Текст книги "Черепаха без панциря"

Автор книги: Георгий Шилович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Венька ничего не замечал. Он не обратил внимания на то, что настроение у друга изменилось.

Шурка неохотно заглянул в просвет между строгаными досками. По ту сторону ограды виднелся небольшой шалашик-голубятня. Птицы ворковали, не спеша водили свои хороводы.

– Видишь, видишь! – прилип к щели Венька. – Вон какой дутыш. А космач, космач, взгляни, какой красавец!

Венька восторженно наблюдал за птицами. Потом надумал поднять голубей. Подхватил с земли комок, чтобы запустить им в птиц, но Шурка решительно воспротивился:

– Не надо, – и показал глазами на овчарку, которая сидела на крыльце дома и зорко следила за каждым их движением. – Это тебе не дворняжка.

Он отошел от забора и плюнул сквозь зубы в щель. Но не попал, отвернулся и смущенно проговорил:

– Далековато.

– Стрелок из тебя, – усмехнулся Венька. – Смотри, как я сейчас вжарю!

Он размахнулся и с силой метнул камешком по голубятне.

– Видал, как надо!

За забором тотчас же послышался грозный лай овчарки. Собака разъяренно бросилась к забору, ощерив влажные зубы.

– Ну и цербер! С таким только на волков, правда? – сказал, повернувшись к Веньке, Шурка.

Но Венька уже не слышал его. Он улепетывал со всех ног подальше от грозящей опасности. Лишь в самом конце улочки возле железнодорожного переезда догнал его Шурка. Замедлил шаг и сказал:

– Послушай, Кривой Зуб, чего ты дрейфишь? Как тогда...

Венька промолчал. Знал, на что намекает Шурка – виновник клички.

Действительно, ни с кем в их классе такого не случалось: у всех молочные зубы менялись без особых недоразумений, своим чередом. А вот у Веньки один передний зуб ну никак не выпадал. Долго шатался, из-под него начал расти молодой, а он упрямо не хотел покидать родного гнезда. Иногда Венька, дурачась, подпирал этот зуб языком, и тогда он выступал за губу. Друзья смеялись:

– У тебя не зуб, а клык, как у дикого кабана. Вырви!

Это "вырви" очень страшило Веньку. Он удирал от друзей, во время переменок держался поближе к учительской.

И вот однажды к нему подошел Шурка и доверчиво зашептал:

– Вень, знаешь что, подвяжи-ка свой зуб.

– Зачем?

– Никто смеяться над тобой не будет, да и не потеряешь, если выпадет. И подал Веньке заранее подготовленную суровую нитку.

– А как его подвязать?

– За другой, здоровый, зуб. Давай помогу.

Венька доверчиво открыл рот. Высунул языком зуб. Шурка старательно обмотал его ниткой и вдруг резко рванул за конец. Венька сразу даже и не сообразил, что кривого зуба уже нет. А когда увидел его на конце нитки, дико завопил:

– Зуб!.. Мой зуб! Ай-яй!..

– Да ведь он же кривой. Погляди! – старался успокоить беднягу Шурка.

Но Венька струхнул не на шутку. Побелел, почувствовав на языке кровь, и долго не мог прийти в себя.

После того случая миновал не один год. Давно на месте щербины вырос новый зуб, но кличка Кривой Зуб так и осталась за Венькой...

Ребята неторопливо перебрались через насыпь железной дороги, спустились с пригорка. Прошли немного мощеной улицей, снова нырнули в переулок и вскоре очутились у дома, где жил Казик.

Это было довольно нескладное строение на низком кирпичном фундаменте, напоминавшем огромную пульмановскую платформу без колес. Квартир в нем было много, маленьких, неуютных, с подслеповатыми окнами. А над плоской крышей, покрытой побелевшей толью, победно тянулись вверх сплетения телевизионных антенн самых разных конструкций.

– Может, ты один зайдешь? – приостановился Шурка, хмуро поглядывая на знакомый дом.

– А ты?

– Подожду здесь.

Венька косо взглянул на Шурку, потоптался на месте, но ничего не сказал и пошел во двор.

Он уже свернул за угол, направляясь к крыльцу, как вдруг невольно остановился. Какие-то незнакомые люди ходили возле квартиры Казика, выбрасывали из сеней всякое старье.

"Уж не беда ли какая стряслась?" – встревожился Венька и бегом бросился к крыльцу. У ступенек в нерешительности остановился. Никто не обращал на него внимания. Венька оглянулся: "Вернуться, позвать Шурку?" Но в этот момент из дверей показалась тетя Броня – Шуркина мама – соседка Марченей.

Отступать было поздно.

– Теперь, кажется, все. Можно замыкать, – озабоченно говорила тетя Броня, обращаясь к невысокому мужчине, стоявшему на пороге с замком в руках.

Она вытащила на крыльцо самодельную скамеечку, которая раньше валялась в сенях Марченей, вздохнула и уселась на нее. И только теперь Шуркина мама увидела Веньку. Приветливо улыбнулась ему и сказала:

– А-а, Веня!.. Что ж ты опоздал? Казика уже нет. Переехал.

– Как переехал? – растерянно пробормотал Венька. – Куда?

Уж очень неожиданной для него была эта новость.

– А ты разве не знаешь?.. На новую квартиру. Слава богу, получили. Да и нам здесь недолго осталось прозябать. Дождались наконец: скоро начнут сносить и нашу лачугу.

– Как же так? – недоумевал Венька. – Переехал и ничего не сказал...

– А вот так! Подъехала машина, погрузили сразу все вещи и – фи-й-ють! Только их и видели. Теперь все быстро делается.

– А куда? – допытывался Венька.

– Точно сказать не могу, но говорили – в микрорайон, – охотно рассказывала тетя Броня. – Здесь, за железной дорогой. Где-то недалеко от вашей школы. А ты навестить забежал? – вдруг насторожилась она.

– Ага, – поспешно кивнул головой Венька.

Он никак не мог понять, почему Казик не предупредил вчера ни его, ни Шурку о своем переезде. Счел за лишнее? Или, может, тому иная причина была?

Шурка издали следил за Венькой и мамой, украдкой высовывая голову из-за угла. Вытягивал шею, прислушивался к голосам у крыльца, но ничего не слышал. Не знал, какая неожиданность ждала их тут.

Глава пятая

СЕДЬМОЕ НЕБО

Стоит ли говорить, каким необычайно радостным показалось Казику это субботнее утро, когда они переезжали на новую квартиру.

Он сидел в кабине шофера, рядом с мамой, и с интересом смотрел вокруг, слово впервые оказался на этих улицах.

Мощно работал мотор грузовика. Тянуло бензином и теплом. Мягко и пружинисто покачивалось сиденье. Иногда из кузова через зарешеченное окошечко заглядывал в кабину папа, весело махал рукой, подмигивал. Казик понимал его настроение.

"Прощай, Северный! Прощай, колонка!" – прощался он с переулком.

И на новой квартире их не покидало это чувство взволнованности. Никогда раньше не видел Казик своих родителей такими счастливыми. Папа сразу же сбросил пиджак, рубашку, раскатисто смеялся, не находя, куда их повесить. Мама распахнула все окна, дверь на балкон. А Казик вертелся возле водопроводных кранов. Крутил их на кухне, в ванне и смотрел, как шипя вырываются из кранов упругие струи пока еще грязной и ржавой воды. Они на глазах светлели, становились все чище и чище.

– Осторожней, сынок, не сверни, – предупреждала его мама.

Она с умилением осматривала газовую плиту, оконные шпингалеты, электрические розетки, осторожно дотрагивалась до свежепокрашенных стен, заглядывала в кладовую, стенные шкафы. Не придиралась, не сердилась, если обнаруживала какую-нибудь щербинку в полу или выбоинку в стене. Только тихо говорила:

– Ничего, мелочь. Главное – переехали.

– Переехали! – с радостью подхватывал Казик и прислушивался к своему голосу. Ему казалось, что голос его звучит здесь как-то по особенному красиво и звонко.

Лицо Казика лучилось, озорно блестели глаза, капельки веснушек звездочками сияли на носу. Шустрый, подвижной, он был как заведенный: вертелся и носился по комнатам, подпрыгивал, пытаясь достать до потолка. В который раз выбегал на балкон, чтобы посмотреть, что происходит внизу, как выглядят люди, автомашины, улица с высоты их последнего, седьмого, этажа. Он считал, что им неслыханно повезло.

– Ух, как здорово! – восторгался Казик. – Высотища какая! Под самые облака! Как хорошо, что никто над нами не живет! Все небо – наше!

Мать радовалась не меньше сына. Присев на диван, она медленно осмотрела весь свой нехитрый скарб, от которого в прежней квартире, казалось, и повернуться негде было, и вздохнула:

– Что ни говори, а мебель придется менять. Так что, отец, готовь деньги.

И действительно, на фоне матово-сизых стен, ослепительно-белых оконных рам и подоконников, зеркального пола их старая мебель выглядела убогой и бедной. Даже купленный недавно сервант не смотрелся, выпирал и лез в глаза. А про обтрепанные стулья и тяжеленный дубовый стол овальной старомодной формы с витыми выгнутыми ногами и вообще говорить не приходилось. Мама была права: сюда так и просилось все новое – свежее и чистое, светлое и красивое, как и сама квартира.

– Конечно, – согласился папа. – Но не все сразу. Приобретем и гарнитур, и холодильник, и торшер купим. И к "Амбассадору" твоему разные причиндалы... Правильно я говорю, Казик?

Папа остановился посреди комнаты, коренастый, сильный, с такой же симпатичной ямочкой на подбородке, как и у сына, и хитровато поглядывал на маму. Та в ответ улыбнулась:

– С фотолабораторией подождете.

– Можно и подождать, – поддержал ее папа. – Казик парень уже взрослый, понимает, что и Москва не сразу строилась. – И пошутил: – Вот только с чубом никак не сладит: торчит, как у ежа! Ты мылом попробуй. А затем расческой пригладь.

Папа снова начал расхаживать по комнате, вымерять, где что разместить.

– Диван как раз станет напротив окна. Смотри, и проход в боковушку остается. Ну-ка, сынок, помоги!

Вдвоем они легко переставили диван, приставили вплотную к стене.

– Смотрите осторожней, – предупреждала их мама, – а то еще мне пол испортите.

Где-то в середине дня, когда, в основном, в квартире уже был наведен порядок и папа начал собираться на завод, Казик спохватился:

– А мне ведь в школу надо было!

Мама взглянула на пузатые часики, временно стоящие на сундучке, и покачала головой:

– Какая там уже школа, сынок. Половина второго...

– Ничего, Алису Николаевну еще успею застать, – настаивал Казик.

Как же иначе: назавтра у них намечена прогулка на Комсомольское озеро, а он за нее в отряде ответственный. Надо узнать у вожатой, не отменили ли по какой-либо причине это мероприятие. Да и вообще, если не в школу, то к Шурке надо забежать обязательно.

И только теперь Казик вспомнил об Агее Михайловиче. Он стал рассказывать отцу об уроке, на котором учитель пообещал показать им самую древнюю счетную машину. Это же как раз сегодня и должен был Агей Михайлович принести ее.

– А ты, папа, видел такую машину?

– Как тебе сказать, – загадочно улыбнулся отец, отрезая ножом толстую краюху хлеба и накладывая на нее кружочки колбасы. – Такая счетная машина и у тебя есть.

– Что? – подался вперед Казик. – И у меня-а? – Ему показалось, что отец пошутил. – Где же она у меня? Где?.. Покажи!..

Отец очень спешил, чтобы не опоздать на работу. Уже на ходу, заталкивая в карман пакет с едой, он вытянул перед собой свободную руку с растопыренными пальцами и сказал:

– Вот она, первая счетная машина человека. Самая древняя.

– Рука? – с удивлением переспросил Казик.

– Да, сынок! Обыкновенная рука с пятью пальцами. Мы с тобой еще поговорим об этом. – И он помахал на прощание Казику и маме. Уже открыв дверь, приостановился и, прежде чем выйти, сказал: – Вернусь как обычно, так что не ждите, ложитесь спать.

До Казика не дошел смысл последних слов отца. Он стоял у стены, взволнованный только что услышанным, и с удивлением разглядывал свои пальцы.

– Рука... Пальцы... Руки... – бормотал он. – И правда, не их ли имел в виду Агей Михайлович?

Вскоре, наспех пообедав, Казик выскользнул за двери.

– Смотри долго не задерживайся! – бросила вдогонку мама.

"И здесь дисциплина! – невольно отметил Казик. – Посмотрим... А сейчас – быстрее к Шурке! Он наверняка знает, и о чем говорил Агей Михайлович на уроке, и о завтрашней прогулке".

Да и про квартиру, про свое седьмое небо хотелось как можно скорей рассказать другу. Пусть знает, какой у него сегодня счастливый день!

Чем ниже спускался Казик со своего этажа, тем чаще ему приходилось замедлять шаги, приостанавливаться и даже по нескольку минут стоять на лестничных площадках, давая возможность пройти тем, кто с разными домашними вещами поднимался навстречу.

Новоселы, сгибаясь, несли на спинах матрасы, тащили узлы с бельем и одеждой, осторожно ступая, несли, держа перед собой, коробки с посудой. Люди не чувствовали усталости: только бы поскорее к дверям новой квартиры! Где воздух и свет, простор и уют... Лица их светились радостью, такой близкой и понятной Казику.

И только какой-то очень важный с виду толстяк сердито командовал носильщиками, которые тащили на плечах причудливый трехстворчатый шифоньер, и недовольно бурчал:

– А почему это лифт не работает? Что мы – лошади? Где начальство?

– Здравствуйте! – поздоровался Казик с сердитым новоселом, как и с каждым, кто шел ему навстречу или кого он обгонял. И объяснил: – Умышленно не включили, чтобы не перегружали, не сожгли ненароком мотор.

– Я не у вас спрашиваю, молодой человек!

– Салют! – взял под козырек Казик и ловко нырнул под шифоньер, протискиваясь вниз.

– Уши надрать надо! – понеслось ему вдогонку, и сразу же послышалось испуганное: – Осторожней, ребята! Гарнитур импортный! Полировку обдерете пиши пропало!.. Ни за какие деньги не реставрируешь.

– Здравствуйте!.. Здравствуйте!.. – здоровался Казик этажом ниже.

Он приветливо улыбался незнакомым мальчишкам, новым соседям, будущим друзьям. Он, как и отец, не любил ни с кем ссориться. Да и как можно ссориться, недовольно бурчать в такой день! Потому и не придал значения неуместному поведению того сердитого, важного с виду новосела, который так рьяно руководил подъемом своего импортного шифоньера.

Казик спускался все ниже и ниже...

"Гу-гу-у!.." – полнилась лестничная клетка над головой разными звуками.

Слышался топот ног, шарканье, звяканье банок, ведер...

Среди новоселов Казик замечал и таких, кто свою жизнь на новом месте начинал с просверливания в дверях отверстий для разных хитроумных замков.

Засучив рукава, они с усердием налегали грудью на стамески и буравчики, натужно сопели, лихорадочно лупили молотками и ни на кого не обращали внимания.

"И чего торопятся?" – не понимал Казик и почему-то старался не наступать на стружки и опилки, устилавшие площадки перед дверьми.

Он радовался, что для них внутренний замок, как сказала мама, дело десятое, успеется, и вообще, что весь этот кавардак переселения для него уже кончился.

Как хорошо, что они приехали рано утром!

Наконец последний, двенадцатый, пролет лестницы остался позади.

Оказавшись во дворе, Казик отбежал немного и оглянулся на свой дом. Задрал вверх голову: вон его седьмой этаж!.. Высоко! Выше всех остальных домов, построенных раньше.

"Какой здесь простор! Как красиво! – Казик гордился, что стал здешним жителем. Он шел к автобусной остановке, а сам все время озирался, придирчиво сравнивал другие дома со своим. – Такого тут пока еще нет! Разве что только вот этот будет вровень с нашим", – приглядывался он к фундаменту, мимо которого шел.

Будущие размеры новостройки он определил по высоченным башенным кранам, что передвигались по рельсам. Машины плавно поворачивали свои длиннющие стрелы, предупреждали сигналами строителей, подавая груз.

Казик сел в автобус и доехал до остановки "Северный", которая была как раз напротив Венькиного дома. Знакомые места тронули сердце тихой грустью. Оказывается, не так-то просто расставаться с родным уголком, он никогда не забудется, останется в памяти и сердце навсегда. Куда ни посмотри – везде напоминания: и эта обветшалая скамейка у глухой стены, где они всегда начинали свои игры в прятки или салки, и колонка, и сады с огородами, куда совершали налеты за яблоками и огурцами...

Казик вздохнул: теперь он здесь только гость. Но ничего. Дружить с Венькой и Шуркой он будет по-прежнему.

Решил сначала зайти к Веньке. Толкнул плечом тоскливо заскрипевшие на петлях воротца, стукнула за спиной калитка, звякнула пружина.

Пройдя несколько шагов, Казик остановился: двери Венькиной половины дома были на замке. Он потоптался немного во дворе и снова вышел на улицу. Перебежал ее, свернул в переулок и вскоре оказался перед домом Протасевича. Поднялся на знакомое крыльцо, постучался.

Долго никто не откликался. Казик застучал громче.

– Да будет тебе дурачиться! – послышался за дверью голос Шуркиной мамы.

Казик вошел. Поздоровался. После дневного света не сразу разглядел тетю Броню, которая сидела на кровати, опершись плечами на подушки, с грелкой в руках. Увидев, что Казик один, тетя Броня нахмурилась:

– Я думала, это мой... Когда возвращается – обязательно какую-нибудь штуку выкинет. Взял дурную моду...

– Что, Шуры еще нет?

– Нету обормота. Где-нибудь баклуши бьет! – гневалась тетя Броня. – Это ж подумать только: из школы сегодня удрал, учебники бросил! – показала она на полевую сумку, висевшую на стене. – Недавно принесли. Дожил, окаянный! И где его нечистая сила носит?

– А кто приходил? Венька?

– Какой там Венька!.. Вместе они удрали. Устроили в школе бедлам... Девочка приходила, беленькая такая, деликатная.

– Василькова! – догадался Казик.

– Может, и она. А ты проходи, пожалуйста, проходи, – пригласила его Шуркина мама. И пожаловалась: – Что-то я совсем расхворалась сегодня. С утра ничего было. А потом так взяло, так печет в боку, что хоть ложись и помирай.

Казик видел, как кривились от боли губы тети Брони, как она все сильней прижимала к животу обернутую платком грелку.

Потом закрыла глаза, утихла.

– Может, вам чем-нибудь помочь? За лекарством сбегать, – с беспокойством спросил Казик и подошел ближе к кровати.

– Нет, детка, ничего мне не надо... Видно, съела что-то несвежее... Пройдет... А ты посиди немного со мной... Расскажи, как там у вас... Хороша ли квартира?

Только теперь Казик разглядел, какое побледневшее лицо у тети Брони. Щеки запали, явственней проступили морщинки.

Тетя Броня прилегла, поджала под себя ноги. Слабым голосом попросила накрыть ее. Казик стащил с Шуркиной кровати одеяло, укутал им больную. Он понимал: надо что-то делать, потому что Шуркиной маме становилось все хуже и хуже...

"Воды подать?.. Еще чем укрыть?.. Позвать кого-нибудь из соседей?.. проносились тревожные мысли. И вдруг пришло решение: – Что же это я медлю? Нужно за доктором!.. Как можно скорей!"

Он заторопился, решительно сказал:

– Я в "Скорую помощь" позвоню.

– А где Шура? Пусть бы сбегал.

– Я сейчас! Тетя Броня, слышите, я сейчас вернусь... Потерпите немножко... – И Казик пулей выскочил из комнаты.

На улице порыв ветра распахнул полы куртки Казика, надул словно парус за спиной. Казик, не останавливаясь, на бегу застегнулся, глубже натянул на лоб кепку. На углу приостановился, прикидывая, в какую сторону ближе к телефону-автомату: направо, в конец улицы, или налево, к железнодорожному переезду, откуда тоже можно позвонить. "К переезду ближе!" – И Казик припустил со всех ног.

Прохожие уступали дорогу. Удивленно смотрели мальчишке вслед. Казик ни на кого не обращал внимания, ничего не видел. Перед его глазами стояло искривленное страдальческой гримасой лицо Шуркиной мамы с капельками пота на лбу, бледное, с запекшимися, прикушенными губами. Слышался ее слабый голос: "...детка, ничего мне не надо". Какая-то неукротимая злость на Шурку распирала грудь.

Он не понимал, как это Шурка может где-то шляться в такую минуту, не быть рядом с матерью? Ведь в доме беда!.. Неужели он нисколько не жалеет мать? И что он там натворил в школе? "Эх, Шурка, Шурка, – укорял в мыслях друга Казик, – что ты скажешь брату, когда тот вернется с целины? Забыл, о чем обещал Миколе перед отъездом? А нам что говорил в классе? Снова подвел..."

Резкий сигнал автоматического шлагбаума неожиданно оборвал мысли Казика.

"Ду-ду-у! Ду-ду-у!" – угрожающе загудело где-то совсем рядом. Под черными козырьками, которыми были прикрыты красные фонари шлагбаума, вспыхивали поочередно два багряно-красных глаза, также предупреждали: "Осторожно, опасность!"

Полосатая стрела шлагбаума качнулась, поползла вниз. Вот-вот опустится, перекроет улицу. К переезду стремительно приближался поезд. Гремели колеса, вздрагивала под ногами земля.

"Успею!" – не останавливаясь, подумал Казик. Нырнул под стрелу шлагбаума и бросился на ту сторону переезда, где была будка телефона-автомата.

Глава шестая

МАША БУДЕТ БАБУШКОЙ

Утром Веньку разбудило радио. Передавали музыку из кинофильма "Дети капитана Гранта". Но любимая мелодия утратила для Веньки всю свою прежнюю прелесть, как только он вспомнил вчерашние нелепые приключения. Дотемна болтались они с Шуркой по городу после злосчастной драки в школе. Веньку не радовало ни ясное утро, ни ласковое солнце, что так приветливо заглядывало в окна, обещая погожий день. Что из того, что сегодня их отряд отправляется на Комсомольское озеро?! Ведь все равно Венька никуда не пойдет...

"Пионерский фонарик", который вчера наведался и к нему, обо всем рассказал бабушке: и про воробья, и про драку, и про то, что он удрал из школы. И портфель с фуражкой принесли. Как на ладони показали его прилежание к учебе.

"А все из-за воробья, – горевал Венька. – И зачем он мне сдался, зачем я его ловил?!"

Венька лежал тихо с закрытыми глазами. Старался не шевелиться. Вспомнилось, как бабушка встретила его вчера, когда он вернулся домой. Строго так посмотрела и с укором сказала: "Ничего не скажешь – порадовал ты меня, внучек! Не ждала от тебя такого..."

Больше выговаривать не стала. Велела умыться и усадила ужинать. А сама молча села за письменный стол. Чуть склонившись над листом бумаги, о чем-то быстро писала. Потом долго шевелила губами, видно, перечитывала написанное. А Венька втихомолку поглядывал на ее седую голову и маялся: "Лучше бы сама выругала, чем жаловаться папе с мамой..."

И сейчас мысли об этом письме бередили Веньке душу. Письмо, наверное, сегодня же полетит на юг... А что он скажет родителям, когда вернутся из отпуска?.. Чем оправдается? Придется держать ответ...

"Попросить бабушку, чтобы не посылала? – рассуждал Венька. – Напрасные хлопоты. Да и стыдно. А что, если перехватить письмо?! Перехватить – и концы в воду", – неожиданно осенило его.

Венька аж заерзал в кровати. Под ним заскрипели пружины матраса, и в то же мгновение из другой комнаты послышался бабушкин голос:

– Пора вставать, соня, а то опоздаешь.

– Куда? – удивился Венька.

– Как куда? Разве ты не знаешь, что ваш отряд собирается на озеро.

– А-а! – протянул Венька. – Знаю...

Лицо его передернулось. Напоминание о предстоящей прогулке, к которой готовились все семиклассники, было для него теперь неприятным.

"Да черт с ним, с этим озером! Никуда я сегодня не пойду, дома буду сидеть. И вставать не к спеху", – решил он и хотел было снова накрыться одеялом с головой, но в спальню вошла бабушка и решительно приказала:

– Хватит из себя сибарита корчить... Поднимайся!

Пришлось расстаться с теплой постелью. Венька босиком соскочил на пол, присел, расправляя плечи, затем забегал по комнате, закружил вокруг письменного стола, высматривая, куда бабушка положила письмо. Конверта нигде не было видно.

"Неужели успела отнести? – думал он, приседая и подпрыгивая. И вдруг обрадовался: – Ага! Вот оно где!"

Голубой конверт с ярко-желтой маркой лежал на мамином туалетном столике. Венька, громко топая ногами, будто и на самом деле делает разминку, все ближе подбирался к столику. Оставалось только протянуть руку – и письмо у него! "Сейчас я его – раз – и под майку!"

Вместе с тем какая-то нерешительность не давала сделать последнее движение. Наконец Венька отважился. Он весь напрягся, кося глазом в сторону кухни, протянул руку.

– Что ты там возишься, Вениамин! – вдруг громко спросила бабушка. Завтракать пора!

Венька вздрогнул и отскочил от стола как ошпаренный, пробормотал себе что-то под нос и, торопливо глотая слова, ответил:

– Сейчас!.. Еще одно упражнение... Разминочка и – готов!

Он громко топал ногами, хлопал в ладоши, чтобы бабушка не сомневалась, что он занят зарядкой. А сам снова бочком, бочком стал приближаться к столику, не сводя глаз с кухни.

– Где же ты там, Веня! – настойчиво звала его бабушка.

– Слышу! Иду!

– Надо ж еще убрать, прихватить кое-что в дорогу...

Венька не ответил.

– Ну что мне с тобой делать? – заглянула в комнату бабушка.

Но Венька уже был начеку. Вместо конверта он схватил со столика расческу. Встретившись в зеркале глазами с бабушкой, сдержанно сказал:

– Надо же причесаться.

– Конечно, надо! Но ты, кажется, еще и не умывался?

– Сейчас.

Венька намеренно тянул время. Надеялся, что бабушка выйдет и тогда можно будет, наконец, сцапать конверт. Но бабушка только на минутку вышла на кухню и тут же вернулась обратно, подавая на стол завтрак.

– Что-то у тебя сегодня все шиворот-навыворот идет, – приговаривала она, суетясь у стола. На сковородке скворчало сало, желтели глазки яичницы. Приятный запах щекотнул Венькин нос.

– Майку надел не так? – спросил Венька, оглядывая себя.

– Да нет! – усмехнулась бабушка. – Вообще говорю. Хватит тебе уже прихорашиваться. Беги умываться.

"Не выгорело!" – Венька неохотно пошел на кухню к рукомойнику, злясь на себя за свою нерешительность... Давно мог стянуть этот злосчастный конверт с бабушкиным письмом. А теперь что? Завтракать и идти в школу! А как показаться на глаза друзьям, Маше? Как избежать всех этих неприятностей?

За столом Веньке не хотелось ни есть, ни пить. Не хотелось собираться в такой заманчивый, такой желанный еще совсем недавно поход. Ведь столько готовились, такой шум подняли! На всю дружину...

– Что-то ты сонный какой-то? – озабоченно спросила бабушка. – Может, у тебя голова болит?

Венька поднял глаза от тарелки и от изумления разинул рот: бабушка стояла перед ним в папиной спортивной куртке, затянутой замком-молнией до самого подбородка, с его рюкзаком и компасом на левой руке. Не обращая внимания на Веньку, она через плечо взглянула в зеркало и спросила:

– Ну как, подходит?

– Куда это ты, бабуля? – едва слышно прошептал Венька и почувствовал, как у него похолодело в груди.

– С тобой, на озеро.

– К-как?!

– А вот так, пешком.

Венька отодвинул тарелку. Медленно встал со стула, все еще не понимая, что происходит. "Неужели бабушка и вправду надумала идти с ним? С рюкзаком за плечами! Что он – ребенок, чтобы его за ручку водили! Хочет на посмешище выставить?.. Да что она, издевается над ним, в самом деле!.. А может, это только шутка?"

Нет, по всему было видно, что бабушка всерьез решила идти вместе с внуком.

– Послушай, бабуля, – бросился к ней Венька. – Не нужно на озеро! Давай лучше... в кино сходим.

– В другой раз, внучек.

– В клуб!..

– Рано!

– На стадион... – умолял Венька. – В цирк! Знаешь, кто приехал? Клоун из Москвы! Зачем нам озеро?

– Как зачем? – голос бабушки окреп. – Как ты можешь так рассуждать! Там весь твой отряд будет. Друзья твои! А ты кто же, принц-отшельник? Какой же ты после этого пионер?

Она начала стаскивать с плеч рюкзак, отстегнула компас.

– Если бы мы так рассуждали, разве смогли бы выкопать это озеро?

– Как выкопать?

– А вот так. Выезжали за город после работы. С песнями, с настроением!.. А чем копали? Лопатой-матушкой! Таких машин, как теперь, тогда и в помине не было. Ни бульдозеров, ни скреперов. На носилках землю таскали. Бывали, конечно, и недоразумения, и споры. Но мы все горой стояли друг за друга. А ты чего переполошился? Знаю: боишься с Машей встретиться. Так, что ли? Но ведь сам от себя никуда не убежишь. Ты обидел Машу. Да еще как обидел!.. Девочку! Так имей же мужество признать свою вину, попроси у нее прощения. Молчишь... Выходит, ты и меня, и маму мог бы ударить?.. Нет? Тогда пойми: Маша вырастет – тоже станет мамой, бабушкой, как я. А посмел руку на нее поднять... Позор!..

Такой неожиданный поворот очень взволновал Веньку. Он стоял и хлопал глазами, растерянно поглядывая то на бабушку, то на рюкзак и компас, которые она торжественно положила перед ним на стул.

А на столе остывал недоеденный завтрак.

Из всего услышанного Веньку особенно поразило то, что Маша тоже будет бабушкой. Это никак не укладывалось в голове. Она же такая маленькая, сидит на первой парте – только белый бантик торчит на макушке. И вдруг – мама, бабушка! Тут же подумалось, что, как ни крутись, ни изворачивайся, все равно придется увидеться с Машей и друзьями, смотреть им в глаза...

– Доедай яичницу и собирайся побыстрей.

Бабушка еще немного помедлила, глядя, как внук доедает завтрак. Потом, спохватившись, засеменила в другую комнату. Вернулась оттуда с конвертом в руках, подала его Веньке.

– Не забудь по дороге опустить.

– Ладно, – озадаченно ответил Венька. И вдруг от удивления округлил глаза: вовсе не родителям было адресовано письмо, за которым он так неудачно охотился! Бабушка посылала письмо на целину, в совхоз "Пионерский", Миколе Протасевичу – брату Шурки.

"Вот так чудо: откуда она знает Миколу? О чем ему пишет?"

Венька засуетился по комнате, приговаривая:

– Сейчас, бабуля, сейчас... Я быстренько – сию минуту! Вот увидишь!

Из недоеденной яичницы он сделал бутерброд, на ходу допил из чашки остывший кофе. Потом убрал со стола посуду. Взялся за укладку рюкзака. Налил во флягу воды, упаковал свое рыбацкое снаряжение. А сам в душе радовался: какая у него чудесная бабушка! Не забыл прихватить с пяток картофелин и на ее долю. Готовясь к походу, ребята договаривались разжечь где-нибудь на острове костер, напечь картошки...

"Может, и уху удастся приготовить! Где котелок? Пару луковиц в него, немного лаврового листа, перцу, щепотку соли. Кажется, все?" – Венька завязал рюкзак, приподнял его. Прилично набралось.

Он надел белую туристскую панамку, забросил рюкзак за плечи и, молодцевато стукнув каблуками, вытянулся перед бабушкой, как по команде смирно, шутливо отрапортовал:

– Товарищ генерал, разрешите доложить?

– Пожалуйста, – подтянулась и бабушка. – Слушаю вас.

– Пионер Старовойтенко готов к выполнению любого задания!

– Что ж, очень приятно. Слушай мою команду: равнение на рюкзак! На трудности не обращать внимания! Прямо на улицу, с песней ша-агом марш!

Венька прошел до дверей чеканным строевым шагом и во весь голос запел песню о юном барабанщике:

Мы шли под грохот канонады,

Мы смерти смотрели в лицо...

Бабушка тоже заспешила. Сунула под мышку зонтик и засеменила за внуком. Через руку у нее был перекинут клетчатый непромокаемый плащ. Седую голову прикрывала соломенная шляпка с заколкой сбоку. Добродушные темно-карие глаза молодо светились: многое из прошлого, такого близкого и дорогого сердцу, напомнила ей Венькина песня.

Глава седьмая

НЕВИДИМКА В ЛОДКЕ

Медленно тянулось для Казика время: никогда раньше не приходилось ему бывать в больнице!.. Он сидел на стуле у стены в приемном покое и внимательно следил за матово-стеклянными дверьми, за которыми исчез Шурка, напялив на себя белый не по росту большущий халат. Где-то там, за этими дверями, были палаты, лежали больные, среди них и Шуркина мама. Что с ней?