Текст книги "По кромке двух океанов"

Автор книги: Георгий Метельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

На самых дальних островах

«Камчатский Ермак», как Пушкин назвал Атласова, сделал в 1697 году еще одно открытие. С камчатского мыса, получившего затем несколько странное название Лопатка, он увидел на юге землю. Это был вулкан Алаид, самый северный на Курильской гряде.

Я тоже вижу этот вулкан из кабины аэроплана, совершающего облет Курильских островов. Под нами Парамушир. Вулкан Алаид, извергавшийся в июле 1972 года, увеличил площадь острова на один квадратный километр, и на карте появились новый мыс – Пограничный и новый залив – Зевс. Внизу видны ровные квадраты Северо-Курильска. Город отстроен после того, как его смыло цунами. В то недоброе, страшное утро 5 ноября 1952 года вот так же, как мы сейчас, вот в этом же клочке неба летел над островом самолет, когда чудовищной силы волна накатилась на город, стоящий на берегу. Перепуганный пилот передал по рации только одну фразу: «Северо-Курильск погружается в океан».

Все началось с землетрясения: разваливались печные трубы, выплескивалась из ведер вода. Океан оставался спокоен, но все, кто был знаком с цунами, бросились в горы. Через сорок пять минут послышался страшный гул: это с океана шла на берег десятиметровой высоты стена воды. В несколько минут она смыла многие постройки и, отступив, на несколько сот метров обнажила дно пролива. За первой волной пришла вторая, еще более ужасная. Она выворотила из земли даже булыжник мостовой. Сорванные с фундаментов дома оказались за сотни метров от того места, где они стояли. Большую самоходную баржу бросило за два километра.

Поселок Васильеве, возле которого мы делаем первую посадку, пострадал меньше; высота волны здесь достигала семи метров, но ее силу ослабили многочисленные рифы и отмели у берега. Сейчас они все в серой пене, то обнажаются, то снова скрываются под водой. Грозно рычит океан, грохочет перекатываемая волнами галька. Пусто, холодно и голо вокруг, ни кустика, ни деревца, ни цветочка не пробивается сквозь эти камни. Вдалеке стоят полуразрушенные японские ангары, и в их ржавых металлических скелетах свистит ветер.

В августе 1945 года здесь шли жестокие бои. На Парамушире японских солдат было куда больше, чем наших десантников. Остров ощетинился многочисленными дотами, дзотами, артиллерийскими капонирами. И все же лишь двенадцать дней понадобилось советским войскам, чтобы освободить все тридцать шесть Курильских островов. Десантная операция, начавшаяся в ночь на 18 августа, была успешно закончена 30-го.

На карте Курильская гряда напоминает нитку бус, одним концом привязанную к Камчатке, а другим к японскому острову Хоккайдо. Эта нитка слегка провисает под тяжестью бус – островов и мелких бусинок – рифов, скал, утесов. Каменистые, неуютные, темные, они время от времени появляются в поле зрения и плавно уходят назад.

Летим низко над океаном. День сегодня хотя и ясный, но очень ветреный, холодный, и океан сердит. Длинные, пологие волны ходят по его зеленоватой поверхности всюду, до горизонта. Белеет пена, похожая на кусочки ваты. Пустынно: суда не любят приближаться к опасной гряде с бесчисленным множеством подводных и надводных рифов.

Небо под нами чистое, и все, что делается внизу, видно довольно хорошо. Остался позади Онекотан с действующим вулканом Немо. Пилот набирает высоту, чтобы показать кольцеобразное синее озеро в его кратере… Несколько скал среди океана кажутся безобидными, но именно здесь в 1805 году чуть было не потерпел крушение корабль Крузенштерна «Надежда», и мореплаватель назвал их Каменными ловушками. Прошли остров Райкоке, тоже, как полагается на Курилах, с вулканом, и тоже с действующим. Скоро должен показаться Матуа, где нам предстоит сделать очередную посадку. А вот и сам остров с вулканом посередине, который, впрочем, называется не вулканом, а пиком и носит имя русского гидрографа адмирала Г. А. Сарычева. Это, конечно, не Ключевская Сопка, «всего» полторы тысячи метров, но оттого что вулкан занимает почти весь остров, выглядит он величественно и грозно. Двугорбая вершина густо дымится, склоны черны, угрюмы, голы, если не считать редких пятен лишайников. Ни ручейка, ни деревца, ни водопада – одни угрюмые дикие скалы, через которые прорублены узенькие тропки. Их проложили пленные китайцы, которых по завершении работ самураи расстреляли, всех до единого. Пленные построили здесь артиллерийские капониры, аэродром, подземные склады, доты, ходы сообщения. В капонирах стояли крепостные русские орудия, вывезенные из Порт-Артура. На острове было триста шестьдесят дотов, пять тысяч японских солдат обороняли его. Не помогло… Островок крохотный, пятьдесят два квадратных километра, скалистый, обрывистый с трех сторон и лишь с одной, юго-восточной, более пологий. Пилот у нас опытный, но и он приземляется лишь со второй попытки: мешает страшный ветер. Он воет, задыхается, прижимает траву к черной земле, швыряет в лицо мелкие камешки, песок, не дает возможности двигаться против себя, хоть ложись на землю и ползи.

– Тайфунчик! – коротко бросает пилот.

Нас, однако, встречают. Несколько человек бегут, подгоняемые этим самым тайфунчиком.

– Здравствуйте, товарищи! Почту привезли?

Оказии здесь случаются редко, невзначай. Подойдет осенью корабль, привезет продукты на целый год, запросит: «Женщины, которым зимой рожать, есть?» – заберет их, если есть, и до свидания!..

Метеостанция, сейсмостанция, маячок. Далекий, маленький, угрюмый островок, но он наш! Японцы еще ничего не знали о его существовании, когда сюда пришли первые русские люди. Было это в петровские времена. Позднее всю Большую Курильскую гряду снял на карту отряд Мартына Шпанберга, входивший в состав Второй Камчатской экспедиции Беринга. Северные и Средние Курилы исследовал Крузенштерн, Южные – Головнин, которого японцы вероломно захватили в плен на острове Кунашир. Именно Головнин закрепил на карте названия, которые дали островам населявшие их айны: Парамушир, что означает «большой», Уруп («лосось»), Кунашир («черный остров»), Шикотан («лучшее место»)… Головнин мог бы оставить старые русские названия, нанесенные еще на карту 1745 года, – Столбовой, Ольховый, Зеленый, Козел, Брат, Сестра, – но так не поступил, а восстановил имена, которые дали островам их коренные жители. В этом проявилось то уважение к аборигенам, которое неизменно отличало передовых русских исследователей.

Посетивший Матуа в середине XVIII века сотник Черный писал об этом острове: «На нем сопка, коя, по объявлению курильцев, в недавних годах преужасно горела, причем по всему острову разметало каменья так, что и летающих птиц во многом числе оными убивало».

С тех пор вулкан свирепствовал семь раз. Последнее извержение, в ноябре 1946 года, было особенно сильным. Поток лавы достиг океана. Вся вершина вулкана на полкилометра вниз казалась раскаленной, светилась от обилия падающих вулканических бомб. Подземные толчки сотрясали остров. В ужасе метались крысы, завезенные сюда еще японцами, чтобы кормить черно-бурых лисиц. На помощь островитянам пришли корабли, они стояли на рейде, а когда на поселок стали падать раскаленные камни, эвакуировали жителей. Немногочисленное население с тех пор не раз сменилось, но рассказы об извержении вулкана сменщики, как эстафету, передают друг другу.

Сурова природа острова. Даже солнце не может придать теплоту пейзажу. Одна ольха растет тут, да и то лишь по пояс человеку. Все, что поднимается выше, ссекает поднятый ураганом песок. Так и стоят заросли ольхи, будто нарочно подрезанные садовником.

Иду к океану. Самое время отлива, и на берегу валяются разные ракушки, зеленые, ощетинившиеся иголками морские ежи, пятиконечные морские звезды, скользкие, ярко-фиолетовые сверху и желтые снизу. И конечно же, разные бутылки, буи, доски, сети… А повыше, в траве, в брусничнике, красном от ягод, видимо-невидимо куликов. То и дело раздаются выстрелы. Это не теряет времени бортмеханик.

– Лосося тут, наверно, много? – спрашиваю наблюдателя с метеостанции.

– И не видим. Речки нет, вот и не заходит лосось.

– И воды пресной нет, – добавляет его товарищ. – В бочках возим. Пробовали рыть колодец, двадцать метров прорыли, а воды нет. Все один вулканический пепел, а разве он удержит воду!

– Землетрясением интересуетесь? – мой собеседник улыбается. – Раз в месяц регулярно, от трех до шести баллов. Ну а мелких – не в счет.

Да, нелегко жить на острове Матуа.

А люди все равно живут, работают, читают, слушают радио, стараются сделать жизнь интересной, содержательной.

Заходим в одну из квартир, пьем чай. Что ж, квартира как квартира. Очень чисто. Хорошая мебель. Картины на стенах. Полка с книгами. Транзистор. Весело потрескивает в печке сухой плавник: дрова здесь доставляет океан. Позвякивает посуда в буфете от легоньких толчков земли. Шалит мальчик лет четырех.

– Вы знаете, на материке все время болел, а здесь вот уже год живем – и ни разу! – хозяин озорно улыбается. – Чтоб не сглазить…

Когда мы выходим из дому, холодный тайфун бушует по-прежнему. Но в лицо вдруг ударяет какая-то теплая, «чужая» струя, Это с нами прощается вулкан: с его парящей горячей вершины ветер швыряет нам немного тепла.

И снова океан. Снова внизу острова и островки, на этот раз прикрытые шапками кучевых облаков. Шапки надвинуты глубоко, по самые глаза, и видны лишь скалистые основания с обструганными краями. Теперь до самого Южно-Курильска не будет посадки, но самолет все равно летит строго над островами: на некоторые из них надо сбросить мешки с почтой. Вспоминается море Лаптевых, самолет ледовой разведки, морковного цвета вымпел, который зацепился за антенну ледокола. Месяца два прошло с того дня, а кажется, что миновала вечность, – столько новых, все время сменяющихся впечатлений…

Над островом Кетой летим очень низко, угрожающе быстро надвигаются отвесные скалы, глыбы огромных камней на берегу и кажущийся игрушечным белый домик. Возле него стоят три человека и, задрав кверху головы, машут руками. Через дверь, которую открыл штурман, врывается струя ледяного воздуха, и мешок с почтой летит вниз.

На Кунашире я прощаюсь с пилотами и записываю их адреса.

Темнеет по-южному быстро: как-никак, а широта Сочи. Сумерки уже бродят по летному полю, по маленькому одноэтажному поселку, но солнце еще бросает свои прощальные лучи на кривоплечий вулкан Менделеева. Пятна снега посреди его темно-зеленой шубы выделяются особенно рельефно.

До Южно– Курильска меня подвозят местные авиаторы: идет грузовая машина со скамейками по бортам и фанерным козырьком по эту сторону кабины. Дорога сначала петляет лесом, корни деревьев прошили ее насквозь, и машину нещадно подбрасывает. Но вот водитель сворачивает к океану и выезжает на берег. Сейчас время отлива, и обнажившееся дно настолько твердо, что тяжелый грузовик почти не оставляет на нем следов.

– Курильский асфальт, – усмехается сидящий рядом диспетчер.

Скоро становится совсем темно, и водитель включает фары. Океан кажется пустынным и необитаемым. И вдруг, словно кто-то повернул выключатель, водная гладь озаряется огнями. С каждой минутой их становится все больше. На фоне черного неба и черного океана одно за другим как бы возникают из небытия суда – первое, второе, десятое, может быть, сотое… С их бортов гроздьями свешиваются горящие электрические люстры. Картина выглядит сказочной, неправдоподобной… Идет лов рыбы.

Грузовик довозит меня до небольшого деревянного домика гостиницы с домашними ставнями на окнах и крылечком, защищенным от дождя навесом. В коридоре за видавшим виды письменным столом сидит худая пожилая женщина в косынке, с быстрыми глазами на загорелом до черноты лице, которое при моем появлении становится озабоченным.

– С приездом!.. Только где же мне вас поместить? – сходу произносит она, хотя я еще не сказал ни слова.

В коридоре вдоль стены стоят заправленные раскладушки, красноречиво свидетельствующие о том, что мест нет и, наверное, не будет.

– Да уж где-нибудь поместите, – запоздало отвечаю я,

– Разве что на моем диване, больше негде, – говорит женщина, показывая рукой на старомодной диван с высокой спинкой и валиками.

Так я знакомлюсь с «хозяйкой острова», как ее здесь называют, а по должности – дежурной гостиницы Тамарой Константиновной Шалайкиной. Гостиница переполнена. Я заглядываю в книгу, куда записывают паспортные данные жильцов, и на одной неполной странице насчитываю представителей девяти ближних и дальних городов.

Ночью сплю плохо. Коридор, где стоит диван, наполнен дыханием утомившихся за день людей. На улице хлещет дождь, под ветром мотается туда-сюда и скрипит калитка в заборе напротив. С рассвета к этим звукам прибавляется карканье воронов. В окно видно, как они сидят на верхушке голого тополя, чистят перья и переговариваются противными гортанными голосами.

– Что, не спится с непривычки? – спрашивает Тамара Константиновна, должно быть заметив, что я без конца ворочаюсь. – Ничего, поживете с недельку, привыкнете.

– Я на три дня приехал.

– Самолета, однако, не будет. Через неделю первый самолет полетит… Тайфунчик начался.

Дует действительно изрядно. Холодный дождь с тяжелыми, крупными каплями слепит глаза, когда я иду по длинной улице Третьего сентября, очевидно главной в Южно-Курильске. Она застроена одноэтажными деревянными домами и прижата к океану. С заборов, сделанных из рыболовных сетей, медленно стекают крупные капли. Залиты водой борозды между грядками на огородах.

На главной улице нет новых домов, а крыши старых обвязаны тросами, чтоб не снес ветер. Поселок строится в цунами безопасной зоне, высоко наверху. Крутые деревянные лестницы ведут на голую сопку; оттуда, не сходя с места, можно увидеть и Тихий океан, и Охотское море.

Сворачиваю в первый попавшийся переулок и выхожу на берег. В разгаре прилив, и «курильский асфальт», по которому мы вчера мчались на машине, залит водой. На берегу стоят в воде старые, ржавые шхуны, лодки. Мимо проходит суденышко с черными, сплющенными колоколами кальмаров, устилающих палубу. Трактор, натужно ревя, тащит по песку в море плашкоут…

В гостинице, куда я возвращаюсь, хорошенько продрогнув, тепло, топится плита на кухне и пахнет жареными грибами.

– Да не грибами, кальмаром, – улыбается Тамара Константиновна. – Это я вам приготовила.

На сковороде лежит нечто цветом и формой похожее на лапшу; рядом тряпками валяются черные пучеглазые кальмары – их еще не успели очистить.

– Ешьте, вкусно ведь, – уговаривает Тамара Константиновна.

…Дождь льет три дня и три ночи подряд, а на четвертый день стихает. Ветер дует с прежней силой, все так же вздрагивает под его ударами здание гостиницы, скрипит калитка напротив, но в разрывах туч все чаще проглядывает солнце, и я решаюсь добраться до знаменитого на Кунашире места, которое называется Горячий пляж.

– Провожатого с собой возьмите, а то заблудитесь, – заботится Тамара Константиновна и тут же, выглянув в окошко, кричит кому-то на улице: – Петя! Сходишь с товарищем на Горячий пляж!

Пете лет тринадцать на вид, он веснушчат, вихраст, худ и, как вскоре выясняется, сам собирался туда же, намереваясь сварить в кипящем источнике краба, конечно, если удастся его поймать.

Тропка идет вдоль бледно-зеленых зарослей молодого бамбука. Его тонкие узловатые прутья сплелись между собой так густо, что стали непреодолимым препятствием даже для медведей. Двести растений на квадратном метре! Плотная, упругая стена так высока, что я не могу дотянуться рукой до ее верхнего края. Затем начинается царство гигантских лопухов, тоже выше человеческого роста, с метровой ширины листьями, красиво просвечивающими на солнце.

Но вот дорожка уходит вверх, на сопку, заросли бамбука и лопухи остаются внизу, и мы попадаем под власть кунаширского леса. Издали он кажется черным, но стоит чуть углубиться в него, как поражаешься огромному разнообразию красок.

Вот стоит, широко раскинув ветви, великолепный куст шиповника с очень крупными оранжевыми ягодами. Жительницу Крайнего Севера, лиственницу, обвивает фиолетовая толстая лиана. Дно ручья устлано ярко-красной крупной галькой. Тут же пятном на обнаженном клочке скалы распластался натек серы чистейшего бледно-лимонного цвета.

– Магнолия, – объясняет мой юный спутник, останавливаясь возле высокого дерева с мясистыми глянцевыми листьями.

Да, южная, вечнозеленая магнолия рядом с елью, лиственницей, пихтой. Где еще увидишь такое странное, противоестественное соседство!

На Кунашире вообще многое необыкновенно, непривычно. Черные бабочки махаоны величиной с летучую мышь. Кошки без хвоста, более похожие на рысь, чем на своих сестер с материка. Гортензия, которая у нас растет в цветочных горшочках, а здесь обвивает деревья от корня и до вершины. Грибы со шляпками диаметром в двадцать сантиметров.

– Осторожно! – прерывает мои размышления Петя. – Ипритка, смотрите не дотроньтесь… – он показывает на опаленный осенью стелющийся кустарник.

Это – сумах, метко прозванный на Курилах иприткой. Я привык его встречать на Кавказе, в Крыму, там он в большинстве безвреден, а здесь ядовит. Стоит прикоснуться к нему, как через сутки-двое начнется сильный зуд и на коже вскочат болезненные красные пузыри.

Подъем в некоторых местах крут, я сажусь на ствол поваленного дерева перевести дух и прислушиваюсь. К шуму леса присоединяется какой-то посторонний шум, он то затихает, то усиливается. Наверное, это шумит океан.

Так оно и есть. Редеет лес, с горушки открывается величественный вид на безграничный водный простор и широкий песчаный берег.

Я, конечно, предупрежден, знаю, что увижу здесь, и все равно открывшаяся панорама поражает своей нереальностью. Весь огромный пляж дышит, словно живой. Какая-то таинственная сила то тут, то там вздымает песок, он лениво шевелится, образуя круглую воронку, и из этой воронки начинает бить струя воды. Через некоторое время она уходит в свое раскаленное вулканом подземелье, чтобы спустя минуту-другую снова вырваться наружу. И так все время. Трогаю песок, он, понятно, тоже теплый, даже горячий, если копнуть глубже.

Между фонтанами воды на этом живом, шевелящемся берегу торчат обрубки стальных труб – буровых скважин. К одной из них подходит молодая женщина с блокнотом в руке, поворачивает вентиль, и в тот же миг воздух вокруг буровой становится белесым от облака пара, который с гулом вырывается из трубы. Через несколько минут мы знакомимся, и техник-гидролог Наталья Поселенова рассказывает о своей гидрологической партии, которая пробурила на Горячем пляже тридцать шесть скважин и теперь следит за их режимом. Решается вопрос о строительстве второй в стране геотермальной электростанции. Первая построена на юге Камчатки. Кунашир – еще одно место, где люди хотят заставить работать даровое тепло земли.

Поздним вечером природа удостаивает меня удивительным и редким зрелищем, которое можно увидеть только вблизи Курильских островов. На фоне черного неба, над океаном вдруг возникает светящийся столб. Становится отчетливо видно облако, будто его подсветили прожекторным лучом. Это так называемый курильский свет, который, как выяснили ученые, возникает в результате взаимодействия вулканического тепла с частицами водяного пара. Вскоре свет гаснет, и в разрывах облаков опять показываются крупные, обмытые дождями звезды.

…Тамара Константиновна оказалась права: самолеты не летают всю неделю. За это время она сжилась с постояльцами, успела у каждого расспросить, откуда он родом, чем занимается, по какому делу приехал в Южно-Курильск, и в меру сил старается помочь им. Старенький телефонный аппарат работает с полной нагрузкой.

– Директора мне… Василий Иванович? Здравствуй, дорогой. Это Тамара Константиновна. Тут у меня живет один мальчик, жалуется на тебя. Ну отпусти ты ему, пожалуйста, что он просит. Нет наряда, говоришь? Будет наряд, как только самолеты пойдут…

Через минуту она звонит в райком комсомола.

– Валерий, это ты? Тамара Константиновна. Послушай, голубчик, помоги ты этой девахе перевестись на другую работу. Ты знаешь, о ком я прошу.

Кому– то она пытается достать икры («Хоть три баночки»), кому-то билет на ближайший пароход («Две недели сидит человек, сколько ж можно!»).

Через день доходит очередь и до меня.

– Аэропорт? – кричит в трубку Тамара Константиновна. – Девочки, когда вы летать начнете? Ну не вы, самолеты когда летать начнут? Завтра, говоришь? Так вот, имей в виду, тут надо одного хорошего товарища на Сахалин отправить. – Она еще что-то устраивает, за кого-то хлопочет и, закончив разговор, победоносно смотрит на меня: – Завтра обещают один борт до Александровска. Полетите?

Разным исследователям Сахалин своей формой что-нибудь напоминал. Например, Чехов сравнивал его со стерлядью. Зоологу А. М. Никольскому почудилось, что остров имеет вид суковатой дубинки, положенной прямо на меридиан. Эту дубинку во всю ее длину природа расщепила на две половины, различные по своему виду: одна как бы выстрогана из тундры, голая и безлесная, другая – из таежной области Сибири.

Мы подлетаем к той половине, которая «выстрогана» из леса. Ветка теплого течения Куросио обогревает эту западную часть Сахалина, оттого она и покрыта лесом.

У входа в Александровскую гавань стоят, насупившись, Три Брата, похожие на Трех Братьев, стерегущих вход в Авачинскую бухту. Так же сердятся возле них буруны, так же угрюмы эти три черные скалы. На них 10 июля 1890 года смотрел с палубы парохода «Байкал» Антон Павлович Чехов, и они напоминали ему знакомых по Крыму Трех Монахов.

В Александровске я первым делом ищу музей Чехова. Он на тихой улице его имени – небольшой одноэтажный дом на четыре окна, с дверью под козырьком. Здесь останавливался Чехов. В музее – прижизненное издание книги «Остров Сахалин», несколько личных вещей писателя, серия линогравюр его племянника С. М. Чехова. Тишина…

О Сахалине в России в ту пору знали мало, разве что по невеселой песне «Бежал бродяга с Сахалина». С ней перекликались выстраданные, как и эта песня, слова Чехова: «…кажется, что будь я каторжником, то бежал бы отсюда непременно, несмотря ни на что…»

Много воды утекло с тех пор. На месте печально знаменитой александровской каторжной тюрьмы построен стадион, и сейчас на нем тренируются бегуны и волейболисты. В Александровске – бывшем Александровском посту, где находился центр царской сахалинской каторги, – живет сто тысяч человек. Это хорошо спланированный город с большой квадратной площадью в центре, березами и тополями, так украшающими его широкие улицы, и базаром, на котором в дополнение к рыбным деликатесам продают липкие от смолы кедровые шишки.

До 1947 года Александровск был центром Сахалинской области, а до этого Сахалинского округа, и я разыскиваю здание, где помещался окружном партии. Тут у меня свои «личные» интересы. Секретарем окружкома здесь работал человек, который навсегда связал для меня Сахалин с моим родным брянским краем. Речь идет о Николае Ивановиче Иванове, в 1918 году руководителе Унечской организации РКП(б). Это он вместе с комдивом Николаем Щорсом подписал и послал из Унечи приветственную телеграмму Ленину и получил на свое имя ответ от Владимира Ильича.

История заселения русскими Сахалина началась в 1805 году, когда экспедиция под начальством И. Ф. Крузенштерна водрузила на берегу залива Анива русский флаг в знак присоединения острова к России. Через полвека Геннадий Иванович Невельской исправил географическую ошибку, доказав, что Сахалин не полуостров, как думали Лаперуз и Крузенштерн, а остров, и поднял на Сахалине русский флаг. Свое открытие он сделал на собственный страх и риск, нарушив инструкцию не заходить в Амурский лиман. За это министерство внутренних дел и Главный штаб потребовали разжаловать Невельского, но Николай I решил иначе – назвал его поступок молодецким, добавив при этом: «Где раз поднят русский флаг, он уже опускаться не должен».

Открытие Невельского долго оставалось неизвестным иностранцам. Ни «просвещенная Европа», ни соседняя Япония не подозревали о существовании пролива между Сахалином и материком. Это сослужило хорошую службу русскому флоту.

Под конец Крымской войны соединенная англо-французская эскадра, оскандалившаяся у Петропавловска, решила взять реванш. Она вошла с юга в Татарский пролив, рассчитывая, что найдет там наши военные суда и, пользуясь численным преимуществом, потопит их. Каково же было удивление французских и английских адмиралов, когда никаких русских судов в проливе не оказалось! Воспользовавшись открытием Невельского, они благополучно прошли к устью Амура.

…Из Александровска я уезжаю ранним утром. Ночью выпал снежок, припорошил дорогу, крыши и последние листья на деревьях. Не очень вместительный, переполненный автобус везет меня в Тымовское, где находится ближайшая железнодорожная станция. Дорога узкая, трудная, и автобус прижимается к обочине на разминовках, чтобы пропустить встречные машины с углем. Из окна видны копры шахт, они возвышаются над тростниковыми – камышовыми по-местному – зарослями, такими же густыми и непролазными, как и на Кунашире. Дорога становится все круче, и в глаза бросается грозный, предупреждающий об опасности плакат: «Водитель! Впереди Камышевский перевал». Автобус, ревя всем своим металлическим нутром, медленно ползет вверх, крутыми петлями.

Станция Тымовское еще недавно была конечной. Затем дорогу продлили к северу до Альбы и дальше к Ногликам. Этот районный центр уже давно был связан с нефтяной Охой узкоколейкой; теперь через весь остров проходит почти тысячекилометровая Транссахалинская магистраль Оха – Корсаков.

Железные дороги на Южном Сахалине строили японцы, и их колея не совпадает с нашей, она почти на полметра уже. Уже, понятно, и вагон, в который я сажусь на станции Тымовское, он весь какой-то миниатюрный и, прямо скажем, не очень удобный.

Я стою у окна в узеньком – трудно разминуться двоим – коридоре купированного вагона и смотрю, как бегут мимо голые деревья и проплывают покрытые хвойным лесом горы, зубчатые гребни Западного хребта, быстрые речки с гулкими мостами, совхозные, уже убранные, пустые поля. Здесь в долине реки Тыми, защищенной высокими горами от северных ветров, лежат самые плодородные земли Сахалина.

Иногда попадаются поникшие дремучие заросли медвежьей дудки с тряпками вялых листьев. В детстве у себя на родине я делал из этого растения «водомет» или «духовое ружье», чтобы невзначай облить товарища водой или выстрелить горошиной. Здешняя медвежья дудка похожа скорее на дерево, чем на траву, в ней может скрыться всадник на лошади. Такой она вырастает всего за две недели июня. Здесь вообще все растения большие. Горох, взбираясь по палке, поднимается до высоты человека. В два человеческих роста вымахивает сахалинская гречиха. Ягоды поленики – «северного ананаса» – достигают размера малины…

Поезд приближается к пятидесятой параллели, в течение сорока лет делившей Сахалин на две части – нашу и оккупированную Японией. Еще остались следы широкой просеки в лесу, перерезавшей остров, за ней снова начинается лес, где сорок лет не ступала нога русского человека. Охрану границы несла здесь 79-я стрелковая дивизия генерала Батурова. 11 августа 1945 года наши войска перешли в наступление. По пояс в болотной воде, продираясь через лесные чащобы, с боями продвигались они вперед. Шли по азимуту. Одной из первых была взята станция Котон, впоследствии переименованная в Победино.

Поезд стоит на ней с минуту, и я успеваю рассмотреть лишь чистенькое здание вокзала, деревянные домики поселка вдали, железнодорожный состав с лесом. Встречные составы стоят на каждой станции – с тем же лесом – кругляком или пиловочником, с нефтью, с углем, с огромными рулонами бумаги, с рыбой в изотермических вагонах.

О каменном угле узнал еще сподвижник Невельского Орлов, увидев на одежде знакомого нивха пуговицы, сделанные из этого «черного камня». Два месяца спустя участник той же экспедиции Невельского лейтенант Бошняк обследовал на мысе Дуэ обнаженные пласты каменного угля. Местные жители кроме пуговиц вытачивали из него своих божков. В 1853 году здесь была заложена первая угольная шахта.

За открытием угля последовало открытие нефти. В 1879 году в пост Николаевский-на-Амуре якут Павлов привез с Сахалина бутылку «керосин-воды», которая в районе Охи текла поверх обычной, речной. Сахалинская нефть сыграла большую роль в годы Великой Отечественной войны, когда был проложен через Татарский пролив нефтепровод Оха – Комсомольск-на-Амуре. Его строительство описано в романе В. Ажаева «Далеко от Москвы». К нефти добавился природный газ, поисками которого успешно занимаются работники ВНИГРИ. Были разведаны руды редких и цветных металлов, минеральные источники, целебные грязи…

У Поронайска железная дорога наконец подходит к морю, точнее к заливу Терпения, название которому в 1643 году дал голландский мореплаватель Фриз; из-за непогоды ему пришлось, набравшись терпения, долго стоять в этих местах.

Город Поронайск вырос из маленького Тихменевского поста, где до революции трижды в году устраивались большие ярмарки, на которые съезжались жители – с севера эвены и нивхи, с юга – айны. Теперь город известен не ярмаркой, а рыбокомбинатом, бумагой, которая поступает не только в наши города, но и идет за рубеж – в Индию, Кубу, ГДР; лесной гаванью, куда сплавщики приводят плоты по реке Поронай («большой реке» в переводе с языка айнов); шкурками цветных норок и морским портом, в котором сейчас стоят и наши и иностранные суда; они видны из окна вагона.

Теперь чуть ли не до самого Южно-Сахалинска можно будет любоваться морем. Освещенное нежданно выглянувшим солнцем, оно кажется очень синим. Ленивые волны, набегая на отлогий песчаный берег, шевелят длинные темно-бурые плети морской капусты. Последние годы эта водоросль усиленно пропагандируется как весьма полезный продукт, содержащий чуть ли не все элементы таблицы Менделеева и разные нужные минеральные вещества, однако продвигается к потребителю довольно слабо. В Александровске я был свидетелем, как некий приезжий попросил в ресторане на закуску салат «сахалинский», как известно, приготовленный именно из этого «продукта моря». «Я заказывал салат, а не эту траву!» – послышался вскоре его возмущенный возглас. Но польза от морской капусты, конечно, большая, и сейчас ее не только собирают в море, но и специально выращивают на берегу Анивского залива в городе Корсакове: берут обычные веревки и на несколько часов укладывают их в лодки вместе с только что выловленной морской капустой со зрелыми спорами. Потом эти веревки развешивают в море между натянутыми тросами. Огород посажен.