Текст книги "Никита Изотов"

Автор книги: Георгий Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Георгий Яковлев
Никита Изотов

Глава первая
Никита и Никифор

Еще в марте солнце слизнуло остатки ноздреватого грязного снега на улицах Горловки, подсушило тропки-дорожки в поселках, заиграло бликами на ходко бегущих колесах-шкивах над высокими копрами [*]*
  Словарь горных терминов и понятий помещен в конце книги.


[Закрыть]шахт. Вертятся колеса, стальные крученые канаты опускают в клети на шахтный двор, что у конца ствола, людей, лес в вагонетках вытолкнули прямо на рельсы, и пошли крепежные стойки со смолистым сосновым духом к забоям. На-гора клеть поднимает сверкающий на изломах горючий камень, проворные женские руки выбирают из угля породу, и идут составы с донецким «черным солнцем» во все концы страны. А апрель дохнул теплом, и словно волшебник провел невидимой кистью по ветвям деревьев, одел белым цветом яблони, раскрыл зеленые листочки, выбросил набухшие кисти сирени.

 
Огнистая и жаркая,
По-своему горда,
Горит над «Кочегаркою»,
Над шахтою, звезда.
 

Вот в такой погожий день, 18 апреля 1934 года, поднимались в широкой металлической клети забойщики с шутками, смехом, вроде в шахту ехали, а не после смены, намахавшись шесть часов обушком да топором. Все ладные, крепкие, а Никифор Изотов на голову всех выше. А смеялись потому, что у ствола, когда ожидали клеть, старейший горняк Гаврила Семенович Денисенко похлопал Изотова по крутому плечу, сказал удивленно: «Слышь, Лексеич, ты прямо как врубмашина пласт крошишь». Без насмешки сказал, уважительно так, а шахтерне только палец протяни. «В точку попал, Гаврила Семенович… Врубовка и есть… Сам в газете признался…» – посыпались шутки.

Уже год, как Никифор Алексеевич Изотов работал забойщиком-инструктором на участке «Мазурка-12», давно уж освоил в совершенстве отбойный молоток, а сегодня так, для разминки, как сам объяснял, спустился к соседям, что гнали уступы еще обушками.

– Подмогнул слегка, – спокойно отвечал он Денисенко, – новичков двое там в лазе, теряются еще, вот и подмогнул.

– Дак и я про то, – не отступал Денисенко. – На троих пять норм получилось. Седни ребятишек энтих на красную доску занести следует.

– Доброе дело, это их поддержит, – соглашался Изотов. – Глядишь, скоро и без помочи по два конька ставить будут.

– А «Мазурка» не покатится? – допытывался со смешком Денисенко. – Без начальства-то…

– Ты брось, Гаврила Семенович, – отбивался Изотов, – Начальство в кабинетах, а я инструктор. Да и Сашко там за меня. Ух и ловок, будто в шахте родился…

На выходе из клети горняки даже рты от изумления пооткрывали. Ребятня в белых рубашонках и красных галстуках с цветами в руках, за ними сгрудилось все шахтное руководство – заведующий Юхман, парторг Стрижаченко, бригадиры. Выступил вперед парторг, на вид человек городской – мягкие волосы назад зачесаны, в костюме и при галстуке, лицо узкое в улыбке, густые русые брови кверху поднялись:

– Заждались, Никита Алексеевич, – сказал он. – Большая радость на шахте.

– Это как же понимать, – встревожился Изотов, даже обушок опустил на пол. Стоял высоченный, каланча прямо, в кепке и брезентовой куртке, топор за широким поясом – стойки для крепи подгонять.

Вместо ответа Владимир Игнатьевич, не гася улыбку, показал на кумачовый плакат с белыми буквами: «Поздравляем краснознаменца Никиту Изотова с заслуженной наградой. Шахтеры, равняйтесь на ударника-орденоносца Изотова!»

– Мать честная, – выдохнул Изотов, повторил в растерянности: – Это как понимать надо?

– Так и понимать, – посерьезнел Стрижаченко. – Тихо, товарищи, слушайте. – Развернул газету «Правда», громко, чтоб слышали, прочел: «За лучшие образцы ударной работы по добыче угля, инициативу в организации нового, эффективного метода вырубки его и за хорошую подготовку квалифицированных кадров забойщиков Президиум ВЦИК СССР наградил забойщика-инструктора шахты № 1 Горловка Изотова Н.А. орденом Трудового Красного Замени».

– Почему Никиту-то? – растерянно спросил Изотов.

Стрижаченко развел руками, протянул газету, предложил самому взглянуть. На третьей странице Изотов увидел свое фото – чубатый, с улыбкой, в косоворотке и пиджаке, а выше – заголовок «Никита Изотов награжден орденом Трудового Красного Знамени».

– Выходит, без меня меня крестили, – только и нашелся что сказать.

Но эти слова уже никто не слышал в гомоне голосов, его обнимали крепкие руки товарищей, тискали широкую ладонь, наперебой поздравляли, а он, прижимая к груди цветы, смущенно улыбался, едва успевая поворачиваться к поздравляющим и не зная, что отвечать на добрые пожелания. Вечером, на торжественном собрании в честь этого события, Стрижаченко, еще раз поздравив коллектив участка «Мазурка-12», успешно вышедшего из долгого прорыва под руководством Изотова, объявил, что Никита Алексеевич с группой ударников приглашен в Москву на Первомайские праздники. В этот же день, по счастливой случайности, в Донбасс прибыл нарком тяжелой промышленности Орджоникидзе, которого все называли «товарищ Серго». Он попросил собрать на завтра директоров угольных трестов и ударников в Сталине (так назывался тогда город Донецк), а сам сразу же уехал на Макеевский металлургический завод. Изотов сидел в президиуме совещания рядом с секретарем Горловского райкома партии Фурером, темно-курчавым смуглым человеком, которого в шутку называли «магнето» за неуемную энергию, пылкость в выступлениях. Разговор нарком тяжелой промышленности вел серьезный: о перспективах работы шахт Донбасса. К угольщикам накопилось немало претензий, В забои дали много новой техники, а с организацией труда на некоторых шахтах худо, производительность труда не растет, техническое руководство низкое. Когда выступал Фурер, то Орджоникидзе с места спросил:

– Два года назад Изотов в «Правде» справедливо выстегал лодырей, прогульщиков. Срок достаточный, чтобы на всех шахтах порядок навести, а вы опять о недостатках, встречные просьбы выдвигаете.

– Без самокритики мы вперед не продвинемся, товарищ Серго, – смело возразил Фурер. – Хвастаться легче, с три короба успехов могу поднести. А о Горловке скажу с гордостью: жители открывают заново для себя город, Первого мая сносим последние землянки в Пекине – так прозвали этот поселок. Убогие конуры из старых ящиков и досок.

– Почему Пекин? – поинтересовался нарком.

– Так это солдаты после русско-японской войны его так нарекли, когда вернулись. Насмотрелись, как живут китайские кули… Мы безжалостно сносим землянки, свинарники в городе, разбиваем скверы, бульвары, газоны. Год назад уже первый трамвай пустили. В этом году закончим четыре школы-десятилетки, две больницы, торговый пассаж, летний театр на три тысячи зрителей в парке…

– Хвастаешься, товарищ Фурер, – не выдержал Орджоникидзе. – Справитесь?..

– Сами меня вынудили, товарищ Серго, – под дружный смех и аплодисменты в зале ответил секретарь райкома. – Еще заканчиваем два завода – молочный и безалкогольных напитков…

– Все, положил на обе лопатки, – поднял руки Орджоникидзе. – Молодцы, горловчане!..

После совещания нарком попросил остаться нескольких человек, в том числе и Изотова, о котором слышал давно, знал, что именно он, рядовой горняк, подал идею коллективу горловской шахты № 1 выступить инициатором союзного соревнования угольных предприятий страны.

– Вот ты какой, Никита Изотов, – пожимая ему широкую ладонь, тепло сказал Орджоникидзе. – Правофланговый, иначе не назовешь.

– Вообще-то я Никифор, товарищ Серго…

– Почему Никифор? – удивился нарком.

– Родители так нарекли, – заулыбался Изотов. – А по газете вышло Никита. Два года назад мое поздравление Горькому в газете пропечатали. «Мастеру литературы от мастеров забоя» – процитировал он, – и подписали «Забойщик Никита Изотов», чтоб им мышь за пазуху…

– Славное имя Никита, – отозвался Орджоникидзе. – Помнишь, как сказочного богатыря звали? Добрыня Никитич!..

– Да я и сам уже привык, – согласился Изотов. – Письма да телеграммы в Горловку шлют – Никите Изотову. Жена даже рада, она меня Никишей зовет. «Вот, – говорит, – по-моему и вышло».

А 20 апреля 1934 года во изменение ранее принятого был опубликован Указ Президиума ВЦИК СССР о награждении забойщика шахты № 1 (Горловка) Н.А. Изотова орденом Ленина вместо ордена Трудового Красного Знамени.

– Видишь, как получается, – довольно сказал Стрижаченко, протягивая газету Изотову. – И здесь в тексте Никита… Так что отступать некуда.

На перроне – флаги, шум, толчея, играет духовой оркестр. Немалая группа ударников Донбасса отправляется в Москву. В купе, где оказался Изотов, набилось человек двенадцать, разговор шел о том, чем сегодня живет страна, – о советских тракторах и автомобилях, о нехватке топлива, о новом быте в поселках шахт и заводов и, конечно же, о полярниках – челюскинцах и героях летчиках.

Много дней вся страна переживала челюскинскую эпопею. После короткой телеграммы: «Челюскин» затонул, раздавленный дрейфующими льдами Полярного моря. Экипаж высадился на лед. Отто Шмидт», была создана правительственная комиссия, которую возглавил В.В. Куйбышев. И вот спасательные работы закончены, участники экспедиции, моряки и ученые, полярные летчики и все, кто имел отношение к спасению людей, награждены. Семеро летчиков, семеро отважных смельчаков стали первыми Героями Советского Союза. Герберт Уэллс передал телеграмму в Москву: «Спасение челюскинцев – это триумф для Советского Союза, достигнутый во имя цивилизации… Человечество в будущем нельзя себе представить иначе, как единое общественное целое, охватывающее весь земной шар. И тогда оно будет очень похоже на Советский Союз».

Горняки, обсуждая текущие дела в накуренном купе поезда, с гордостью называли имена героев и искренне бы удивились, сравни их кто-либо с этими легендарными людьми. Они просто не задумывались над тем, что их трудовые дела страна оценивала не ниже ратных подвигов, ставила рядом с героизмом летчиков и полярников. И меньше других задумывался о своей популярности Никита Алексеевич, русоволосый крупный человек с открытым лицом и доброй улыбкой, которому недавно сравнялось тридцать два года.

Посланцев Донбасса встречали на Курском вокзале ударники столичных предприятий и после короткого митинга рассадили по легковым машинам. Они поехали по зеленой Большой Садовой улице, жадно глядя в окна.

– А вот и улица Горького, бывшая Тверская, – объявил, сопровождающий.

– Когда так назвали? – поинтересовался Изотов.

– Два года назад, литературный юбилей Алексея Максимовича тогда отмечали, – охотно ответил веселый человек в светлой гимнастерке.

– Во-от оно как, – довольно протянул Изотов. – Я тогда Горькому тоже поздравление посылал, в «Правде» его напечатали…

В Москве Никита Алексеевич впервые в жизни ощутил тяжкое для него бремя славы. В гостинице с ним подчеркнуто почтительно разговаривали дежурные администраторы и, вручая ключ от просторного номера, задушевно интересовались самочувствием, о чем можно было и не спрашивать. Откровенно таращили на него глаза девчонки-горничные, почтительно приветствовали важные швейцары в куртках с золотыми галунами, вежливо именовали «товарищем Изотовым» официанты в ресторане, где ударники питались по талонам.

Праздничная, ликующая столица с величавым Кремлем, размахом улиц, свежей зеленью бульваров захватила гостей, закружила в водовороте встреч. Никита Изотов, на голову выше всех, распирая плечами новенький пиджак, почему-то оказывался всегда впереди. Его единогласно и избрали старостой группы.

– Никита, по шахте соскучился? – допытывался узколицый веселый забойщик Артюхов.

– Соскучился, Федя, да терплю, – доверчиво признавался Изотов. – В шахту вернусь, а вот в Москву-то белокаменную когда еще попадешь.

– Слышь, а как тебя маменька в детстве кликала? – не унимался земляк.

– Ну, Никишкой, – не чувствуя подвоха, отвечал спокойно Изотов.

– Никишенька, стань на коленочки, я тебе носик вытру, – дурашливо кричал тонким голосом Артюхов. – А то до твово носика так не дотянусь.

Все вокруг смеялись, а Никита бросал незлобно: «Чтоб тебе мышь за пазуху». И все веселились еще больше от этой смешной присказки, которую часто употреблял прославленный горняк, не любивший, когда при нем ругались. Не переносил матерок даже в нарядной шахты или по дороге к забою, где у шахтеров порой срывались крепкие словечки.

Когда они все стояли у царь-пушки, рыжеершистый, бойкий мальчонка лет двенадцати уперся глазенками в солидного дядю, дернул отца за рукав:

– Пап, это Поддубный?

Отец досадливо потянул упирающегося сынишку за руку, говоря тихо:

– Все тебе борцы мерещатся, обыкновенный рабочий человек, по кепке видно.

Услыхал этот разговор Изотов и обрадованно усмехнулся: выходит, оглядывались-то многие на него во время прогулок по Москве, вовсе не зная, кто он и откуда. И от этой мысли стало на душе легко, покойно. Конечно же, он всегда выделялся в толпе. В Горловке Надя, жена, заходя с ним в кинотеатр, всегда говорила, что угораздило ее выйти замуж за такого дылду, опять надо в последний ряд садиться, чтобы его голова никому экран не заслоняла. К таким выговорам Изотов относился терпеливо, со спокойной уверенностью физически сильного человека. Как там они, девчушки его – Зина и Тамара? Скучал, конечно, по дому, шахте…

Мелькали дни, летело время, словно пришпоренное лихим ездоком: встречи на предприятиях, экскурсии, концерты и спектакли… Москва открыла все свои двери именитым рабочим гостям. Незаметно накатил шумный, веселый зелено-кумачовый Первомай.

1 Мая принаряженные ударники из многих промышленных и аграрных центров страны заняли места на трибунах рядом с Мавзолеем. Военный парад принимал нарком обороны Клим Ворошилов на беломордом скакуне. Затем, поднявшись на правительственную трибуну, нарком сказал: «Наша страна, как раньше, так и сейчас, представляет собой незыблемую скалу мира во всем мире. Мы были, есть и будем самыми последовательными поборниками мира…»

Начался парад войск Московского гарнизона. Чеканя шаг, проходят колонны «царицы полей» – пехоты, по шесть в ряд с рокотом пересекают Красную площадь танки. Торжественные и четкие ритмы сводного военного оркестра расправляют плечи людей на трибунах и площади, заставляют сильнее биться сердца от гордости за свою Родину. Всего семнадцатая весна за плечами страны, а сколько сделано! Но вот взвились над Красной площадью стаи почтовых голубей, полетели к небу сотни белых воздушных шаров. От здания Исторического музея надвигаются красочные колонны демонстрантов, плывут мимо трибун флаги, портреты челюскинцев и полярных летчиков.

А на другой день по всей Москве проходит шумный, затейливый карнавал. Сто клубов и десятки декорированных грузовых автомобилей стали островками массового гулянья. На площадях Свердлова, Советской, Пушкина демонстрируются озвученные кинокартины. На других площадях столицы идут новейшие киножурналы. Все театры открыли двери – ударникам вход бесплатный.

В гостинице разговоры продолжались далеко за полночь. Столько интересного вокруг происходит, сколько знакомств с замечательными людьми. В Ленинграде открылся первый в мире Институт охраны матери и ребенка. Чудесно! Из Владивостока выходит на промысел китобойная флотилия. Задание – добыть в Охотском море 210 китов. Ого, даешь китов! Пионерка Оля Балыкина из села Отрады, что в Татарии, разоблачила расхитителей колхозного урожая, а среди них – ее отец. Взрослые восхищаются мужеством девочки, московские комсомольцы дарят Оле пионерский костюм. Новости, новости!..

Дни в столице мелькали, как кадры кинофильма. Ударников приглашали на столичные заводы и стройки, показывали им новые дома-общежития, столовые, красные уголки, бытовки, фабрики-кухни. Любопытствовали и о житье-бытье гостей. Поздним вечером, когда Изотов с земляком-забойщиком сражались в шашки, зашел руководитель группы, сказал серьезно:

– К завтрашнему дню будьте по-ударному готовы. Важная встреча у нас. К пролетарскому писателю Горькому поедем на дачу. Алексей Максимович захотел побеседовать с вами. И обязательно, говорит, чтоб Изотов был.

Даже бойкий Артюхов не нашелся, что сказать. Шутка ли, беседовать со всемирно известным писателем. Он хоть и свой, пролетарский, но ведь Го-орький! 1 Мая они видели Горького на трибуне Мавзолея, рядом с Орджоникидзе и другими, как тогда говорили, «вождями». И как все аплодировали ему. А теперь вот в гости приглашены!

Горький встретил гостей на веранде дачи – высокий, с седеющими запорожскими усами; поверх рубашки, застегнутой доверху, наброшено на плечи легкое парусиновое пальто.

– Здравствуйте, здравствуйте, дорогие мои товарищи, – приговаривал он, пожимая руки входящим. – Вы уж называйте себя, чтоб я никого не перепутал. Ну а ты, шахтерский богатырь, можешь не представляться, – тепло сказал Алексей Максимович Изотову. – Рассаживайтесь, сейчас чаек сообразим.

Когда все расселись в плетеных легких креслах, Алексей Максимович закурил, с удовольствием затянулся дымом, заговорил неторопливо:

– Многое приходится мне наблюдать, смотришь на все, что творится сейчас, на ту быстроту, с которой растут люди, что сделано за эти годы, – это фантастика, никогда ничего подобного за всю историю человечества не было. Да что говорить, вы сами знаете по себе… Прямо как сказка жизнь становится. Вы, наверное, читали о челюскинцах. Ведь что сделали! Вся Европа еще ахает, а у нас такие дела становятся обычными. Ну, расскажите лучше о себе. Кто начнет, Изотов?

– Нет уж, Алексей Максимович, женщинам почет и уважение. Пусть вот наша красавица, – Изотов показал на Анну Кипенко, бригадира мелитопольской сельхозартели, на лацкане жакета которой отсвечивал новенький орден Ленина, – первой начнет, а я после поддержу…

– Эх, приданое какое нынче у девчат, – не удержался Артюхов, показывая на орден. – Верно, Алексей Максимович?

– Верно, что тут говорить, – усмехнулся Горький. Анна тряхнула каштановой, коротко остриженной по моде головой, закраснелась.

– Бригадиром-то я недавно. Раньше батрачила у куркулей наших. Такие злыдни, хоть вроде бы и в советское время живут. Спину гнешь, а получаешь грош, – неожиданно в рифму сказала она. – Сейчас красота у нас в селе. Ясли и детсад открыли, клуб построили.

– А баню? – ввернул неугомонный Артюхов.

– И баню с женским отделением, даже ударников, вроде тебя, туда не пускают, – нашлась Кипенко.

– Ну, молодец! – искренне восхитился Федор, но все же получил тычок от Изотова, чтобы не забывался, где находится.

Самая молодая среди гостей, девятнадцатилетняя Ирина Никульщина, бригадир из Приазовья, густо залившись краской, попросила:

– Алексей Максимович, написать бы про таких женщин.

– Надо вам собраться, – ответил Горький, – чтобы записать вашу работу. – Он задумчиво огладил висячие усы, добавил: – Недавно тут уральцы-старики сто биографий своих записали. Замечательная живая история.

– Мне довелось даже в Париже побывать, – отозвался Тимофеев, мастер столичного автозавода. – С делегацией был на антивоенном конгрессе.

– Ну и как с французами объяснялся? – спросил Горький, пряча улыбку.

– Рабочий человек всегда с товарищем общий язык найдет. Рот фронт, говорю, Ленин, Советский Союз, мир. Ну все понимают, – под общий смех закончил Тимофеев.

О себе Изотов, смущаясь, рассказал скупо. Родился в селе Малая Драгунка, что на Орловщине. Отец вернулся после службы в царской армии без глаза, помнит его всегда хмурым, сердитым. В семье знали – под горячую руку отец может и отлупить. Да что говорить, деревня бедная, а семья Изотовых сколько ни надрывалась над куском арендованной земли, а из кабалы не вылезала. Безлошадный крестьянин – тот же батрак, если ке хуже. Правда, когда мальчику семь лет исполнилось, отец отвел его в церковноприходскую школу, по дороге внушал: «Смотри у меня, Никифор. Озорства в тебе много, а ученье прилежности требует. Будешь баловать, возьму вожжи…»

– Подожди, почему Никифор? – перебил писатель. Изотов смущенно пожал плечами, сказал, что вот так получилось, вроде как «без меня меня перекрестили». Два года назад дело было. Московский корреспондент у него в шахте побывал, обушком даже в забое потюкал, дома посидел, чаю попили, обстоятельно все так расспросил. Ну а жена его дома всегда Никишей звала. Так корреспондент и записал в блокнот. А потом в заметке поставили подпись «Никита Изотов». Пошла ему почта со всей страны – Никита да Никита.

– Да я уж привык, – заулыбался Изотов. – Обругал, правда, корреспондента при встрече. Чтоб, говорю, тебе мышь за пазуху. Помирились.

Смеялись ударники, развеселился и Горький, хлопал себя по коленям, переспрашивал:

– Выходит, корреспондент в роли батюшки выступил, перекрестил тебя в Никиту?

– Выходит.

– Не навернул ты своего «крестного»? – Горький, тая в густых усах улыбку, показал кулак, но неожиданно закашлялся, лицо у него покраснело от напряжения.

Все знали, что Алексей Максимович болен, и потому притихли.

– Дак не виноват корреспондент, он парень хороший, – продолжал Изотов, деликатно не глядя на писателя. – Он ведь статью отослал, везде – «Н. Изотов». В редакции вдруг решили мое письмо напечатать и полным именем подписать. Позвонили из Москвы в Горловку, а наш заведующий шахтой отвечает: «Да я всех шахтеров уважительно по фамилии называю. Товарищ такой-то».

– Выкрутился!..

– Да нет, Алексей Максимович, заведующий тоже мужик хороший.

– А плохие люди есть на вашей шахте? – уже серьезно спросил Горький.

– Не знаю, не встречал… Алексей Максимович, извините, гляжу, курите вы много, вредно же… – Он запнулся, смотрел сочувственно.

– Сам не балуешься? – вместо ответа спросили Горький.

– Сызмальства не дымил.

– А как насчет этого? – Горький показал на стакан.

– Не-е, можно сказать, не употребляю. Пиво вот люблю, – заулыбался Изотов.

Улыбнулся и Горький, грустновато так сказал:

– Что ж, ничего не сделаешь, привычка. В мои годы трудно с ними расставаться… Послушай, Никита Алексеевич, знаешь, о чем сейчас подумал. И откуда в тебе столько душевной щедрости? Вижу, и слава тебя не испортила…

Что мог ответить писателю донецкий шахтер, для которого добрые отношения с людьми были столь же естественны, как сама работа, как вся его жизнь? Но все же нет-нет да вспомнится давний случай, да не случай даже, а то время, когда пришлось ему поработать в батраках у двоюродного дяди. Ныла, ныла зарубка, оставленная когда-то в душе черной неблагодарностью родственника.

Когда отец Изотова с отчаянием уехал в поисках хоть какого заработка в город Геленджик, жать отвела девятилетнего Никишку к своему брату. Тот жил зажиточно, семь лошадей имел, промышлял извозом. Поставил племянника помогать конюху. Мальчик любил лошадей, охотно кормил их, таскал ведрами чистую воду им из колодца, гладил по потным холкам. Распрягать и запрягать трудновато было, но все же и с этим справлялся – хоть и с натугой, но справлялся. Извозчики, все из близких родственников хозяина, помогали Никишке, жалели его. Самой большой радостью в ту пору было для него стеречь лошадей в ночном. Со старшими парнями разжигали костер, придумывали всякие истории. Спал Никишка в конюшне, на попоне, в холод укрывался попоной же, от которой шел резкий запах конского пота, ел что придется. Часто думал об отце: что с ним, где он? Дядя сыто усмехался, глядя на племянника, говорил: «Бросил вас, не вернется. Старайся, а уж награжу по-царски». Так два года прошло. Как-то на конюшню прибежала мать, от волнения сразу и выговорить не могла: «Там тятька твой, там, – она показывала куда-то рукой. – Письмо прислал, к себе зовет», – и слезы текли по ее высохшему лицу.

Пришел Никишка прощаться к дяде, попросил расчет.

– Эт-то кто же тебя научил? – озлился родственник. – Тоже мне – ра-асчет, – передразнил он. – А жрал сколько? Посчитай-ка. Портки тебе справил, рубаху на пасху подарил? Весь в отца, такой же неблагодарный… Ладно, я зла не помню. На-кось вот, – протянул полтинник.

Никиша растерянно крутил в пальцах серебряную монету, хотел было возразить, что портки и рубаху дядя ему подарил, потому что надевать нечего было, сам обещался платить. Но промолчал, растерянно заулыбался, ушел домой.

– Ох уж эти мироеды, идолы окаянные, сколько судеб загубили, – не выдержал Горький и попросил Изотова поделиться своими мыслями о положении на шахтах Горловки, о возможностях рабочих-шахтеров поднять производительность труда, о своих секретах.

– Никаких «секретов» нет, – отозвался Изотов, – каждый забойщик может добиться успехов. Я стараюсь уплотнить свой рабочий день, не растрачивать время, дорогое и для меня, и для государства. Если на нашей шахте, да и на всех шахтах каждый забойщик полностью использует свое рабочее время… Сколько страна получит дополнительно уголька!..

Он присел к столу, попросил лист бумаги, стал показывать, как располагаются в лаве уступы, где он начинает зарубку, где ставить крепь, проставляя время, затраченное на ту или иную операцию. Разгорячился, доверительно трогал Горького за плечо, спрашивал, понятно ли объясняет.

– Ты, Никита, видно, хочешь из Алексея Максимовича «изотовца» сделать, – не выдержал Артюхов.

Изотов отмахнулся от него, продолжал горячо говорить о новой технике, что пришла на вахту, – отбойных молотках, электровозах, врубовках, показывая их мощь, широко раскидывал руки. Построили новые бытовки, во-о какую рабочую столовую, трехэтажные дома для горняков.

– Алексей Максимович, – вновь не выдержал Артюхов. – Изотов книгу написал.

– Ну зачем ты, в самом деле, – осерчал Никита Алексеевич. – Лезешь с чепухой…

– Постой, постой, – заинтересовался Горький. – Какую книгу? Расскажи, Никита, не стесняйся.

– Да не то что написал, рассказывал больше, а Гриша Стеценко, писатель наш, в общем, забойщик, записывал, – начал Изотов.

– Так писатель или забойщик?

– Да он забойщик, а книгу написал, «Изотовцы» называется. Ну и в стенгазету пишет.

– Так, а о чем твоя книга? – продолжал расспрашивать Горький, и видно было, что его этот факт заинтересовал.

– В общем, о своей жизни, как шахтером стал, как в ударники вышел, ну там еще о друзьях-товарищах, кому сам помог, кто мне помогал, – говорил Изотов.

– Это здорово, – воскликнул писатель. – Молодцы, вот такие факты я имел в виду, когда говорил, что талантливость у нас прет…

В отчете об этой встрече в «Правде» за 9 мая 1934 года приводились слова А.М. Горького: «Талантливость у нас прет во всех областях! Мы беремся за огромные задачи и успешно их разрешаем… Я прожил большую жизнь, и когда на личном опыте вспоминаю, как жили до революции, знаю, что немало хороших людей погибало. И вот теперь поражаешься, до какой степени быстро идет процесс освобождения трудового народа от векового тяжелого гнета и как растут талантливейшие люди». А сам Алексей Максимович позже так вспоминал встречу с ударниками: «Богатырь Никита Изотов рассказывал мне о своей работе под землей. Рассказывает он с полной уверенностью, что я, литератор, должен знать, как залегают пласты угля, как действуют под землей газ и почвенная вода, как работает врубовая машина, и вообще я обязан знать все тайны его, Изотова, техники и всю опасность его работы на пользу Родины. Он имеет законное право требовать от меня знания его труда, ибо он возвысил труд свой до высоты искусства».

Когда ударники в тот памятный для них день, 7 мая, прощались с писателем, Алексей Максимович задержал в пожатии широкую ладонь Изотова, спросил:

– Все же, Никита Алексеевич, признавайся, что не вдруг, ни с того ни с сего решился на рекорд пойти, взять шефство над отстающими товарищами. Толчок какой-то непременно должен быть, сильный моральный стимул.

– Был, Алексей Максимович, был, – охотно отозвался Изотов, бережно держа руку писателя. – Рогожное знамя, что нам ударники шахты имени Ленина передали. Да еще с обидной надписью…

Через несколько дней, вернувшись в Горловку, Изотов подробно рассказывал на шахте, а затем в райкоме партии о встречах с рабочими столичных предприятий, поездке на подмосковную дачу Горького, вспоминал его советы, шутки.

– Так и сказал Алексею Максимовичу, зачем, мол, курите? – переспрашивали его, и Изотов морщил широкий лоб, подтверждал:

– Дык вредно же, кашляет все, а свое здоровье ему не отдашь. Беречь надо таких людей.

Делился, как дотошно при встрече с ударниками расспрашивал председатель ЦИК М.И. Калинин о состоянии шахт, об охране труда в забоях, о том, налажено ли подземное горячее питание. Передавал привет всем горловчанам, вспоминал, как на нашей шахте был, спускался.

– Когда я ему ответил, что на шахте у нас забойщик за смену дает в среднем шесть тонн угля, Калинин прямо рубанул: «Передай, мол, своим, что невелика еще выработка». Так что, други, подумать надо обо всем, крепко подумать.

В один из этих дней, развернув «Правду», Изотов увидел дорогое ему имя в траурной рамке, дрогнувшим голосом вслух начал читать: «Дорогой Алексей Максимович! Вместе с Вами скорбим и переживаем горе, так неожиданно и дико свалившееся на нас всех. Верим, что Ваш несокрушимый горьковский дух и великая воля поборют это тяжелое испытание.

Выражаем свое глубокое соболезнование Надежде Алексеевне».

Под обращением стояли подписи Сталина и других тогдашних руководителей.

С трудом дочитал приписку: «11 мая умер от крупозного воспаления легких Максим Алексеевич Пешков, сын т. А.М. Горького, 36 лет от роду». Отложил газету, горестно спросил жену: «Надюша, как же так? Такой молодой… – Он живо представил Горького, его добродушную улыбку, горькие складки лица во время кашля. – Эх, жизнь наша!» Откуда было знать Изотову, что на его глазах и на глазах страны затевается еще одна крупная провокация, чреватая жестокими расправами над мнимыми убийцами Максима Пешкова.

Круговерть будней засасывала, вновь Никита Алексеевич оставался на вторую упряжку, опаздывал не только к обеду, но часто и к ужину. И Надежда Николаевна делилась с соседками: «Ругаю его, а все без толку. Знаешь, говорит, Надюша, выезжать уж собрался, гляжу, а в уступе паренек сидит, уморился, знать, а угля нарубил – кот наплакал. Подмогяул ему слегка». Соседки сочувствовали: знаем, мол, твоего Никиту, больно горячий в работе, а как его охолонешь – ударник на весь Донбасс. Надежда Николаевна горделиво подхватывала: «Это верно, во всем бассейне его знают. В Москве сам Калинин руку ему пожимал, о семье даже расспрашивал». – «Да ну!..» – дружно ахали соседки. «Право слово, да он же соврать не сможет, даже если захочет. Сама удивляюсь, какой почет заработал. Сам-то крестьянского роду».