Текст книги "Н. Г. Чернышевский. Книга вторая"

Автор книги: Георгий Плеханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ
Утопический социализм
(Продолжение.)

Чернышевский смотрит на вопрос о социализме, как и на все другие общие вопросы исторического развития, с точки зрения идеализма. И это идеалистическое отношение к важнейшим историческим явлениям свойственно было социализму всех стран в утопический период его развития. Эта черта утопического социализма имеет такую огромную важность, что на ней необходимо остановиться, не опасаясь некоторых, вполне возможных в этом случае, повторений.

Главным признаком научного отношения к явлениям природы и общественной жизни служит понятие о законосообразности этих явлений. История мысли показывает, что понятие о законосообразности явлений природы усваивается людьми раньше и легче, чем понятие о законосообразности общественных явлений. Просветители XVIII века вполне усвоили себе первое из этих понятий. Оно лежало в основе всего их миросозерцания, было главным доводом в их спорах с людьми старого образа мыслей. Но достаточно припомнить исторические взгляды огромного большинства просветителей, чтобы видеть, как далеки они были от правильного понятия о законосообразности общественного развития. Общественная деятельность человека казалась им областью свободного выбора, областью решений, основанных на приговоре рассудка, который подчиняется лишь законам формальной логики. Если в течение всей истории человечество жило в бедности и угнетении, то это происходило оттого, что оно, по своему невежеству, не знало, как должны быть устроены нормальные общественные отношения. История оказывалась, таким образом, простой ошибкой рассудка. Мы уже знаем, что буржуазные экономисты, – частью сами принадлежавшие к числу просветителей, частью унаследовавшие их взгляды на историю, – точно так же смотрели на экономическую жизнь человечества: люди жили прежде при ненормальных экономических условиях, потому что не имели правильного понятия об естественных законах народного хозяйства. И точно тот же взгляд на происхождение общественных отношений встречаем мы у социалистов первой половины нашего века. Считая буржуазный строй несправедливым и неразумным, они объясняли себе его историческое возникновение промахом мысли, ошибочным расчетом человечества. На вопрос: – почему ошибалось человечество? – у них всегда был готов ответ: по своему невежеству, простому или ученому. Вопрос же о том, почему оно ошибалось именно в эту, а не в какую-нибудь другую сторону? – или вовсе не приходил в голову социалистам, или решался ими с помощью ссылок на разного рода исторические случайности.

Такова была их точка зрения на общественную жизнь. Они твердо держались ее, хотя в их теориях было уже много элементов правильного, научного объяснения исторического движения человечества. Эти элементы не сложились еще в стройную систему и потому сами являлись чем-то отрывочным и случайным в миросозерцании социалистов. Так, например, Фурье говорил, что человечество необходимо должно было пройти известные фазисы в своем экономическом развитии. (По Фурье их было четыре: дикое состояние, варварство, патриархат и цивилизация. Следующие периоды будут различными степенями применения принципа ассоциации.) А между тем, посмотрите, до какой степени случайным кажется Фурье происхождение его собственной социальной теории. "Мне возразят, – пишет он: – итак, все и каждый ошибались до сих пор, а вы один знаете больше, чем все ученые всех веков? Все и каждый ошибались! А почему бы и нет? Разве это было бы в первый раз? И разве не то же возражали Колумбу и всем изобретателям, которые, однако, доказали, что, действительно, все ошибались до них. "Всем и каждому" свойственно было ошибаться в течение целых тысячелетий относительно таких простых и необходимых вещей, как, например, стремя. Кажется, всякому легко было сделать это столь простое и вместе с тем столь драгоценное изобретение, и, однако, его забывали, на счет его ошибались вплоть до XII века. Одного этого примера было бы довольно, чтобы показать, что "все и каждый" могут быть глупы и слепы как относительно мелочей, так и относительно великих вещей. Но еще убедительнее показывает это пример ассоциации. Если бы ее принципа не сумели открыть, несмотря на усердные исследования, то одно это обстоятельство свидетельствовало бы уже о человеческой неловкости, потому что к открытию этого принципа можно было придти, как я показал, шестнадцатью различными путями. Но что сказать об ослеплении людей, когда никто из них даже не подумал выступить на один из этих путей, никто не позаботился об открытии принципа, от которого зависело их счастье?.. Нечего удивляться тому, что "все и каждый" ошибались относительно судеб общества… Не будучи гением, легко можно знать больше, чем «все и каждый», в особенности в областях знания, вроде той, к которой относится ассоциация и которой никогда не занимались. В этой области всякий, кто вздумает, наконец, взяться за исследования, находится в положении первых европейцев, приехавших в Перу: он легко откроет золотые россыпи". Далее Фурье рассказывает, как в 1799 году в Лондоне одному заехавшему туда из Египта негру удалось объездить дикую лошадь, приводившую в отчаяние лучших наездников Англии, и говорит, что этот случай является как бы эмблемою того положения, в котором оказались патентованные ученые после его открытия. «Природная способность может превзойти все ухищрения науки, – прибавляет он, – и привести вовсе неученого человека к драгоценному открытию, ускользавшему до тех пор от опытного глаза ученых. Природа распределяет как попало изобретательный гений, научные и художественные инстинкты. Неудивительно потому, что в среде темных людей нашелся человек, обладающий способностью к открытиям в социальной механике» [17]17
  «Oeuvres complиtes» de Ch. Fourier, t. 4, Théorie de l'unité universelle, 1 édition, pp. 3-4-5.


[Закрыть].

Правда, по наивному признанию Фурье, эти "фамильярные наставления" предназначались для того, чтобы вызвать доверие к нему в "благожелательных читателях", непосвященных в науки. Поэтому можно было бы подумать, что он умышленно изображает здесь дело в слишком уж простом виде. Но это не так. Хотя в своих "фамильярных наставлениях" Фурье и приспособляет свое изложение к умственному уровню необразованных читателей, но он высказывает в них тот самый взгляд, какого он всегда держался. Его открытия всегда казались ему делом случая, независимым от определенных исторических условий. Ему было непонятно, почему люди не пришли к таким открытиям многими веками раньше. Это обстоятельство он объясняет, как мы видели, просто ослеплением людей. Не легко согласить подобный взгляд с вышеупомянутым учением Фурье о различных фазисах исторического движения человечества. Но рассудок обладает удивительною способностью устанавливать прочный и продолжительный мир между самыми непримиримыми понятиями. "Если люди так долго упорствовали в своем восхищении перед цивилизацией, – говорит Фурье, – то это было потому, что никто не последовал совету Бэкона и не сделал критического анализа пороков каждой профессии и недостатков каждого учреждения" [18]18
  Ibid, p. 121.


[Закрыть]. Здесь долгое пребывание человечества в фазисе цивилизации выставляется простым следствием его недогадливости и как бы наказанием за нее. Таким же следствием случайных промахов и ошибок мысли могло представиться Фурье и все историческое скитание человечества по различным фазисам развития. Скитание это стало неизбежным лишь благодаря недогадливости людей, как сорокалетнее скитание в пустыне стало обязательным для сынов Израиля лишь потому, что они согрешили. История приняла бы совершенно другой и гораздо более отрадный вид, если бы люди догадались взяться за изучение принципа ассоциации несколькими столетиями раньше. Им очень легко было сделать это, но случилось так, что они этого не сделали, а потому история и пошла известной нам дорогой. Так или приблизительно так соглашались в миросозерцании Фурье зачатки научной философии истории с понятием о случайности.

Цивилизованное человечество держится за существующие общественные учреждения лишь потому, что никто не потрудился показать нелепость этих учреждений и возможность заменить их лучшими. Если это так, то задача всякого искреннего друга человечества, открывшего или усвоившего истинные принципы общежития, определяется сама собой. Она естественно разделяется на две части: во-первых, следует показать людям, в чем именно заключается их ошибка, а во-вторых, – научись их, как можно ее поправить. Для достижения первой из этих целей, надо сделать "критический анализ недостатков каждого учреждения", существующего в современном обществе. Но так как недостатки общественных учреждений отражаются на характере человека в виде его пороков, – что выяснили еще просветители восемнадцатого века, – то критический анализ названных недостатков надо дополнить анализом пороков, свойственных каждой из тех профессий, которым предаются люди в существующем обществе. За критикой общественного строя должна следовать картина и критика нравов, создаваемых этим строем. Сделав это, необходимо перейти ко второй части задачи, т. е., показать, какими именно общественными учреждениями следует заменить существующие ныне. К этому нужно подходить с большой осмотрительностью и осторожностью; проект будущей общественной организации должен быть разработан во всех подробностях; история показала, что в этом отношении на догадливость людей полагаться совершенно невозможно: они наверное наделают много важных ошибок, а между тем, каждая, даже вовсе незначительная, по-видимому, ошибка может повести за собой коренную порчу всего общественного механизма. Реформатор ничего не должен упускать из виду: организация производства и распределение продуктов, пища и одежда, семейные отношения и воспитание, увеселения и прием гостей, архитектура зданий, – одним словом, все, решительно все, должно быть предусмотрено им, до утешения несчастных любовников, включительно. Общественные отношения зависят от взглядов людей. Люди выбирают такие общественные порядки, которые справедливо или ошибочно кажутся им наиболее разумными и выгодными. Поэтому не может встретиться никаких непреодолимых препятствий к осуществлению подробно разработанного проекта общественной реформы, если он только сам по себе разумен и сообразен с человеческими интересами. Конечно, по своей косности и непонятливости "цивилизованные" не сразу оценят преимущества предлагаемого им общественного порядка, они будут осмеивать и даже преследовать реформаторов. Не легко бороться с подобными препятствиями, но побороть их, в конце концов, вполне возможно: нужно только энергически отстаивать свое дело и не упускать случая оттенить перед людьми выгодные и приятные стороны предлагаемого им общественного устройства. А так как люди подчиняются не только голосу рассудка, но и соблазнам воображения, то не следует щадить красок, рисуя перед ними картину будущего общества. Она непременно должна быть блестящей и увлекательной. Но и это еще не все. Трудно предвидеть, какого характера люди скорее и более всего соблазнятся этой картиной. Надо, следовательно, позаботиться о том, чтобы она по возможности соответствовала всем мельчайшим оттенкам вкусов и наклонностей. Вы скупы или даже, с позволения сказать, жадны; вы не прочь бы заняться ростовщичеством, – это не беда, содействуйте скорейшему осуществлению нового строя: он даст вам возможность без вреда для других получать такие проценты на ваш капитал, каких вы никогда не получите в современном обществе; в доказательство этого вот вам небольшой примерный расчет. Вы непостоянны в любви, вы склонны часто менять предметы своего любовного обожания, – и это не беда: в будущем обществе самые прихотливые любовные вкусы получат полнейшее удовлетворение; помогите только нам устроить это общество, – вы, наверное, не останетесь в накладе. Или, может быть, вы любите поесть сытно и вкусно? У нас будет такая кухня, о какой не имеют понятия самые тонкие гастрономы "цивилизации". Переходите же на нашу сторону, это как раз лежит в ваших интересах. Наконец, вы большой охотник до плодов, или до овощей, положим, до артишоков, или до дынь. Нет ничего труднее, как достать хорошую дыню в современной Западной Европе, и, наоборот, прекраснейшие дыни будут всякому доступны в будущем обществе. Таким образом торжество наших идей сулит вам много приятного [19]19
  См. в цитированном уже томе соч. Фурье, стр. 43–46, Note В. sur le triplement spécial de richesse effective. Application au Melon et à l'Artichaut.


[Закрыть].

Это смешно. Но мы не затем упоминаем об этом, чтобы смеяться над людьми, достойными всякого уважения. Мы хотим показать, каким образом отсутствие строго выработанного понятия о законосообразности общественного развития делало социалистов старого времени утопистами. Но не у одних только социалистов недоставало этого понятия. Его недоставало и у просветителей восемнадцатого века, и у буржуазных экономистов. Если просветители и буржуазные экономисты не отличались склонностью к утопиям, то на это были свои особые причины, не имеющие ничего общего с большею или меньшею степенью научности их миросозерцания. Ни просветителям, ни экономистам в утопиях не было надобности, так как совсем или почти совсем готовый буржуазный порядок казался им нормальным порядком вещей. Социалистам же были утопии необходимы, потому что они стали в отрицательное отношение к окружающему их общественному порядку. Но отрицание буржуазного строя является не ошибкой, а огромной заслугой с их стороны. Поэтому несправедливо и неразумно смеяться и над их утопиями. Филистеры, которые осыпали насмешками социалистов-утопистов, доказали этим свою буржуазную ограниченность, а вовсе не трезвость или научность своих воззрений. Нельзя винить социалистов-утопистов за те недостатки их миросозерцания, которые были свойственны не им одним, а всем их современникам, за самыми редкими исключениями. Пока понятие о законосообразности общественного развития не сделалось краеугольным камнем общественной науки, до тех пор всякий реформатор необходимо должен был становиться утопистом, если только предлагаемые им реформы не ограничивались частностями существующего строя, а распространялись на все его основания. Доказательством этого служит вся история политических и социальных учений. Что такое утопия? Это идеальный общественный строй, который предполагается годным для всех народов, независимо от исторических условий их существования. Но с историческими условиями существования народов вообще очень мало считались в те времена, когда разгадки всех социальных явлений искали в понятиях и чувствах людей.

Мы уже видели, что, по Чернышевскому, раз открытая истина становится доступной всем людям, имеющим материальную выгоду в понимании. Это – уже очень хорошо знакомый нам теперь утопический взгляд на вопрос. И этот утопический взгляд совершенно не совместим с тем отношением к любому вопросу исследования, которое, по словам самого Чернышевского, завещано нам диалектическою философиею Гегеля и составляет главное теоретическое завоевание этой философии. "В действительности все зависит от обстоятельств, от условий места и времени, – и потому Гегель признал, что прежние общие фразы, которыми судили о добре и зле, не рассматривая обстоятельств и причин, по которым возникало данное явление, что эти общие, отвлеченные изречения неудовлетворительны. Отвлеченной истины нет, истина конкретна, т. е. Определительное суждение можно произносить только об определенном факте, рассмотрев все обстоятельства, от которых он зависит". Это так, но такое отношение к действительности бесповоротно осуждало всякие произвольные построения планов идеального общественного устройства. Окружающая нас действительность существует в силу определенных условий места и времени. В ней совершаются и имеют совершиться не те перемены, которые кажутся нам наиболее полезными или наиболее согласными с нашими "идеалами", а те, которые вызываются данными, совершенно определенными условиями времени и места. Зная эти условия, мы можем предвидеть и зависящие от них изменения окружающей нас действительности, а предвидя эти изменения, мы можем и должны сообразно с ними направлять свою общественную деятельность. Но наша деятельность будет целесообразна только в том случае, если мы не ошиблись в оценке окружающей нас действительности. И нужно заметить, что здесь речь идет не о той поверхностной оценке действительности, которая заключается в сравнении ее с нашими "идеалами". Что действительность не удовлетворяет требованиям идеала, – это понятно само собой, иначе идеал не был бы идеалом. Весь вопрос в том, куда идет действительность по условиям места и времени: в ту сторону, где лежат наши идеалы, или в какую-нибудь другую сторону? Если она идет в сторону наших идеалов, другими словами, если наши идеалы совпадают с историческим ходом действительности, то мы будем полезными историческими работниками; если – нет, то нам суждено быть Дон-Кихотами. Да и это еще не все. Общественный деятель может всю жизнь оставаться Дон-Кихотом даже в том случае, если действительность идет как раз туда, где находятся его идеалы. Это бывает всякий раз, когда человек, правильно определив свою цель, не умеет найти верное средство ее достижения. Тогда его деятельность является мнимой величиной, и хотя жизнь придет туда, куда ему хотелось привести ее, но придет совершенно независимо от его усилий. Наши крестьяне служат молебны во время засухи и заставляют священников читать молитвы, предохраняющие от "червя" капусту. После молебнов идет иногда дождь; после прочтения священником молитвы "червь" иногда исчезает. Но оттого ли идет дождь, что крестьяне отслужили молебен? Оттого ли пропадает червь, что священник прочитал молитву? Все это происходит по причинам, ни мало не зависящим ни от священников, ни от молебнов. То же самое и с общественным развитием. Ему случается осуществлять "заветные думы, вожделенные грезы" общественного деятеля. Но если его думы не опирались на внимательное изучение действительности; если его грезы обязаны были своим происхождением только тому, что ему хотелось грезить, то он мог бы спокойно сидеть, сложа руки: дело и без него пришло бы к тому же концу. Чтобы влиять на действительность, нужно относиться к ней так же, как естествоиспытатель относится к природе: изучать ее законы и, вполне подчиняясь им, заставлять их служить своим целям.

Но где же коренятся законы окружающей нас общественной жизни? В ней самой и только в ней самой, в условиях места и времени и только в условиях места и времени. А эти условия имеют свою особую, внутреннюю логику, независимую от логики и воли человека. В самом деле, возьмем хотя бы экономические отношения. Дурно или хорошо то, что на известной степени развития товарного производства сама рабочая сила человека становится товаром, но так было и будет, пока будет существовать товарное производство. Дурно или хорошо то, что в капитализме подъемы промышленной деятельности сменяются кризисами, но так было и будет до самого падения капитализма. Дурно или хорошо то, что крупные капиталисты побивают мелких, но они побивали и будут побивать их до тех пор, пока не исчезнет нынешний экономический строй. А исчезнет он опять-таки не потому, что мы убедились в его негодности, а потому, что ему присущи особые законы развития, неотвратимое действие которых и приведет к его устранению. Наше убеждение в его негодности само является лишь результатом действия этих внутренних законов развития капитализма.

Все вообще диалектическое (если хотите, в известном смысле – прогрессивное) движение понятий и явлений совершается в силу противоречий, возникающих в этих понятиях или явлениях по законам их внутреннего развития. Взаимное противоречие составных элементов данного понятия, взаимный антагонизм внутренних сил данною явления составляют главнейшую пружину всякого развития, где бы мы его ни наблюдали: в природе, в логике или в истории. Классовая борьба гонит цивилизованное общество вперед, спасая его от застоя. Еще Гизо говорил, как мы знаем, что вся Франция создана войною классов. Но социалисты-утописты не понимали исторического значения борьбы классов. И это вполне понятно. Со своей идеалистической точки зрения они могли оправдывать только один род борьбы: борьбу "истины" с "заблуждением". Мы знаем теперь, что "отвлеченной истины нет", что "истина конкретна", что истинное для одного времени становится ложным для другого. Нам разъяснила это немецкая философия, которая, ставши на эту новую, конкретную точку зрения, вызвала целый переворот в науке. Ж. Б. Сэй находил, что бесполезно изучать историю предшествовавших Адаму Смиту экономических учений, так как все они ошибочны. Гегель же придавал огромное значение истории философии, потому что для него каждая философская система была законным детищем своего времени. Стоило только распространить этот взгляд на историю общественной науки, чтобы придти к тому простому и ясному заключению, что различные социальные и политические системы являлись лишь теоретическим выражением фактических отношений и нужд современного им общества, или хотя бы только одного класса, одного слоя общества. А отсюда не далеко уже было и до понимания того, что борьба "истины" с "заблуждением" является в истории лишь теоретическим выражением развития общественных отношений и связанной с ним борьбы классов, стремящихся к господству или просто к более полному удовлетворению своих нужд и потребностей. Раз взглянувши на общественные отношения с точки зрения развития, нельзя уже было оценивать их с помощью одного неизменного масштаба: отношения, хорошие для одной ступени развития, оказывались негодными для другой, все дело и здесь зависело от данных условий времени и места.

Но все это стало ясно только после того, как Маркс и Энгельс сделала социализм наукою, поставив его на твердую почву материалистического объяснения истории. А когда социализм еще оставался утопией, когда его последователи еще продолжали стоять на точке зрения исторического идеализма, тогда им были еще совершенно неясны все эти, теперь такие простые для нас истины. Н. Г. Чернышевский не составлял исключения из общего правила. Подобно всем другим социалистам-утопистам, он тоже склонен был забывать об условиях времени и места. И хотя он совсем не оправдывал фантастических увлечений различных основателей утопических систем, хотя он старался все приурочить к расчету пользы, но самый этот расчет делался им по большей части в полусвете утопической абстракции. Поэтому и он, как мы это увидим ниже, не мог не придавать преувеличенного значения рассуждениям о том, каково должно быть будущее, правильно устроенное общество.