Текст книги "Наско-Почемучка"

Автор книги: Георгий Струмский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Рассказывает Наско-Почемучка

Сейчас очень легко говорить: «Наско, ты поступил неправильно, ты тут поторопился. Надо было поступить так-то и так-то».

Сейчас очень просто давать всякие советы и наставления.

Но тогда нам с Ванкой вовсе не было легко.

Мы стояли возле окна в своей комнатке и смотрели, как утро пытается победить ночь. Темнота, тяжело навалившаяся на лес, казалась непоколебимой, вечной.

Думалось, мы никогда не дождёмся рассвета. Словно и не было на этом свете ни наших трёх домиков, ни зелёной поляны, ни синевы в небе. Звёзд тоже не было видно. Всё поглотила темнота.

Мы стояли возле окна и мучительно вглядывались в темноту, хотя ничего нельзя было различить даже на расстоянии метра. Где-то я читал, что темнее всего бывает перед рассветом.

Ни один солнечный луч не показался из-за горы. На тёмном небе не было ни единого просвета. И всё же чувствовалось, что наступает утро. Я ощущал его приближение по каким-то едва уловимым далёким звукам, по какому-то лёгкому трепету в воздухе.

Мы все знаем, что Земля вращается вокруг Солнца и вокруг своей оси. И я это знаю и не однажды сам себя спрашивал, почему мы живём и не замечаем того, что она вращается.

В то утро в первый раз в жизни мне показалось, что я это вращение испытал на себе как раз в тот момент, когда несколько ослепительно белых лучей взметнулось из-за Ряды и словно зацепилось за вершины самых высоких сосен.

Рассветало потому, что наша планета вращалась. В Осогове, в лесной хижине, в комнате под чердаком, я наконец понял это. Из густой мглы выплыли два других домика и спины ближайших горных склонов. Лес просыпался. И не было в нём ни одного незанятого местечка – всюду шла жизнь: под землёй, на земле, в деревьях, на деревьях, в воздухе. Я глядел на приходящее утро, и меня мучили тысячи вопросов.

Что стало с Иваном?

Разыскал ли Васко своих товарищей?

Чем окончилась ночь для Веры и бая Владо?

Я должен был найти ответ на эти вопросы.

Можно было бы закрыть глаза и сказать себе: «Наско, забудь! Нет никакого Велинова, и вообще ничего не было, ничего не случалось, всё это вымысел, сон. Наско, закрой глаза и забудь!»

Я даже мысленно всё это себе сказал. Но глаза я не закрыл и ничего не забыл.

Как Иван глядел на меня живыми тёмными глазами и грустно улыбался! «Нельзя жить без завтрашнего дня. Знаешь, никто не может жить без завтрашнего дня».

А я думал: не только без завтрашнего, – человек не может жить и без вчерашнего дня. По крайней мере, мне так казалось. Я стоял у окна, глядел на лес, становящийся от солнца всё более зелёным, на серпантин дороги, который вёл туда, в Кюстендил, откуда подмигивали мне поблёскивающие от рассветного солнца крыши нескольких домов. Стоявший рядом со мной Иввик опёрся ладонями о подоконник, высунулся из окна и глубоко вдохнул утренний воздух.

– И в нашем городе тоже много Иванов.

– Наверно, не меньше тысячи, – ответил я.

– А со мной тысяча и один, – улыбнулся Иввик.

– А сколько Иванов во всей Болгарии? А во всём мире?

– Это вопросы, на которые может ответить только Наско-Почемучка, – сказал Иввик.

Я понял, что он думал о том же самом, что волновало и меня.

Мы только поглядели друг на друга и без всяких слов решили, что нам пора собираться в путь, пока лагерь ещё не проснулся. Пока Данчо ещё не затрубил в свой горн. Пока Латинка не схватила свой альбом и не кинулась на поляну рисовать. Пока Милчо Техника не взберётся по лестнице и не постучит в нашу дверь.

Надо двинуться в путь за тем манящим тревожным «продолжение следует», которое стояло на последней вырезке из газеты. Хватит ли нам денег, чтобы добраться до Велинова?

У нас было девять левов и пятьдесят две стотинки.

А на какие деньги мы вернёмся? Умываться было некогда. Мы взяли с собой только бинокль, надели куртки, заперли дверь и бесшумно спустились по лестнице. Двор был совсем пустой, флаг спущен, шоссе дожидалось нас – всего в двадцати шагах от лагеря. Никто нас не увидел, никто не заметил.

И всё-таки, как ни сильно было наше желание сразу же тронуться в путь, мы остановились перед палаткой товарища Асенова. Но его там не было. Кровать его не была оправлена, на столе были разбросаны книги и рукописи. Пишущая машинка – без чехла.

Иввик предложил войти и оставить записку.

Мы задержались всего на пять минут – ровно столько, сколько понадобилось, чтобы настучать записку на машинке.

На кухне кто-то шевелился и кашлял. Это просыпался повар.

Мы вышли из палатки и побежали в сторону шоссе.

Я рассказал, как всё было. Теперь, Иввик, продолжай ты.

Рассказывает Иввик

Ну что ж, продолжаю. Только я не Иввик. Я Ванка. Так меня и называй.

Уже десять минут мы бежали по шоссе, а лагерь был всё ещё близко, за спиной. Когда мы оборачивались, наши домики укоризненно глядели на нас глазами-окошками.

Если бы не десять минут, а даже несколько часов мы продолжали бежать в этом темпе, всё равно мы бы не добрались до города. Но тут послышался шум грузовика. Шофёр знал нас, нам даже не пришлось голосовать, он сам остановился и предложил забраться в кузов.

Шоссе завертелось в бесконечных поворотах.

Домики сзади нас стали уменьшаться, уменьшаться и исчезли совсем. Мы ехали молча, облокотившись о свежие сосновые брёвна. Я представил себе, что еду не по шоссе, а лечу в небе, обгоняя белые облака, и, как космонавт, проникаю в новые миры.

До города было двадцать километров. А до села Велинова? Долог ли путь до Ивана, до трактора?

Найдём ли мы их? И где?

Существуют ли они вообще на нашей земле, в нашем мире, в наше время?

Что ждёт нас там, на другом конце Болгарии? Что нас ожидает там, за тридевять земель, – радость или разочарование? А не лучше ли было не удирать из лагеря, а посоветоваться с кем-либо и рассказать им о своих переживаниях и планах?

Мы ехали, держась на поворотах друг за друга, чтобы не вывалиться из кузова. Нет, назад мы не повернём. Может быть, и надо было поступить иначе, но всё равно назад мы не повернём.

О чём думал стоявший рядом со мной Наско? И в его голове наверняка вертелись те же вопросы, на которые непременно надо было найти ответ. А ответить ему могли только Иван и бай Владо, только Васил.

– Ну, учёные, слезайте. До этого места возим бесплатно! – крикнул шофёр, высовывая разлохмаченную голову из кабины.

Мы оказались возле школы на краю города. Спрыгнули на землю, стряхнули пыль с курток и штанов, а шофёр, не дожидаясь, пока мы начнём рассыпаться в благодарностях, дал газ, и грузовик, поднимая пыль, свернул вправо. А наш путь шёл влево – к вокзалу.

До поезда ещё оставалось много времени. Мы медленно бродили по улицам просыпающегося города. Наш город не из самых крупных, но не подумайте, что очень-то мал. У нас несколько школ и техникумов. Есть люди, с которыми мы даже и не знакомы. Под нынешними тротуарами и мостовыми Кюстендил жил на свете уже два раза – как Пауталия и как Велбежд.

Нас обгоняли работники табачного склада. Отпирались двери магазинов. Возле «Овощей – фруктов» сгружали ящики с яблоками-петровками. Это скромные с виду ранние яблочки, а другие ещё продолжали наливаться соком земли и созревать на солнце.

Мы с Наско остановились поглядеть, как моют улицу. Бай Милан тащил за собой длинный шланг и бил в мостовую тяжёлой струёй. Текли струйки грязной воды, и улица становилась свежее. Бай Милан мыл не только мостовую. Он смывал пыль и с тротуаров, а когда приближался к какому-нибудь дереву, поливал водой и его. Вот он остановил лошадей, запряжённых в телегу, устроил «баню» грязным колёсам и только тогда позволил ехать дальше по вымытой улице.

– Эй, учёный, хватит зевать, ещё споткнёшься! – крикнул бай Милан и направил шланг в мою сторону.

Мне вовсе не требовался утренний душ, и я вовремя отскочил.

– Чего это ты сегодня с утра такой серьёзный? И приятель твой не улыбнётся, точно у него имение градом разбило, – засмеялся он нам вслед.

Но мы уже не слушали его, уже сворачивали на другую улицу. Наско несся вперёд. Я поспевал следом. Только я собрался взмолиться, как Наско вдруг резко остановился, словно застыл на месте. Я догнал его и никак не мог перевести дух. Не успел я ему ничего сказать, только посмотрел на стену, перед которой мы остановились, и встретился с… встретился с Мефодием Стояновым.

Это имя было вырезано на мраморной доске:

Здесь был расстрелян в

бою с полицией

МЕФОДИЙ СТОЯНОВ.

1. X 1943 года.

Рядом с мемориальной доской была прибита синяя табличка с белой надписью: «Улица Мефодия Стоянова».

«Вы его не знаете, ребята? Он из ваших краев. И знаете, какой человек? Русоволосый, маленький, черноглазый. Очень любит петь и хорошо поёт, чёрт! Эх, как это вы не знаете Мефодия? Ничего, завтра я вас познакомлю».

Вот мы его и встретили.

Не в Велинове, а здесь, в нашем городе, через тридцать лет.

Маленькая улочка, низкие дома, тонкие липы. Вон там строят новый кооперативный дом. Достроили уже до третьего этажа. Кто-то поёт наверху. Липы шумят. Сколько раз я здесь проходил, и только сегодня я его встретил. Здравствуй, Мефодий!

Улица Мефодия Стоянова блестит на солнце. Бай Милан заботливо вымыл её. Водяные капельки сверкают ещё на тротуарах и на стройных стволах лип.

Мы шагали по улице Стоянова. Нам было легко и радостно. Нет, не сон это всё и не выдумки. Точно наконец прорвалась на свет струйка глубокой подземной реки.

Раз мы встретили Мефодия, надо добраться и до Велинова, чтобы разыскать Ивана. А сейчас пусть Наско продолжит рассказ.

Рассказывает Наско-Почемучка

Весь наш путь до Велинова описывать не буду. История получится слишком длинной. Тем более каждому нетрудно себе представить, насколько легко проехать Болгарию из края в край, когда на двоих в кармане – всего девять с половиной левов.

Я долго стоял в коридоре вагона и глядел в окно.

Пассажиры в купе часто менялись. Все расспрашивали друг друга, кто и откуда, и заводили бесконечный разговор о погоде, об урожае, о политике. Спрашивали и нас, называли «учёными». Ванка пускался в глубокомысленные рассуждения о космонавтах, о космической пище, о невесомости.

Ехали несколько рабочих металлургического комбината. Пухлый младенец не отрываясь сосал материнскую грудь. В Пловдиве подсели два оперных певца и пианист. Пожилой инженер всё беспокоился о каком-то совещании и время от времени доставал блокнот, чтобы записать осенившую его мысль. В соседнем купе на матч в Бургас ехала целая футбольная команда.

На вопросы о том, кто мы и куда едем, мы с Наско отвечали уклончиво. И ни с кем не делились своими планами. Особенно приставал с расспросами дед, который проснулся незадолго до Пловдива. Хорошо ещё, что в купе вошёл парень с аккордеоном, на этом расспросы прекратились. Для аккордеониста тут нашлось место. Начались песни. Пели даже те, кто не умел петь. К ним присоединились певцы из других купе. Проснувшийся на верхней полке дед оказался самым голосистым. Он всё повторял:

– Для меня, чтобы вы знали, песня лучше всякой самой вкусной еды.

Мы с Наско кивали и при этом не заставляли себя долго просить, когда нам протягивали баницу, брынзу или котлету, доставая снедь из какой-нибудь дорожной торбы.

В перерыве между песнями дед нас угощал:

– Ешьте и помните деда Лазаря. Только в нашей деревне умеют печь такие баницы. Что вы всё молчите да смотрите в окошко? Не бойтесь, не проедете. Все остановки по радио объявляют.

Мы подъезжали к станции, от которой нам предстояло добираться до Велинова. Не отрываясь глядели в окно. Баницы деда Лазаря застревали в горле. Нам было не до песен аккордеониста. Деревья бежали рядом с поездом. Широкое поле росло, росло, уходило к горизонту.

За две минуты до остановки мы попрощались со своими спутниками.

Мы стояли в коридоре вагона, а поезд сбавлял ход, идя по Ивановой земле.

Всё вокруг было нам и знакомо и незнакомо. Мы спрыгнули на перрон и не успели оглянуться, как поезд тронулся.

– Ну, сюда добрались благополучно, а дальше?

– А дальше посмотрим, – решительно заявил Ванка. Огляделись. Перед нами было одноэтажное здание вокзальчика, телефонная будка, газетный киоск и фонтанчик с питьевой водой.

Я внимательно вглядывался в лица нескольких пассажиров, сошедших с поезда и спешивших к стоявшему неподалёку красному автобусу. Где-то тут может ведь оказаться Иван.

Пассажиры занимали места в автобусе. Я бросился было за одним высоким мужчиной. Хорошо, что я его не окликнул и не дёрнул за рукав. Это был вовсе не Иван. Но меня не оставляло предчувствие, что вот-вот случится что-то очень значительное.

Мы замешкались, и автобус уехал у нас из-под носа.

Начальник вокзала скрылся в своём кабинете. На перроне возле одинокого киоска и фонтанчика под лучами палящего солнца остались только мы с Ванкой.

Мужской голос, вылетавший из громкоговорителя, примостившегося на столбе, рассуждал об ирригации.

Надо было у кого-нибудь спросить дорогу.

Я подошёл к киоску:

– Дяденька, какой дорогой нам идти в Велиново?

Толстый киоскёр молча зевнул и мотнул головой налево.

– Это дорога в Велиново? – пытался я перекричать громкоговоритель.

Дяденька не удостоил меня ответом, просто кивнул.

Я поглядел на широкую асфальтированную дорогу. Казалось, ей нет ни конца ни края. Я пожалел, что мы упустили автобус, и обернулся к киоску, чтобы спросить, не известно ли, когда будет следующий, и онемел. Я даже Ванку кликнуть не мог. Я не сводил взгляда с будки и лихорадочно шарил по карманам. Я вытащил ножичек, записную книжку, сломанный карандаш. Какой-то шнурок обмотался вокруг пальцев. Наконец я нашёл завалявшуюся на дне кармана жёлтую монетку, которую искал, кинул её на стеклянный прилавок и дрожащей рукой схватил газету. Киоскёр вытаращил на меня глаза. Только теперь я выдавил из себя:

– Ванка, иди скорей!

– Газеты ты купил ещё в Софии, – сказал он с упрёком, отрываясь от фонтанчика.

– Иди прочти, говорят тебе!

Я сунул ему под нос газету.

– «Друг народа», – проворчал Ванка. – Что бы ещё я тут мог прочесть?

– «Друг народа», понимаешь или нет? Это же газета бая Владо. «Орган окружного комитета БКП»!

Я сложил газету и двинулся по шоссе. Ванка меня догнал. Мы не разговаривали. Молча шли по Ивановой земле.

Что нас ждало впереди? Что встретим мы вон за тем холмом, куда сворачивает шоссе?

Слева темнело распаханное поле. Справа колышет тяжёлые колосья спелая пшеница. Ни одной живой души не видно. Только длинноногие аисты важно вышагивали возле старых верб. Позади нас замирал голос громкоговорителя, сообщавший об уровне воды в Дунае. Мы дошли до поворота.

– Вот он, мост! – Я помчался к нему, потому что мне казалось, что если я не побегу, то он исчезнет у меня на глазах, куда-нибудь скроется, убежит, кто-нибудь его украдёт.

Я опёрся руками о перила и наклонился над водой. Ванка поравнялся со мной на мосту, задыхающийся, распаренный.

– Было бы у нас чуть больше времени, искупаться бы вон там, на глубине.

И вдруг до нашего слуха донёсся рокот трактора и звуки пионерской песни.

По шоссе шагал отряд. Впереди шёл знаменосец. За ним ехал новенький с иголочки трактор. Дальше шли шеренги по четыре человека. Знаменосец поравнялся с нами. Я прочёл вышитые на знамени золотые буквы: «Дружина имени Васила Владимирова».

Мы с Ванкой переглянулись и побежали следом.

Нечего было и спрашивать, но я не удержался и, поравнявшись с одной девчонкой, спросил:

– Вы из какой дружины?

Девчонка тряхнула косой и, перестав петь, сказала:

– Имени Васила Владимирова, из Велинова. А если хочешь знать, трактор этот наш, пионерский. Мы сами на него деньги заработали. Его как раз сегодня привезли.

Рассказывает Ванка

По дороге я всё думал о Василе. Он никогда не был на концерте, всё копил деньги в глиняном кувшинчике, чтобы купить билет в Софию. И как он красиво пел!

Мы дошли до памятника со звездой наверху. Знаменосец приспустил знамя. Колонна остановилась. Пионерский трактор застыл на месте, поблёскивая на солнце. На памятнике я прочёл имена Васила, Веры, бая Владо.

Жил-был мальчишка. Нет, он не попал на концерт в Софию. Он так и остался нашим ровесником. Но мне не забыть, что жил-был мальчишка, который нашёл на лугу и подарил мне четырёхлистник клевера.

О нём поют теперь эти ребята в белых рубашках. Мне всё кажется, что в их песне слышится и голос Васила. Какой сильный, какой могучий голос его, помноженный на сотни голосов! Нет, не успели Вера и Владо встретить братушек возле своего села. Бай Владо больше никогда не начнёт строить новый дом.

Вот сюда привёл их последний путь в ту ночь. На этом самом месте стояли они против Фердинанда Пантева, окружённые чёрными тенями жандармов.

Ребята из дружины Васила Владимирова пели и читали стихи.

Торжественный митинг окончился. Дружина строилась, чтобы тронуться в обратный путь.

Наско с потемневшим лицом подошёл к той девочке с косой:

– У вас тут есть старый русский трактор?

– А как же! – воскликнула она.

– А где? Знаешь?

– Конечно. – Девочка поглядела на нас испытующе. – Пошли, покажу… Пойдёте налево. С полкилометра будет.

– И там трактор?

– Да. Если хотите, провожу вас.

– Нет, нет, не надо. Сами найдём.

Девочка собиралась ещё что-то сказать, но только тряхнула косой и побежала вслед за остальными.

А мы пошли налево. Свернули. Ещё раз свернули.

– Не хотелось мне ей ничего объяснять. Сами найдём. Там и спросим про Ивана. Найдём его. Я чувствую, что найдём, – убеждал Наско.

Нечего было меня убеждать. Я его перебил:

– Тс-с! Слышишь?

Слышалось ворчание трактора.

Наско засмеялся и стукнул меня по плечу:

– Нашли! Нашли, Ванка!

Мы нашли… ремонтно-тракторную станцию. На широком дворе стояло больше пятидесяти тракторов. А рокот доносился с поля. Наско нахмурился:

– Здорово нам наврала подружка. «А как же! Конечно».

Со двора РТС, где мы находились, всё Велиново было видно как на ладони. Мы облокотились о железную ограду, усталые, расстроенные. Наско поднял бинокль и просто так глядел на центральную улицу. Вот школа. Рядом – новый Дом культуры.

Гостиница, ресторан, комбинат бытового обслуживания. По улице громыхал самосвал. А над всем этим немилосердно пекло летнее солнце.

– Это он! – Наско весь напрягся. – Ванка, это он!

– Что ты кричишь? Кого увидел?

Наско отшвырнул бинокль, и он на ремне повис у него на шее.

– Беги за мной! Быстрее!

Отбежав немного, он обернулся и крикнул:

– Это Иван! Я его видел!

Никогда ещё не бегал так быстро. Мы настигли и обогнали самосвал. Сердце билось у меня уже где-то в горле. Наско бежал впереди и через каждые двадцать метров оборачивался, чтобы меня подбодрить. Я зацепился за какой-то корень и едва не растянулся в пыли.

– Быстрее, Ванка! Сюда!

Наско ринулся в ворота высокого здания с вывеской «Управление кооперативного хозяйства». Мы влетели внутрь. Наши подошвы гулко шлёпали в тихом коридоре. Я вдруг на минутку потерял Наско из виду и увидел его в конце коридора, вставшего на цыпочки перед табличкой «Председатель».

– Он сюда вошёл, – сообщил Наско.

Из комнаты не доносилось ни звука. А может быть, я не слышал, потому что у меня слишком сильно билось сердце.

Рассказывает Младен

А сейчас поставьте себя на моё место. Голова моя горела, как в огне. И не только от солнца, которое палит немилосердно по пятнадцати часов в сутки, но и от забот по хозяйству. Сезон в разгаре. Жатва уже у ворот. Тысячи гектаров, конца им не видать.

Только вошёл в кабинет – звонят с базы. Кончил разговор, окно распахнул. Хочется мне хоть на минуточку дух перевести и собраться с мыслями. Но дверь за спиной у меня начинает поскрипывать. Оборачиваюсь. Дверь полуоткрыта, а за ней – шушуканье.

– Наско, ты первый погляди.

– Ладно, если не веришь.

Из-за двери показывается мальчишеская голова и заглядывает в кабинет. Останавливает свой взгляд на мне и изучает меня.

– Он? – спрашивает нетерпеливый голос за дверью.

Очкастая курносая рожица с бесчисленными веснушками улыбается. Из-за неё выглядывает другая рожица, очень загадочная и любопытная.

– Это он!

Дверь распахивается настежь. Мальчишки бросаются ко мне. По дороге сбивают маленький столик, но даже не задерживаются, чтобы его поднять, хватают меня за руки, кидаются мне на шею.

– Здравствуй, Иван!

– Знаешь, как мы тебя долго искали!

– Я Ванке говорил, что мы тебя найдём, что ты жив, а он не верил.

– Как же, не верил!

Никак не могу прекратить этот поток слов.

– Всё хорошо, – наконец удаётся вставить слово и мне. – Не хотите ли присесть? Заодно расскажете, кто вы такие.

Не хотят садиться и рук моих не выпускают. Точно боятся, что убегу, и представляют друг друга:

– Наско-Почемучка.

– А это Ванка.

– Ты нас не помнишь, а мы тебя помним. Самое главное – что мы тебя нашли, Иван!

Гляжу в их сияющие глаза и ничего не понимаю.

– Хорошо, ребята. Вы меня нашли. Очень вы симпатичные. Очень рад вас видеть, хоть я вас и не знаю. Только я не Иван.

Ребята разом отпускают мои руки. Потом начинают хитро подмигивать. Ждут, когда я признаюсь, что пошутил. Но я улыбаюсь им и пожимаю плечами.

– Честное слово, я не шучу. Какой же я Иван, ведь ещё с рождения меня назвали Младеном. Имя моё и на дверях на писано, но вы так спешили, что не успели прочесть. Там ясно сказано: Младен Иванов.

Ребята переглянулись.

– Значит, ты Младен?

– Значит, мы ищем твоего отца!

– Ивана, который водит русский трактор!

Оба смеются, довольные.

– Отца? Ну, это другое дело. Но только он…

– Он жив? – перебивает меня Ванка.

– Конечно, жив! – удивляюсь я. – У него гости из села Струмского. Несколько ребят и двое учителей.

Мальчишки снова отпускают мои руки и бледнеют. Не понимаю, что их так смутило.

– Из села Струмского? – переспрашивает Наско.

– Да, так они сказали.

– А взрослые как выглядят?

– Один высокий, в очках. А другой поменьше, в зелёной куртке. Они показались мне не то озабоченными, не то сердитыми.

Лица у мальчишек залились краской. На столе опять зазвонил телефон.

– Отец мой довёл их к русскому трактору, – продолжал я.

– Нам сейчас же необходимо туда идти, – говорит Наско и переходит со мной на «вы». – Вы нас не проводите туда?

Телефон снова начинает трезвонить, но я не беру трубку. Мальчишки нетерпеливо переминаются с ноги на ногу, не хотят есть конфеты, которыми я их угощаю. Я обнял их.

– Ну, раз говорите, что надо сразу же идти, пойдёмте, я готов.

Выходим на улицу. Стало прохладнее. Солнце свалилось за горы и больше не печёт так немилосердно. Жаркий день кончается. Наско-Почемучка за моей спиной шепчет Ванке:

– Как мы теперь оправдаемся перед товарищем Николовым?