Текст книги "Царский духовник"
Автор книги: Георгий Северцев-Полилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
XXV
Прошло еще два года мирного царствования молодого царя. Счастливый в семейной жизни, окруженный преданными ему людьми, зорко смотрящими за его интересами и за славой и благоденствием родной страны, Иоанн настолько нравственно изменился, что народ назвал его «Боголюбивым» царем.
За эти два года, по совету Сильвестра, Иоанн созвал церковный собор, названный Стоглавым, чтобы выяснить отношение церкви к народу и упорядочить положение духовенства. Горячо приветствовал молодой царь собравшихся в Москве пастырей церкви, и снова, как на земском соборе, каялся пред ними всенародно, слезы обильно текли из его очей, когда он заканчивал свою речь к духовенству, собравшемуся на собор.
– …Смирился дух мой… умилился я и познал свои согрешения… выпросил прощение у духовенства, у земли всей. Дал прощение князьям и боярам, теперь вас прошу: довершите устроение царства и земли, дайте порядок душам православным, пастве Христовой.
За это время издан был, тщательно просмотренный Сильвестром и Адашевым, «Судебник» и «Уставные грамоты».
Одно тяготило Иоанна: это постоянные перекоры бояр между собою за свое старшинство.
Захарьины хотели сесть выше Романовых, Шуйские занять место еще выше, никто из них не хотел покориться, шли вечные неудовольствия и ссоры.
Когда царь созывал бояр на пир, то, слушая их перекоры и жалобы одного на другого, он гневно сдвигал брови, в эту минуту возвращалась к нему присущая ему жестокость: он готов был разогнать всех своих гостей, чтобы только избавиться от их ссор.
Сильвестр и Адашев зорко следили за царем в эти минуты, своевременно умели его остановить, не давая разразиться его гневу.
– Вот вы просите меня: не гневайся, государь, да не гневайся, – нетерпеливо заметил Иоанн, – не в силах я сдержаться, негоже ведут себя бояре!
– Государь наш добрый, – успокоительно ответил Адашев, – дозволь мне слово молвить.
– Говори, Алеша, – сказал Иоанн.
– Когда б потешился бы ты над их исканьем мест, быть может, и поняли б они, сколь тебе досадили.
Складки на лице царя разгладились, ему пришлось по душе предложение Адашева: посмеяться над боярами за их спесивость друг перед другом.
– И впрямь ты дело говоришь, Алеша! – согласился он с Адашевым.
Случай представился скоро.
На одном из пиров, на который было приглашено много именитых бояр, царь ради потехи посадил выше князя Пронского своего шута Тимошу.
Такой небывалый случай разобидел не только одного Пронского, но и многих бояр, они ясно поняли насмешку царя над их спесивым местничеством, но не посмели уйти с пира, затаив обиду, нанесенную им Иоанном.
Общая обида заставила их сплотиться и на время прекратить свои личные раздоры о местничестве.
– А ведь помогло, Алеша, смотри-ка, теперь совсем иные стали, – довольно заметил царь Адашеву.
– Не скоро, государь, удастся искоренить этот обычай совсем, в привычку он им въелся, – отвечал любимец.
Тем не менее этим случаем было положено окончание местничеству.
На Стоглавом соборе царский духовник в особенности выделился, к нему с уважением относились все собравшиеся духовные лица, они понимали его влияние на царя, но все-таки никто из съехавшихся, даже архиепископы, не обижались на него, так как он не возносился своим положением и обращался со всеми почтительно.
Один из бывших на Стоглавом соборе святителей церкви говорит о нем в «Царственной книге»:
«У царского двора некий священник, зовомый Сильвестром, родом новгородец, всякие дела царские правит и власть святительскую имеет, никто не смеет против него сказать, он владеет обеими властями, как царь и святитель, хотя не имеет ни звания, ни титула того и другого и состоит только священником; он пользуется большим уважением, и относятся к нему все хорошо».
XXVI
Умиротворенная Русь укрепилась.
Неспокойный характер Иоанна не мог удовлетвориться мирным преуспеванием страны, ему хотелось расширить свои владения, избавиться от опасного соседа на востоке: Казанского царства.
До сих пор после урока, данного дедом царя, Иоанном III, казанцы присмирели и мирно жили с Москвой, но среди них самих начались раздоры, они изгнали поставленного им Иоанном царя Шиг-Алея и выбрали себе нового хана Едигера, сына астраханского царя.
Иоанн видел, что нужно покончить с беспокойным соседом, взять Казанское царство в свои руки, и затеял поход на Казань.
В другой раз и Адашев и Сильвестр отговорили бы молодого владыку от этого похода, но теперь они сами видели, что взять Казань необходимо – это отдаст в русские руки широкий водяной путь – Волгу, расширит торговлю и утвердит русское влияние далеко по низовьям великой реки.
Оба государственных человека провидели будущее: они заботились только о славе своей родины. Несмотря на все свое влияние на царя, они постарались остаться в тени, когда было решено, что сам царь отправится во главе войска в Казань. Даже власть в Москве они не оставили за собою и всецело уступили ее двоюродному брату царя, Владимиру Андреевичу князю Старицкому, в помощь к нему Иоанн добавил князей ростовского и палецкого.
На совете, который был созван у государя в столовой палате, присутствовал только Адашев, стоявший сзади царского седалища, духовник же царский на нем не был и явился только к концу его посланником от владыки митрополита, когда относительно похода почти все уже было решено.
– В час тебя посылает Творец, отче, – проговорил Иоанн, принимая от него послание от Макария.
Все оно было написано самим Сильвестром по взаимному соглашению со владыкой. Адашев знал об этом, догадывался и сам царь, но оба молчали.
Царь понимал, что послание митрополита направлено против бояр ленивых, жадных, благодаря своим раздорам уже раз упустивших из русских рук Казань, но не подал виду, что ему это известно, он хотел, чтобы сами бояре поняли, в чем укоряет их владыка.
Осанистый дьяк начал зычно читать послание:
«Благословение преосвященного Макария, митрополита всея Руси и на новый Свияжский град. Духом Святым осененного, смиренного господина и сына нашего, благочестивого и христолюбивого царя и великого князя Ивана Васильевича, государя и самодержавца всея Руси – князьям его и боярам и воеводам, детям боярским и всем воинским людям и всему христоименитому народу и дарова Господь Бог благочестивому царю нашему и всему его христолюбивому воинству светлую, без крови победу на вся сопротивные. Казанское царство покорися, и Казанский царь и царица в руце его предавшись, – продолжает звучать голос дьяка, будя жгучие, дразнящие душу Ивана, воспоминания, – и крепкая их опора, крымские князья и мурзы, пленены быша. И благочестивый государь завоеванный град Казань и со всеми его улусы вручил своему царю Шиг-Алею. А горняя черемиса вся покоришася и приложися ко новому Свияжскому городу. И тьмочисленное множество христиан, мужей и жен, юнош и девиц, младенцев из поганых рук из плену возвращахуся восвояси.
И вси концы земли устрашалися. И от многих стран цари и царевичи, казанские князи, и мурзы, и сеиты, я уланы, и вси чиновные люди, сами, своею волею, служить к нашему благочестивому царю приидоша!
О, чада! – взывал пастырь. – Откуда посрамися мудрования разума вашего? Забыли вы подвиги бранные ради страстей земных!
Аще ли кто из вас забыл страх Божий и заповедь царскую, и не учнут каятись, отныне и впредь учнут бороды брити или обсекати, или усы подстригати, и потом обличены будут, тем всем быти от благочестивого государя в великой опале, а от нашего смирения и ото всех священных соборов отлучены быти. И сего ради писах ища пользы вашим единородным, бессмертным душам по Господней заповеди!.. И вы бы, все благочестивое воинство царя Ивана Боголюбивого, отныне и впредь потщилися вся сия исполнити, елика ваша сила возможность».
Поход был решен, бояре косились, недовольные митрополичьим посланием.
XXVII
Иоанн отправился с войском к Казани, в Москве остались Сильвестр и владыка Макарий. На них, как на верных своих страж, оставил государь первопрестольный город.
Сознавая всю важность возложенного на них поручения, они оба блюли царский завет и еще больше занимались государственными делами, чем в присутствии самого Иоанна.
Только теперь воспользовался духовник царев, чтобы написать книгу, о которой так долго просил его Иоанн, именно «Домострой», в котором были выяснены и подтверждены все устои домашнего обихода того времени.
Всего было написано 64 главы, но по некоторым данным, как теперь объясняют, не все их можно приписать творчеству самого Сильвестра, многие из них навеяны указаниями митрополита Макария, а на некоторых заметно влияние Адашева.
– А ты, Анфим, – говорил царский духовник своему сыну, – перепиши по уставам да титлы показистее киноварью выведи.
– Вот, батюшка, посмотри сам, сколь успешно идет моя перепись, – указал Анфим на несколько уже переписанных им страниц «Домостроя».
Священник полюбовался искусным писанием сына.
– Да ты не особь торопись, сынок, пиши поладнее, а когда царь-батюшка из похода вернется, я ему и поднесу.
Анфиму приходилось переписывать одно и то же несколько раз, Сильвестр постоянно находил нужным что-нибудь прибавить, объяснить, исправить и даже некоторые главы переделывал неоднократно.
Занятия в доме царского духовника не прекращались.
Здесь, так же как и в Новгороде, немало обучил он народу и сам поставил своих учеников на разные занятия и дела. Большое значение в особенности имели молодые торговцы, с помощью Сильвестра устроившиеся в торговых рядах.
Сначала старые купцы смотрели на них недоверчиво: они видели в них нежелаемых соседей-грамотеев, но мало-помалу, замечая пользу от их грамотности, изменили свой взгляд и охотно сдружились с молодыми торговыми гостями.
Среди старых повытчиков «приказа» с появлением Сильвестровых учеников происходило то же самое.
Недоверчиво относились к ним дьяки и подьячие, и только благодаря тому, что боялись влияния царского любимца на царя, не делали молодым людям неприятности, но польза от них была очевидна, приходилось мириться с их присутствием и скрывать свое неудовольствие.
Среди причетников, пономарей кремлевских соборов тоже находились воспитанники Сильвестра, они благотворно влияли на закоснелое в своих понятиях духовенство того времени, хотя не пономарям и причетникам было под силу бороться с важными священниками кремлевских соборов.
Скромная деятельность матушки Пелагеи была хорошо известна по Москве: многие боярыни отпускали к ней учиться рукоделию не только своих сенных девушек, но к жене царского духовника являлись даже и их дочери-боярышни. Учиться рукоделию у жены царского духовника они не находили для себя зазорным.
Школа Сильвестра процветала так же, как когда-то в родном Новгороде.
XXVIII
«Болеет государь душою, что не удается так долго агарян неверных покорить, – писал Адашев из стана под Казанью своему другу Сильвестру в Москву. – Ветры и бури одолели нас совсем, ливни холодные, осенние затопили наш стан. А намедни буря опрокинула царский шатер ночью, государь должен был проспать всю ночь в церковном шатре. Но духом государь тверд, рвется поскорей басурман осилить и под свою царскую руку подвести. Когда бы не боярские ссоры, что в прошедший поход были, давно бы Казанское царство нашим наместничеством стало, да и теперь надеемся, что, по милости Творца, оно от нас не уйдет, жаль только ратного люда: немало положили его татары да от болезни потратилось…»
Из письма своего друга царский духовник понял, что осада не скоро окончится и царь долго еще не вернется в Москву.
Он написал Иоанну: «Государь Великий, милование, и; заступление, и правду покажи на нищих людях… Печалуйся об общем народе, печалуйтесь о странах и селах».
Не оставлял Сильвестра своими посланиями, хотя и довольно редкими, и князь Андрей Курбский: он тоже уважал царского духовника, понимая, какую пользу приносит он в нравственном отношении на не вполне еще сложившуюся, молодую натуру царя. Отсутствие Сильвестра при Иоанне во время осады было заметно: у царя снова проявились вспышки беспричинного гнева, доходившие порой до яростных припадков, после которых Иоанн не скоро приходил в себя.
За несколько дней до взятия города он рассердился беспричинно на Адашева, отсоветывавшего идти поздно вечером на приступ, и только сильное самообладание молодого любимца заставило Иоанна удержаться, чтобы не убить его.
За последними хлопотами по устройству подкопа и приготовлений к приступу Адашев не успел написать об этом Сильвестру и только по возвращении в Москву подробно рассказал ему об этом случае.
Задумался престарелый священник.
– Неладное совершается с царем, Алеша, – проговорил он.
– Да, отче, боюсь, как бы не вернулся он к прежним своим лихим обычаям, к жестокости: давно уж кровь безвинная не лилась на Москве, – ответил Адашев, сознавая всю важность новой перемены с Иоанном.
– Пока не бойся, друг, – сосредоточенно глядя на собеседника, продолжал священник, – смягчилось сердце царское, что послал ему Господь наследника, царевича Димитрия, – о нем теперь забота, о матушке царице, она, болезная, сколь по царю скучала и без него сына ему родила.
– И вправду ты говоришь, отче, умилился теперь царь. Он рад, что покорил казанцев, да и семейное счастье его порадовало. На время забудет о замыслах своих жестоких, а после?
Сильвестр уверенно посмотрел на Адашева.
– Пождем пока, авось Господь сподобит нам сохранить царя таким же, как он есть для Руси православной.
– Ой, когда б не завели бояре новых ссор и перекоров между собою, не вызвали бы царский гнев на себя!
– Не до того им теперь, довольны все! Кто в походе был с царем, пожалован тот им, и здешние довольны сверх меры, что удалось им управлять Москвою самовластно.
Так рассуждали между собою свидевшиеся после долгой разлуки Сильвестр и Адашев. Но не знали они, что в душе Иоанна уже заронены семена неудовольствия к ним обоим, а точно так же и к владыке Макарию.
XXIX
Случилось это так.
Когда возвращался Иоанн на Москву из похода, заехал он в Троицкую лавру помолиться у мощей преподобного Сергия, поблагодарить его за одержанную победу над татарами. Здесь в обители жил на покое святитель Иоасаф, предместник Макария, который так жестоко был свергнут князем Иваном Шуйским.
Почтил старца государь, навестил его в келье, беседу повел с ним.
Вспомнились Иоасафу все прежние обиды, он невольно почему-то перенес их на всех настоящих любимцев царя и намекнул об этом государю.
Затаенное самолюбие Иоанна, так долго им скрываемое, невольно вылилось наружу.
– Все для добра-де моего они делают, – так сказывают, от лиха меня укрывают! – с негодованием заметил царь. – Забывают, что молод я еще, что попировать лишний раз хочется, жену приласкать, обнять – нельзя на все у отца Сильвестра препоны имеются, запрет мне ставит, чуть что, владыке Макарию жалуется…
Как-никак, а сверженному митрополиту было приятно слышать выраженное неудовольствие царя; смиренная келья, простой монашеский обычай до сих пор не смирили еще гордого владыку, он обрадовался возможности дать совет царю.
– Потолковал бы ты, государь милостивый, с игуменом Вассианом, он разума большого человек, родителю твоему благие советы подавал. Древние годы его дали ему большую мудрость, – заметил Иоасаф, прощаясь с государем.
– За совет спасибо, отче, повижу игумена и с ним перетолкую.
Потолковать с Вассианом Иоанну на этот раз не при шлось, но он не позабыл о совете Иоасафа и решил при случае с ним повидаться.
Царю теперь было не до того: он спешил в Москву, где его ожидала торжественная встреча, любимая супруга и новорожденный царевич Дмитрий, наследник престола.
Так оно и случилось: возвратившегося в престольный город Иоанна одурманила горячая встреча народа, приветствовавшего его, как победителя татар, окончательно рушившего их власть. Счастливый рождением наследника, Иоанн забыл на время неудовольствие против близких ему людей: он весь был захвачен общим ликованием, предоставив Сильвестру и Адашеву по-прежнему ведать делами государственными.
Как и раньше, важные дела проходили через боярскую думу, ею рассматривались и разрешались, но не боярским умам дано было возбуждать их: все начало исходило как будто от царя или от самого народа, но было навеяно в том и другом случае истинно политически мудрыми людьми, Сильвестром и Адашевым.
Прикрываясь царским именем, им было возможно работать в интересах земщины, искусно избегая идти против намерения бояр. Одним из удачных ходов Сильвестра была замена доходов «кормлением», раздачею земельных угодий, это настолько улучшило положение служилых людей, что русская военная сила значительно увеличилась.
«Сытый народ и воюет охотно», – гласит старинная французская пословица; это вполне подтверждает та готовность, с которою земские шли на службу царскую не только во время походов, но и в мирное время поступали в царевы полки, дабы оградить Москву от вражеских набегов.
Мысль о народном самоуправлении, не оставлявшую Сильвестра еще когда он был на родине, в Новгороде, где процветало вече, он вложил в составленные им вместе с Адашевым «Уставные грамоты».
Бояре, успокоенные малозаметным положением Сильвестра, недостаточно внимательно отнеслись к новшествам, им вводимым.
XXX
С некоторых пор отцу Сильвестру удалось устроить своего сына на царскую службу подьячим. Занятия в школе пришлось значительно сократить, некому было заниматься с новыми учениками.
Возвращаясь домой со службы, Анфим зажигал свечу, если это было зимою, а летом и без нее, и старательно переписывал излюбленный труд родителя «Домострой».
Сильвестр значительно расширил свою «книжицу малую», а потому Анфиму приходилось переписывать «Домострой» по нескольку раз.
Стоял теплый июнь, солнце еще было высоко, когда вернувшийся с «верху» отец Сильвестр сидел с сыном за столом у окна, Анфим продолжал свою работу по переписке.
– Не разберу я что-то, батюшка, вот здесь, – указал Анфим отцу на несколько строк.
– Постой, я тебе сейчас помогу, – ответил последний и, взяв в руки лист бумаги, стал медленно читать:
«И еще вспомянути: гостей приезжих у себя корми, и на суседстве и с знаемыми любовно живи, о хлебе и соли и о доброй сделке и о всякой ссуде.
А поедешь куда в гости, поминки не дороги вози за любовь…»
Анфим внимательно следил за его чтением, стараясь запомнить, что ему говорил отец.
Перед окошком, за кустами палисадника промелькнула черная иноческая ряса.
Сильвестр удивленно проговорил:
– Кого это Господь посылает к нам так поздно?
Недоумение его скоро разъяснилось: в горницу вошел небольшого роста седой, старый монах. Помолившись на образа, он поздоровался с хозяином.
– Будь здрав, отец Герасим, – приветствовал его Сильвестр. – Большую радость ты мне доставил, что пожаловал.
Старец Герасим Сленков был из числа иноков Духова монастыря и во время Стоглавого собора вызывался членами его вместе с Сильвестром для некоторых объяснений.
– Зашел я к тебе по делу важному, отче Сильвестр, – проговорил инок, садясь на лавку.
– А что, честной отче?
– Ведомо ли тебе, отец Сильвестр, что появился такой Трошка Башкин, что православной нашей веры смутьяном обозначился?
– Слышал об этом, отец Герасим, еще до Казанского похода.
– Так вот теперь он снова объявился и между народом соблазн большой вводит. Послал наш игумен до тебя, поговорить, что тут нам делать и какую меру протир того смутьяна зачать?
– Ты мне все скажи порядком, отче, – спокойно заметил Сильвестр, – а я обдумаю да и напишу владыке митрополиту все как след.
Оба старика стали беседовать, причем Герасим рассказывал, а царский духовник слушал, изредка прерывая рассказ его вопросами.
– Вы, честные иноки, не беспокойтесь много, Башкина ересь не велика стать еще, не трудно ее словесным прением изничтожить, тот люд, который в нее впал, сейчас же увидит, что нелепо толкование этого смутьяна, об этом я уж позабочусь.
Летний вечер мягко спустился. Легкие тени обвили окрестности, старичок монах заторопился возвращаться в обитель, Сильвестр пошел проводить его до ворот своего дома.
В большой горнице остался Анфим, еще не зажигавший свечи и бросивший на время переписывать книгу,
XXXI
В своем суждении о новой ереси Башкина Сильвестр оказался правым: она скоро погибла сама собою.
– Твой духовник, государь, отец Сильвестр, все мне подробно о том смутьяне Башкине описал и сам мне указал, что нужно сделать, чтобы погасить всю эту ересь, я так и исполнил, – сообщил царю владыка Макарий.
– И что ж? – нетерпеливо спросил Иоанн.
– Разметаны еретики, как лист осенней бурей!
– Что ж, похвалить отца Сильвестра за это следует, да, кстати, напомнить я хочу ему, давно мне обещал он книжицу написать. Эй, кто там из детей боярских, пусть сходят к отцу Сильвестру и позовут его сюда!
Духовник сейчас же явился на царский зов. Он низко поклонился царю и митрополиту.
– Спасибо тебе, отче, что одолел смутьяна Башкина, – обратился к нему Иоанн.
– Я должное исполнил, государь.
– А обещание о книжице, что мне дал?
– Вот здесь она, изволь ее принять, – и он передал Иоанну четко переписанный Анфимом «Домострой».
– Все в ней ты написал, что надо для христианской жизни? – снова спросил царь.
– Все постарался, государь, чтоб утвердить непоколебимо из рода в род отчизну нашу русскую родную и веру православную, как было встарь.
– И я прочитаю ее, как удосужусь только, – заметил митрополит.
– Тебе, владыко, принес второй я список, вот прими, – сказал Сильвестр, передавая Макарию вторую книгу.
– Кто титлы у тебя затейливо так вывел? – спросил Макарий, любуясь красиво исполненным письмом.
– Сын мой, Анфим.
– Ну, молодец, поистине искусник в писании он! Как четко буквы глядят. Я старыми очами моими все разберу!
– «Книга, глаголемая Домострой, имеет в себе вещи зело полезны, во учение и наказание всякому христианину мужу, и жене, и чадам, и рабам и рабыням», – читал Иоанн заглавие, тоже любуясь красивыми титлами.
– Ты только смотри, не очень ли строго в ней о семейной жизни толкуешь, отче? А то и так царица на тебя в обиде за строгость в семейной жизни, – усмехнулся государь.
– Ты знаешь, государь, на языке у меня то же, что на деле, поблажки я ни в чем не потерплю, – сурово ответил священник.
– Не должен забывать, отец, что мы с царицей не перестарки какие еще! Порой и правила церковные невольно нарушаем.
Сильвестр ничего не возразил на это Иоанну и, распростившись с царем и митрополитом, сейчас же ушел домой.
Зоркий Макарий сразу заметил «остуду» государя к своему любимцу. Иоанн не любил, чтобы шли против его мнения, Адашев умел сглаживать эти порывы, но, к сожалению, на этот раз он отсутствовал, а один владыка не решался возразить царю.
Иоанн затаил неудовольствие на духовника, но при первом удобном случае собрался на богомолье в Песношскую обитель с целью побеседовать с игуменом Вассианом Топорковым, как ему советовал свергнутый владыка Иоасаф. Против сложившегося обыкновения брать с собою духовника, царь не взял на этот раз Сильвестра.
Беседа с Вассианом только усилила его неудовольствие на Сильвестра, а заодно хитрый игумен сумел бросить камешки и в огород Адашева, посеять в царе начало недоверия и к этому любимцу.
