Текст книги "Заговор «Королей»"

Автор книги: Георгий Пушнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Если мы не поторопимся, – сказала Марина, – наступит вечер, и куда-либо спешить просто смысла не будет.

– Всё, улетаем. Ты права. Вдруг Гошу посетят еще какие-нибудь страхи? Шел бы он… на карнавал.

Пушкин ещё раз пошарил в своем компьютере, выключил его и отправил в сейф.

«Полковнику никто не пишет, – напевал он песенку их молодости, когда они спускались на лифте. – Полковника никто не ждет».

Кубинская сигара лежала в его боковом кармане.

МОСКВА, 2008 ГОД

– Я вовсе не хочу сказать, что совершенно не согласен с политикой нынешнего руководства страны, – Столбов упорно избегал произносить слово «президент», – однако у меня вызывает недоумение все меньшая обоснованность стратегических шагов правительства. Ставка исключительно на отрасли, ранее входившие в сектор высоких технологий, ввергает страну в зависимость от проектов, которые при ближайшем рассмотрении выглядят подчас авантюрными. Разумеется, этот сектор необходимо развивать. Но разве в ущерб тем отраслям, которые от века являлись основой и хранителем нашей экономики? Я говорю об энергетике, топливе, нефти, газе. Сегодня авторитет руководства ССР в мире упал. Мы всё это видим, не будем скрывать от себя очевидное. В стране многие имеют доступ к западным СМИ, в том числе электронным. Не является ли причиной столь низкого международного рейтинга нашего руководства увлечение – пусть искреннее – заведомо проигрышными сценариями развития Союза? Я задаю себе этот вопрос каждый день. Я вступил в президентскую гонку – видите ли, мне не очень нравится слово «гонка», но журналисты настаивают на нем много лет, – так вот, я вступил в президентскую гонку вовсе не для того чтобы реализовать какие-либо амбиции. Возможно, я здесь с единственной целью – обратить внимание избирателей на вопросы выбора приоритетов и стратегии страны. Последние события в мире показали, что наши позиции еще не настолько сильны, как нам это виделось. Возможно, это вовсе не моя попытка стать президентом. Это моя попытка обратиться к гражданам с правдой, которую от них утаивают.

– И так на протяжении ещё сорока минут, – сказал Андреев.

В небольшом зале, едва ли не треть которого занимал плоский экран, реагирующий на голосовые команды, Президент и глава его администрации просматривали записи телевизионных дебатов претендентов. В основном претенденты не производили на Президента никакого впечатления. Но явление Столбова внесло странное оживление в кампанию: все насторожились. Любопытство было разлито в атмосфере студий, на лицах популярных комментаторов, оно читалось между строчек сообщений СМИ.

– Он способен победить? – спросил Президент. – Что-то он осмелел.

– Способен. И вы это знаете.

– Все зависит от обстоятельств, не так ли?

– Так точно. А вы чего ожидали, объявляя выборы?

– Наверное, чего-то в этом роде. Правда, не ожидал, что меня начнут поливать с Запада. Неужели они всё ещё реагируют на просьбы Столбова? Над этим стоит подумать.

Президент начал и собственную кампанию. Сначала все шло как по маслу. Но в последние несколько дней что-то неуловимым образом изменилось. Президентам не пристало видеть в глазах избирателей жалость и сомнение. Это злейшие враги рейтинга. Пока его падение составило лишь полтора процента: можно списать на естественное колебание настроений и предпочтений электората. Но Президент избегал легкомысленности в таких вопросах. Ведь рейтинг сдвинулся именно после того как в обойме кандидатов появился Столбов во всём блеске своего деланного бескорыстия.

В определенном смысле для Президента пробил час испытаний. Из Южной Америки поступили конфиденциальные запросы от Южноамериканского военного конгресса и от президента Домингина с просьбой разъяснить происходящее в корпорации «Каскад». Это были настолько конфиденциальные запросы, что даже руководитель делегации в Эль-Таре Петр Пушкин не был поставлен в известность (президент Домингин сделал соответствующую оговорку, мотивируя это нежеланием осложнять переговоры, которые «идут своим чередом»). Каждодневные справки Пушкина, в принципе, описывали возникающие проблемы, но были полны оптимизма. Он докладывал о некоторой застопорке в переговорах, но частично объяснял это местной предкарнавальной леностью и ситуативным недоверием к высоким технологиям. Чем он там занимается, подумал Президент, если даже не в курсе, что его дружок Домингин рассылает такие запросы. Впрочем, эта «дипломатичность» по-своему обнадеживает. Пока друзья из Южной Америки, несмотря на возникшую вокруг корпорации «Каскад» дымку скандальности, не были склонны поднимать шум и обсуждать проблемы с максимальной открытостью – например, на брифингах или в СМИ. Никаких громких заявлений.

– Похоже, моя победа на выборах будет напрямую связана с успехом проекта «Кориолан». Расширенная презентация «Кориолана» через два дня. Придётся тряхнуть стариной, немного шокировать бомонд и показать гражданам, кто в нашем государстве Столбов и кто я – Президент.

Андреев пристально посмотрел на Президента. Он всегда сознавал, что президент – человек скрыто азартный, заводной. В случае чего способен на впечатляющие поступки, иногда только для того чтобы испытать себя, словно сдать очередной экзамен на личностный масштаб. Андреев побаивался этих моментов, но чаще завидовал прихотливой решительности Президента. В последнее время, будто под грузом государственной ответственности, тот укротил свои порывы, стал сдержаннее. Но, видимо, до поры. Возможно, в этом и состоял секрет достижения власти. Этот человек умел быть президентом.

– Я ещё думал, активно мне участвовать в презентации или отделаться приветствием, – сказал Президент. – Но ведь «Каскад» – это наша, российская корпорация. А «Кориолан» – наш, российский проект. При чем тут Мудрогор? Кстати, глаз с него не спускать. Бросьте на расследование лучшие силы. Мудрогор, если он виноват, уйдет в прошлое. Легко. А «Кориолан» должен жить и побеждать. Мы все – лишь слуги и персонажи великой имперской истории.

Андреев решил записать последнюю фразу, поменяв слово «имперская» на «российская», чтобы потом при случае воспроизвести ее в президентской кампании. У него ничто не пропадало.

ЭЛЬ-ТАРА, ЦЕНТРАЛЬНЫЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОЕННЫЙ ГОСПИТАЛЬ, 2008 ГОД

Пушкин медленно приходил в себя. Сначала его болезненно ударила по глазам полоса света. Кто-то охнул и опустил жалюзи – Пушкин догадался по характерному шуршащему звуку. Потом пришли запахи, очень свежие, пожалуй, травянистые, но с примесью лекарств. И сознание начало стремительно оживать, встраивая Петра в окружающий мир. Он опробовал руки и ноги, попеременно шевеля ими, – все было в целости и сохранности. Пушкин открыл глаза. В приглушённом свете он увидел президента Эль-Тары Фернандо Мануэля Домингина – в генеральском мундире и при всех регалиях.

– Фернандо, – сиплым голосом проговорил Пушкин, – какой у тебя прикид! Надеюсь, что я не умер и это не мои похороны? Так одеваются только на похороны.

Фернандо Мануэль сдержанно улыбнулся:

– Это хорошо, что ты шутишь. Значит, с головой все в порядке.

– Где я?

– Национальный военный госпиталь пресвятой Девы Марии. Место, тебе известное. Помнишь, как ты лечил здесь вывих после того как мы покатались на лошадях?

Рядом с президентом стоял еще кто-то, но лицо терялось в полумраке палаты. Пушкин попросил включить свет или поднять шторы. Появилась медсестра и прибавила света, который все равно остался теплым и приглушенным, несколько меняющим лица присутствующих. Рядом с Фернандо Мануэлем стоял генерал Альдо Гомес, седовласый коренастый господин средних лет с извечно настороженным выражением лица, что делало его похожим на собаку-боксера, – конечно, тоже в мундире. Местная страсть к форме. Гомес был министром внутренних дел – значит, так серьезно.

– Со мной была женщина, – сказал Пушкин, сделал попытку привстать, но с незнакомым бессилием откинулся на подушки.

Сестра рванулась к нему и быстро затараторила по-испански.

– Тебе следует лежать, – сказал Домингин. – Ты что-нибудь помнишь?

– Взрыв… Старик передал корзинку, и сразу взрыв на яхте… Со мной была женщина.

– Тебя выловили рыбаки, которые видели взрыв. Отвезли на берег и сдали береговой охране. Там у нас сидят ребята неповоротливые, особенно во время карнавала. Но их начальник на первой полосе вечерней газеты видел наше с тобой фото. Видишь, газеты читают… Приятная новость. Я уже не надеялся. В общем, поднялся переполох, мне сообщили – и вот ты здесь. В основном цел – ушибы, сотрясение, небольшая контузия. Мы быстро поставим тебя на ноги. Выловили также трупы троих мужчин. Все опознаны – команда с «Казановы».

– Женщина, молодая женщина, – настаивал Пушкин.

Генерал Гомес кашлянул, чтобы обратить на себя внимание:

– Больше никого не нашли. Мне очень жаль.

Внешне Пушкин никак не реагировал. Он чувствовал только давящую внутреннюю усталость и опустошение. Он знал, что ему следует сосредоточиться.

«Господи! – подумал он. – Что же я такой… Помяни мя, Господи, егда прийдеши в Царствие Твоё. – И перекрестился. – Блаженны нищие духом, яко тех есть Царство Небесное. Блаженны чистые сердцем, яко ти Бога узрят». Он повторил две последние фразы три раза. Слезы выступили на его глазах. Сердце заколотилось, и жар прихлынул к голове. С трудом он достал кубинскую сигару из бокового кармана, разломил ее надвое, и тут же на его ладони засиял серебряный крестик. Сигара была тайником для его бесценного сокровища. С новым воодушевлением он прижал этот спасительный крестик к воспаленным губам. Боль стала утихать. Он еще крепче сжал крестик и прошептал: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящий Его. Яко исчезает дым, да исчезнут…» Господи, прости меня, грешного.

События приняли странный оборот. Президент Домингин что-то тихо сказал генералу Гомесу, и тот удалился, следом за ним исчезла сестра. Только Пушкин собрался задать очередной вопрос, как Фернандо Мануэль предостерегающе приложил палец к губам.

– Здесь ты проведешь несколько дней. Я удвою охрану. Тебе не следует ничего опасаться. – При этом Фернандо Мануэль сделал отрицательный жест головой. – Это военный госпиталь, он отлично охраняется. – Президент с сомнением поморщился. – Хотя я думаю, что взрыв на яхте – какое-то недоразумение. Приношу соболезнования по поводу смерти спутницы. Признаюсь, меня эта история потрясла. Я собираюсь пару дней провести в загородной резиденции. Совершенно выбит из колеи, хочу отдохнуть. Потом вылетаю на презентацию «Кориолана» в Москву. Ты как раз успеешь…

* * *

По коридору со стороны приёмного отделения шли два молодых человека в бледно-зеленой форме персонала военного госпиталя. Форменные шапочки полностью скрывали их волосы, а это всегда несколько стирает с лиц индивидуальность. У обоих за правым ухом были закреплены микроскопические наушники, через которые они слушали все, что говорил сейчас президент Домингин, – «Я собираюсь пару дней провести в загородной резиденции… ты как раз успеешь…»

– Притормози. Президент ещё в палате, – сказал один из визитеров – тот, что был постарше. Они остановились у стойки с документацией около процедурной палаты. Быстро огляделись, наугад взяли одну из папок и принялись рассматривать бумаги.

– Эй, ребята, – окликнул их неожиданно вышедший из палаты врач, – Вы кто такие? Что здесь делаете? Стажеры?

– Да-да, стажеры, – кивнул один из двоих. Второй широко заулыбался. Врач потерял к ним интерес и пошёл прочь.

* * *

– …Ты как раз успеешь залечить все раны.

Фернандо Мануэль нажал на едва заметный рычажок за своей спиной и бесшумно открыл раздвижную панель. За панелью была узкая дверь. Домингин указал на нее и задвинул панель на прежнее место.

– Врачи предупредили меня, что тебе необходимо больше спать и отдыхать. Как только ты поправишься, мы проведём расследование. А сейчас я просто настаиваю, чтобы ты отдыхал. Здесь совершенно безопасно. – Домингин развел руками и пожал плечами. – Советую прислушаться к моим словам и выполнить все рекомендации.

Пушкин кивнул в знак того, что все понял. Они распрощались.

* * *

– Президент уходит, – тихо сказал один из «стажеров». Они быстро вошли в лифт и нажали на кнопку этажа «VIP». Следом в лифт успел дюжий темнокожий мужчина в белом халате – так одевались в госпитале сотрудники администрации.

– Стажеры? – строго спросил он.

– Стажеры, – уже привычно согласились молодые люди.

– Из университета, с медицинского?

Они снова энергично закивали.

– Стажеры из университета закончили работу неделю назад, а новые ещё не прибыли. Я возглавляю здесь службу персонала, и я вас что-то не помню. Вам придется пройти со мной.

Шеф по персоналу потянулся к кнопке вызова охраны, но вдруг дернулся, словно от удара в спину, и, уже сползая на пол лифта, обернулся. В руках одного из «стажеров» был пистолет с глушителем.

– Какого чёрта?! У тебя же есть газ! – Тот, что не стрелял, сорвал шапочку и оказался блондином с длинными волосами. Ему явно надоел сковывающий костюм, к которому он не привык.

– Ненавижу эти газовые штучки. Нет ничего лучше доброй старой «беретты», – ответил стрелявший. – Ладно, шутки кончились. Папа сказал, ни в чём себе не отказывать. Так что – рок-н-ролл, пленных не берём.

Они выскочили из лифта на VIP-этаже. Первый гвардеец из президентской охраны сидел напротив лифтовых дверей, поставив автомат между ног. Он не успел даже охнуть, безмолвно свалился после выстрела. Визитеры расчистили дорогу к палате, где находился Пушкин, оставив в коридоре пять человек. Перед палатой светловолосый «стажер» поймал медсестру в последний момент перед тем, как она пыталась нажать на кнопку блокировки палат. Схватив ее за волосы и приставив пистолет к шее, он сказал:

– Не так быстро, детка. Открой мне этот блок и не дури. Иначе придется сделать тебе очень больно.

Другой визитёр, судя по всему, неплохо разбирающийся в системе безопасности клиники, набрал на клавиатуре компьютера комбинацию, блокирующую входы на этаж. Перед лифтовыми дверями опустились бронированные шторы, заклинило замки в решетках между этажами.

– Быстро – у нас на все пять минут. Потом они запустят другую программу, и мы так просто уже не уйдем. Не церемонься с ней.

Он влепил медсестре пощечину. Плача, та вставила электронный ключ. Отбросив девушку, визитеры ввалились в палату. Пушкина там не было.

* * *

После ухода президента Домингина Пётр Пушкин понял, что ему пора срочно бежать из клиники: по поводу указаний Фернандо Мануэля двух мнений быть не могло. Президент Эль-Тары всегда был вещью в себе почище кантовской, но такой отъявленной таинственности за ним прежде не наблюдалось. Надо было действовать, хотя организм отказывался это понимать. Палата явно прослушивалась. Стараясь не шуметь, Пушкин поднялся. Цепляясь за все, что попадало под руку, прошел по указанному Фернандо Мануэлем маршруту. Дверь за секретной панелью вела в глухую комнату без окон. Здесь была приготовлена сложенная стопкой мужская одежда. Пушкин осторожно затворил за собой и панель, и дверь, переоделся. В кармане пиджака оказался наполненный бесцветной жидкостью шприц в вакуумной упаковке и записка: «Это стимулятор. Вколи себе в задницу, если достанешь. Или еще куда». Почерк Фернандо Мануэля. Эх, не любил Пушкин незнакомых шприцев с незнакомым содержимым. Вроде пузырька в сказке Кэрролла – «Выпей меня!». Но выхода вроде не было. Страшно кружилась голова, руки-ноги тянуло к земле, как магнитом. Пушкин выдохнул, надорвал упаковку и сделал себе инъекцию в ногу, проколов ткань брюк. Эффект наступил неожиданно быстро: пока он по стеночке пробирался к противоположной двери, а за ней – по узкому коридорчику с такой же дверью в конце, в голове прояснилось и ноги потеряли вялость. Через систему безлюдных служебных помещений с рядами стеллажей Пушкин вышел на улицу.

На свободе предвечерне парило. Солнце, подернутое дымкой, источало щадящий свет. Откуда-то доносились звуки самбы: народ разминался перед карнавальным шествием. То есть жизнь – у кого-то предпраздничная и спокойная – не стояла на месте, увлеченная очаровательной латинской суетой, и казалось, что здесь по определению не могут никого взорвать. Машин в этой провинции мира практически не было. Проезжали какие-то ленные колымаги, отдаленно напоминающие автомобили. Но поблизости от больничного черного выхода застыл одинокий джип – не самая новая модель, но вполне приличная. Джип коротко просигнализировал светом фар.

За рулём был сам Фернандо Мануэль, по-простецки наряженный в джинсы и футболку с подростковым логотипом.

– Садись скорей, что уставился? – сказал он, распахивая дверцу рядом с собой.

– Быстро шкурку меняешь. Когда только успеваешь?

– Успеваю. Потому что никуда не спешу. Это ты быстрый: прыг на яхту, прыг с яхты. Есть что-то такое, что я должен знать, но еще не знаю?

Они свернули за угол к парадному входу в клинику, чтобы увидеть хвост президентского кортежа. Выезд к центру города временно перекрыли, и пришлось остановиться.

– Господи Иисусе, а там-то кто поехал? – спросил Пушкин, до которого начали доходить тайные детали президентского быта в Эль-Таре.

– Двойник – кто же ещё? Хороший парень, очень похож. Европейское философское образование, между прочим. Пишет книгу о человеческой двойственности. Правда, пластическую операцию ему всё равно делать пришлось. У нас без двойника нельзя – знаю, в какой стране живу. Если буду всё время на публике маячить, недолго мне быть президентом.

– А он надёжный человек?

– Насколько это возможно в наше время. Сейчас я не рискнул бы полностью доверять и самому себе. Не представляю, как бы я жил без двойника. У меня время от времени должна быть свобода действий. Официально президент отбывает сначала на свое ранчо, чтобы отдохнуть от государственных забот, а потом в Москву на презентацию «Кориолана».

– Разве ты не полетишь посмотреть «Кориолан»? – удивился Пушкин.

– Что мне его рассматривать, я и так всё знаю. Вот куплю – тогда и буду любоваться. Если куплю. А сейчас у нас будет время без лишнего шума кое-что расследовать. Я должен это сделать сам. В моём окружении не все чисто.

Со стороны клиники раздались выстрелы, затем грохнуло, полетели стекла, из окна на первом этаже вырвалось пламя. Стрельба усилилась.

– Так я и думал, – спокойно заявил Фернандо Мануэль. – Это по твою душу. Как мы вовремя решили покататься! Говорил тебе: не всё чисто.

– Кто же меня так не любит?

– Ты действительно не знаешь?

Пушкин отрицательно покачал головой. Навстречу им, по направлению к военному госпиталю, с пронзительным воем мчались полицейские машины.

– Плохо друзей выбираешь. Всё ещё ничего не хочешь мне сказать? – настойчиво продолжал Фернандо Мануэль.

– Судя по тому, что ты меня спас, иногда я в выборе друзей не ошибаюсь. Мне надо в посольство.

– Для начала я тебе кое-что расскажу, а потом сам решишь, в посольство тебе или ещё куда. Во всяком случае, в гостиницу пока лучше не соваться. Наверняка тебя там ждут. Веселый в этом году карнавал в Эль-Таре.

ПОДМОСКОВЬЕ, АВИАИСПЫТАТЕЛЬНЫЙ КОМПЛЕКС КОРПОРАЦИИ «КАСКАД», ЯНВАРЬ 2008 ГОДА

Сознание пыталось вернуться к Павлуше Латунину несколько раз. От этих попыток остались смутные картинки – какие-то угрюмые, неприятные лица, склонившиеся над ним. И снова забытье, которое под конец стало сопровождаться сновидениями. В одном из таких сновидений Павлуша, например, услышал:

– На фига ты его по башке бил? Сказано же было – поэту крышу не портить. Можно просто газом: он же, блин, культурная ценность. Их только газом.

– У меня баллон заело, – отзывался другой голос, в котором сквозили извиняющиеся нотки. – Может, я ему доброе дело сделал. Может он, как я его приласкал, вообще «Смерть поэта» сочинит.

– Мозги у тебя заело, а не баллон. Проверять надо. Ой, глянь, опять глазами смотрит. Вколи-ка ему…

Вслед за этим, видимо, вкалывали, так как Латунин слышать голоса переставал.

Но настало утро, когда он проснулся со светлой лампой у изголовья и ясностью необыкновенной в душе на широкой кровати с хрустящими простынями в незнакомой, богато обставленной спальне. За окном плавно валил снег. На прикроватном столике, на подносе, его ожидал ароматный, аристократический и оттого совершенно нереальный завтрак. И ни души. Павлуша откушал с аппетитом, потом проверил двери. Одна оказалась заперта, вторая вела в ванную комнату. Латунин решил покориться обстоятельствам, принял душ и переоделся в шелковую пижаму. Он отчетливо помнил все, что с ним произошло до того момента, как он вошел в подъезд. Латунин от нечего делать всмотрелся в пейзаж за окном. Собственно пейзажа в обычном понимании слова никакого не было, только одинокая сосна, каменная высокая ограда вдали, белоснежное пространство с редкими штрихами кустиков. Снег прекратился. Откуда-то беззвучно взлетел грузовой ИЛ, поблескивая крыльями на фоне светлеющего неба. Латунин не терпел отсутствия звуков. Он взял поднос и с размаху долбанул по оконному стеклу. Нулевой эффект, стекло даже не дрогнуло.

Зато через неприступную ранее дверь в комнате появился Илья Чернявский.

– Павел, – укоризненно сказал Илья, – стекла в чем виноваты? Плохо себя чувствуешь?

Латунин бросил поднос и уперся в Илью изумленным взглядом. Его он меньше всего ожидал здесь увидеть.

– Хорошо я себя чувствую. Что это за место? Я в больнице?

Илья картинно упал на кровать и довольно улыбнулся.

– Без нервов, корнет. Вы в полной безопасности и под присмотром. Извини, что пришлось немного твою причёску поцарапать. Свои люди – сочтёмся. Так всегда: разрабатываешь план, даешь четкие детальные инструкции, а потом какие-нибудь козлы всё равно делают по-своему. Исполните ли – кошмарная публика. Я их за дурость разжаловал: будут дорожки подметать в небесной канцелярии.

Латунин вздрогнул и воззрился на Чернявского с еще большим удивлением. Илья расхохотался и раскинул руки. Он получал удовольствие от латунинского смятения. Затем Илья резко сел и дружески подмигнул пугливому другу.

– Ладно, шучу я… Живы-здоровы твои мучители. Просто устроил им нагоняй. И не смотри так – разве это главное? Знаешь, я сначала хотел тебе какую-нибудь историю наплести, вроде нашли тебя бездыханного на дороге, или на пороге собственного дома, или в капусте, или отбил я тебя, например, у злобных похитителей. А что, Павлуша, ты бы поверил?

– Не знаю.

– Поверил бы, сентиментальный ты человек. Да что-то не хочется мне сочинять, не тот день, игра пошла. Твоя роль сделана, располагайся в партере и наслаждайся.

Латунин, перед которым вдруг открылось во всей своей ненасытной ясности действительное положение вещей, только что не взвыл. Всегда больно и противно, если тебя используют. Чернявский даже сочувствовал Павлуше, творчеству которого симпатизировал. Была у Павлуши пара строк, которая даже его, Чернявского, проняла. За эту-то пару строк он и оставил его в живых. А ещё, возможно, из-за того, что смотрела на него из прошлого чистая, как слеза ребенка, Павлушина непроходимая наивность. Хотя поэтов в России и принято убивать при первом удобном случае. Но сейчас Илья наслаждался. Ему давно не с кем было поговорить начистоту.

– Брось, Латунин, не смотри на меня, как Ленин на буржуазию. Ещё сутки – и партия будет сделана. Я такого экстаза не испытывал даже тогда, когда американам зеркала портил. Помнишь АЭС в Бразилии? «Конкорд», китайскую подлодку? Какой шаткий мир. Доли сантиметра – и гудбай, Америка, оу… Горе человечества в том, что оно сочиняет технику, которую не умеет толком контролировать. А ведь коли найдется лихой человек с фантазией… И ведь нашелся.

– Ты хочешь сказать, что это все ты?

– Я? Конечно, нет. Не буду нескромным. Мои ребята-кулибины сочинили устройство. Думаю, покажи его сейчас миру – начнется: конверсии, соглашения, запреты. Не умеют люди кайф ловить. Весь праздник потонет в гуманизме. Никакого наслаждения результатами чистого творчества.

– Ты болен, Илья.

– Это вы все больны. Вы все вписаны в иерархии, структуры, сети и держитесь за них, обливаясь соплями от счастья. А я – сам себе структура. Захотел – и шарахнул, не стал конвенций дожидаться. Между прочим, я для родины старался. Вон как америкашек сразу с военных рынков поперли.

– Да плевать тебе на родину. – Латунин удивился, что совершенно не испытывает страха. – Чего ты хочешь, Илья?

– Для начала поиграть, размяться. Я вообще с тех пор, как государство несколько раз со мной поиграло – ещё тогда, в девяностых, – приобрел такой, знаешь ли, нездоровый азарт: всякий раз хочу знать, а что будет, если я нажму на эту красненькую кнопочку или дерну за эту тоненькую веревочку. Это потребности, так сказать, первого уровня. На втором уровне у меня… Как ты считаешь, мне пойдет быть президентом? Я сначала хотел сделать президентом Столбова – на год-полтора, не больше. Потом думаю – зачем мелочиться?

– У нас есть президент, – сказал Павлуша.

– Чем же он вас так подкупает? Ой, я забыл. Гайки заворачивает. Вы без это го не можете. Да чёрт с ним, с президентом, кем бы он ни был. Он мне надоел – и точка. Хочу сменить картинку в телевизоре.

Илья Чернявский замолчал, и видно было, что он внезапно рассердился – вспомнил неприятное или протрезвел на минуту. Латунин принял это за хороший знак. Он знал Илью тысячу лет и скорее склонен был принимать происходящее за временное помешательство. Споткнулся друг, было черное пятно в душе, и вдруг оно глаза захлестнуло, все исказило.

– Опомнись, пока не поздно, – решил урезонить Илью Латунин. – Люди в чём виноваты? Разорилась твоя фирма в девяносто восьмом. Давай теперь за это атомную бомбу на Кремль сбросим. Эти детские травмы – извини, Фрейд какой-то, обиды из каменного века. Взгляни иначе: не разорись ты тогда – не быть тебе на вершине иерархии, которую ты так не любишь, и в структуре, которую так ненавидишь.

Илья снисходительно выслушал Павлушу.

– Я думал, ты меня поймёшь. Эх ты, творческая интеллигенция, инженер человеческих душ. Те же шоры у тебя на глазах. Ни хрена ты не разбираешься. Я не хочу, чтобы мир контролировал меня. Хочу сам контролировать мир.

Выговорившись, Чернявский мгновенно поскучнел. Латунин не узнавал друга. Когда Илья пришел к нему некоторое время назад, чтобы просить передать материалы о Мудрогоре через Алису в администрацию президента, он выглядел и вел себя совсем иначе. Потерянный, обманутый – честный парень, оказавшийся в силках долга, – не знающий, что делать, к кому обратиться кроме как к старому другу. Он всегда был отличным артистом, понял Латунин.

– Зачем тебе быть президентом – сам подумай. Я бы добровольно никогда не согласился.

– Тебе никто и не предлагает. Сделаю всё-таки для начала президентом Столбова. Это будет справедливо, он неплохо заплатил мне. Год посидит президентом – почему бы нет? Потом можно будет его посадить в другое место.

Латунин не знал, что и сказать. До того как попал в этот переплет, Павлуша был слишком далек от перипетий российской внутренней политики, от мотивов тех, чьей игрушкой в любой момент могли стать многие миллионы людей. Илью он всегда считал другом, человеком высокого полета, непростым, но в части внутренних импульсов вполне вменяемым и даже обыкновенным. Увидеть его необузданным монстром, на которого не действуют никакие человеческие аргументы, – открытие не из приятных. И неловко как-то, будто сон смотришь или обкурился. Илья шагнул к двери, обозначая конец разговора.

– Илья, что ты со мной решил? – спохватился Латунин.

– Ничего. Я возьму тебя с собой на последнюю прогулку. Поживи здесь, осматривайся. Сбежать все равно не сможешь. Нет отсюда выхода, даже не пытайся, лоб разобьешь. Но о моих словах подумай. Место придворного поэта при мне пока вакантно.

Латунин сглотнул обиду. Способности быть «придворным» в нем еще никто не подозревал.

– Илья, последний вопрос. Почему ты выбрал меня для передачи материалов?

– Извини, Павлуша. Я хотел, чтобы всё выглядело по-дурацки. Когда всё выглядит умно, проще распутать. Мне надо было внести максимальное количество дурости и нестабильности в это гнездо государственных мужей.