Текст книги "Роль в сказке для взрослых или "Таланты и Полковники""

Автор книги: Георгий Полонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

13.

Последнее заявление, прозвучавшее в радиокомнате зоны "Z", развеселило старого Гуго:

– Слыхал? Еще только собирается сойти с ума! Но сначала же надо, чтоб он был, этот ум… а, парень?

Легионер-оператор по-прежнему не знал, как от него избавиться. Вдвоем они услышали, как Инфанта набрала две цифры на телефонном диске.

ГОЛОС МАРИИ-КОРНЕЛИИ: Майор Вич? Я просила и прошу опять: соедините вы наших старичков, без конца они ищут друг друга!… Это не забавно, это скучно и раздражает! Сейчас дед пропал!! Нет-нет у себя она его будет ждать, у себя, тут ей нечего делать… А что в остальном? В остальном – о'кей… Ну нет еще, не пора, мы только начали… Мне с сеньором Филиппом, во всяком случае, легко… очень он понятливый! Ну все. (Брякнула трубка).

ГОЛОС ФИЛИППА: Спасибо за комплимент, сеньорита.

ГОЛОС МАРИИ-КОРНЕЛИИ: Не за что. Бабуля, ступай к себе! Сейчас тебе приведут Гуго!Майор обещал, он найдет его…

Старик потешался:

– Обещал он! Петух тоже обещал спеть Риголетто в миланской опере! А я вот растворился… Нет меня! Даниэль, нам сейчас в самый раз – по глоточку бренди.

Он вытащил из внутреннего кармана маленькую флягу.

– Сеньор Гуго, не стоит. Найти вас тут – дело пяти минут…

– Да? А может, я через пять минут буду уже на крыше?

– Не понял вас…

– От таких ночей, как у меня, парень, ты бы тоже полез на крышу… А своя-то уж точно у тебя прохудилась бы и поехала… Слушай, но какую игру ведет моя внучка?! Я еще мало понял, но интересно же! Мне, признаться, вообще тут многое не по зубам… не по мозгам, то есть: они у меня ветеринарные, провинциальные… Смешно сказать, я полжизни не знал, что мой сын – политик! Жили с ним врозь… Придет от него две-три сотни пеньолей – спасибо… Нет – значит, нет. Здесь мы только пять месяцев. Ты скажешь: так теперь радоваться надо и гордиться! Я и горжусь… Я изо всех сил горжусь! Но от двух вещей лезу на стенку: днем – из-за старухи, ночью – из-за снов… Что-то я разболтался – тебе не кажется? тоже на нервной почве… Да, ты был в этом зале, где орудия пыток?

– А есть такой зал? Не был.

– И правильно. Не ходи!

14.

– А может нам теперь в каминную перейти? Там можно сидеть на леопардовых шкурах.

Филиппа что-то испугало в этом предложении:

– Не надо шкур. Если можно.

– Тогда налейте себе и мне. Никакое не кощунство – пить эту "Слезу Христа", – убедились? Особенно под такой тост, как у меня. За ваши "сказки для взрослых", сеньор Филипп! Я в них влюбилась, когда меня еще и пропускать на них не хотели! Надо было десять пеньолей сунуть на входе – только тогда я делалась достаточно взрослой! Кстати: почему вы в Лицее-то у нас оказались? Потому что во время каникул я накрутила девчонок пойти на вашу "Перепелку в горящей соломе". Я! За две лиловые бумажки нас пропустили… А уж потом весь Лицей стал пищать, чтоб пригласили к нам Филиппа Ривьера! И директриса вытащила вас…

Потом вас, конечно, разбирали по косточкам… И нашли какое-то особенное обаяние: старомодное, но которое лучше модного! Наверное, вредно такие вещи говорить мужчинам… И я бы не сказала… Но вы стали грустный какой-то. Почему, сеньор Филипп! Вы написали "Исповедь лгуньи"! Если бы я могла такое сочинить, я бы, наверное, лопнула от самоуважения! Я прочла ее – и не могла спать, честно. Пол-ночи остужалась в бассейне! Так что, во-первых, я пью за ваш талант!

Чокнулись. Она демонстративно выпила до дна. И встала.

– А во-вторых…

Он вдруг получил горячий и крепкий, полноценный поцелуй, попавший – из-за того, что он шарахнулся – между виском и глазом.

– Вот… даже без позволения!

– Вы слишком добры ко мне…

– Это вы слишком добры! Проводите со мной вечер… Если б наши девчонки увидели! Они, конечно, и так завидуют мне из-за отца… Но сюда бы сейчас телекамеру на полчаса – они просто морским узлом завязались бы!

Инфанта перешла на диван, скинула туфли и водрузила ножки на спину Вергилия. Филиппу становилось все интереснее. Он налил себе еще содовой и со стаканом отошел от стола.

– Простите… а где вы взяли "Исповедь лгуньи"?

– В театре. Я попросила – директор привез. Очень забавный дядечка…

– Да… временами.

Потом Инфанта поинтересовалась:

– А вы им отдали ее – и что дальше?

– Четыре дня прошло, – улыбнулся Филипп, – это не срок. А если экземпляр они отдали вам, то от них ждать пока нечего: он ведь один у них был…

– Пустяки какие. Говорю вам: я завелась насчет вашей пьесы! Ее размножили на лазерном принтере, переплели, – ведь еще полковнику Корвинсу надо было дать… Там, на пуфике, не она, кстати? Ну вот гном же на ней сидит!

Из-под гнома, которым забавлялся майор, Филипп вытянул кофейного цвета книжку. Заглянул в начало, потом в конец… Может быть, следовало продемонстрировать хладнокровие, но Филипп не смог – гладил пластиковый переплет, сопел, глупо улыбался – короче, был счастлив минуты две.

– "Для служебного пользования", – взволнованно прочел он на тыльной стороне обложки. – "50 экземпляров". – Господи, куда столько?

– А вам жалко? Слушайте, а почему вы сказали, что четыре дня – не срок? Срок! Все могло решиться уже. Позвоните сами! Ну? Смелей! Телефон театра помните? Только сперва наберите букву "ипсилон" – а то еще угодите куда-нибудь… в Генштаб!

Телефон был на стенде с игрушками. И ситуация казалась игровой – набирая номер, Филипп посмеивался над ней, над собой…

– Что, сеньор директор может подойти? Спрашивает Филипп Ривьер…

– Еще как подойдет. Вприпрыжку! – сказала девочка псу Вергилию.

– Добрый вечер, сеньор Кеглиус. Скорее всего, я беспокою вас преждевре…

Договорить ему не дали – трубка забулькала таким восторженным энтузиазмом, что пришлось слегка отвести ее от уха.

– Спасибо. Рад. Очень рад. Еще раз спасибо… Опыт с прежними сказками – это само собой, но… А кому, по-вашему, я мог бы передоверить "Лгунью"? Нет, один-то человек есть, я, правда, давно не видел его… Михаэль Прадо… Вот видите. Тогда выходит, что надо самому… Выходит, что берусь, да… Забавно.

Нет, радует, конечно, но в то же время и забавляет! Вы знаете, чем я занимался все эти месяцы? Конверты, да. Не ворошу, не мусолю я прошлое… Но когда из тьмы выходишь на солнышко, – привыкание необходимо, правда?… Как? Но почему же непременно завтра? Это же спектакль, а не штурм все-таки, не десант… Ну и ну! Чудеса! Я понял, сеньор Кеглиус: завтра! Понял и постараюсь. Энтузиастам от меня привет.

Он положил трубку и молча стал шагать перед Инфантой – должно быть, не слишком вежливо. Потом спохватился и сообщил ей:

– Уже завтра он хочет получить от меня распределение ролей.

– А я что говорила?! Ну разве не прекрасно, что это вас застало здесь, у меня? Я за вас счастлива! – она высвободила из его пальцев стакан с содовой и заменила бокалом с "Лакрима Кристи". Вина уже не требовалось, чтобы захмелеть, а все-таки он не отказался…

– Чурбаны, чурбаны! Это с такими мозгами, как у них, надо клеить конверты! Нет, я правильно сказала: вредительство! Но он тоже прав, этот директор: не надо мусолить. Все, проехали! Слушайте, сеньор Филипп, а вам не охота разве позвонить домой, обрадовать ваших?

Это был трудный вопрос. Филипп ответил неопределенным замедленным жестом: успеется, мол.

Померещилось, что поодаль, прислонясь к дверному косяку, стоит Лина, сестра. Как она почернела за эти месяцы! Огромные, в пол-лица, глаза. Острый, вверх растущий живот. И острая подозрительность, даже при добрых вестях:

– Извини, Филипп… но тебе не в чем сознаться? Благополучный амулет дали… Включили телефон. Включили чистую воду… Почему? За что? Мне легче ведра таскать от колонки, чем принимать это все, не понимая… Слышишь?

А Инфанта перебирала кассеты и в результате нашла музыку, соответствующую событию: Моцарт, "Турецкий марш"!

Филипп не расставался со своей пьесой в новенькой пластиковой одежде. Оглаживая ее, спросил:

– Чем же вы их воспламенили так?

– Почему я? Это вот она! – ткнула Инфанта в переплет.

– Ну-ну-ну, не надо так – мне уже чуть больше 15-ти… Я обязан вам, слов нет. Ваше вмешательство – само по себе сказочный сюжет! Бедняга Кеглиус – он вам послушен, как этот… Вергилий! Но вот придет на пьесу публика… Если придет. Видите ли, есть мнение, будто все так упростилось и оголилось, что искусства не требуется… что оно у нас при смерти… И будто сборы сейчас может делать только Офицерское варьете или заведения в этом духе. Тоска, не правда ли?

– Тоска! Но я не верю… Это чье ж такое глупое мнение?

– Неважно. Многих! Я тоже сопротивляюсь ему, как могу…

Он оглянулся: там, у дверного косяка, Лины больше не было. Зато она возникла в другом углу – нечесанная, злая, рядом с уличной водонаборной колонкой.

– Не наивничай, брат! – хриплым голосом стыдит она Филиппа. – Какие сказки могут быть в Каливернии? Какие, к чертям, метафоры? Перед тобой идолище в противогазе, а ты подносишь к его хоботу фиалки!

– Сеньор Филипп… По-моему, вы не со мной говорите… Вы "не в игре"!

Его ответ опередила Лина – видение Лины, яростно качающей воду:

– Отойди… я сама, это не трудно. Тебе ведь как сказано? Чтобы в 10 утра твоя папка была уже в театре! Нежный товар… скоропортящийся… в полдень может уже заваниваться…

Наваждение было страшно реальным: например, вода из колонки лилась-таки в ее большой бидон!…

Филипп остановился перед Инфантой и озадачил ее мрачностью тона даже больше,чем смыслом вопроса:

– Сеньорита, скажите, пожалуйста: я что-нибудь просил у вас?

– Вы?… У меня? Нет…

– Не просил, верно? Запомним на всякий случай! А мои сказки – кого или что они обслуживают? Видите: вы даже не понимаете вопроса! Ну нету там этого! Зато им удавалось смешить и трогать! Конечно, влиять на трибуналы, на их решения сказки не могут… Равно как открывать двери темниц или обуздывать фанатиков… или делать так, чтобы вместо пуль из карабинов вылетало конфетти! Но этого никто не умел – ни Шекспир, ни Андерсен, ни Сервантес!… – он стоял набычившись и бросал эти слова не ей, а в пустоту куда-то, бросал, то атакуя, то взмаливаясь. – Смягчать сердца – это и минимум наш, и максимум! Так почему не делать этого? Легче кому-то из пострадавших оттого, что я пачкаюсь с клеем и теряю форму? Нет же! Вот и буду работать… А конверты будет клеить кто-то другой!

С полуоткрытым ртом глядела на него Инфанта:

– Святая Агнесса… с кем вы спорите?

– С собой, сеньорита… с кем же еще.

– А может хватит уже? По-моему, вы доказали себе все! Потанцуем теперь? – не глядя, она ткнула кнопку позади себя: ворвался стереофонический шквал средней мощности, навязывая "хард рок".

– Нет, что вы, я – пас, – шарахнулся Филипп.

– Да-да, вы еще тогда цеплялись за старое аргентинское танго… я помню! Как за бабкин подол! – смеялась она и уже отплясывала. Неуверенно обезьянничая, Филипп попытался соответствовать.

– Пьесу-то положите… не похитят здесь!

Филипп кинул на подушки пластиковую книжку.

– Я собираюсь играть в ней, знаете? – крикнула Мария-Корнелия. Он дал понять, что недослышал, не понял. Тогда она совсем заглушила музыку, четко повторила всю фразу, после чего вернула громкость. Танцевать она могла и всерьез, и пародийно – сейчас было второе. Филипп стал недвижим и, должно быть, выглядел глупо:

– Как… играть?

– Очень просто! А для чего я заварила всю эту кашу?

– Я полагал… что вы бескорыстно…

– А я – бескорыстно! – кричала она, продолжая дергаться в ритме. – Ваш театр… ничего не должен платить мне! Я еще сама… внесу в это дело… сколько понадобится!… На декорации… на костюмы! Танцуйте, танцуйте! Что?!… Не нужна вам такая артистка, скажете?

Нет, так нельзя было разговаривать. Тем более, о таком. Девчонка нарочно прибегала к механическому раскрепощению "хард рока", чтобы осмелеть, подойдя, наконец, к главному.

– Скажете, не нужна?

Он сам убрал в аппарате звук.

– Нет, пока я ничего не скажу… А ваш отец – он в курсе дела?

– В курсе другие. Полковник Корвинс, например. Он теперь будет командовать зрелищами… вам его слова достаточно. Кто вам, кстати, сделал хороший амулет надежности? Он! Очень может быть, что в эту минуту он читает "Исповедь лгуньи"… А если я поласковей взгляну на прыщи его сына, он все для нас сделает! Вот. Знает про это еще майор Вич, он тоже – за. А папа… ну, понимаете, он не успел воспитать в себе художественный вкус. Из всего искусства его одна кинохроника интересует и детективы. Но нам с вами нечего обращать на это внимание! Отец узнает потом… лучше, если на премьере уже. В один вечер сделается самым горячим театралом: меня-то он любит, в этом можете не сомневаться! – она сама себя перебила. – Сеньор Филипп, я танцевать хочу! Мы говорим, говорим…

И она опять врубила систему. На этот раз децибелы были умеренные, но все равно, следовало переждать, помолчать, а он все– таки прокричал сквозь наглые синкопы:

– Какую же роль вы облюбовали там?

– Что?

– Какую роль, спрашиваю?

– Анны, конечно! – Розовая, с оскаленными зубками, Инфанта шла в танце на него, он пятился. – Меньше, чем на главную роль, и замахиваться не стоит,верно?

– Но Анне 22 года!

– А вот и нет! Незачем так старить ее… Посмотрите сами! Ей меньше!

Удивленно поглядывая на эту вакханку с ее пластическими радостями, он взял в руки экземпляр в кофейной обложке. На второй странице четкая печать сообщила ему про героиню:

"АННА – монахиня, 18 лет".

– О-о… так тут уже и соавторство ваше…

– Что? Не слышу… А 18 мне дадут, не бойтесь, – тем более, в длинном платье… Сеньор Филипп, я вам еще покажу свой танец среди бутылок! Ни одной не роняю – увидите! Нельзя Анне такую сценку вставить?

– Слушаюсь! Когда речь идет о монахине, – ничего нет проще!

– Как? Что вы сказали?

– Неважно. А роль пантеры там не потребуется?

– Издеваетесь?

– Почему? Не так уж это сложно…

Тут появилась горничная Кармела с новым блюдом, и внимание Инфанты переключилось:

– Что там у тебя, Кармела?

– Десерт, сеньорита. Горячий шоколад с ромом, ананасы…

– А-а, ну поставь. – И снова к Филиппу. – Так вы сделаете, что я прошу?

Вместо ответа он сам, не понукаемый ею, а по своей охоте, в присутствии горничной, вызывая у нее оторопь и смех, пустился в этот хард-рок – теперь, когда Мария-Корнелия уже перестала. Нелепо выходило у него? Тем лучше!

– Не сделаете?

– Что за вопрос! – выкрикивал он. – Даже сам сыграю пантеру! Или того леопарда… на чьей шкуре вы сидеть предлагали… Этот ведь один и тот же зверь – знаете? Одно только отличие: она – брюнетка! Нет, не плохо, по-моему: открывается занавес – и героиня… то есть, вы, с трезубцем в руке… сидит на шкуре автора!

Пальчик Инфанты ткнул в стоп-клавишу системы.

– Я рада, сеньор Филипп, что растормошила вас… а то вы такой были квелый вначале… Мы с вами еще повеселимся, только сейчас я жду настоящего ответа. Даете роль? – она и впрямь не шутила.

Промокнув платком влажный лоб, Филипп попытался задобрить ее улыбкой:

– А можно после десерта?

15.

В радиокомнате, где все это слушали, старый Гуго возбудился очень, с него летела перхоть:

– Моя кровь! В юности меня жутко тянуло на сцену! Чуть-чуть не сбежал из дому с бродячим балаганом… В девчонке моя кровь, говорю тебе.

Оператор Даниэль покуривал, стараясь дымить в коридор. Вдруг подобрался, упрятал свою коричневую сигарету в банку из-под пива и шопотом сообщил:

– А вот и майор…

– Коротышка? – старик с очевидностью струхнул. – Прямо сюда?

– Да, да! Доигрались! Нет… завернул в туалет… на ваше счастье!

– Тогда я пошел.

И он напряг все свое достоинство, но одновременно старался шагать бесшумно. Вот только вспомнить бы, в какую надо сторону… Лестница была слева, кажется… В этом он ошибся и потому нарвался-таки на застегивающего брюки майора. Слегка кивнул ему, как ни в чем не бывало, сделал вид, будто вспомнил что-то, и заторопился в обратном направлении… Вич – за ним. Все время, пока старик искал выхода из зоны "Зет" методом проб и ошибок, за ним неотвязно следовал "коротышка".

Попытка оторваться завела в какой-то совсем неведомый отсек, с толстыми разноцветными проводами вдоль стен, с пугающим потолком, который абсурдно снижался, скошенный под острым углом… в конце этого коридора уже пришлось бы ползти! Нервы старика не выдержали, плохо выбритый подбородок задрожал:

– Ну что? Будете воспитывать меня?!

– Помилуйте, отец, – майор Вич был пастушески кроток. – Какое же я имею право?

– Отец я не вам! А вампиры и демоны плевали на все права… Вы – ночной демон, майор Вич, – гордитесь! Вы превратили мои сны, мои ночи в сущую инквизицию! Вот мы наедине – скажите: что вы подключаете ко мне или к моей кровати?

– Сеньор Гуго… опомнитесь! – Вич сделал брови стрелками. Старичок нес бред, отвечать на который следовало докторам, а не майору…

– Ну по-честному: вы пробуете на мне новый способ сведения человека с ума? Нет? Тогда какого черта, я спрашиваю, вы так настырно снитесь мне? Всегда полуголый… волосатый, как горилла… в кожаном переднике и с раскаленным железным прутом в руке?! Это начало только… рассказывать дальше?

– Не стоит. Завтра же, сеньор Гуго, – заявил после короткого шока Вич, – завтра же я приглашу хорошего невропатолога… а возможно, и психиатра. Надеюсь, они меня оправдают. А сейчас – прошу за мной… выход там.

Они выбирались гуськом из этого странного коридора. Вич выглядел оскорбленным, старик – обессиленным.

– А они объяснят, ваши врачи, – почему я надумал свихнуться в эту сторону?

16.

– Соскучились по вкусненькому? – Инфанта решила, что молчит он, поскольку «проглотил язык» от вкусноты. – Я знаю, у кого плохой амулет, те недополучают каких-то продуктов… Зато теперь они все у вас будут… и ваша семья обрадуется!

– Спасибо… Послушайте, сеньорита… если я отвечу вам "да"… и ваши планы осуществятся… и мы действительно польстим отцовскому тщеславию сеньора Президента… Можно ли рассчитывать, что он проявит милосердие к одному человеку? Дело идет о жизни… даже о двух, а всего вернее, о трех жизнях, поскольку в животе моей сестры – его ребенок…

17.

Радиокомната.

Майор Вич спровадил чокнутого старикана и теперь увлеченно слушал:

– Поотчетливее, Даниэль, поотчетливее!

– Да ходит он, господин майор!

– В следующий раз я приклею его к паркету! Для твоего удобства.

Он зря капризничал, майор Вич, – слышимость была нормальная.

ГОЛОС ФИЛИППА: Мою сестру, сеньорита, будет рвать от таких вот деликатесов, пока ее любимый сидит в цитадели… Я понимаю, вы в стороне от этого… но может быть, вас случается видеть этих людей? И, наверное, они благоволят к вам – начальник Легиона надежности, министр юстиции, главный прокурор… Я вам – роль, а вы мне…

ГОЛОС МАРИИ-КОРНЕЛИИ: Сеньор Филипп, что с вами? Смотрите, как вы ложку согнули… Успокойтесь. Вич, конечно, скажет, что это трудно, что невозможно… Для него – да. Такие дела решает полковник Деспек, полковник Рамирес… Я ведь не знаю, за кого вы просите! А вдруг тот человек и в самом деле против папы? Вот видите, вы молчите…

– Умница, – восхитился Вич, – Министром культуры будет!

ГОЛОС МАРИИ-КОРНЕЛИИ: Но вы сами все хорошо придумали: на премьере, после моего успеха в вашей пьесе, отцу нельзя будет вам отказать. Вы – настоящий психолог!

ГОЛОС ФИЛИППА: Такая надежда, сеньорита, оправдала бы все…

ГОЛОС МАРИИ-КОРНЕЛИИ: Ну я поняла уже, и мы договорились.

ГОЛОС ФИЛИППА: Имея такую надежду, не такой уж грех приспособить к вам роль, пьесу, себя…

ГОЛОС МАРИИ-КОРНЕЛИИ: "Не такой уж грех"! Грех, наоборот, не сделать этого, когда я так люблю – и роль, и пьесу, и вас!

Слышно было как она набрала одну цифру на телефонном диске.

Гудок. Щелчок. Еще одна попытка…

– Вич ходит где-то… Вы только не думайте, что мне шумиха нужна, фотовспышки и чтоб микрофоны совали в зубы… Я так и скажу: не надо, не за этим я в искусство пришла! Я пришла, чтобы под руководством такого человека погружаться в тайну, в глубокую-глубокую тайну творчества… И попробуйте только нам ее вспугнуть!…

Майор поцеловал собственные пальцы, до того ему нравился ее текст. И позвонил ей сам.

– Здесь майор Вич, моя бесподобная. Я не нужен вам?

– Вич! Поздравьте нас!!! И передайте полковнику: мы поладили с сеньором Ривьером!

18.

Домой Филиппа отвозил тот же капрал Орландо.

Дорогой припомнилось, как он уезжал из этого ее Лицея…

…Он, возбужденный и чуть утомленный, только что снявший немалый урожай успеха, – за рулем собственного "пежо", в том светлом твидовом костюме… На заднем сиденье – цветы, а в карманах – девичьи записочки… Словом, память усмешливо нажимала на тот факт, что был он в Женском лицее тенором и что карманы светлого костюма полны были не только заслуженной, но и стыдноватой данью…

Помнится, он прижался тогда к обочине и вывернул из карманов этот ворох и стал перебирать его, посмеиваясь то над орфографией, то над смыслом записок. Он даже мотор заглушил и включил свет. Сквозь голубую бумагу, сквозь завитушки и округлости схожих почерков перед ним просвечивали авторши, их лица, они гомонили хором и вразнобой… Но вот выудилась совсем короткая записка. Не ради нее ли остановился он на вечерней дороге, не искал ли именно ее? Одно лицо отфильтровалось из всех, чтобы торжественно и с оттенком вызова глянуть ему в глаза сквозь бумажку, и один голос озвучил послание из пяти слов:

«Я ЛЮБЛЮ ВАС, ФИЛИПП РИВЬЕР!»

То было лицо Инфанты и ее голос. Хотя тогда он не мог этого знать достоверно – это теперь ему так мерещилось… Все прочие записки он вышвырнул тогда, пустил по ветру за окно, а эту – положил в верхний карман… Впрочем, подумал и через несколько минут, прикуривая, сжег ее в узкой вытяжной пепельнице.

– Капрал, – попросил Филипп, – не нужно к самому дому… за полквартала остановите, о'кей?

Когда глубокой ночью он подходил к парадному, горело только их окно, и в нем дежурила Лина.

– Филипп! Ты?! Он цел, Ева! Цел-невредим! А ты не верила!

Ей с ее животом невозможно было бежать навстречу, а Ева, жена, – бросилась. И плакала, плакала, ни о чем не спрашивала, только плакала.