Текст книги "Истории, рассказанные шепотом. Из коллекции Альфреда Хичкока"

Автор книги: Герберт Джордж Уэллс

Соавторы: Артур Чарльз Кларк,Роальд Даль,Альфред Бестер,Брайан Уилсон Олдисс,Уильям Фрэнсис Нолан,Джон Лутц,Джон Данн Макдональд,Стенли Эллин,Джек Ричи,Билл Браун
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Роальд Дал
ЖЕЛАНИЕ

Под рукой, на колене мальчик почувствовал старую болячку. Он нагнулся, чтобы рассмотреть ее получше. Корочки на болячках всегда привлекали его; в них таился особый соблазн, которому он не в силах был противостоять.

«Ладно, – подумал он, – я сниму ее, даже если она еще не готова, даже если посередке еще держится, даже если будет больно».

Он начал осторожно исследовать ногтем края болячки. Подковырнул ее и только стал поднимать, очень медленно, как она вдруг снялась вся целиком – замечательная, твердая коричневая корочка отвалилась, а на ее месте осталось маленькое розоватое пятнышко, гладкая новая кожа.

Здорово. Просто отлично. Он потер пятнышко, и это оказалось совсем не больно. Тогда он поднял корочку, положил себе на ногу и дал ей щелчка, так что она отлетела и приземлилась на краю ковра, огромного красно-черно-желтого ковра, который занимал всю прихожую, от лестницы, где он сидел, до парадной двери вдалеке. Необъятный ковер. Больше теннисного корта. Куда больше. Он серьезно осмотрел его, скользя по нему взглядом со смутным удовольствием. Раньше он никогда по-настоящему не замечал его, но теперь, совершенно неожиданно, эти привычные краски обрели волшебную яркость и буквально приковали к себе его внимание.

«Понятно, – сказал он себе, – я знаю, в чем тут секрет. Красные пятна на ковре – это раскаленные докрасна угли. Вот что я должен сделать: пройти отсюда до самой двери, не коснувшись их. Если наступлю на красное, я обожгусь. Даже не обожгусь – просто сгорю дотла. А черные участки ковра… ну да, черные – это змеи, ядовитые змеи, главным образом гадюки и кобры, каждая толщиной с дерево, и если я дотронусь до какой-нибудь из них, меня укусят, и я умру еще до ужина. А если я переберусь на ту сторону целый и невредимый, не получив ни ожогов, ни укусов, тогда завтра, в мой день рождения, мне подарят щенка».

Он встал на ноги и поднялся чуть выше по лестнице, чтобы как следует обозреть это огромное разноцветное поле, изобилующее смертью. Возможно ли это? Хватит ли на нем желтого? Желтый – единственный цвет, по которому можно ступать. Справится ли он? В такое путешествие не пускаются с бухты-барахты: слишком велика опасность. Сосредоточенное лицо мальчугана – светло-золотистая челка, два больших голубых глаза, маленький заостренный подбородок – замерло над перилами. Кое-где желтые дорожки были узковаты, а в одном-двух местах зияли порядочной величины провалы, но в общем, похоже, желтого должно было хватить отсюда и до самого конца. Тому, кто только вчера с триумфом одолел всю вымощенную кирпичом дорожку от конюшни до беседки, ни разу не наступив на стыки, не так уж сложно разделаться и с этим ковром. Если бы не змеи… Стоило ему о них подумать, как страх давал о себе знать тонким электрическим покалыванием, пробегающим сзади по ногам от верха до самых пяток.

Он медленно сошел по лестнице вниз и приблизился к краю ковра. Поднял одну маленькую ногу в сандалии и осторожно опустил ее на желтое пятно. Потом другую, и там оказалось как раз довольно места для двух ног, поставленных рядом. Ну вот! Он начал! Его овальное личико выдавало заметное волнение, пожалуй, даже чуть побледнело, и он развел руки в стороны, чтобы легче было сохранять равновесие. Он отважился на следующий шаг, подняв ногу высоко над черным пятном и аккуратно прицелясь носком в узкую желтую полоску с другой стороны. Когда шаг был сделан, он немного отдохнул, стоя очень прямо и неподвижно. Желтая дорожка бежала не прерываясь ярдов на пять вперед, и он ловко просеменил по ней, словно по натянутому канату. Там, где она кончалась боковым завитком, ему пришлось сделать еще один большой шаг, теперь уже над зловещей мешаниной из черного и красного. Переступая через нее, он пошатнулся; отчаянно замахал руками, как мельница, но все-таки удержал равновесие, успешно переправился на ту сторону и снова устроил себе передышку. К этому моменту он уже совсем запыхался и был в таком напряжении, что некоторое время простоял на цыпочках, с раскинутыми руками и сжатыми кулаками. Он находился на большом безопасном острове желтого цвета. Здесь было достаточно просторно, упасть он не рисковал и потому стоял тут долго, отдыхая, медля, выжидая, мечтая о том, как хорошо было бы никогда не покидать этот мирный желтый островок. Но страх остаться без щенка вынудил его тронуться дальше.

Он потихоньку двинулся вперед, делая паузу перед каждым шажком, чтобы точно решить, куда в очередной раз поставить ногу. Однажды он очутился перед развилкой и выбрал путь налево: он казался более трудным, зато в том направлении было не так много черного. Черное – вот что его тревожило. Он быстро оглянулся через плечо, чтобы оценить пройденное расстояние. Наверное, с полдороги уже позади. Теперь обратно не повернешь. Он был посередине, не мог повернуть назад и не мог прыгнуть в сторону, потому что туда было слишком далеко, и, глядя на все это красное и черное, расстилающееся перед ним, он вдруг ощутил в животе знакомый тошнотворный прилив паники – как на последнюю Пасху, под вечер, когда он, совсем один, заблудился в самой темной части Леса Дудочника.

Он сделал еще шаг, бережно поставив ногу на единственный клочок желтого в пределах досягаемости, и теперь его носок оказался меньше чем в сантиметре от черного пятна. Он не касался черного, в этом не было сомнений, тоненькая желтая полоска, отделявшая носок его сандалии от границы с черным, была хорошо видна; но змея зашевелилась, словно почувствовав его близость, подняла голову и уставилась на его ногу глазами-бусинками, следя, не коснется ли ее эта нога.

«Я до тебя не дотронулся! Ты не укусишь меня! Ты же знаешь, что не дотронулся!»

Другая змея бесшумно скользнула рядом с первой, подняла голову – теперь были уже две головы, две пары глаз, устремившихся на его ногу, на маленький вырез прямо под ремешком, откуда выглядывала голая кожа. Мальчик поднялся высоко на цыпочки и застыл, скованный ужасом. Прежде чем он осмелился перевести дух, прошло несколько минут.

Теперь ему предстояло сделать по-настоящему большой шаг. Весь ковер пересекала глубокая извилистая река черного цвета, и он волей-неволей должен был перебраться через нее в самом широком месте. Сначала он хотел ее перепрыгнуть, но решил, что вряд ли попадет точно на узкую полоску желтого с другой стороны. Он глубоко вдохнул, поднял одну ногу и стал медленно-медленно вытягивать ее вперед, все дальше и дальше, а потом ниже и ниже, покуда кончик его сандалии не очутился на том берегу, прочно утвердившись на самом краю желтой дорожки. Он наклонился вперед, перенося тяжесть на первую ногу. Затем попробовал оторвать от ковра вторую. Он пыжился, напрягался и дергался всем телом, однако ноги были расставлены слишком широко, и у него ничего не выходило. Он попытался вернуться назад. Безуспешно. Он почти сел на шпагат и уже не мог выйти из этого положения. Опустив взгляд, он увидел под собой ту самую реку – черную, глубокую, извилистую. Теперь ее отдельные части шевелились, распускали кольца, и скользили, и поблескивали жутким маслянистым блеском. Он качнулся, неистово замахал руками, чтобы удержать равновесие, но вышло только хуже. Он начинал падать. Он падал вправо, сначала очень медленно, потом быстрее и быстрее, в последний момент инстинктивно вытянул руку, чтобы остановить падение, и следующим, что он увидел, была его голая рука, которая уже готова была погрузиться в самую середину этой черной блестящей массы, и в тот миг, когда она коснулась ее, он испустил единственный пронзительный вопль ужаса.

Снаружи, где сияло солнце, далеко за домом, мать искала сына.

Артур Кларк
ПАРАЗИТ

– Ты ничего не можешь для меня сделать, – сказал Коннолли. – Абсолютно ничего. Ну зачем ты ходишь за мной?

Он стоял спиной к Пирсону и не отрываясь смотрел поверх голубой водной глади туда, где лежала Италия. Слева от них, за стоящими на якоре рыболовными судами, солнце опускалось в сверкающие воды Средиземного моря, окрашивая в багрянец небо и землю. Но ни тот, ни другой не замечали всего этого великолепия.

Поднявшись на ноги, Пирсон сошел с затененной веранды маленького кафе, и косые лучи солнца осветили его. Вслед за Коннолли он двинулся вдоль утеса, следя, однако, за тем, чтобы не подходить к приятелю слишком близко. Коннолли и прежде не любил, когда ему надоедали. Теперь же овладевшая им навязчивая идея сделала его вдвойне раздражительным.

– Послушай, Рой, – настойчиво произнес Пирсон. – Мы с тобой дружим уже двадцать лет. Пора бы знать, что в беде я тебя не оставлю. И потом…

– Знаю. Ты обещал Рут.

– А почему бы и нет? В конце концов, она твоя жена и имеет право знать, что произошло.

Коннолли затушил сигарету о гранитную стену плоского утеса.

– Ты извини, Джек. – Знакомые интонации в его голосе на мгновение напомнили Пирсону того человека, который – Пирсон знал это – скрывается под личиной стоящего перед ним чужака. – Я понимаю, что ты хочешь помочь мне, и ценю твою заботу. Но все-таки не стоит преследовать меня. Так ты только ухудшишь дело.

– Докажи мне это, и я уйду.

Коннолли вздохнул:

– Мне же не удалось доказать это психиатру, которого ты на меня натравил.

– Я не психиатр и не собираюсь тебя лечить. Но, по-моему, тебе следовало бы объяснить нам, что случилось: тогда мы тоже сможем строить планы.

– Хотите, чтобы меня признали невменяемым?

Пирсон пожал плечами:

– Я об этом и не думал. Просто есть кое-какие практические вопросы. Ты что, собираешься оставаться здесь до бесконечности? Без денег, между прочим, не прожить даже на Сирене.

– Клиффорд Роунсли был другом моего отца. Сейчас его вилла пустует, и я могу жить там сколько захочу.

Коннолли оттолкнулся от парапета.

– Поднимусь-ка я на холм, пока не стемнело, – сказал он.

Слова прозвучали резко, но Пирсон понял, что его общество не отвергается. Это была маленькая, но необходимая ему победа.

Поднимались они молча, да Пирсон и не смог бы разговаривать: он сильно запыхался. Когда он нагнал друга, тот уже сидел перед распятием, воздвигнутым набожными местными жителями в самой высокой точке острова. Днем наверху бывали туристы, но сейчас здесь было пустынно.

Уставший Коннолли тяжело дышал, но выглядел, как показалось Пирсону, почти умиротворенным. Тень, которая омрачала его сознание, рассеялась, и он повернулся к Пирсону с усмешкой, отдаленно напоминающей его прежнюю заразительную улыбку.

– Он ненавидит физические упражнения, Джек. Это его отпугивает.

– Кто это – он? – спросил Пирсон. – Вспомни, ты же нас еще не познакомил.

Коннолли улыбнулся; затем его лицо внезапно посерьезнело.

– Слушай, Джек, – начал он. – Ты ведь не сказал бы, что у меня чересчур развито воображение?

– Да нет, ты где-то на среднем уровне.

Коннолли спокойно кивнул:

– Верно, Джек, и поэтому ты должен мне поверить. Я человек здравомыслящий и никогда бы не смог выдумать существо, которое преследует меня. Я не страдаю галлюцинациями параноика, или как там это называет доктор Кэртис. Помнишь Мод Уайт? Все началось с нее. Мы с ней встретились на вечеринке у Дэвида Трескотта, недель этак шесть тому назад. Я тогда как раз поссорился с Рут, и вообще мне все осточертело. Мы оба здорово выпили и пошли к ней – я все равно собирался остаться в городе.

Пирсон усмехнулся про себя. Бедняга Рой! Всегда одно и то же, хоть он и не отдает себе в этом отчета. Вечный Дон Жуан, постоянно ищущий – и постоянно разочарованный.

– Только не смейся, когда я скажу, что именно меня ошеломило: это кажется таким пустяком, хотя я был напуган, как никогда в жизни. Я всего-навсего подошел к бару и наполнил бокалы, как делал сотни раз до этого. И, только передавая один бокал Мод, я вдруг понял, что приготовил три порции. Это было так естественно, что сначала я даже не сообразил, в чем тут загвоздка. Я ошарашенно огляделся, думая увидеть в комнате еще одного человека – и только тут до меня каким-то образом дошло, что это не человек. Его вообще не было во внешнем мире, он скрывался в глубине моего собственного мозга…

Вечер был очень тихим; тишину нарушала лишь музыка, прозрачной вьющейся лентой поднимавшаяся в звездам из какого-то кафе внизу. В море сверкал отраженный свет взошедшей луны, в темноте над их головами вырисовывались руки распятого. Венера, сияющий маяк на границе сумерек, вслед за солнцем опускалась за горизонт. Коннолли помолчал, потом заговорил снова:

– Следующее, что я помню: я лежу на кровати, а Мод влажной губкой обтирает мне лицо. Он все еще был со мной, когда я очнулся; с тех пор он был со мной всегда. Я кое-как избавился от Мод – это оказалось нелегко – и попытался осмыслить происшедшее. Скажи, Джек, ты веришь в телепатию?

– По-твоему, кто-то читает твои мысли?

– Все не так просто. То, что я тебе рассказываю, обнаружилось далеко не сразу: обычно это происходило, когда я дремал или был немного навеселе. Сначала я мог преодолеть барьер, отделяющий меня от Омеги, только таким образом – потом объясню, почему я дал ему это имя. Но теперь никаких препятствий уже нет; я все время чувствую, что он здесь и ждет, когда я потеряю контроль над собой. У меня осталась только одна надежда – что он устанет ждать и отправится на поиски другой жертвы.

Голос Коннолли, до сих пор спокойный, внезапно задрожал, готовый сорваться.

– Попробуй представить себе ужас этого открытия, мои чувства в тот момент, когда я понял, что каждый мой поступок, каждая мысль или желание, промелькнувшие в моем мозгу, становятся достоянием другого существа. Ясно, что это означало конец всякой нормальной жизни. Мне пришлось без объяснений покинуть Рут. К тому же Мод начала меня преследовать, и стало совсем худо. Она бомбардировала меня письмами и телефонными звонками – это был сущий ад. Я не мог бороться с ними обеими и уехал. И потом, я думал, что на Сирене для него найдутся другие развлечения и он оставит меня в покое.

– Теперь понимаю, – мягко произнес Пирсон. – Так вот чего он ищет! Что-то вроде телепатического локатора – никаких удовольствий, кроме наблюдения…

– Смеешься… – сказал Коннолли без всякой обиды. – Но подытожил ты все это на удивление точно, как всегда. Не знаю, читал ли ты что-нибудь насчет того, что телепатия в известном смысле не зависит от времени. Я знаю, что это так. Омега не является нашим современником, он находится в будущем, страшно далеко от нас. Раньше я думал, что он один из последних представителей человечества, поэтому и дал ему такое имя. Но теперь я в этом не уверен: быть может, в его время во вселенной будут существовать мириады различных человеческих рас, одни все еще прогрессирующие, другие – разлагающиеся. Его народ, в каком бы веке и где бы он ни жил, достиг предназначенных ему высот и низринулся с них в такие бездны, какие недоступны даже диким зверям. В нем есть что-то от Зла, Джек, – настоящего Зла, с которым большинству людей не суждено столкнуться ни разу за всю жизнь.

Джек, ты когда-нибудь задавался вопросом, что останется делать человеческому роду, когда наука познает все, когда не будет больше неисследованных миров, когда все звезды раскроют свои секреты? Один из ответов – Омега. Надеюсь, этот ответ не единственный, иначе все, к чему мы стремимся, лишено смысла. Надеюсь, он и его народ – всего лишь раковая опухоль на теле пока еще здоровой вселенной, но кто может убедить меня в этом?

Они ублажали тело, пока оно не стало бесполезным, и поняли свою ошибку слишком поздно. Может, они, как некоторые из нас, думали, что смогут прожить одним интеллектом. А может, они бессмертны, и тогда это – их неизбежное проклятие. Веками их разум разъедал немощные тела, ища избавления от невыносимой скуки, и наконец нашел последний возможный выход: отправиться в более жизнеспособное прошлое и паразитировать на чужих эмоциях.

Сколько их, подобных ему? Быть может, это объясняет все так называемые навязчивые идеи. Как эти существа, должно быть, рыщут по прошлому, чтобы утолить голод! Представь, как они кружат, будто черное воронье, над приходящей в упадок Римской империей, как теснятся вокруг сознаний Нерона, Калигулы и Тиберия! Может быть, Омеге не удалось отхватить такой лакомый кусок. А может, он лишен выбора и ему приходится владеть тем умом, с которым возможен контакт, и переходить к другому, когда представится случай.

Конечно, эти догадки пришли ко мне далеко не сразу. Кажется, Омеге приятно сознание того, что я отдаю себе отчет в его присутствии. Я думаю, со своей стороны он намеренно помогает мне преодолевать барьер. Именно поэтому в конце концов я увидел его.

Коннолли зажег сигарету и глубоко затянулся.

– Можешь представить себе комнату без стен? Он находится как бы в полом яйце, окруженный голубой дымкой, которая все время дрожит и вихрится, но никогда не меняет своих очертаний. У этой комнаты нет ни входа, ни выхода – и гравитации в ней тоже нет, если только он не научился ее преодолевать. Потому что он парит посередине, в круге из коротких цилиндров с рифленой поверхностью, который медленно вращается в воздухе. Я думаю, это какие-то машины, а он ими управляет. Однажды позади него повис большой овальный предмет с изящными человеческими руками. Наверное, это был просто робот, хотя руки и пальцы казались живыми. Они ласкали и поглаживали его, как ребенка. Это было отвратительно…

Ты когда-нибудь видел лемура или похожего на призрак долгопята? Он почти такой же – кошмарная пародия на человека, с огромными, злобными глазами. И еще одна странность – не таким представляешь себе путь эволюции – у него прекрасный мех, такой же голубой, как и комната, в которой он живет. Всякий раз, когда я вижу его, он находится в одной и той же позе: свернувшийся калачиком, как спящий ребенок. По-моему, ноги у него полностью атрофировались; может быть, и руки тоже. Только мозг все еще действует, выслеживая в веках свою жертву.

Пирсон поднялся с валуна, на котором сидел, и содрогнулся. Ночь становилась прохладной, но это было ничто по сравнению с тем чувством внутренней беспомощности, которое охватило его во время рассказа Коннолли.

– Я буду искренен, Рой, – медленно начал он. – Конечно, я тебе не верю. Но раз ты сам веришь в Омегу, раз для тебя он действительно существует – я тоже буду считать его в этом смысле реальным и бороться против него вместе с тобой.

– Может статься, что это опасная игра. Откуда мы знаем, на что он решится, когда его припрут к стенке?

– Такого шанса я не упущу, – ответил Пирсон и стал спускаться с холма. Коннолли, не возражая, последовал за ним. – Между прочим, а что ты сам собирался делать?

– Расслабиться. Избегать сильных ощущений. Прежде всего, держаться подальше от женщин – Рут, Мод и всех остальных. Это трудная задача. Не очень-то легко ломать привычки, с которыми давно сжился.

– Охотно верю, – сухо отозвался Пирсон. – И что, удавалось тебе это до сих пор?

– Прекрасно удавалось. Ты знаешь, собственная жадность мешает ему добиваться своего. Она приводит к тому, что меня одолевают тошнота и чувство отвращения к самому себе, стоит только подумать о сексе.

Вот он, ответ, озарило Пирсона. Он ни за что бы этому не поверил, но прошлое Коннолли наконец-то дало о себе знать. Омега был всего-навсего воплощением совести, олицетворением вины. Если Коннолли поймет это, Омега перестанет ему являться.

Пока друзья спускались к поселку, Пирсон поделился с Коннолли своей догадкой. Когда он кончил, тот отпустил короткий невеселый смешок.

– Ты рассуждаешь логично, однако друг друга нам не переубедить. Ты и представить себе не можешь, насколько Омега для меня реален. Он реальней тебя: когда я закрываю глаза, ты исчезаешь, а он остается. Должно быть, он знает все, что со мной будет – вся моя жизнь лежит перед ним подобно книге, в любое место которой он может углубиться, если захочет. Наверное, меня ждет что-нибудь особенно приятное для него. Иногда… иногда мне кажется, что это моя смерть.

Они были уже среди домов на окраине поселка. Здесь в поведении Коннолли произошла неуловимая перемена. Один лишь вид счастливой, беззаботной толпы, казалось, заставил его уйти в себя. Он отстал от Пирсона, словно не желая двигаться дальше.

– В чем дело? – спросил Пирсон. – Разве ты не пойдешь со мной в отель обедать?

Коннолли покачал головой.

– Не могу, – сказал он. – Слишком много людей.

Это прозвучало удивительно в устах человека, который больше всего на свете любил всяческие компании и сборища. Пока Пирсон придумывал подходящий ответ, его собеседник повернулся и зашагал прочь. Глубоко уязвленный, Пирсон бросился было вдогонку, но, поняв, что это бесполезно, остановился.

Этим же вечером он послал Рут длинную телеграмму, чтобы утешить ее по мере сил. Потом, усталый, лег спать.

Однако целый час он лежал без сна. Конечно, это была чистая фантазия, но против воли Пирсону начинало казаться, что Омега – живая, реально существующая угроза. Ведь в каком-то смысле Омега и был реален – столь же реален, как и всякая другая абстракция, вроде подсознания и человеческого «я».

Понимает ли Коннолли, что притягивает его на Сирену? Во время эмоциональных кризисов – они бывали у него и раньше, хотя и не такие серьезные, – реакция Коннолли всегда была одинаковой. Он вновь возвращался на этот прекрасный остров, где провел свою юность…

После беспокойного вечера Пирсон наконец погрузился в такой крепкий сон, что проснулся на час позже обычного. Он позавтракал у себя в номере, затем спустился в вестибюль поглядеть, нет ли ответа от Рут. Кто-то приехал сюда ночью: в углу стояли два дорожных чемодана, по всей видимости английские. Пирсон посмотрел на ярлыки, чтобы узнать, кто же этот его соотечественник. Потом застыл на мгновение, торопливо огляделся и бросился к портье.

– Эта англичанка, – сказал он в волнении, – когда она приехала?

– Час назад, синьор, утренним рейсом. Спросила меня, где найти мистера Коннолли. Ну, я и ответил ей – надеюсь, правильно.

Пирсон тихо выругался. Это был удар, которого он не ждал. Мод Уайт оказалась даже более решительной, чем можно было судить по намекам Коннолли. Она каким-то образом выяснила, куда он скрылся, и пустилась за ним вслед.

Когда Пирсон добрался до ворот виллы, они разговаривали на чудесной лужайке, разбитой перед домом. Коннолли расположился на железной скамейке под пальмой, а Мод прохаживалась перед ним взад и вперед. Она быстро говорила что-то; Пирсон не мог разобрать, что именно, но в интонации слышалась явная мольба. Появление Пирсона, казалось, дало выход бушевавшим в ней чувствам. Она стремительно повернулась и бросилась к Коннолли.

– Рой, берегись! – крикнул Пирсон.

Коннолли встрепенулся, будто внезапно выйдя из транса. Он поймал запястье Мод и после короткой борьбы отшатнулся от нее, зачарованно глядя на какой-то предмет в своей руке. Парализованная стыдом и страхом, женщина застыла без движения. Потом у нее вырвался низкий стон.

– Я хотела только припугнуть тебя, Рой! Клянусь!

– Все в порядке, милая, – мягко произнес Коннолли. – Я тебе верю. Не стоит волноваться.

Он повернулся к Пирсону и одарил его своей прежней мальчишеской улыбкой.

– Вот чего он ждал, Джек, – сказал он. – И я не собираюсь его разочаровывать.

– Нет! – взревел Пирсон, побелев от ужаса. – Ради бога, Рой, не делай этого!

Но Коннолли уже не слышал своего друга. Он поднес пистолет к виску. И в этот самый момент Пирсон наконец со страшной отчетливостью понял, что Омега существует и что сейчас он отправится на поиски нового прибежища.

Он не увидел вспышки и не услышал выстрела, негромкого, но достигшего цели. Знакомый мир растаял перед его глазами; теперь его окружала клубящаяся и в то же время неподвижная дымка голубой комнаты. Оттуда на него пристально смотрели два огромных, лишенных век глаза – скольких несчастных видели сквозь толщу времен эти глаза? На миг в них блеснуло удовлетворение – но только на миг.