Текст книги "Царский духовник"
Автор книги: Георгий Северцев-Полилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
XVIII
Сразу переменился молодой царь после этой грозной ночи, отстал от разгульной жизни, прекратил свои жестокие потехи и сблизился с любящей его Анастасией.
Громадное влияние на Иоанна стали иметь Сильвестр и Адашев, он верил им больше, чем кому другому из своих приближенных, советовался во всех государственных делах только с ними и с владыкой Макарием.
Иоанн видел ясно, что новые советники не ведут его ни к чему дурному, а напротив, все советы их приносили видимую пользу, сближали царя с народом. Недавно еще имя жестокого властителя было пугалом для московского люда, теперь же обаяние царской власти чувствовалось все больше и больше.
Это сознавал и сам молодой царь.
– Нельзя ни описать, ни языком человеческим пересказать всего того, что я сделал дурного по грехам молодости моей! – каялся он своему новому духовному отцу, священнику Благовещенского собора Сильвестру. – Господь наказывал меня за грехи то потопом, то мором, и я все не каялся, только теперь смирился дух мой, когда Господь послал великие пожары, да ты, отче, открыл мне глаза на мои великие прегрешения.
Внимательно слушал молодого властителя Сильвестр. Он глубоко знал натуру человеческую и не прерывал царя, желая дать ему высказаться вполне, вылить свою душу в покаянном вопле.
– Вошел страх в душу мою и трепет в кости мои…
– Кайся, государь, покаяние очищает душу, подает ей успокоение! Точно вновь рожденная, она приближается к Вседержителю! – утешал его Сильвестр.
– Отче, вина моя велика, но не моя одна – и бояр моих, что ближними были. Показывали они, что доброхотствуют мне, а на самом деле доискивались самовластия, и возрастал я в небрежении, без наставлений, навык злокозненным обычаям боярским и с той поры сколь согрешил я перед Господом!
– Все простится тебе, государь, по малолетству твоему наветам злым ты следовал, теперь только береги свою младую душу, не скверни свой ум от злодейских ухищрений людей недобрых. Послал тебе Творец доброго ангела, супругу твою царицу-матушку Анастасию, ее люби и слушайся.
– Последую твоему совету, честной отче. Будь ты сам мне помощник и любви поборник, знаю, что ты добрых дел и любви желатель! Помолись за меня!
– Денно и нощно возношу за тебя молитву, великий государь. Это мой долг.
– Отче честной, научи меня, как блюсти жизнь во Христе, укажи, как поступать нужно? – молил Иоанн своего нового духовника.
– Книжицу малую тебе напишу я, государь. Все в ней упомяну, все укажу, что делать нужно.
– Напиши, отче, уклад семейной жизни, по ней пусть каждый свою жизнь правит, от соблазна блюдет. Не медли, отче Сильвестр, – заторопил неожиданно священника царь.
– Весь досуг на сие писание потреблю, сына Анфима переписывать засажу.
– Ничего не забудь в писании своем, все упомяни.
– Весь денной распредел выпишу, «до обуща и спанья», – подтвердил новгородец.
Этим согласием он положил начало знаменитому «Домострою», по которому долго потом жила вся допетровская Русь.
XIX
Во время последнего пожара сгорел и домик Сильвестра. Матушка попадья еле успела кое-что с Анфимом и со стряпкой из домовых вещей да из мужниных книг повытаскать, а книги ценились в те времена чрезвычайно дорого, много добра пропало в огне.
Приходилось обзаводиться сызнова, начинать все с малого.
Не такова была супруга деятельного священника, много энергии заимствовала она от мужа.
– О чем тужить? – уверенно отвечала она на соболезнование соседок. – Бог дал – Бог и взял!. Он, Творец небесный, поди, не меньше нас знает, что каждому человеку на пользу! Только бы послал Господь здоровья да не затемнил бы ума – жить возможно!
Дивились соседки, тоже погоревшие, спокойным, уверенным речам попадьи, ее несокрушимому присутствию духа и веры в Божий Промысел.
Государь повелел отвести новому духовнику другое помещение, а тем временем выстроить ему новое по его указанию.
– Мне такую избу надо, чтобы просторно было ученикам моим и светло рукодельницам, что у попадьи моей обучаются, – ответил на вопрос царя священник.
Заниматься грамотой и науками с благовещенским попом явилось народу в его новое помещение еще больше прежнего, но времени у него не было так много, как раньше, его часто звали к царю на совет.
Но зато жена его, Пелагея, неустанно занималась с приходящими к ней девушками московскими и, кроме различных рукоделий, учила их домоводству.
Большая изба была заставлена пяльцами, коклюшками для выделки кружев и другими принадлежностями для рукоделий.
Вместо отца грамотой с пришлым людом занимался Анфим, продолжавший изучать греческий язык под руководством самого отца Сильвестра.
Образовалась настоящая школа, в Москве ее знали многие.
– Царский духовник даром ребят обучает! – говорили москвичи. – Великую пользу от него они получают!
Иоанн не раз интересовался «затеей» своего духовника, расспрашивал его об учениках и ученицах.
– Которые к приказному делу способны, упреди меня, отче, прикажу я посадить их в приказ, такие люди нужны делу, – наказывал царь.
– Надо наперед к ним присмотреться, как бы баловством каким не занялись, государь, спешить в выборе служащих не след, – деловито отвечал священник.
– Ну, сам знаешь, как поступать надо! – доверял выбору его царь.
Но, несмотря на близость к Иоанну, Сильвестр не зазнался, он оставался таким же простым со всеми, как и раньше.
– Прост-от отец Сильвестр, – изумлялись знавшие его москвичи, – другой, куда тут, вознесся, гордыней обуялся бы!
XX
Все сразу переменилось в царских палатах, не стало слышно больше пиров разгульных, пышных, не видно ломающихся скоморохов, шутов, говорящих глупости, не пьет молодой царь и вина, о браге хмельной и не вспоминает, если пить захочет, квасом или медом удовольствуется.
Коли досуг у него объявится, на сон грядущий велит крикнуть к себе бахаря любимого Семена. Под тихий говор рассказов его о старине забывается глубоким сном молодой царь от дневных трудов и забот о благе государства.
Ранним утром подымается ежедневно Иоанн и первым делом идет к службе церковной, а в праздник по кремлевским соборам да по монастырям московским отправляется молиться. Нищих, сирых, калек оделяет он деньгами и пищей ежедневно, а под Рождество ходил сам на Колодный двор с боярином ближним ночью и своею царскою милостыней колодников и сидельцев оделял.
Затих царский дворец, помнил царь обещание, данное им Сильвестру, исправиться.
Полюбил Иоанн церковное пение, повелел искать по всей Руси «изрядные» голоса для «певчей стаи» кремлевских соборов.
Занялся он усовершенствованием и ратного дела, сильно запущено оно было на Руси во время малолетства царя.
– А должно бы нам, Алеша, иноземного литейщика выписать, – сказал он как-то Адашеву, – пушек у нас мало, а татары дерзить уж больно начали, Казань воевать идти придется.
Но пока еще не приспело ратное время, занялся царь возведением новых храмов, с отцом своим духовным советуется да со владыкой Макарием.
Знают оба это дело хорошо, растут храмы Божий по Москве.
Дивятся бояре неслыханной перемене с царем, глазам своим не верят.
– Откуда все сие ему дается! Неужто поп, простой новгородец, да Адашев-несмышленок надоумили его? – рассуждали бояре.
Хитро улыбались им в ответ другие.
– Тоже нашли каких умников! Тут не кто иной, как сам владыка Макарий все вершит, его рук дело, разве не видимо.
Отчасти в своих суждениях бояре были правы. Большое влияние на молодого царя имел митрополит.
Немного спустя после московского пожара и убийства царского дяди Юрия Глинского Макарий позвал к себе бывшего царского духовника, протопопа Федора Бармина, и объявил ему, что он смещен, а вместо него назначен царским духовником Сильвестр.
Тяжело подействовала на старого протопопа неожиданная весть, она так его поразила, что он через несколько дней постригся в Чудовом монастыре и стал замаливать свой грех, как он сам называл убийство Юрия по его навету.
Отодвинулись от Иоанна все приспешники кровавых дней его царствования. Нравственный облик царя стал понемногу очищаться. Не мало труда положили для этого стойкий духовник царский Сильвестр, сумевший вызвать в нем порыв энергии и направить его силу на труды по упрочению государства, Адашев, обладавший от природы способностями умного правителя, и молодая супруга Иоанна, Анастасия, принесшая ему мирное, ничем не возмутимое семейное счастье.
Влияние их всех троих на Иоанна было настолько благодетельно, что из жестокого безнравственного юноши-царя он превратился в кроткого, богобоязненного правителя для народа и доброго семьянина.
Под влиянием царских любимцев Русь успокоилась, мрачная туча отодвинулась на время.
Большой государственный ум Адашева ясно видел, что благоденствие Руси только в согласии между царем и землею.
«Нужно поднять, возвысить имя царское, – думал молодой помощник царя, – произвол боярский, лихоимство – все должно быть сокращено!»
И он начал выдавать городам, селам и монастырям «вольные» грамоты, что давало им возможность самим выбирать губных и земских старост и прочих выборных лиц.
– Добро, Алеша, поступаешь, – хвалил своего приятеля отец Сильвестр, – стеснил боярское лихоимство, береги, не давай грабить казну царскую!
Молодой любимец царя хранил царскую казну, богатела она для нужд государственных, для будущих походов, о которых мечтал Иоанн; в свою очередь оберегал ревниво Сильвестр душу царя от всякой скверны, готовя из него великого и сильного правителя для родины, мечтая о славной будущности России.
Успокоилась страна, мало-помалу примирились земские с царем, не ожидая, какую радость готовят им любимцы царя – Сильвестр, Адашев и владыка Макарий.
XXI
Двадцать лет исполнилось государю, изныла его душа от прежней неправды, от насилия сильных и от неправд боярских, умыслил царь привести всех в «любовь». Не чует Иоанн, что все это внушено ему его добрыми советниками, что благие мысли поданы ему, незаметно для него самого, на духу отцом духовным Сильвестром, на совете потайном Алешей да словом, ко времени сказанным, владыкой митрополитом.
– Кой совет подашь ты мне, отче святой, – обратился Иоанн к престарелому владыке, – чтобы крамолу уничтожить, неправды разорить, утолить вражду и народу русскому предоставить мирное житье?
Не выдал себя старец, что он ожидал такого вопроса от царя, что не раз обсуждали они это с Сильвестром и Адашевым, тайно запершись в тесной келье.
– Тебе, государь, знать об этом лучше нас, – ты властитель земли Русской, – уклончиво ответил митрополит.
– А что ты скажешь, отец святой, коли созову я земщину на великий собор? – спросил Иоанн.
Возрадовался тайно владыко: исполнилось их общее желание, о котором они так долго рассуждали и не решались намекнуть молодому царю, опасаясь встретить неприязненное отношение других бояр, стоявших близко к Иоанну, но скрыл свою радость и спокойно заметил:
– Большое ты дело затеваешь, государь, не было б препоны тебе в нем от бояр?
Гневно нахмурился молодой царь, не мог сдержать свой нрав, хотел ударить кулаком по столу, но, взглянув на владыку, посовестился его.
– Что мне бояре, владыко святой! Слуги они мои, и только, власти моей перечить никто не должен, – как я решил, так оно и будет! Хочу я защитить себя перед народом, пусть видит земщина, что все прошлое зло, которое они напраслинно клепали на меня, все исходило от боярских козней.
– Коли твердо твое намерение, великий государь, коль от чистой души задумал ты его, сзывай с Богом народ и говори с ним по сердцу.
Согласие митрополита вполне развязало руки Иоанну, он на другой же день издал указ, чтобы поспешал на Москву весь земский люд. Здесь из уст самого царя пусть услышит он, что ожидает государь от земщины, что он ей обещает и посулит.
Радостно пошли земские люди в Москву на призыв Царский, могучей бесконечной волной приливали земские силы к престольному городу. Шли не одни мужики, потянулись за ними бабы, да и подростки увязались.
Точно Велик День празднует Москва, никогда даже на Пасху не собиралось столько народу в Китай-городе. Отовсюду несется церковный благовест, солнце ярко сияет, еще недавно лежавшая в обломках Москва ликует на торжественном слиянии государя с землею Русскою.
Засияло над Русью солнышко, обрадовал народ молодой царь Иван Васильевич!
XXII
Чудный стоял день, было воскресенье, когда после молебна вышел на Лобное место Иоанн и начал говорить митрополиту:
– Молю тебя, святый владыко! Будь мне помощником и любви поборником, знаю, что ты добрых дел и любви желатель. Знаешь сам, что я после отца своего остался четырех лет, после матери – восьми, родственники о мне небрегли, а сильные мои бояре и вельможи обо мне не радели и самовластны были, сами себе саны и почести похитили моим именем и во многих корыстях, похищениях и обидах упражнялись, их же яко слух и не слышах и не имый во устах своих обличения, по молодости моей и беспомощности, а они властвовали. О, неправедные лихоимцы и хищники и судии неправедные! Какой теперь дадите нам ответ, что многие слезы воздвигли на себя? Я же чист от крови сей, ожидайте воздаяния своего.
Зорко следил за речью государя стоявший недалеко от него Сильвестр.
Вся речь, только что сказанная Иоанном, была вдохновлена царю Сильвестром.
Поклонившись на все стороны, Иоанн продолжал:
– Люди Божий и нам дарованные Богом! Молю вашу веру к Богу и к нам любовь. Теперь вам наших обид, разорений и налогов исправить нельзя, вследствие моего несовершеннолетия, пустоты и беспомощности, вследствие неправд бояр моих и властей, бессудства неправедного, лихоимства и сребролюбия, молю вас, оставьте друг к другу вражды и тягости, кроме разве очень больших дел, в этих делах и в новых я сам буду вам, сколько возможно, судья и оборона, буду неправды разорять и похищенное возвращать.
Заколыхалась толпа народная, до глубины души проникло в них царское слово.
– И воистину царь-батюшка хочет за нас постоять, от тяготы и неправды боярской и наместнической освободить! – говорили друг другу земские.
– Проглянуло и нам солнце красное: не все людям русским, земским да тягловым, в обиде от боярства пребывать, – радовались другие.
– Храни, Творец небесный, на долгие годы милостивого царя! Сам спокаялся, что допрежь к земщине не мирволил, строго на ней все взыскивал.
– Аль не слышал, дядя, слова царские? Ведь сказывал он, что вины в этом на нем никакой не имеется, не своим умом, а боярскою волею правил.
– А теперь всем один заправляет? – с недоумением спросил высокий, еще не старый крестьянин.
– Эх ты, дядя, простота! Да видано ли это, чтобы одному человеку с таким великим царством управиться, – пояснил случайно мимо проходивший подьячий, – советчики имеются.
– А они не такие, как раньше? – расспрашивал земский.
– Куда тут, и сравнивать невозможно: одно только доброе царю и советуют, всякую пользу для земли изыскивают, как бы славна да обильна была матушка-Русь, – объяснял подьячий.
– Кто ж они такие? – с недоумением послышались вопросы все больше теснившихся к рассказчику земских.
– Да духовник царский, отец Сильвестр, и постельничий Алексей Адашев, а третьим советником у государя-батюшки не кто иной, как сама матушка царица Анастасия Романовна! Она вместе с отцом Сильвестром да Адашевым неустанно царя на доброе направляет.
– Спаси их, Господи, Царица Небесная и святители московские, что за нашего брата, простого человека, перед государем великим стоят, – загудела толпа, молитвенно крестясь, – а паче всего ее, царицу-матушку!
Так открыто помирился государь русский со своим народом и одарил его вольностью.
XXIII
Радостно вернулся в свой царский терем Иоанн.
Слезы, что пролил он там, на площади, на Лобном месте перед народом, преобразили молодого царя, лицо его сияло, он смотрел обновленно, искренно радовался, верил в светлое будущее, в неизменную к себе любовь народа. Подойдя к духовнику, он высказал ему свое одобрение.
– На многое доброе наставил ты меня, отче! Кабы не вы трое: владыко, ты и Адашев, до сих пор был бы я погружен в скверну. Вы меня изъяли из нее, одели в хитон чистый, покой душе вернули!
С этими словами Иоанн надел на Сильвестра наперсный крест, осыпанный самоцветными камнями.
– А тебя, Алеша, за труды твои неустанные ко благу моему и государства, жалую в окольничьи дворяне.
Низко поклонились царю Адашев и Сильвестр.
– Недостойны мы твоих милостей царских, государь, а что поспешествовали в деле государевом, то не из-за корысти творили, а ради для твоей царевой пользы и спокойствия и русского государства славы и благоденствия!
– Знаю я лучше, коли вас жалую, – прервал речь духовника Иоанн и, обратившись к Адашеву, снова продолжал:
– Алексие! Взял я тебя из нищих и самых незначительных людей, слышал я о твоих добрых делах и теперь взыскал тебя выше меры твоей, для помощи души моей, хотя твоего желания и нет на это, но я тебя, и не одного тебя, но и других таких же, кто б печаль мою утолил и на людей, врученных мне Богом, призрел, поручаю тебе принимать челобитные от бедных и обиженных и разбирать их внимательно. Не бойся сильных и славных, похитивших почести и губящих своим насилием бедных и немощных, не смотри и на ложные слезы бедного, клевещущего на богатых и ложными слезами хотящего быть правым, но все рассматривай внимательно и приноси к нам истину, боясь суда Божия, избери судей правдивых от бояр и вельмож.
Внимательно выслушал Адашев слова своего повелителя и почтительно ответил ему:
– Все исполню, что повелишь ты мне, государь, не уклонюсь ни от какого дела.
– Ведай по-прежнему наши сношения с землею, это твое главное дело, присматривайся и к заморским делам, хотя и ведает ими другой, а все ж тебе не мешает меня для-ради надзор иметь. Закон бы других государств не лишним было бы изучить, ты, Алеша, горазд на это и с людьми Немецкой земли мороковать умеешь.
Адашев с благодарностью наклонил голову перед царем. Сильвестр, молча слушавший Иоанна, хотел удалиться.
– Постой, отче! Теперь хочу с тобой поговорить… Попомнил ты мой наказ тебе?
– Какой, великий государь? Не мало было мне наказов от твоей милости? – с недоумением спросил духовник.
– Ин забыл? Книжечку малую обещал ты мне написать об укладе, как жить должно по истине, по христианскому обычаю.
– Не запамятовал о сем, государь, как час свободный выпадет, пишу и размышляю.
– Ну, хорошо, пиши не торопясь! Есть у меня еще работа для тебя с Алешей вместе…
Адашев, отошедший во время разговора царя с Сильвестром, придвинулся.
– Исполним все, что ты нам повелишь, царь-батюшка!
– Тяжебная волокита запутана уж больно, никто, ни дьяк, ни сам виновный не знает, что и как… Распутать все бы надо, составить книгу «Судебник», все выяснить, законы все в нем объявить, чтобы повадки кривде не давать и правде дорогу широкую открыть!
– По воле твоей исполним все, великий государь, – отозвался Адашев, – просмотрим, сыщем все мы с отцом Сильвестром и книжицу изрядную составим.
– Отца моего, владыки Макария, совет примите, он ветх годами, но разум у него и свеж и молод, – упредил будущих составителей «Судебника» царь, высоко ставивший знания и ум митрополита.
– Теперь ступайте, я отдохнуть прилягу, устал, – закончил беседу с ними Иоанн, отпуская обоих любимцев.
XXIV
Нелегкую задачу возложил государь на Адашева и Сильвестра: пересмотреть, исправить устарелые законы, отмести все ненужное в судебной волоките и дать возможность суду здраво разбираться в тяжбах. Только таким испытанным людям, как Адашев и Сильвестр, мог Иоанн поручить столь важный и ответственный труд. Это он сознавал сам отлично и, уверенный в их силах, поручил им «очистить правду, низвергнуть кривду», полновластно хозяйничавшую по тяжебным делам.
Косо посматривали на царских любимцев дьяки и подьячие, «в приказах поседелые», повытчики и ярыги, всем им, согласно желанию царя, приходилось тяжело: брать «мзду» безнаказанно с ответчика и с жалобщика одновременно являлось невозможным да и с одной стороны это было теперь опасно.
Взвыли люди судейские, кормившиеся от тяжебных дел, повсюду по городу, по торгам, по сборищам народным костили царских любимцев.
– По старине жить ныне недолжно, – говорил подьячий Анисимов кучке праздного люда, – опричь того новые законы вводить надумали, простоту нашу родную загубить хотят, – притворно всхлипывая, продолжал он, – ой, много власти дает им царь-батюшка, не претит их запрету.
– Да ты о чем толкуешь-то? – сурово спросил подьячего степенный торговец.
– Как о чем, мил человек, об озорстве попа Сильвестра да Алешки Адашева, облестили они царя-батюшку, по-своему ему голову кружат, верных бояр к нему не допускают.
Но, видимо, московскому люду хорошо были знакомы порядки этих «верных бояр», недоверчиво слушала толпа подьячего, а как только он упомянул о боярах, так сейчас же заволновалась.
– Ты чего зря мутишь-то народ, подьячий? – послышались голоса. – Что клеплешь неправду на хороших людей?
– Хороших! – огрызнулся Анисимов. – Тоже сказал, хорошие!
Слова подьячего еще больше раззадорили толпу.
– Братцы, что он наших радельников забиждает, – крикнул небольшой мужичонка с рыжей бородой клочьями, – ведь они за нас, за земских, стоят, насупротив бояр идут.
– Истинно так, – откликнулся прежний торговец, – не слушайте его, братцы, гоните в три шеи!
Но подьячий, заметив недружелюбное отношение толпы, бросился бежать. Толпа загоготала.
– Лови его, держи! Ишь, какой смутьян объявился! Из этого можно было видеть, какою любовью и доверием пользовались у народа оба царские любимца.
Благодаря им, плотно объединилась Северо-восточная Русь, упрочилось государство, окрепло могущество Москвы.
Сильвестру удалось обуздать властолюбивого, отчасти уже распутного Иоанна и сделать из него доброго мужа и семьянина. Объяснить это случайностью было бы слишком рискованно. Сильвестр настойчиво добивался получить влияние над юным государем, и только это помогло ему покорить страстную, ничем не сдерживаемую натуру молодого правителя. Незаметно, но постепенно направлял он ум и мысли Иоанна к совету «мужей разумных и совершенных».
– Великий государь, – настойчиво повторял духовник, – избери ты себе предобрых и храбрых советников в военных и земских делах, так как без их совету ничего устроить нельзя.
Изумился Иоанн подобной речи своего духовника, он привык с малых лет видеть и слышать, как приблизившиеся к нему бояре-любимцы старались столкнуть каждого, пытавшегося войти в милость к государю: его поражало подобное независимое отношение Сильвестра к другим боярам и советникам.
Адашев был уклончивее, но тоже старался не вредить никому из бояр.
Влияние Сильвестра на дела государства было большое, но он умел так незаметно влиять на государя, что последний никогда не мог подумать, что следует советам своего духовника. Это не обижало самолюбивого Иоанна и не порождало его неприязни к Сильвестру.
