вариант?

– То, что нежизнеспособно, само завянет, – тем временем заявил Сан Саныч, доставая новую сигарету. – Человек, не призванный писать, рано или поздно бросит продираться через тернии к звездам, вернется к своему истинному назначению, которое ему доставляет гораздо больше удовольствия, нежели тянуть из себя жилы буквами. Врать же себе с определенного возраста становится бессмысленно, так что…

– Делай что должно, и будь что будет? – закончил за него Дживан с досадой. – С вами не поспоришь.

– А мы спорили? – притворно удивился редактор. – Думал, просто время коротаем в ожидании результатов титанического труда Александра Дмитриевича. Кстати, как вы там? Помощь нужна? Есть еще сложные моменты?

– Нет.

Александр незаметно сменил положение на сиденье, но уже через пару минут понял, что неудобство имеет в основе не только нечистую совесть, но и выпитый чай, причем потребность грозит превратиться в настоятельную в самое ближайшее время.

– В чем дело, Александр Дмитриевич? – громко спросил Дживан, наклоняясь к нему. – Хотите выйти?

Назначение бесконечно подставляемых стаканов чая стало яснее некуда. Хороший расчет. Так и ужина дожидаться не понадобится.

Он еще секунду подумал и решительно встал, захватив с табуретки тетрадь, сжал ее в руке за спиной.

– Да, отлучусь на пару минут, если вы не против.

– Боже упаси быть против, – громко сказал за всех Сан Саныч. – Да и проветрить барак не помешает, как бы вы глаза не испортили в этой преисподней. Не торопитесь обратно.

– Я, пожалуй, тоже выйду, – Солонина поднялся под взглядом Дживана.

Александр попятился от него к выходу, как дрессировщик из клетки с тигром – спиной назад. Солонина, идущий за ним, замешкался, подпирая хлипкую дверь для проветривания брошенной строителями доской. Воспользовавшись этим, Александр отступил в темноту и бросился бежать.

Ближайший туалет находился в административном корпусе на первом этаже, под лестницей, ведущей к рецепции. Но вместо того, чтобы нырнуть в кабинку, Александр просто хлопнул ее дверью, а потом без звука взлетел на второй этаж, пересек пустой зал с одиноким стулом, скатился по черной лестнице вниз и оттуда через эстраду напрямик ринулся к первому корпусу.

Решение пришло к нему интуитивно, оценить его правильность времени не было. Утренний эксперимент Дживана дал понять, что цветок не пропускает к себе неприятных ему людей, на этом он и построил свой план. Пусть теперь объяснят редактору его побег, этот срочный вызов, карантин, и вообще открывают карты. Примет решение – Александр выйдет. Пятьсот тысяч человек весомый аргумент, но не вслепую. И не за спиной. Так будет хотя бы честно.

Первый корпус в сумерках выглядел неуютно и даже угрожающе. Ни единого огня в окнах, белые обмотки каркаса вокруг цветка, странный фаллический арт-объект, испускавший ранее струйку воды в бассейн перед дверями, а теперь пересохший и оттого гротескно-уродливый не хуже пузырчатой массы в руках статуи. Что он изображает? Почему его держат перед самым красивым корпусом санатория? Тут больше подошел бы лебедь… Мысли возникали хаотично, и вопрос, что он будет делать без еды и воды в пустом восьмиэтажном корпусе, тоже мелькнул фоном. Наверняка там остались какие-то вещи, брошенные постояльцами, возможно и еда найдется. Сколько сможет – продержится. А там посмотрит.

От парапета верхней площадки он осмелился бросить взгляд вниз, ожидая увидеть преследователей. Однако дверь в палатку была по-прежнему открыта, а Солонина спокойно курил возле клумбы, украшавшей участок территории перед рецепцией. На секунду Александру померещилось, что тот смотрит в его сторону, но в сумерках точно разобрать было нельзя, могло показаться.

Солнце садилось, и стоящий на клумбе железный указатель корпусов в виде цветка горел отраженным огнем как свеча. Александр разорвал бумагу на каркасе и протиснулся в темный холл.

Глава 13. Дорогая Женевьева

Дживан его обманул – воду в корпусе никто не отключал, канализация по-прежнему работала. Это выяснилось, когда он посетил уборную на первом этаже возле лифтов. Совершенно не удивившись, наскоро вымыл руки, сполоснул лицо и вернулся на диван к дверям. Из холла хорошо просматривалась мощеная площадка с уродливым фонтаном, остальной санаторий лежал ниже по склону. Так прошло около получаса, но у дверей было все так же пусто.

От долгого пребывания в свернутом виде тетрадь казалась каменной и неудобной, Александр вытащил ее из кармана и бросил на сиденье. Влево от холла уходил коридор с гостевыми комнатами. Он поднялся и пошел в ту сторону, чтобы размять ноги, а заодно выглянуть в торцевое окно на дорожку, ведущую к рецепции, но по пути отвлекся на чужие номера, брошенные в спешке.

Окна этих номеров выходили на другую сторону корпуса, фактически – за территорию санатория, на городскую дорогу, пустовавшую сейчас по понятным причинам. Ни грузовика, ни рабочих не было уже в помине, только обрезки проволоки напоминали о том, что утром здесь кипела работа.

Утром… И опять по его внутренним ощущениям прошло гораздо больше времени. Странная штука эти ощущения, субъективные, нереальные… Он сел на чужую скрипучую кровать и сжал виски. Хотелось подумать о чем-то важном, но мыслей не было ни одной. У спинки кровати стоял телефонный аппарат, Александр снял трубку, послушал тишину и совсем уже собрался было положить трубку назад, как она в его руке внезапно издала гудок, полноценный, потом более короткий и отрывистый, синхронно с хрипом радиоприемника на стене. После этого оба прибора замолчали наглухо.

Он вспомнил «Сокол» и поднялся, машинально вытирая ладони о брюки.

– Александр Дмитриевич! – услышал он голос редактора со стороны холла. – Где вы тут?

– Здесь.

В коридор с ковровой дорожкой они вышли одновременно. Тяжелая сумка по-прежнему висела у редактора на плече, перетягивая в сторону ворот водолазки. Зачем носить такую тяжесть с собой? В руке Сан Саныч держал оставленную в холле на диване тетрадь. Несколько секунд оба смотрели друг на друга, потом редактор нарушил молчание.

– Вы себя хорошо чувствуете? – озабоченно спросил он.

– Прекрасно, – жарко заверил его Александр.

Они остановились метрах в пяти друг от друга.

– Тогда за каким чертом убежали?

– Захотелось одному побыть, у писателей такое бывает. Всегда мечтал побродить по пустой гостинице, представить себя единственным живым на планете. Знаете, как у Брэдбери в рассказе про человека на Марсе? Все улетели, а Уолтер Грипп остался.

Пока он нес эту чушь, Сан Саныч рассматривал открытые двери номеров, а когда замолчал, тот снова сделал шаг, и расстояние между ними сократилось. Александр заставил себя стоять на месте.

– Ну что же, Уолтер Грипп, показывайте ваш Марс, – предложил Сан Саныч. – Ночь на дворе, глупо этак стоять, столбами-то.

– Можем присесть.

– А вот это нет, насиделся с вашими друзьями на проходной, благодарю покорно, – отмахнулся Сан Саныч, доставая сигареты. – Кстати, на Марсе, помнится, Уолтера ждала Женевьева. Где она?

– Я здесь один, – напомнил Александр.

– Хотите? – редактор жестом предложил ему сигареты, и Александр кивнул.

Картонная коробка перелетела разделявшее их расстояние, он неловко поймал ее ударом ладони по груди. Зажигалка была внутри, но закурить ему удалось не с первой попытки.

– Знаете, – вдруг сказал Сан Саныч, наблюдая за его действиями, – я все ждал, когда вы выставите этих клоунов за дверь и возьмете дело в свои руки, но вы не то настолько законопослушны, не то действительно тряпка, сидите, слушаете этот бред сивой кобылы в свой адрес. Просто невероятно, как вы умудряетесь достоверно писать героев, которые постоянно бунтуют и спорят.

– Проецирую, – усмехнулся Александр, которому сигарета принесла свободу, сходную со сновидениями. – Делаю посредством героев то, чего не могу сделать в жизни сам. Боюсь или не решаюсь.

– Например, послать меня к черту. – Глаза Сан Саныча блеснули отсветом от сигареты. – Сколько раз были близки к этому?

– Миллион. – Александр тоже глубоко и с наслаждением затянулся. – Но все эти небеса цвета ультрафиолета и замолчавшие глаза… Они ведь никуда не денутся без вас, и я это прекрасно понимаю. Всю жизнь гоню шлак, а не породу.

– Кто вам такое сказал? – сигаретная точка подвесила в воздухе знак вопроса, продержавшийся на сетчатке долю секунды. – От меня вы это слышали?

– А что, обязательно от вас нужно слышать? – отшутился Александр.

– Обязательно, Александр Дмитриевич, – серьезно сказал редактор. – Обязательно. От других можете не слушать.

– Хорошо, я готов, – исправился он. – Только действительно темно уже, а электричества здесь нет.

Сан Саныч сжал зубами сигарету и вытащил из наружного кармана сумки фонарик. Луч света ударил в ковер, потом проехался по окнам, высветил растерявшиеся деревья за стеклами. Александр затушил окурок в железной пепельнице, стоявшей у стены на изогнутых ногах, и вернул сигареты хозяину вместе с зажигалкой.

– Форзац не читайте, – попросил он. – Набросок там не имеет отношения, это… стержень расписывался. Я посижу где-нибудь? Больше не убегу.

– Господи, куда вам еще бегать, – фыркнул Сан Саныч. – Можете даже лечь, если хотите. Будете готовы к разговору – выходите в холл.

Александр без дальнейших уговоров зашел в ближайший номер и сел на подоконнике. Полная тишина в сгустившихся сумерках казалась наполненной тенями и шепчущими призраками, он отогнал их усилием воли. На чужой тумбочке осталась забытой книга, он машинально перевернул ее обложкой вверх и поднес к глазам – фамилия автора была его собственной, книга оказалась первым томом приключений второгодников, изданным около пяти лет назад. Обложка с космическим иллюминатором выглядела довольно потрепанной, из страниц выпал сухой кленовый лист. Александр поднял его и аккуратно положил на тумбочку.

– Александр Дмитриевич! – вдруг услышал он с улицы голос Нины Ивановны. – Это вы?

Он увидел ее, стоящую возле корпуса на дорожке, узнал по белому халату, хорошо различимому в полумраке, рванул раму и перегнулся через подоконник. Она по инерции тоже сделала шаг навстречу, но остановилась, с опаской взглянув на бумажный кокон, фрагмент которого был виден с этой стороны здания. В ее очках отразились красные блики.

– Закончили работу? – спросила она.

– Да. – Александр решил не уточнять, о какой работе речь. – Думаю, да.

– Почему не идете на ужин?

– Не хочу, – заговорщицки ответил он. – Колонизирую Марс, как Уолтер Грипп. В полном одиночестве. Хотите со мной в качестве Женевьевы?

Она тоже невольно улыбнулась.

– Как же я попаду к вам?

Александр наклонился и бросил взгляд вниз.

– Через окно, – сказал он. – Вставайте на спинку скамейки и не бойтесь, я не дам вам упасть. Цветок не опасен тем, кто мне симпатичен.

– Это признание?

Он прикрыл глаза с каким-то удовольствием.

– Абсолютно.

Немного поколебавшись, она встала на зеленую скамейку под окном, потом поднялась на ее спинку и села боком на подоконник. Александр подал ей руку и помог спуститься на пол номера, поспешно отступив на шаг назад. Нина Ивановна отряхнула подол халата и вопросительно взглянула ему в лицо.

– У вас температура? Руки горячие.

– Я прекрасно себя чувствую, – отмел он подозрения. – И сразу хотел бы извиниться за повязки. У меня и в мыслях не было вас разыгрывать, даже не знал, что встречу вас до ужина. Простите?

– А к ужину вы бы их сняли? – уточнила она.

– Обязательно.

– Странный вы человек, Александр Дмитриевич, – заметила она, отводя в сторону прядь волос, упавшую на щеку из прически. – Вроде взрослый, а ведете себя как ваши книжные подростки.

Последние отблески заката освещали пушок на ее шее и строгую оправу очков.

– Говорят, это для писателя неплохо, оставаться ребенком, – весело возразил Александр. – Пока ты мал, познавать мир интересно и забавно, как только взрослеешь, так сразу становится скучно и незачем. Повторяешь потом, как гриб в «Маленьком принце»: «Я человек серьезный». А я не серьезный, на Марс вот залез, и вас с собой утащил.

Нина Ивановна засмеялась.

– Что же мы будем здесь делать?

– Оставлять следы на пыльных тропинках далеких планет, – торжественно провозгласил Александр. – И просто болтать.

– О чем?

– Например, о стародавнем прошлом, – предложил он. – Когда на Марсе побывали двое колонистов и засеяли его красными цветами.

Нина Ивановна вздрогнула, ее рука выскользнула у него из ладони.

– Вы за этим меня позвали?

– Нет. Просто к слову пришлось. Можем найти другую тему.

Она повела плечами, словно ей стало холодно, спохватилась и спрятала руки в карманы.

– Пойдемте лучше ужинать, Александр Дмитриевич, – бесцветным голосом сказала она. – Поздно уже. Скоро станет совсем темно.

Он обогнул ее и с готовностью придержал перед ней дверь в коридор.

– Идите без меня.

Нина Ивановна взглянула на него сквозь толстые увеличительные стекла своих очков и… осталась на месте. Александр медленно опустил руку.

– Не пойдете, – констатировал он факт словно про себя. – Я так и думал. Особые полномочия, да?

Она вскинула голову, на секунду замерла, потом решительно сдернула очки, сложила и убрала их в карман со второй или третьей попытки.

– Нет, нет, оставьте, – торопливо попросил Александр. – Вы ведь не читаете без них?

Бесконечно долгая минута прошла в тишине, прежде чем она ответила:

– Не читаю. Но что бы вы ни думали обо мне, я здесь не за этим. Просто мне показалось, что есть крошечный шанс…

– На что?

Она судорожно вздохнула, прежде чем произнести то, что хотела.

– Стать вашим читателем. Если это случится, мы увидим. А если нет – я буду молчать. Всю оставшуюся жизнь, не скажу вам ни слова. Это лучше…

– Чем ничего, – уверенно закончил за нее Александр. – Потому что никакая моя книга в печать не выходила, так ведь? Их никогда не печатают, тексты, вызвавшие красные цветы, да? Их скрывают, а к авторам направляют гасителей. Точнее, это авторов направляют к гасителям при первых подозрениях. С пометкой «цито». Главные редакторы, коллеги, бывшие жены… Так гораздо проще отследить опасность.

Нина Ивановна подняла голову.

– Когда вы…

Она не договорила, но Александр ее понял.

– Утром не знал, – честно признался он. – Но потом все встало на места. И почему вы отказались прочесть тетрадь, и почему мне ее так быстро вернули, и этот памятник. Полномочия, о которых говорил Дживан. И как вы сказали, что не допустите сюда гасителей. Последнее чистая правда. Они ведь тут и не нужны, не так ли? Когда вокруг все враждебны, поневоле потянешься к единственному человеку, который к тебе добр. Сам предложишь.

– Я просила вас остановиться! – перебила она его. – Умоляла, Александр Дмитриевич! У вас было столько шансов: напиться водки, сломать руку, завязать роман на пляже… И как все по-идиотски вышло.

Александр осторожно коснулся ее плеча, но она отбросила его руку.

– Где эта тетрадь? – гневно спросила она, сдвигая брови. – Дайте ее сейчас же сюда.

– Не надо, – улыбнулся он. – Я не хочу.

– Вы не понимаете, о чем говорите, – в сердцах сказала Нина Ивановна. – Вы хоть раз видели, как это происходит? Рассказать вам? Вы же с этого начали, так давайте я расскажу, чтобы вы знали. Хотите?