Текст книги "По кромке двух океанов"

Автор книги: Георгий Метельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Разговор постепенно становится все более дружеским, особенно после того как Юрий Сергеевич узнает, что я окончил тот самый железнодорожный институт, в котором он начинал учиться, но вскоре оставил и уехал на Диксон. С этого и началась его морская биография.

– Семь месяцев в году толкаться во льдах – норма это или нет? – капитан смотрит на меня в упор, будто я немедленно должен ответить на поставленный ребром вопрос. – Люди держатся на нервах, но держатся, черт побери, потому что так надо! Вот подготовят сменные экипажи, тогда будет порядок… У нас многие могли бы плавать за границу, а они плавают на ледоколе. Привычка? Нет! У людей сильно развито чувство долга!

Разговор затягивается, но не капитан, а я украдкой посматриваю на часы: мне неловко отнимать время у очень занятого человека. Юрий Сергеевич замечает это и нажимает на селекторе кнопку. В каюту заходит старший помощник капитана.

– Надо показать гостю пароход, – говорит ему Кучиев.

Чтобы как следует осмотреть такую махину, как «Арктика» (около тысячи трехсот разных помещений), нужен не один день, но таким временем ни я, ни мой гид не располагаем, и знакомство с атомоходом идет по весьма укороченной схеме. И все равно судно поражает своими размерами, отделкой, удобными каютами, салонами отдыха, обычной и финской банями, спортивным залом, бассейном с морской водой, амбулаторией и операционной и, конечно же, центральным пультом управления.

В этом большом, сверкающем приборами зале стоит благоговейная тишина. Все внешне обычно, как на любой электростанции, на «Северном сиянии», и в то же время все необычно, потому что сердце ледокола питается энергией расщепленного атома урана.

Старший помощник идет за ключом, отмыкает железную дверь, и мы входим в коридор, откуда через окно в стене открывается внизу вид на атомный реактор. Словно гигантский паук, оперся он своими могучими лапами о пол. Тускло блестит металл. Косы кабельных жил сначала идут вместе, а потом разбегаются в стороны. Сюда заходят редко и обязательно в белой одежде, которая хранится в специальном помещении. Множество точнейших приборов непрерывно фиксируют, нет ли опасности. Опасности нет. Уровень радиации на судне во много раз меньше, чем от солнца.

Через час, прощаясь с капитаном, я выслушиваю его дружеское напутствие.

– Когда будете писать о любви к Арктике, помните, что на первом месте стоит не любовь, а долг. Здесь трудно, очень трудно. Вот пишут: «Я люблю шторм». Это же чушь! Нормальный человек не может любить шторм, разве что глядя на него с набережной или рассматривая картины Айвазовского. И пожалуйста, поменьше обо мне. Последнее время в статьях о нашем пароходе слишком много внимания уделяется капитану. Пишут, в частности, что он «мал росточком». В свое время много писали об одном американском полярном летчике, делая упор на то, что он одноглаз. Вы думаете, ему приятно было читать, а?

Но пора в путь. Время идет, а впереди еще очень длинная дорога.

У меня в кармане лежат служебные авиационные билеты с красной полосой на весь мой путь – от Мурманска до Владивостока через многие арктические воздушные порты. Эти билеты по просьбе журнала «Октябрь» мне выдали в Министерстве гражданской авиации. Проще всего сесть на рейсовый самолет и через несколько часов оказаться ну хотя бы в Нарьян-Маре.

Но тут снова вступает в силу закон северного гостеприимства. В обкоме партии мне говорят, что есть возможность часть пути проделать на грузовом судне, отправляющемся послезавтра на Диксон.

– Теплоход «Приморск». Свяжитесь с капитаном Корешковым или с первым помощником Богдановым. Мы с ними договорились, и вас впишут в судовую роль.

В Мурманске пока нет приморских бульваров, набережных и все берега залива отданы портам.

Торговый порт Мурманска. Это о нем говорят: «Ворота в Арктику». Впрочем, в Антарктику тоже. Знаменитый дизель-электроход «Обь» отсюда направляется к пятому континенту.

К Мурманскому порту был приписан «дедушка русского ледокольного флота» – легендарный «Ермак». Торцовая стена краеведческого музея превращена в памятник кораблю. На фоне мозаичного панно – забитого льдом океана – подлинный якорь с «Ермака». А в самом музее – бронзовые, надраенные до блеска буквы: «ЕРМАК», – снятые с борта ледокола, рулевое колесо, колокол с надписью: «Ермак. 1899».

Последние четырнадцать лет своей долгой жизни ледокол базировался в Мурманске. Здесь была и его последняя стоянка, в январе 1965 года. Потом старый ледокол разрезали.

«Литке», «Георгий Седов», «Красин», «Сибиряков» – кому не знакомы имена наших прославленных арктических судов, швартовавшихся у мурманских причалов!

Трижды посещал Мурманск крейсер «Аврора», всякий раз встречаемый восторженной толпой жителей. «Сегодня военморы «Авроры»… среди нас, а мы – с ними, Да здравствует авангард морского отряда Мировой Революции!» – так приветствовала команду крейсера газета «Полярная правда» в июне 1924 года.

Отсюда уходил в последнее плавание «Челюскин». Начальник полярной экспедиции на корабле Отто Юльевич Шмидт сказал перед отходом: «Северный морской путь мы окончательно закрепим, и Мурманск будет его началом».

Городок не велик и не мал

«Приморск» – одно из тех судов, которые работают на запад» ном отрезке Северного морского пути. Не без труда я нахожу теплоход среди множества других, заполнивших причалы, – советских, шведских, финских, английских, итальянских.

Вахтенный матрос, стоящий у трапа, вверху, уже знает о новом пассажире и провожает меня к капитану.

– Каюта врача свободна. Можете устраиваться, – говорит Виктор Платонович Корешков.

Внешностью он походил бы на помора, если бы не был таким живым и подвижным; поморы, по-моему, отличались степенностью и спокойствием. Корешкову же не сидится на месте, он все время ходит деловым шагом то по своей каюте, то по палубе, смотрит в бинокль, на ходу отдает распоряжения, интересуется, все ли готово к отплытию.

Отплываем рано утром. Я просыпаюсь от громкого начальственного голоса, доносящегося из репродуктора в моей докторской каюте:

– Палубной команде стоять по местам швартовки!

Наскоро одеваюсь и иду на капитанский мостик; вчера Виктор Платонович разрешил мне заходить сюда.

За ночь на залив наполз туман, но сейчас он, к счастью, рассеивается, и сквозь него проглядывает большое безостановочное солнце. Погрузку закончили еще в полночь: наполнили трюмы продовольствием для Диксона и какими-то станками в ящиках для Нарьян-Мара. Неподалеку на огромный теплоход с грохотом и скрежетом всю ночь грузили уголь для полярных зимовок.

– Прямо руль… Руль прямо! – слышу я негромкий голос капитана. – Отдать шпринг!

Сверху, с высоты мостика, хорошо видно, как матросы выполняют команды. «Приморск» медленно, словно ему жаль расставаться с Мурманском, отходит от причала и выходит на свободную воду.

«Сохранно плавать вам по студеному морю!» – напутствовали бы нас в старину поморы, но я слышу лишь короткое:

– Так держать!

– Так держать! – повторяет старпом команду.

И вот мы уже идем полным ходом. Крутые скалистые берега залива поражают своим первозданным, диким величием. Серые, наваленные друг на друга камни кое-где подернуты скудной зеленью и пестрыми пятнами лишайников. На южных, открытых солнцу склонах растет березовый стланик. С нависших над водой камней спускаются зеленоватые водоросли, похожие на бороду лешего.

Вспоминается рассказ одного мурманского краеведа. Этим заливом, только в обратном, чем мы, направлении осенней ночью 1922 года плыла рыбацкая лодка, на которой, поеживаясь от холода, всматривался в темноту – не покажутся ли спасительные огоньки Мурманска? – великий датский писатель Мартин-Андерсен Нексе. Этим трудным путем он пробирался в нашу страну, чтобы принять участие в работе четвертого конгресса Коминтерна.

Минуем гавань слева. Впереди море. Я вспоминаю, что в соседней Кислой губе находится единственная в стране приливная электростанция. Но «Приморск» идет мимо, и мне остается лишь мысленно побывать там, где с 1968 года работает опытная ПЭС.

…Кислая губа соединяется с морем узкой щелью, пропиленной за миллионы лет в скале волнами моря. Точно в назначенный срок начинается одно из чудес природы – прилив. Воды Баренцева моря неудержимо устремляются в губу. Это особенно красиво ночью, когда они фосфоресцируют, искрятся, играют холодным светом. Поток бурлит, ему тесно. Узкое горло Кислой не в состоянии пропустить всю напирающую с моря воду, и в самом узком месте губы образуется перепад. Но вот напор стихает, вода успокаивается – прилив достигает своего максимума, – а через несколько минут просыпается снова, разбуженная начавшимся отливом: через узкую щель вода опять устремляется в море. И так было века! Даровая, не зависящая от погоды и времени года огромная энергия пропадала зря. Теперь ее обуздали. Правда, всего лишь какую-то ничтожную долю ее, но все же…

Из рассказов мурманчан, из книг и газет я зримо представляю ее, нашу единственную пока, первую ПЭС, – приливную электрическую станцию, построенную по проекту энтузиаста Льва Борисовича Бернштейна. Серое аккуратное здание, возвышающееся посреди ослепительно синей, прозрачной воды, на дне которой в отлив хорошо видны камни, устилающие русло. Два бетонных крыла соединяют станцию с отвесными берегами, облизанными морем. Дом для обслуживающего персонала. Ни кустика, ни деревца вокруг, лишь мхи да лишайники, лишайники да мхи…

До Кислогубской была построена только одна ПЭС – во Франции. Скептики назвали эту затею «экономическим безумием», «дорогостоящим капризом». Президент де Голль назвал станцию «выдающимся сооружением века».

Наша ПЭС по своей мощности не идет в сравнение с французской, и тем не менее она стала объектом внимательнейшего изучения как советских, так и зарубежных специалистов. Здание станции вместе со всей «начинкой» сооружали не в необитаемой Кислой губе, а рядом с индустриальным Мурманском и в готовом, смонтированном виде отбуксировали за сто километров, к месту постоянной прописки. Это было удивительное зрелище. Словно под руки, вели два буксира изящную громаду из бетона и стали, похожую на мощный океанский корабль. На здании станции была устроена временная штурманская рубка, капитанский мостик, а на высокой мачте развевался красный флаг.

Пока я предаюсь этим размышлениям, наш «Приморск» покидает Кольский залив и выходит в открытое море. Я все еще стою на капитанском мостике и любуюсь безбрежной морской равниной. Сейчас она спокойная, темно-синяя и лишь слегка распахана волнами, которых, к счастью, почти не замечает наше судно.

А ведь по сути дела это уже самый настоящий океан – Северный и Ледовитый. Появляются и медленно плывут льдины причудливых очертаний. Одна из них, огромная, так сверкает на солнце свежим изломом, что на нее больно смотреть. Постепенно льдин становится все больше. Кромка льда отчетливо просматривается на экране локатора. Виктор Платонович, оборотясь лицом к востоку, долго рассматривает ее в бинокль. Следует короткая команда, и мы, свернув с рекомендованного курса, идем прямо на север: там виднеется чистая вода.

Погода благоприятствует нам. Ни шторма, ни зыби, какое-то особое великое однообразие. Все время одно и то же: ровный шум двигателя, мерное подрагивание корпуса судна, спокойные волны за бортом. Корабль отбрасывает от себя в стороны белую пену. Клубясь, она разбивается в брызги и тогда кажется зеленоватой.

«По дороге» у нас будет прибрежное поселение Индига. Мы его не увидим, потому что пройдем далеко от берега.

Я ровным счетом ничего не знал об этом населенном пункте на Тиманском берегу Баренцева моря, до тех пор пока в прошлом году судьба не свела меня с одним очень интересным человеком – Эдгаром Артуровичем Норманом. Случилось это в моем родном городке Стародубе Брянской области, где я провел лето, немного отдыхая и немного работая. Работал я в районной библиотеке; очень милые и предупредительные сотрудницы отвели мне отдельную комнату, в которой я мог стучать на машинке, и по первой моей просьбе приносили нужные книги из тех, что имелись в библиотеке.

В тот день в читальном зале работала Галина Алексеевна Курбатова, она и сообщила новость:

– К нам сейчас записался один приезжий, инженер Норман. Между прочим, швед по национальности. Это я из его паспорта узнала. Попросил что-нибудь о Брянском крае. Так я ему ваши «Листья дуба» дала.

На почве этой книги и состоялось вскоре мое знакомство с Эдгаром Артуровичем, как и я, приехавшим на лето в Стародуб. У нас нашлось несколько точек соприкосновения. Оказалось, что он тоже «болеет Севером»; тоже, как и я, инженер-железнодорожник. Много лет работал по проектированию Байкало-Амурской магистрали. Его цепкая память держит уйму интереснейших историй, касающихся транспорта.

Последнее время его внимание приковано к Индиге, где предлагает он построить морской порт, круглый год доступный для океанских судов. Об этом инженер Норман опубликовал интересную статью в «Известиях Сибирского отделения Академии наук СССР» – «Порт Индига – морские ворота Сибири и Урала».

О том, что такой порт нужен стране, писали и раньше. Нужда в нем особенно усилилась после открытия на Севере месторождении нефти, газа, полиметаллических руд, которые пока вывозятся главным образом по Енисею и Карскому морю – путем, доступным для судов лишь несколько месяцев в году.

Сооружение порта в Индиге сразу бы решило эту транспортную проблему, облегчило бы экспорт лесоматериалов, газа, нефти и других материалов, пользующихся устойчивым спросом на международном рынке.

– Морские суда, идущие зимой в Индигу из портов Атлантического океана, – рассказывал мне Норман, – будут сначала проходить по чистой воде или по разреженным льдам. Сплошной лед покажется только в пределах берегового припая.

Естественно, что порт оправдает себя лишь в том случае, если к нему будут подведены удобные транспортные пути. Для этого Норман предлагает построить в Индиге железную дорогу и трубопроводы. Железная дорога прежде всего должна соединить новый порт с Соликамском. Но с действующей железнодорожной сетью она встретится гораздо раньше, где-то посредине пути, на линии Котлас – Воркута. В дальнейшем можно было бы продолжить дорогу до Сургута и далее через Нижневартовск до Маклакова на Енисее, уже связанного железной дорогой с Ачинском.

Я слушал рассказ Эдуарда Артуровича и зримо представлял себе эти далекие места, в которых не раз довелось побывать с геологами еще в то время, когда кругом была пустота и зверь встречался чаще человека. Сейчас Надым, Нижневартовск, Сургут – большие современные города с многотысячным населением.

Да, удивительно смелый, интересный, сулящий немалые выгоды проект! Вот и ожил в моем воображении крошечный кружочек на карте – Индига, мимо которой, как утверждает наш штурман Алексей Анатольевич Королев, мы как раз и проходим в эти минуты. Я смотрю на юг, но, кроме воды и льдин, не вижу ничего.

Уже поздний вечер. Вода в океане кажется маслянистой и почему-то двухцветной – где синей, где желтой, вперемежку. Над горизонтом висит огромный, хорошо надраенный солнечный пятак, и его отражение в воде напоминает лужицу расплавленного металла. Небо высоко, чисто, прозрачно, и краски ого меняются от багровой у горизонта и до голубовато-зеленоватой в зените.

– Идите спать. Утром будем в Нарьян-Маре, – говорит первый помощник капитана Игорь Алексеевич Богданов. – А ведь хорошо, правда? – он показывает взглядом на закатное небо. – Только в Арктике такое и увидишь.

Спать что-то не хочется. В каюте слегка попахивает лекарствами. Отдергиваю занавесочку на иллюминаторе. Пароход немного покачивает, и в такт с ним движется вверх-вниз четкая линия, отделяющая воду от неба. Тихонько мурлычет радио, оно не выключается: вдруг что-нибудь случится и потребуется объявить аврал или тревогу…

Я так и не заметил, когда мы повернули к югу – в Печорскую губу, когда вошли в Печору. Пейзаж резко изменился: по обеим сторонам тянутся низкие берега – на востоке Большеземельской, на западе Малоземельской тундры. Между ними несет свои воды к океану могучая Печора. Мелкие кустики ерника да ивняка среди мохнатого болота…

Ледоход закончился, наверное, не так давно, на берегах еще громоздятся льдины, выброшенные паводком бревна от разбитых плотов. Навстречу плывут островки битого льда. Их еще немало.

Мы осторожно идем по одному из двадцати протоков Печоры, той самой Печоры, которую собираются повернуть вспять, чтобы она напоила мелеющий Каспий.

Долог путь судна по дельте в эту раннюю паводковую пору. Наконец впереди показываются контуры города, вытянутого вдоль реки. Это и есть центр Ненецкого национального округа Нарьян-Мар, «городок не велик и не мал», как поется в популярной песенке.

Мы долго и трудно швартуемся, теплоход как бы умащивается у стенки, принимая наиболее удобное положение. Нашим соседом оказывается «турист», привезший любителей северной экзотики. Они пойдут сперва к Диксону, а затем по Енисею до Игарки.

Построить где-либо в дельте Печоры порт пытались еще в середине прошлого века. Архангелогородец А. Деньгин, человек, по всей видимости, предприимчивый, долго обивал пороги губернских учреждений, носясь со своим проектом. Затея, однако, показалась властям абсурдной. «Печора двести семьдесят дней в году скована льдом, а вы хотите там сооружать порт!»

Величественно и широко разлилась Печора. Залита водой дорога, связывающая аэропорт с городом. Вовсю работают лодочные переправы. Вода подошла к лесной бирже, многие дома тоже стоят как бы на островах. Видны верхушки затопленных заборов.

По тундре гуляет пронзительный ветер, поднимается метель, и мокрый снег слепит глаза… Конец июня. Ветры здесь вообще с норовом: дуют с той стороны, где холоднее: зимой с суши, летом – с моря.

…Наш теплоход простоит здесь день-другой, и, пока есть время, я отправляюсь в город.

С давних пор это место прозвали Белощельем, должно быть, за обильные россыпи светлого песка. Никто тут не жил оседло, лишь в путину ставили свои чумы ненцы, чтобы половить семгу. Первое «деревянное стойбище» здесь поставили в 1929 году, а через шесть лет заметно подросший поселок преобразовали в город Нарьян-Мар, что в переводе означает «красный город». «…В сравнительно короткий промежуток времени, – писала об этих днях окружная газета «Нарьяна Вындер», – выросли десятки домов, и наметился контур большого заполярного города».

С причала я схожу на деревянные мостки, зигзагами уходящие вдаль. При каждом шаге из щелей между досками предательски бьют вверх фонтанчики ледяной ржавой воды. Стоят деревянные домики, очевидно доживающие свой век. С лесозавода доносится запах свежих стружек, опилок. Пахнет дымом: в домах топят печи.

Это окраина Нарьян-Мара. Вскоре начинается его центральная часть – широкая и красивая улица, мощенная бетонными плитами. Неправдоподобно зеленая травка обрамляет деревянные тротуары. Очень интересны некоторые дома – с балконами, мансардами, башенками наподобие ненецкого чума. Все это любовно выпилено, вырублено, выстругано из дерева, а потом раскрашено в яркие цвета. Не слишком много прохожих, не слишком много машин, и во всем облике Нарьян-Мара чувствуется домашний уют, обжитая неторопливость.

Все в мире относительно. Для Большеземельской тундры, для того места, где еще не так давно кочевали пастухи со стадами оленей, где плюсовая температура держится всего девяносто два дня в году, это действительно большой город.

За неимением в продаже путеводителя по Нарьян-Мару я листаю городской телефонный справочник. Опытная сельскохозяйственная станция. Краеведческий музей. Дом народного творчества. Кинотеатры. Зооветеринарный техникум. Педагогическое училище. Три порта – морской, речной и воздушный. Мясокомбинат. Тепличное хозяйство. Рыбообрабатывающий, молочный и лесопильный заводы. Что ж, не так и мало для города, вблизи которого пока не вскрыты полезные ископаемые, позволившие за считанные годы подняться Норильску, Заполярному, Сургуту, Нефтеюганску.

Хотя…

Секретарь Ненецкого окружкома партии Анатолий Дмитриевич Артеев не спеша подходит к полке и достает оттуда бутылку, наполненную черной маслянистой жидкостью. На бутылке – наклейка с надписью: «Скважина № 1. Проба нефти, полученной из отложений среднего девона. Дебит… Удельный вес… Вязкость… Температура застывания…» И внизу, уже совсем по-домашнему: «Придет время – дадим столько, сколько потребуется. 26 марта 1971 года».

– Да, это наша самая первая нефть, – мечтательно говорит секретарь. – Вы понимаете, какое это может иметь значение! Будет промышленная нефть – да она есть уже! – и край и город наш изменятся до неузнаваемости…

Дата на бутылке – 26 марта 1971 года – перекосит нас в дни, предшествовавшие XXIV съезду партии, когда НРЭ-5, Пятая нефтеразведочная экспедиция глубокого бурения, несла трудовую вахту. Делегат съезда, начальник Ухтинского территориального геологического управления Николай Титович Забродоцкий улетел в Москву с рапортом о первом успехе экспедиции.

– Четыре года с тех пор прошло, – говорит секретарь. – За это время развернулись геологи и буровики. Скоро начнем добычу.

Экспедиция организовалась в апреле 1968-го. Постепенно она крепла, расширялась, а на окраине Нарьян-Мара вырос большой поселок геологов.

С трудом я добираюсь до него на окружкомовской машине, штурмующей первозданную, проложенную по тундре дорогу.

…Начальник экспедиции Юрий Николаевич Веретенников сидит за столом.

В кабинете в шкафу стоят колбы с нефтью, на полу – бутылки с «газировкой» – минеральной водой, полученной из разных буровых. Тут же валяются серые, твердые цилиндры кернов. Стены увешаны структурными картами и схемами, глядя на которые можно узнать, чего добились геологи.

О том, что на Архангельском Севере есть нефть, знали еще три четверти века назад. Просматривая журнал «Живописная Россия» за 1901 год, я наткнулся на заметку: «В западной части реки Ижмы (приток Печоры), в Архангельской губернии, геологической партией министерства земледелия и государственных имуществ открыты площади нефтеносных земель». Но освоить, поднять нефтяную целину тогда не смогли…

Самый первый в Союзе газовый промысел был организован неподалеку отсюда, близ Ухты, в разгар Великой Отечественной войны. Таймырский Север, Якутский, Чукотский… Белое до Октябьской революции пятно Русского Севера ныне во многих местах изучено с тщательностью, которой могут позавидовать многие центральные, испокон обжитые места нашей страны. И повсюду открытия…

Девять десятых общесоюзных запасов топлива расположено в районах Севера и Востока. На огромных просторах от Кольского полуострова до Берингова пролива разбросаны месторождения таких металлов, как вольфрам, молибден, никель, титан, – металлов, без которых нельзя достичь ни высоких скоростей, ни высоких энергий. Две трети общесоюзного гидроэнергетического потенциала тоже приходится на Север. Недра Севера хранят алмазы и золото.

Ненецкий округ тоже не обижен природой. В Канино-Тимакском районе – молибден, железо, горючие сланцы, красочные глины. «Красочные» – это не просто эпитет, а характеристика этого сырья для выработки красок. Есть уголь, торф, агаты…

В свете этих фактов становится особенно ясной политика нашего государства, наших научных и технических центров – приковать внимание к Крайнему Северу, освоить эту самую суровую, самую недоступную, самую редкую по населенности часть Союза, фасад пашей страны, как назвал Русский Север адмирал С. О. Макаров.

У каждого города, сколь бы маленьким он ни был, всегда найдутся сбои достопримечательности, вехи, определяющие его становление и развитие. Так и в Нарьян-Маре. Разве можно забыть о том, что в мае 1936 года здесь приземлялся самолет Героя Советского Союза М. В. Водопьянова, совершавшего перелет Москва – Земля Франца-Иосифа? В этот арктический архипелаг самолет прилетел впервые в истории авиации. Что весной 1937 года в Нарьян-Маре базировалась следовавшая на Северный полюс экспедиция Отто Юльевича Шмидта? Тяжелые четырехмоторные самолеты сели на лед Печоры. Участников экспедиции встречало чуть ли не все население города. Для каждого самолета приготовили стоянку, а концы веревок для крепления намертво вморозили в лед реки. Город украсили флагами.

Следующие несколько дней погода была нелетная, и, чтобы скоротать время, математик и астроном академик О. Ю. Шмидт читал экипажам лекции по истории искусства и западной литературе, а ненцы устраивали для них вечера художественной самодеятельности…

(Из глубины памяти, выплывают те апрельские дни, газетные известия, сперва скупые, осторожные, потом, после высадки на льдину, пространные и восторженные. Юность смотрит на меня с состарившейся страницы журнала «Вокруг света» тех времен. Записки штурмана И. Т. Спирина. «25 марта 1937 года краснокрылый четырехмоторный советский гигант нес меня на север… Быстро промелькнули Архангельск, Нарьян-Мар…»)

В истории этого города записаны и другие памятные даты.

1938 год: «Первая ненка – Евдокия Герасимовна Вылко стала врачом». 1941 год: «В составе экипажа капитана Гастелло находился наш земляк Алексей Калинин». 1955 год: «По улицам города пошел первый автобус». 1958 год: «Над копром первой буровой вышки взвился красный вымпел. Положено начало планомерным поискам нефти и газа». 1969 год: «М. Я. Бармич, преподаватель ненецкого языка Ленинградского педагогического института имени Герцена, первый из ненцев получил ученую степень кандидата филологических наук».

…«Домой» на теплоход я возвращаюсь улицей Смидовича.

Ненецкий округ, как и другие национальные округа, как весь наш Крайний Север, очень многим обязан человеку, чье имя носит главная улица Нарьян-Мара, – председателю Комитета содействия народностям северных окраин при ЦИК СССР Петру Гермогеновичу Смидовичу. Соратник Ленина, старый большевик, профессиональный революционер, немало лет проведший в царских тюрьмах и ссылках, инженер и ботаник, влюбленный в природу, мечтавший о том, чтобы всем на земле были доступны хлеб и розы, председатель Центрального бюро краеведения, он был тем первым «советским миссионером», который десять лет из своей не очень долгой жизни посвятил малым северным народностям, Северу, его пробуждению, развитию и расцвету. Рядом со Смидовичем (именно рядом, ибо он никогда не ставил своих товарищей по работе ниже себя), рядом с ним работали в Комитете такие замечательные люди, как Луначарский, Красин, Семашко, Житков, Кон, Ярославский, Тан-Богораз… Это было время, когда на Севере создавались фактории и культбазы, становились на ноги кочевые Советы, организовывались национальные округа. «Не только для народов Севера, но и руками самих народов Севера строили мы нашу работу». В этом весь Смидович. «Жалко ложиться и оставлять без переживаний эти прекрасные белые ночи, эти неподвижные зори, эти таинственные полутени». Не здесь ли, на Ненецком Севере были записаны в дневник эти слова? «…Такой человек, как яркое пламя в темной ночи, притягивает и заставляет биться сердца людей, отвечающих ему такой же любовью и уважением», – сказал о нем М. И. Калинин.

И еще из письма Смидовича: «Последние несколько дней у меня страда: ежегодный пленум Комитета Севера. Из самых дальних мест люди, люди, которые ехали много времени… многие… из своей тайги или тундры ни разу не выходили. Люди, приехавшие со своими трудностями и недоумениями за ясными ответами. Ведь со времени VIII пленума прошло полтора года, и много, даже в этой замороженной дали, накипело. Создались новые округа и районы, в новые рамки въехала жизнь. И наполняет желание понять все и помочь на деле, помочь немедленно и по-настоящему».

О нем говорили в тундре: «Это большой наш человек! Это тот товарищ Калинин, который нас защищает! И никому не даст нас обидеть!»

В краеведческом музее висит его портрет: седой как лунь человек с голубыми, очень добрыми, юношескими глазами, наивно и восторженно («До чего ж хорошо жить на земле!») глядит на мир через очки в простенькой дуговой оправе. Греющая добрая улыбка освещает его лицо. Занимая высокие посты – председателя Моссовета, члена ЦКК. члена Президиума ВЦИК и другие, – он всегда оставался очень простым, душевным и человечным.

Из Нарьян-Мара мы отходим светлой солнечной ночью. Словно по заказу, утих ветер, разъяснилось. За какие-то считанные минуты нахлынуло тепло, и все преобразилось вокруг: берег, небо, городок «у Печоры, у реки».

Раздаются уже знакомые слова команды, три раза долго и прощально гудит «Приморск», снова ходит по мостику капитан, меряет шагами свою сияющую приборами рубку с полукружием огромного окна.

Вблизи Нарьян-Мара проходит «граница распространения древесной растительности», как пишут в учебниках. Это означает, что севернее деревья уже не растут. Так оно и есть. Только карликовые березки, ивы, ольхи жмутся к земле, прячутся за кочки. Кричат нахальные чайки, стонет гагара. В музее мне сказали, что на одном из протоков Печоры весной скопляется множество лебедей: «Бело, будто молочная пена». Но это, конечно, не на судоходной дороге Городецкого Шара, по которой мы плывем, а где-то далеко отсюда, в спокойной тишине тундры…

– Спичек не найдется? – ко мне подходит молодой чубатый моряк, должно быть, из тех, кто впервые попал на Север.

Спичек у меня нет, но есть лупа, на всякий случай приобретенная в Мурманске. Я беру сигарету и навожу на ее конец солнечный зайчик, пока он не превращается в точку. И тут же начинает виться легкий пахучий дымок.

– Вот это да! – восторженно говорит моряк и машинально смотрит на часы. – Половина второго ночи!

…Чем ближе мы подходим к Новой Земле, тем больше встречается дрейфующих льдов – «ходячих по морю льдов», как назвал их Ломоносов.

В каждой льдине при известной доле воображения можно увидеть что угодно. Вот проплывает одна, совсем близко, очень похожая контуром на белую медведицу. От крутой волны, поднятой теплоходом, «медведица» с шумом переворачивается, и я вижу ее нижнюю ноздреватую поверхность. И что удивительно: только что тусклая льдина, вынырнув, изменила сбой цвет, словно окрасилась в воде лазурью. Большой знаток арктических льдов Владимир Юльевич Визе говорил, что по цвету льда можно узнать его происхождение: если синий, – значит, из Атлантики, если зеленоватый – из Ледовитого океана.

Из– за льдов «Приморск» идет не прямо, а бесконечными зигзагами, удлиняя свой и без того немалый путь. Путь этот так замысловат, что на штурманской карте напоминает картину «броуновского движения».

Сменяются рулевые.

– Триста три сдал.

– Триста три принял.