355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Георгий Андреевский » Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху, 1920-1930 годы » Текст книги (страница 8)
Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху, 1920-1930 годы
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 16:19

Текст книги "Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху, 1920-1930 годы"


Автор книги: Георгий Андреевский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Несмотря на отдельные, внушающие оптимизм, сдвиги, положение в милиции продолжало оставаться тяжелым. В конце февраля 1922 года началась чистка с целью удаления из органов «негодного, примазавшегося элемента». Вычищались не только «темные личности», но и классово чуждые элементы, – милиция должна была стать рабоче-крестьянской и соответствовать своему названию. На руководящие должности выдвигались коммунисты.

В отчете мосгубпрокурора за первое полугодие 1923 года о качественном составе работников московской милиции было сказано следующее: «За немногими исключениями агенты МУРа являются подготовленными к исполнению возложенных на них заданий. Состав же и работа оперативной группы МУРа могут быть названы хорошими. Менее подготовленными к своей работе являются работники московской милиции. Многие не обладают достаточным для ведения дознания опытом, плохо знакомы с УПК (уголовно-процессуальным кодексом) и инструкцией по организации дознания, а кроме того, иногда не обладают самой простой грамотностью. Обычным явлением является неполнота дознания и неумело составленные протоколы, при которых бывает трудно составить правильное представление о деле. Один из крупных недостатков в работе органов милиции выражается в том, что в большинстве случаев при сознании обвиняемого лица проводящие дознание ограничиваются этим сознанием и не собирают других улик. Недостаток этот наблюдается даже в работе МУРа». Автор этих строк, наверное, и не предполагал, сколь живуч этот недостаток.

В 1924–1925 годах, после проведенной чистки, из московской милиции было уволено около пятисот человек В штате ее насчитывалось тогда свыше семи тысяч сотрудников, что составляло лишь половину довоенного уровня. После чистки кадры милиции значительно обновились, но текучесть их не прекратилась. Например, в 1925 году в 10-м отделении милиции в Хамовническом районе из шестидесяти работников уволилось сорок семь и столько же было принято новых. Тяжелый труд и низкая оплата его заставляли людей искать более выгодную работу. «Голодный милиционер – плохой сторож государственного достояния и порядка. Милиционер должен быть материально обеспечен» – эти слова, напечатанные жирным шрифтом в журналах и газетах, воспринимались как лозунг дня. В первые послереволюционные годы милиционеры донашивали военное обмундирование. И если штанов и гимнастерок еще хватало, то с обувью было совсем плохо. Как и армию, милицию обували даже в лапти. Существовала специальная Чрезвычайная комиссия по заготовке и распределению валенок и лаптей – «Чеквалап». Большой радостью для милиционера были обыкновенные галоши. В архиве сохранилось письмо комиссара по хозяйственной части Совета Московской народной милиции на имя комиссара Первого Серпуховского комиссариата следующего содержания: «Сообщаю для сведения, что командный состав и служащие комиссариатов могут получить галоши из хозяйственной части МНМ лишь при представлении своих паспортов по ходатайству участкового комиссара, причем необходимо представлять именные списки всех нуждающихся в галошах служащих». Галоши на заре советской власти были действительно большой ценностью. И хотя предприятия «Резинотреста» уже в 1925 году выпускали их до девяносто двух тысяч пар в год, галош все равно не хватало. Много пар уходило за границу, прежде всего в восточные страны, а также в Румынию, Латвию, Эстонию. Существовало отделение нашей фирмы по продаже галош даже в Вене. Одно время галоши отпускали только членам профсоюза, но когда члены стали давать свои книжки напрокат за умеренную плату нечленам, этот порядок отменили. А вот инвалиды Давыдов и Вознесенский благодаря галошам вошли в историю (о них писали в газете). Пользуясь льготами, они вставали в очередь в магазин «Резинотреста» и покупали галоши, а потом продавали их на базаре, естественно, дороже. Что поделаешь, с одеждой было трудно. Полицейская форма была запрещена, а новая, советская, еще только зарождалась. Милиционеры в начале двадцатых годов нередко вообще ходили в гражданской одежде.

Руководители органов милиции пытались заставить подчиненных следить за своим внешним видом. Начальник милиции одного из районных управлений милиции Москвы в 1922 году издал по этому поводу такой приказ: «При объездах отделений милиции и района мною замечено как в резервной, так и в постовой службе, что т.т. (товарищи) милиционеры, нередко и комсостав, встречаются в домашних пиджаках и разноцветных рубашках, что при исполнении служебных обязанностей буквально недопустимо. Одетые же по форме, в шинелях и гимнастерках, находятся в большинстве настолько в неряшливом виде, что перед тобой, думаешь, находится не представитель РКМ, а какой-нибудь сторож от нэпмановских магазинов… Необходимо требовать от каждого солдатской выправки… Неряшливый вид подрывает доверие граждан. Необходимо напрячь все усилия, все наше внимание и всю нашу сознательность и достичь того, чтобы граждане смотрели на РКМ не как на разгильдяев, а как на образцовую и дисциплинированную часть. Приказание это считаю боевым, на замеченных в неисполнении его буду налагать самые строгие взыскания. Приказание вывесить на видных местах». Читаешь такой приказ и видишь этого усталого, но волевого начальника, болеющего за дело, страдающего от невозможности изменить существующее положение без каких-либо крайних мер.

В январе 1923 года вышел приказ о новой форме одежды. Зимой 1924 года на милиционерах появились черные шинели с красным воротником.

Сложное, а то и безвыходное положение в вопросах снабжения порой разрешалось довольно просто: путем реквизиций, а вернее, конфискаций, поскольку компенсировать изъятое имущество, как это должно быть при реквизиции, никто не собирался. Когда, например, милиции понадобились шкафы с ящичками для картотеки, начальник административного отдела Москвы предложил руководителям комиссариатов «воспользоваться правом, предоставленным последним декретом СНК (Совета народных комиссаров) о реквизиции мебели». В письме есть такие строки: «Я полагаю, что таким путем вопрос о шкафах разрешится быстро и в благоприятном смысле». Когда Бутырскому Совету потребовалось сено, начальник административного отдела обратился с письмом к заведующему Всехсвятским комиссариатом (то есть к начальнику отделения милиции) с таким посланием: «Прошу посодействовать подателю сего реквизировать один-два воза сена для лошади Административного отдела, везущих с целью спекуляции». Грамматику и стиль письма оставим на совести автора, а вот вопрос о том, было ли конфискованное сено предметом спекуляции или его конфисковали в угоду начальству, остался без ответа. Одно ясно, что работать в руководящих органах хорошо даже лошадью: от голода не помрешь. Добавим еще, что реквизиции эти производились в 1918–1919 годах.

Отношение к собственности в те годы соответствовало духу времени. Вот что говорилось на эту тему в приказе № 89 по московской милиции от 6 сентября 1919 года: «…для советской милиции спекулянт, мошенник, всякое лицо, нарушающее распоряжения центральной или местной власти о твердых ценах, правила распределения между гражданами продуктов и товаров, – больший преступник, чем преступник и вор обыкновенный… Советская милиция в первую очередь охраняет собственность и интересы общенародные – рабочего класса и беднейшего крестьянства. Частные интересы и частная собственность охраняются только потому, что в этой охране заинтересованы рабочие и беднейшие крестьяне, ибо и она, эта частная собственность, в конечном счете целиком принадлежит им».

Когда время военного коммунизма прошло и настало время нэпа, у милиции появились новые проблемы. Некоторые из них просматриваются в «Инструкции постовым милиционерам» за 1920 год. В ней, в частности, говорится о том, что милиционерам, несущим службу по наружной охране, запрещается не только сходить со своего поста, собираться группами, спать, но и воспрещается исключительно охранять какой-нибудь один дом, ресторан, театр и прочее по просьбе или за вознаграждение, брать на хранение какие-либо вещи или принимать поручения от частных лиц, вести разговоры с посторонней публикой, не относящиеся к Делу.

В соответствии с духом времени в Москве в 1922 году было создано частное общество по раскрытию преступлений.

Буржуазия разлагала милицию. Стало возможным давать и брать большие взятки, не шедшие ни в какое сравнение с милицейским жалованьем. Вся надежда была на совесть и классовую сознательность работников милиции. Государство обращалось к милиционерам с такими лозунгами: «Рабочий-комиссар разбил буржуазию на фронте военном, рабочий-диктатор победит буржуазию на фронте хозяйственном», «В пятилетнюю годовщину зорко смотри за врагом, рабочий, крестьянин, красноармеец!», «Милиционер – часовой законности и порядка».

Вдохновленный ими милиционер Манухин написал стихотворение о милицейском долге, опубликованное 22 июня 1924 года в «Известиях» административного отдела Моссовета:

 
Стою на страже революционной
И на борьбу всегда готов.
Я власть Советов охраняю
От нападения врагов,
А их у нас в стране немало,
Бандит, буржуй, лохматый поп,
Но я на страже… Не проморгаю,
А если нужно, то пулю в лоб!
Уйдите лучше, вы, паразиты,
Из нашей красной стороны,
Вам нет здесь места, нет покоя
И власти прежней вы лишены.
За власть Советов, за власть рабочих
Мы все готовы, хоть завтра, в гроб…
Но мы на страже, не проморгаем,
А если нужно, то пулю в лоб!
 

Заканчивалось стихотворение так:

 
…Пусть верит Коминтерн, что…
За кровавый пот, за кровь трудящихся
Всех в мире рас и наций…
Жестоко отомстят… наш обновленный флот,
Стальная армия и силы авиации!
 

…Довольно грозное стихотворение. И все же на этом энтузиазме, на этой решимости бороться до конца со старым, «прогнившим» миром во многом держалась тогда страна. Они помогли справиться с такими трудностями, которые не каждое поколение преодолело бы. Стремление построить новую жизнь без буржуев, помещиков, офицеров, попов немало стоило. Много пролито крови, и назад пути не было. Жертвы, казалось, были гарантами светлого будущего. Это не то что фашизм в Германии: проголосовали, утром проснулись, а у власти Гитлер. Нет, здесь было дело посерьезнее. Поэтому, наверное, многим не казалась вычурной резолюция конференции фабрично-заводских комитетов Московского отдела Всероссийского союза муниципальных работников от 9 февраля 1920 года, в которой говорилось: «Обсудив вопрос о международном положении, хозяйственной разрухе страны и о всеобщей трудовой повинности, конференция констатирует, что разрыв белогвардейского кольца победоносною Красной Армией усиливает разложение в буржуазном мире и в то же время миру труда дает возможность построиться в боевые ряды для последнего удара по старому рабскому строю… В настоящее время свобода должна выражаться в упорнейшем свободном труде на общее благо и каждый трудящийся, отбросив личные интересы, должен употребить максимум напряжения для борьбы с разрухой».

Да, что ни говори, а спасибо нашему народу, что он в те времена нашел в себе силы собраться, встать и пойти дальше. Большая в этом заслуга и милиции. Ну а МУР был вообще организацией легендарной. Служившие в нем гордились своей работой. Свои удостоверения они ласково называли «мурками». Служба в МУРе была и остается самой романтичной из всех милицейских служб. Другим работникам приходилось и приходится заниматься весьма прозаическими вопросами. Прежде всего, конечно, порядком на улицах города.

До чистоты ли улиц было в первые годы советской власти, когда большинство населения задавало себе один вопрос: «Что я сегодня есть буду?» Но милиции и тогда до всего было дело. Иначе как объяснить, что начальник милиции второго района Москвы 25 апреля 1921 года издал приказ, в котором говорилось следующее: «Обязать упквартхозы и домкомы в боевом порядке приступить к очистке улиц, площадей, переулков, проездов и дворов от мусора, нечистот и т. д. Мостовые и тротуары подметать ежедневно. До 8 часов утра должно быть подметено и убрано. Отнюдь не заметать в 10–12 часов дня, когда население, проходя, глотает бездну пыли с площадей, улиц и дворов. Нажать в порядке боевого приказа на районный отдел очистки». Далее в приказе содержится обращение непосредственно к работникам милиции, которые в обстановке всеобщей неразберихи, наверное, расслабились. Вот оно: «Участковые надзиратели изволили вставать в 9–10 часов утра, являться в отделение за получением распоряжений от начальника отделения, не зная, что творится во вверенном им участке, а посему и начальник отделения не может знать, что делается в районе отделения. Этой ненормальности кладу конец… требую от помощников по административной и административно-строевой части с 9 до 10 часов ежедневно обходить некоторые из участков района и уже являться на доклад к начальнику отделения не с тем, что видел во сне в постели, а о том, что видел в районе при обходе его… Милиционеры всех отделений, за исключением уволенных в отпуск, должны вести себя прилично, как подобает блюстителям социалистического порядка».

Эмоционально, от души написан приказ. Не знаю, разбивал ли об пол, как Чапаев, начальник милиции табуретки, но в том, что он был до глубины души возмущен нерадивостью и разгильдяйством подчиненных, сомнений быть не может.

Ну мог ли не возмутиться грамотный начальник, когда, скажем, один из его подчиненных зарегистрировал факт насильственного мужеложства не в графе «другие преступления против личности», а в графе «контрреволюционные заговоры», приписав сверху «педерастия»?

В том же 1922 году начальник милиции четвертого района, возмутившись другими безобразиями, издал приказ следующего содержания: «…Ни комсостав, ни милиционеры не имеют права отказывать в своем содействии ни нуждающимся гражданам, ни сотрудникам, хотя бы сотрудники были другого участка. Каждый, стоящий на посту, видя какое-либо нарушение в участке товарища, должен указать на замеченное нарушение, а если таковой отсутствует, то принять меры самому. Сменившись с поста или будучи свободным от службы, проходя в какое-либо время по другому участку, каждый чин милиции, заметив недопустимое, должен принять надлежащие меры и ни в коем случае не отказывать в просимом содействии товарищам другого участка. Что же касается перегона через границу к другому товарищу торговцев или подкидывания чего-либо обнаруженного, то таковые проделки буквально не допустимы. При разъяснении предлагаю предупредить всех чинов милиции, что неисполнение сего будет считаться игнорированием всех приказов и распоряжений и к таким лицам будут приняты самые суровые меры взыскания вплоть до отдания под суд».

Однако жизнь берет свое и милиционеры пускаются на хитрости. Работники речной милиции сплавляют утопленника вниз по течению до следующего участка, постовые переводят пьяных на другую (чужую) сторону улицы и т. д. и т. п.

Распущенность, оторванность от народа ставят милиционера в некрасивое, а подчас и опасное положение. В марте 1924 года помощник начальника 12-го отделения милиции Соловьев, член партии и Моссовета, и милиционер Гришин распили пол-литра водки и пошли проверять патенты на торговлю. В то время беспатентная торговля была очень модным занятием. Никто не хотел платить и уравнительный налог, составляющий 1 процент с оборота. В 1925 году, например, ежедневно за беспатентную торговлю милиция штрафовала пятьдесят-шестьдесят мелких торговцев, правда, безрезультатно. Оштрафованный тут же, на глазах милиции, продолжал торговать, перейдя на соседний угол. Особенно много было торгующих фруктами крестьян. Много было и инвалидов. Их нанимали богатые торговцы, поскольку с инвалидов штрафы брались поменьше.

Все это возмущало работников милиции. И вот, распалившись от алкоголя и законного негодования, Соловьев взял у одного торговца мануфактурный товар и бросил его в грязь, а после этого встал на него и начал топтать ногами. Толпа и главным образом другие торговцы стали возмущаться, кричать: «Бей его (то есть Соловьева), обезоруживай!» Тут в голове нашего блюстителя порядка стало проясняться, и он ясно почувствовал, что его сейчас будут бить и очень жестоко. На его счастье по рынку проходил помощник прокурора Хамовнического района Клыгин. Он тоже понял, что его поднадзорного сейчас будут бить. Врезавшись в толпу, он представился и предложил выделить из собравшихся делегатов и отправиться с ним в 11-е отделение милиции. Толпа согласилась, и вся депутация во главе с Клыгиным двинулась в отделение. Здесь, на совещании секретарей ком-ячеек и начальников отделений милиции, Клыгин произнес речь. Он говорил о том, что если так пойдет дальше, то милиционеры превратятся в городовых, что причина заскорузлости некоторых работников милиции в их отсталости, в крестьянском происхождении. Клыгин говорил о фактах избиения арестованных, о направлении в суд дел на лиц, виновных только в том, что они находились в Москве без прописки. Он рассказал о том, как работники милиции арестовали и посадили в тюрьму женщину только за то, что она ушла от мужа…

На совещании было высказано немало здравых и ценных мыслей. Многие кивали и даже аплодировали, но заметных изменений в работе милиции не произошло.

Вообще, прекрасных порывов, нужных и своевременных приказов руководителями органов милиции тех лет издавалось много. Этому способствовало то, что в руководстве милиции находились способные и достаточно культурные люди, а также то, что государство было еще слабое и действовало с учетом обстановки: старалось, когда возможно, не обострять отношений с пролетариатом, не идти напролом. В 1918 году руководителями Совета Благушинско-Лефортовского района, например, были направлены руководителям районного комиссариата (милиции) письма с такими предписаниями: «Во время охраны булочных милиционеры должны уговаривать толпу и ни в коем случае не держать себя вызывающе», или: «будет… крестный ход из церкви Преображения, которому предлагаем препятствий не чинить и в то же время принимать меры к устранению всяких хулиганских выходок, с какой бы стороны таковые ни исходили», или вопросами: «Почему во вверенном вам комиссариате продержали целые сутки реквизированных коров, по чьему распоряжению таковые были выдоены и куда девались две коровы?» Действительно, куда?

Требовательность к своим сотрудникам проявляли и сами руководители органов милиции. Как-то в марте 1921 года руководители МУРа прошлись по квартирам, в которых их подчиненные проводили обыски, и установили, что в 35-й квартире дома 11/28 по Каланчевской улице, где жил Агафонов, агент Макаров по окончании обыска потребовал самовар и белый хлеб. За эти действия, «роняющие достоинство агентов МУРа», Макаров был арестован на пять суток. Другой агент, Кукушкин, был арестован на пятнадцать суток за то, что, «находясь в засаде, воспользовался мукой с разрешения граждан в месте засады». Кроме того, отмечая в выпущенном по поводу допущенных злоупотреблений приказе некорректное обращение лиц, производивших обыск, с гражданами, начальник МУРа указывал на то, что это явление недопустимо и будет впредь строго караться.

Строго взыскивали начальники с подчиненных и за рукоприкладство. 2 февраля 1921 года, например, приказом начальника МУРа был отстранен от работы за нанесение побоев арестованным агент А. П. Катаев. Но и строгие меры не смогли изжить старых привычек. Способ установления истины с помощью насилия продолжал существовать. Стоит отметить, что самих уголовников такая форма обращения с ними представителей власти не очень-то возмущала. Это был и их метод. Именно в мордобое милиционер и преступник находили общий язык. Здесь как бы не существовало представителя закона и правонарушителя. Были тот, кто бьет, и тот, кого бьют. Преступники уважают силу и оскорбленного самолюбия не выказывают, как это делают люди, далекие от преступной среды.

Когда в начале шестидесятых годов мне на Петровке, 38 довелось увидеть такое избиение, меня начало трясти. Мне показалось диким и неестественным избиение человека, лишенного возможности защитить себя.

Попытаться оправдать эти действия можно было только с помощью логики. Задержан преступник на короткий срок, времени на длительные допросы нет, улик тоже. Почему бы идти не от улик к признанию, а от признания к уликам? Что церемониться со всякой мразью, которая, выйдя на свободу, снова совершит преступление и, может быть, тяжкое? Кто-то мучается этими вопросами, а кто-то, не мучаясь, употребляет силу для достижения нужного результата.

Существовали и другие нежелательные явления, мимо которых милицейское начальство не могло пройти. Например, игра с оружием. По этому поводу в июле 1918 года начальник уголовно-разыскного отдела милиции издал такой приказ: «Мною замечено, что сотрудники часто без всякой надобности в канцелярии и инспекторских комнатах играют револьверами и даже щелкают курками. В предупреждение могущих произойти несчастных случаев предписываю сотрудникам УРП в присутствии других лиц без надобности огнестрельное оружие из карманов и кобур не вынимать и отнюдь не позволять себе играть оружием или щелкать курками ради баловства».

Такое предупреждение являлось совсем не лишним. В милицию пришло работать много мальчишек, для которых пистолет еще недавно был игрушкой.

«Скорбный список», опубликованный в 1922 году и насчитывающий шестьдесят пять фамилий, свидетельствует о том, что милиционеры гибли не только от пуль бандитов, но и от неосторожного обращения с оружием. Так, в 12-м отделении милиции в Малом Могильцевском переулке в 1918 году от нечаянного выстрела погиб милиционер Кузнецов, в 1919 году – Гаранин, в 11-м отделении на Дорогомилово-Тишинской площади в 1918 году был убит милиционер Круглов, во втором Пречистенском комиссариате в 1918 году убит милиционер Локне.

В ноябре 1927 года нелепый случай произошел с участковым надзирателем 27-го отделения милиции Миллером. Говорили, что он дал поиграть заряженным револьвером своему трехлетнему сынишке и тот, нажав ручонками на курок, сразил папашу Миллера наповал. Бедный ребенок от испуга заплакал. Так нелепо погиб старый член партии, участник Гражданской войны, командир кавалерийского полка, имеющий семь ранений и несколько контузий. Убийцу несли за гробом на руках, и он, от нечего делать, пускал слюни. Поговаривали, правда, что Миллер покончил с собой по политическим мотивам, но кто теперь в этом разберется? А возможно, всё это досужие домыслы, и клеймо отцеубийцы Миллер-младший носил всю жизнь совершенно справедливо. Ведь не скрывали же власти факт самоубийства помощника начальника 18-го отделения милиции (оно тогда находилось на Селезневке) Ларюшкина. Высказывалось предположение, что Ларюшкин крайне переутомился на работе. Он приходил в отделение в пять-шесть часов утра и засиживался на работе до двенадцати ночи.

Милиционеры, конечно, гибли не только под колесами трамваев, от случайных выстрелов и самоубийств. Главной причиной их гибели были убийства. После войны в руках преступников находилось много огнестрельного оружия, ну а о холодном и говорить нечего.

Милиционеров, конечно, учили стрелять. На то, чтобы достать оружие и произвести прицельный выстрел, отводилось не более пяти секунд. На вооружении милиции в двадцатые годы не было ни «ТТ», ни «Макарова». Имелись пистолеты «браунинг», «маузер», «штейер», «дрезе», револьверы «наган», «волла-дог». Пистолеты, как правило, были меньше, их легче было носить, но зато наган был надежнее. Патроны в нем не заклинивало, как в пистолете, с предохранителя его не надо было снимать, а следовательно, сэкономив секунду, можно было сохранить себе жизнь. Калибр оружия, которым пользовались агенты, был не меньше 7,65 миллиметра, поскольку выстрел из оружия крупного калибра валил преступника с ног. И все же оружие, даже самое хорошее, не всегда спасало работника милиции. У бандита перед милиционером всегда есть преимущество: за ним первый выстрел. Вот несколько случаев разных лет, когда работники милиции погибали при исполнении служебных обязанностей.

В семь часов вечера 29 апреля 1926 года, на Арбате, недалеко от Смоленского рынка, милиционер Корольков увидел бандитов, ограбивших магазин Чаеуправления. Они пытались скрыться с места преступления на «лихаче». Корольков бросился за ними в погоню, вскочил в такси и около Горбатого моста через Москву-реку нагнал бандитов, но те выстрелили в него и убили. Похоронен Корольков на Ваганьковском кладбище. В конце декабря 1929 года, серым, пасмурным днем, в Перове, бандиты убили сотрудника Центророзыска Л. С. Шарометова. Он сопровождал артельщика «Всекобанка» Пивоварова, несшего 5 тысяч рублей. Когда-то Шарометов возглавлял розыск банды Яшки Кошелькова, отнявшей в Сокольниках автомобиль у Ленина. Получил Шарометов от бандитов пять пуль, по пуле за каждую тысячу.

Убийства милиционеров не прекращались и в последующие годы. 16 апреля 1935 года банда Лейферова, совершив ограбление, пыталась скрыться с места происшествия с мешками, набитыми похищенным. Заместитель начальника управления милиции первого района столицы Кандиано настиг их. Один из бандитов, Куняев, выстрелил в него и ранил. Кандиано это не остановило, и он, бросившись на бандита, сбил его с ног, но в этот момент главарь банды, Лейферов, выстрелил в Кандиано и убил его. В октябре того же года бандиты Куняев и Дермичев были замечены в кинотеатре, недалеко от Курского вокзала, милиционером Зверковичем, который стал преследовать их. Бандиты забежали в подъезд одного из домов на Земляном Валу, куда за ними последовал Зверкович. Там Куняев его застрелил, и бандиты скрылись. В конце концов банда была выловлена и бандиты приговорены к расстрелу.

Незадолго до войны, в ночь на 4 марта 1941 года, И. П. губонин и Г. С. Александров убили ударом колуна по голове милиционера, несшего дежурство у итальянского посольства. Бандиты отобрали у него револьвер, с которым намеревались совершать бандитские нападения. Оказалось, что эти негодяи свою банду называли обществом «Тихая смерть».

Встречаясь с преступником один на один, милиционер должен был не только хорошо стрелять, но и драться. В арсенале уголовного мира и в то время было немало приемов, о которых знали работники милиции. Прием одесской шпаны: удар головой в лицо – часто практиковали хулиганы, преступники применяли также «вилку» – удар двумя пальцами в глаза, «датский поцелуй» – выпад, состоящий из трех ударов: кулаком правой руки в лицо, локтем левой руки в живот и носком ноги в голень или коленом в пах. Применялся еще «галстук» – преступник накидывал сзади на шею веревку или шарф и затягивал их, как аркан.

Преступник мог накинуть на голову милиционера снятые с себя пальто, пиджак или плащ, мог нанести удар в лицо полями твердой шляпы (котелка), бросить в глаза песок, табак, перец, мог замахнуться палкой или ножом и нанести ему, воспользовавшись тем, что сотрудник, обороняясь, поднял руки, удар ногой в живот. Женщины, отбиваясь от задерживавшего их милиционера, могли ударить его концом зонтика, шпилькой от шляпы, связкой ключей, дамской сумочкой, в которой находились гиря или камень. Могли, наконец, искусать милиционеру лицо, руки. А уж об оскорблениях и угрозах, которые стражам порядка приходилось слышать постоянно, и говорить не приходится. Ужас положения милиционера состоит еще и в том, что он на себя принимает все недовольство граждан, вызванное неправильными или нежелательными решениями властей. При этом нельзя не учитывать и культурный уровень граждан, способных не только на грубость и матерщину, но и на плевки в лицо, насилие. Виноваты в этом были, конечно, не только люди, но отчасти и тяжелые условия их жизни.

Одна проститутка на Павелецком вокзале обозвала милиционера нецензурно. Было это 3 марта 1925 года. Когда ее спросили, почему она это сделала, она ответила, что находилась в нервном состоянии «от этой проклятой жизни». Жизнь для многих была «проклятой».

Заглянув в московские «дыры», нельзя было не ужаснуться. Вот хотя бы сухаревские подземные уборные. Грязь и смрад. Здесь взрослые и мальчишки-беспризорники резались в карты. Проигрывали всю одежду, оставаясь голыми. Друзья выручали, давали на время, чем прикрыться. Проигравший тут же шел на Сухаревку, крал и снова ставил похищенное на кон. Большинство игроков составляли «занюханные», то есть кокаинисты. Спали беспризорники в ямах, вырытых у стены Китай-города, и в находившихся около нее вечно мокрых, зловонных уборных. Уборные эти под полукруглыми черепичными крышами напоминали домики, стоящие у железной дороги, с балкончиков которых дежурные показывали машинистам флажки.

Ночевали беспризорники и в котлах, в которых сезонные рабочие варили асфальт. По окончании рабочего дня котлы еще долго сохраняли тепло. Беспризорники старались сохранить с рабочими хорошие отношения, и когда те оставляли что-нибудь на рабочем месте, всегда им забытое возвращали.

По отношению к другим работникам, и прежде всего к работникам торговли, беспризорники такой чуткости не проявляли. Нападали целыми стаями, «на шарап», на какой-нибудь лоток Моссельпрома, хватали пачку папирос и бежали дальше. Лотошница за ними, конечно, не гналась: пока будешь бегать – все растащат.

Когда в 1925 году в центре города появились автоматы по продаже табачных и кондитерских изделий, беспризорники наловчились стачивать об асфальт копейку царского времени, и когда этого не замечал сторож (а к автоматам были приставлены сторожа), опускали монетку в щель. Автоматы от этого ломались, но зато беспризорникам доставались папиросы и шоколадки.

Между Малым Сухаревским и Малым Сергиевским переулками находился так называемый «рваный переулок». Настоящее его название Цветной. Мы о нем упоминали. Там, в развалинах, в двадцатые годы жили бездомные бродяги, занимались своим ремеслом под открытым небом среди груды камней проститутки. У грязной стены на бечевке были развешаны белье и лохмотья, а рядом, прямо на земле, вповалку, положив кирпичи под голову, спали пропьянствовавшие всю ночь босые люди. По вечерам по переулку было опасно ходить: убьют или ограбят. В этом переулке постоянно сводила счеты между собой и местная рвань. В ночь на 7 июля 1925 года здесь был убит Бузин – «Ленька-летчик». Убил его Гусев с Трубной площади, вынюхавший весь кокаин, продать который поручил ему Бузин.

Цветной бульвар тоже был не самым чистым местом. На бульваре постоянно обитали группы оборванных женщин. Лица их, опухшие от пьянства, были раскрашены синяками. С ними рядом находились их мужики из той же спившейся братии. «Дамы» и «кавалеры» пили, матерились и дрались, а ночью здесь же, на земле, укладывались спать. Их не смущали ни грязь, ни присутствие вонючего писсуара. Здесь же «дамы» пытались всучить себя прохожим за любую плату.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю