Текст книги "Соль земли"
Автор книги: Георгий Мокеевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 44 страниц)
Над Улуюльем стояла звонкая, солнечная погода; день начинался в четыре часа и продолжался чуть ли не двадцать часов. Темнело в двенадцатом часу ночи. Такой длинный день Краюхин воспринимал как награду ему, как счастье. Сколько можно было за такой день сделать!
Краюхин не терял зря ни одной минуты. Знал он, что в Сибири погода переменчива – сегодня стоит вёдро, всё сияет и светится, на небе ни облачка, а завтра надвинется ненастье, тучи обложат горизонт, и дождь зарядит на неделю. Недаром говорится, что Сибирь имеет крутой норов: с характером она, тут не бывает «серединки на половинку». Тепло так тепло, хоть жарься на солнцепёке: холод так холод, аж дух захватывает!
Краюхин вставал на рассвете, выпивал кружку крепкого чая с сухарями и уходил по своим маршрутам. Он торопился, спешил, пока природа дарила ему свет солнца.
Приняв от Бенедиктина руководство группой, Краюхин изменил направление её работы. Всех рабочих, занятых раньше учётом лесов на холмах Заболотной тайги, он перевёл на землеройные работы. Речка Кривая вполне оправдывала своё наименование. Она петляла, кидалась из стороны в сторону, пересекала болота, гривы, опоясывала горы, вгрызалась в их бока, сдирала с них лесисто-травяной покров.
Краюхин поручил рабочим идти вдоль речки, пробивать один шурф за другим. Кое-где встречались обвалы – рабочие углубляли их. Если б Краюхин обладал такой силой, то взял бы он в руки великанью лопату и всё, всё, что скрывали в Заболотной тайге глубины земли, соскрёб бы напрочь, чтоб окинуть взором все потаённые места. «Должен же где-то быть выход коренных пород», – продолжал твердить Краюхин.
Пока рабочие производили обнажения, Краюхин был занят своим делом, которое сделать за него никто не мог. Он начал эту работу ещё весной, вскоре после злополучного выстрела в осиннике. Прочертив на карте четыре линии, расходящиеся от стана веером, Краюхин принялся прокладывать их по земле. Он уходил от стана километров за пятнадцать, стараясь не сворачивать даже в тех случаях, когда на пути встречались заросли мелкого ельника, буераки или кочкарник. Делал он это для того, чтобы тщательнее обследовать местность и убедиться в точности карты. Краюхин умел хорошо «читать небо». По солнцу, звёздам и луне он ориентировался почти с такой же точностью, как по компасу. И это помогло ему сейчас. Его условные линии были прямые, как стрелы.
В течение пяти дней он исходил всю Заболотную тайгу из конца в конец. Разбил её на квадраты, обозначив их различными приметными деревьями или речками. Захваченный темнотой, он дважды ночевал у костра. Не желая оставлять рабочих на шурфах без присмотра, он появлялся у них только ранним утром.
С Бенедиктиным Краюхин встречаться избегал. Правда, тот сам старался не попадаться ему на глаза.
– Товарищ начальник группы, позвольте доложить: я продолжаю геоморфологические обследования хребтов Заболотной тайги согласно программе. У вас возражений не имеется?
Бенедиктин чуть не с полуночи до рассвета ждал Краюхина у его палатки, чтобы сказать это.
– Пожалуйста, продолжайте. Таково было и указание начальника экспедиции, – спокойно ответил Краюхин.
Но этот мимолётный разговор сильно взволновал его. За день Краюхин несколько раз вспоминал почтительный, подобострастный тон, каким произнёс эти слова Бенедиктин, умильное выражение его припухшего лица.
Осматривая в одном месте причудливое сплетение сросшихся сосен, их уродливый изгиб над ручьём, Краюхин подумал: «Каких только деревьев не встретишь в тайге!» И тут все его мысли перенеслись к людям. «А люди? И они не одинаковы. Каков, например, Бенедиктин? Едва почуяв мою власть, он готов подчиняться, но если представится случай, он первый подаст голос против».
На второй день Краюхин встретил Бенедиктина в тайге далеко от стана. Его сопровождал рабочий, так как один он ходить опасался. «Удивительно, как могли сойтись наши пути? И что он тут делает? Неужели он закончил всю работу на холмах по Кривой речке?» – удивлённо раздумывал Краюхин.
Он и предположить не мог, что Бенедиктин появился в глубине тайги не зря. Услышав от рабочих, что Краюхин разыскивает очаги магнитной аномалии, Бенедиктин решил попытать счастья. «Пусть он не думает, что открытие магнитной аномалии в Заболотной тайге будет принадлежать ему одному. Я тоже здесь не зря кормлю комаров собственной кровью. Мы ещё потягаемся!» – думал Бенедиктин. Воспаряясь до небес в своих честолюбивых замыслах, Бенедиктин видел уже свои портреты в газетах с громкой подписью: «Исследователь Заболотной тайги Григорий Владимирович Бенедиктин. Им установлена магнитная аномалия». Иногда какой-то трезвый голос прерывал полёт его безудержной фантазии, и он соглашался на более скромную роль: «Магнитная аномалия, установлена совместно с инженером Краюхиным».
«Пусть будет, на худой конец, так. Мне с ним детей не крестить. А всё-таки мой авторитет пойдёт в гору, и диссертация двинется как по маслу», – размышлял Бенедиктин.
Так они – Краюхин и Бенедиктин – жили под одним улуюльским небом, которое для одного было самым желанным, родным и ласковым, а для другого чужим и ненавистным.
В тот день, когда Краюхин решил выйти в тайгу для проверки компаса, рассвет был медленный, тягучий, солнце томительно долго прорывалось сквозь клубы тумана, стоявшего над тайгой. Потом поползли облака, и солнце то скрывалось за ними, то выглядывало, одаривая Улуюлье потоками яркого света и тепла. «Только бы на ненастье не повернуло, осложнит мне всё дело», – опасался Краюхин. Но приметы не сулили ненастья. С вечера выпала такая обильная роса, что трава стала мокрой, как после дождя. Несмотря на сумрачный рассвет, птицы пели заливисто и звонко, что тоже предвещало хороший день. По макушкам деревьев пробегал ветерок, раскачивал их, освежая застоявшиеся таёжные запахи. «Это хорошо, что зноя не будет, легче идти», – осматривая небо, думал Краюхин. Он так привык к преодолению трудностей, что, когда становилось чуть полегче, радовался этому как доброму предзнаменованию. «Может быть, успею по двум маршрутам пройти», – рассчитывал он.
Краюхин отошёл уже от стана метров на пятьдесят, когда вдруг услышал голос откуда-то сверху:
– Товарищ начальник группы, позвольте спросить вас об одном деле.
Это говорил Бенедиктин, высунувшись из своего короба. Краюхин остановился. Возвращаться ему не хотелось, и он громче обычного сказал:
– Что у вас, товарищ Бенедиктин?
– Вы, говорят, на контрольные маршруты пошли?
– Да, пошёл.
– А я ведь тоже этой работой по выявлению магнетизма занимаюсь.
Краюхин сделал несколько шагов назад, чтоб лучше слышать, что скажет Бенедиктин.
– Я пытаюсь совместить собственные геоморфологические наблюдения с… – Бенедиктин замялся, подыскивая точное слово.
– А вы что, уже так освоили местность, что можете контролировать компас? – спросил Краюхин, не скрывая недоверия.
– В известной, конечно, мере. Но уже не новичок, – скромно ответил Бенедиктин.
– Что же, пробуйте! Ошибки компаса случались здесь у многих охотников. Это факт.
Краюхин не мог больше задерживаться, его влекло в тайгу; он зашагал дальше, но хорошо расслышал то, что ему крикнул вдогонку Бенедиктин:
– Буду стараться, товарищ начальник группы!
Краюхин оглянулся. Если б Бенедиктин мог в это мгновение видеть глаза Краюхина! «Ну что это за отвратительная манера чиновеличания! Как гадко!» – говорил его взгляд.
Но вскоре Краюхин забыл и думать о Бенедиктине. На линии, по которой он двигался, начались его памятные вехи. Он вынул из полевой сумки карту с планшетом, компас, тетрадь и начал наблюдения. Он то и дело останавливался и, положив компас то себе на ладонь, то на пенёк, подолгу всматривался в показания стрелки. В течение дня он проделывал эту однообразную работу много раз и выполнял её с удовольствием. Он хотел сейчас только одного: чтобы этот круглый, умный предмет под стеклянной крышкой увёл его совсем-совсем не туда, куда могла привести его условная тропа. Но компас не хотел ошибаться и вёл его строго по карте. Стрелка компаса, как ни встряхивал её Краюхин, не металась, не дрожала, она спокойно скользила по циферблату и замирала на одном и том же месте. И показания её опять-таки совпадали с картой.
К концу первого маршрута Краюхин пришёл так точно, что сам подивился. Можно было подумать, что он шёл не по условной линии, а по тропе, проложенной с помощью приборов. Нет, на магнитную аномалию тут не было даже и намёка!
Прошло уже немало дней, как он покинул раскопки у Тунгусского холма. Вероятно, Софья ждёт его. Возможно, там есть уже какие-нибудь важные новости. Но возвращаться туда, не сделав до конца своей работы, Краюхину не хотелось. «Уж пусть лучше подождёт Соня. Если ей удалось наткнуться на новые данные, то день-два не решат вопроса, а если ничего нет, пусто, тем более моего присутствия не требуется», – думал он.
Правда, втайне какой-то червячок сомнения точил его. «Соня, вероятно, скучает. Ведь не ради же этих разнесчастных раскопок приехала она сюда! Ради тебя, только ради тебя она оказалась здесь. Не будь тебя, она могла бы сидеть в своём архиве или вести поиски в самом городе. Иди, иди к ней, побудь возле неё, порадуй её».
Этот червячок сомнения минутами так начинал точить его душу, что он готов был бросить все дела и скорее бежать к Тунгусскому холму. Но, поразмыслив, он откладывал всё на следующий день. «Ладно, сегодня пробуду здесь, а завтра видно будет. Соня? Ну что же, если и поскучает… Она ведь знала, что я возле неё сидеть не буду, у меня нет для этого времени, я должен ходить и ходить по тайге. Геолога, как волка, кормят ноги…»
Начав мысленно оправдывать себя перед Софьей, он обычно и приходил всё к тому же выводу: «Подожду. Сегодня кое-что сделаю, а завтра видно будет…»
4Краюхин сидел у тихо дымившегося костра, опустив плечи и тупо уставившись в раскрытую тетрадь. Рука его неподвижно лежала на колене. В стиснутых пальцах торчал остро отточенный карандаш. Только что Краюхин написал этим карандашом строки, каждое слово которых отзывалось болью в сердце:
«Прошёл по всем четырём маршрутам безрезультатно. Пробивка шурфов продолжается пока так же безрезультатно».
Перечитав, он подумал: «Написано, как у плохого десятника: безрезультатно – безрезультатно, будто слов других нет». Но исправлять ничего не стал. «Неловко сказано, но зато верно. Правду не подмалюешь даже самыми звучными словами».
Краюхин закрыл тетрадь и засунул её в полевую сумку. Потом он развернул карту Улуюлья, положил её на чурбак и, запустив пальцы в свои густые, сильно отросшие волосы, задумался: «Что предпринять дальше?»
Вдруг совсем неподалёку от стана залаяла собака. Краюхин быстро свернул карту, встал. «Кто же это идёт?» Ещё через минуту послышалось лёгкое посвистывание – так удерживают собаку, когда не хотят, чтоб она уходила далеко. Было очевидно, что на стан шёл кто-то чужой. «Уж не посыльный ли из штаба экспедиции?» – мелькнула догадка в уме Краюхина. С нетерпением он ждал появления человека, всем существом чувствуя приближение какого-то очень важного момента в своей жизни. У каждого случается подобное – ничего, совершенно ничего не ведаешь, а каким-то неизъяснимо сложным озарением всех чувств уже знаешь, что вот сейчас произойдёт особенное, неповторимое…
Густые пихтовые ветки осторожно раздвинулись, и в маленьком оконце показалась голова Ульяны, повязанная платочком. Лицо её было серьёзным, глаза настороженными. Ожидание, любопытство, волнение, игра солнечных лучей придали выражению её глаз незабываемый блеск. Ульяна не знала, кого встретит на стане заболотной группы, и до поры до времени сохраняла осторожность. Повинуясь манере хозяйки, Находка ползла вслед за ней на брюхе, то и дело втыкаясь в пятки Ульяны своим влажным чутким носом.
Увидев, что Краюхин на стане один, Ульяна шагнула смелее, свободнее. Находка почуяла, что притеснять её больше хозяйка не будет, и клубком выкатилась вперёд.
Краюхин отбросил карту, широко раскинув руки, пошёл навстречу Ульяне.
Она сделала ещё шаг, и пихты, заслонявшие её, остались позади.
– Голубь ты мой! Вот уж кого не ждал! – Голос Краюхина, звонкий и удивлённый, передал его неподдельную радость. Карие глаза его искрились, словно высекали буйные, радужные брызги. – Спасибо тебе, что пришла! Спасибо, Уленька!
Он крепко обнял её, прижал к себе, поцеловал в голову.
Она не уклонилась, но вся сжалась в комок, чувствуя, как кровь прихлынула к сердцу, обожгла шею, руки, щеки. Язык онемел, ноги сделались тяжёлыми и неподвижными.
Он обнял её, как брат, как старший товарищ, движимый чувством благодарности, что она явилась к нему в такой тяжёлый, безрадостный час неудачи. Но когда головка Ульяны оказалась на его груди и горячее дыхание девушки коснулось его лица, он вдруг почувствовал, как встрепенулось в нём какое-то другое чувство. Чуть приподняв её милую головку, Алексей поцеловал её в лоб. И хоть это прикосновение было мимолётным, на губах его будто запеклось что-то терпкое и сладкое, а запах, который источало её пылающее лицо, был тоже удивительно приятным.
Не задерживая её больше ни на секунду в своих объятиях, он взял в свои руки её горячие шершавые пальцы.
– Ну, скажи скорее, скажи, как ты здесь очутилась?
Она хотела что-то сказать, знала, что молчать нельзя, неудобно, но язык не повиновался ей. Она не могла не только вымолвить ни одного слова – у неё не было сил вздохнуть. Она вся горела и, зная, что щёки её сейчас ярче красно-малинового цвета кипрея, горела ещё больше, горела неугасимым огнём, каким может гореть только первая и большая девичья любовь.
Краюхин посмотрел на неё в упор, уже чуть досадуя, что она молчит. И в тот миг, когда его глаза встретились с её глазами, такими сияющими и доверчивыми, такими встревоженными и зовущими, он понял, что она пришла к нему, влекомая той самой силой, которую не передать словами. И, ещё не успев обо всём этом подумать, он почувствовал в себе неудержимое желание снова прикоснуться к ней, чтобы ещё раз ощутить на своих губах то самое терпкое и сладкое, что он уже ощутил минутой раньше. Он порывисто притянул Ульяну к себе и поцеловал в губы.
– Как же всё-таки ты нашла меня, Уленька? – снова спросил он.
Из всего, что он говорил, она прежде всего отметила главное для себя: «Уленька… Он раньше не называл меня так».
– Как нашла? Сердце привело, – прошептала она, заглядывая ему в глаза.
– Хорошее у тебя сердце, Уленька! Ой, какое хорошее!
Она заметила, что сказал он это без улыбки, серьёзно-серьёзно и даже с печалью в глазах. Уля больше всего боялась, что он улыбнётся, обернёт всё только что происшедшее в шутку. Но нет, он не шутил. Он говорил строго, и печаль долго не уходила из его отчаянных глаз.
– Добрые вести я принесла вам, Алексей Корнеич.
Он так и подскочил, снова схватив её за руку.
– Уленька, говори, друг!
И едва он сказал это, как в её мозгу засверлило это новое словечко, обращённое к ней: «Друг, друг, друг!»
– У Синего озера нашли мы расщелину, из которой бьёт горячая вода…
Он с такой силой стиснул её руку, что она едва не вскрикнула. Стиснул, отпустил и замер в ожидании.
– А на раскопках она нашла железные слитки… – Ульяна хотела назвать имя: «Софья Захаровна», но в самый последний миг эти слова исчезли с языка и подвернулось другое – «она».
Но Краюхин понял, о ком идёт речь.
– Она тебя ко мне послала? – спросил он, и Ульяна тоже поняла, о ком говорит Алексей.
– Зачем же? Я пошла сама. Она бегает, хватается за голову, ждёт вас… – сказала Ульяна.
– Конечно, ждёт… – поспешил согласиться Краюхин.
Что-то тёмное-тёмное мелькнуло в ясных глазах Ульяны, и она опустила голову.
– Я обещал прийти на раскопки через неделю, а видишь, сколько времени сижу здесь. Ну, а ей совет нужен… Вот какие дела, – смущённо сказал он и, помолчав, скорбным голосом добавил: – А у меня, Уленька, полная неудача.
Она вскинула головку, быстрые глаза её взметнулись, вспыхнули, крутые подковки бровей дрогнули, и он понял, что она готова ради него в огонь и в воду.
5– Ты посмотри, Уленька, сюда внимательнее, посмотри, – возбуждённо говорил Краюхин, склонившись над развёрнутой картой отца и кисетом Марея. – У отца здесь заштриховано, на кисете тоже отметка – кружок. Подожди, посмотрим по моей новой карте, какому месту в Улуюлье эти отметки соответствуют… Так… так… Синее озеро! Смотри, как точно совпадает… А ну-ка, посмотрим эти отметки… Тунгусский холм! Так… верно… Ну, а эти отметки?.. Заболотная тайга! Какая точная схема… а всего лишь кисет… А что же это? Смотри, вот на кисете кружок, а за ним крестик… Кружок приходится на Заболотную тайгу, а крестик чуть подальше… А как на отцовской карте? Гляди-ка, у него здесь тоже заштриховано… Ты знаешь, Уля, отец наверняка пользовался данными тунгусов… совпадает, многое совпадает… И тебе не стыдно? Столько времени таила от меня такую вещь?! Да и Марей-то Гордеич каков! Я думал, у него от меня тайн нет… А Михаил Семёныч неужели ничего не знал? Вот подпольщики, вот конспираторы!.. Ну, ничего, хорошо, что не сгинуло всё это, оказалось в наших руках… тут есть над чем подумать… – Краюхин запустил свои длинные пальцы в отросшие густые волосы, устремил взгляд на карты и замер.
Ульяне показалось, что с этой минуты он забыл обо всём на свете и даже о том, что рядом с ним она, уставшая с дороги, не евшая с самого рассвета, ждущая от него ласковых слов, дружеского одобрения. В какую-то минуту её стало точить раскаяние. Уж очень поспешила она со своей тайной. Кисет можно было пока не показывать. Ещё, чего доброго, он заберёт его и помчится к Тунгусскому холму, отдаст той. И Ульяне живо представилось, как та склонится вместе с ним над кисетом, и они будут долго разговаривать о чём-то очень сложном, недоступном её, Улиному, пониманию. Но через мгновение Ульяне стало не по себе от этого дурного чувства: «Какая же я плохая! Разве это моя собственность? Дедушке от целого народа, на общее благо всех людей это передано… А Алёша-то как обрадовался! Нет, нет, недопустимо было молчать! И уж если понесёт той, то пусть несёт! Она-то не чета мне – учёная, помогает ему Улуюлье открывать. А я буду жить как жила – таёжной птахой».
Этот мысленный разговор с собой, как всегда, прямой и резкий, навеял на Ульяну грусть. Она опустила плечи, согнулась, обняла руками свои колени и затихла, чувствуя, что из глаз катятся слезинки, падают на губы, растекаются на подбородке.
– Чёрт возьми, Уля, я понял свою ошибку! – вдруг закричал Краюхин. Не зная, как излить своё возбуждение, он принялся ногами расшвыривать дрова.
Уголком платочка она поспешила вытереть глаза. Но её опасения были напрасными – он ничего не заметил.
– Мокрый угол Заболотной тайги надо проверить! Вот смотри, Уленька, у отца на карте это место покрыто штрихом, а у тунгусов отмечено крестиком…
Он вернулся на прежнее место, приблизил к Ульяне карты и кисет и принялся горячо объяснять.
Из лесу вышел Бенедиктин. Увидев Ульяну, он остановился поражённый, едва сдержав возглас удивления. Девушка показалась ему настоящей красавицей. Осматривая её с ног до головы, он услышал слова Краюхина: «Мокрый угол Заболотной тайги», – и насторожился, чтобы понять, о чём идёт речь.
6Мокрый угол! Назван-то так, что лучше не придумаешь. Растёт тут главным образом ельник, и всё крупный, сукастый, покрытый сивым, жёстким, как щетина, мохом. По сухому шагу не ступишь – всюду хлябь, ржавая вода, тухлые болота с голыми кочками. А уж гнусу такое множество, что рта невозможно раскрыть! И комары тут рослые, горбатые, с тёмными пятнами на крыльях и липкие-прелипкие, будто вымазанные в каком-то клейком веществе. Кусают так чувствительно, что вздрагиваешь, как от укола иголкой шприца.
В Мокром углу Заболотной тайги для человека одна отрада – красная смородина, или, как её называют в Сибири, кислица. Столько её тут, что диву можно даваться! Вот поди ж объясни, почему она здесь так изобильно произрастает! Солнца в Мокром углу куда меньше, чем в других местах Улуюлья, а ягода вырастает сочная, крупная, сладкая.
Мокрый угол Заболотной тайги – это северо-восточная окраина Улуюлья. А что дальше? По всему видать, то же самое: леса, болота, глушь первозданная… Но там уже другая земля, не высокоярская. И хоть нет в тайге пограничных застав и таможен, каждый обитатель держится своих областных пределов.
Три дня и три ночи провели Краюхин и Ульяна в Мокром углу. Первые и вторые сутки знакомились с местностью, прокладывали маршруты, наносили их на карту. По ночам Краюхин изучал небо, уточнял «обстановку» по звёздам. Ночевали у костра; на рассвете поднимались и снова брались за работу.
Видя, как осунулась, похудела Ульяна, Краюхин говорил ей:
– Зря ты, Уленька, пришла. Сгублю я твою молодую жизнь. И расцвести не успеешь!
Ульяна косила на него глазом, деланно сердитым тоном отвечала:
– А вы бы о себе подумали, Алексей Корнеич. У вас тоже на лице одни глаза остались.
– Вот подожди немного: кончится лето – на курорт поеду. Вернусь полный, красивый, мареевские девушки проходу не дадут, сами ловить в проулках будут.
Ульяна становилась строгой, серьёзной, пыталась съязвить:
– На что они вам, мареевские, сдались? У вас и высокоярские на примете имеются!
Краюхин смеялся, отшучивался:
– Что ты, Уленька! Разве высокоярские чета нашим мареевским?
Так и говорили они шутками-прибаутками. Никакие неудобства таёжной жизни не омрачали их настроения.
На третьи сутки предстояло самое главное – проверка показаний компаса. Только стала заря заниматься, они поднялись на ноги. Ульяна быстро вскипятила чай, покормила Находку. Оба молчали. Вернее, молчал Краюхин, а Ульяна не считала себя вправе начинать разговор первой. Она чувствовала, что Краюхин волнуется, и волновалась сама.
Когда они вышли к начальной точке своего маршрута, Краюхин сказал:
– Итак, Уленька, уточним задачу: выйдя отсюда, мы должны прийти к вершине Кривой речки. До неё прямая линия, но мы пойдём сейчас не по вехам, а по компасу. Пусть он нас ведёт. Если… да… если бы…
Краюхин не договорил, но Ульяна и без слов знала, какое желание скрывалось за этим «если бы…».
Они зашагали. Хрустели под ногами сучья, чавкала жижа, то и дело из бурьяна выпархивали таёжные птахи. Находка с лаем бросалась за ними, стараясь поймать птичку, падала на сучья, повизгивала.
– Перестань, Находка, попусту брехать! – прикрикнула Ульяна.
Находка затихла, покорно побрела следом за хозяйкой.
Краюхин шёл впереди, не оглядываясь. Он часто на ходу поднимал планшет, взглядывал на компас и молча шагал дальше.
Глядя на его загорелую, измазанную смолой шею, на качающиеся плечи, прикрытые выцветшей военной гимнастеркой, на отросшие длинные волосы, запорошенные таёжным мусором, Ульяна чувствовала, что нет для неё на свете человека дороже Краюхина. Она то шептала вдогонку ему нежные слова, то вдруг мысленно обращалась к природе с горячей мольбой: «Матушка природа, ты такая сильная, широкая, ну открой ему свои богатства, послужи на пользу людям!» Сердце Ульяны до боли сжималось, когда она представляла, что проверка компаса в Мокром углу может ничего не дать. «Ну и что же? Зато нашла она у Тунгусского холма и они с Анастасией Фёдоровной открыли источник на Синем озере. Ведь всё равно это Алёшино достижение», – пыталась успокоить себя Ульяна. Но успокоение не приходило. Вот именно потому, что та наткнулась у Тунгусского холма на важные находки, ей, Ульяне, и хотелось, чтобы Краюхин тоже достиг здесь, в Заболотной тайге, каких-то результатов.
И вдруг он приостановился, посмотрел на компас, а потом повернулся к ней.
«О матушка природа, неужели ты открываешь ему свои тайны?!»
В его глазах засветились огоньки. Они горели ярче солнечных лучиков. Она не могла ошибиться. Она это видела. Он зашагал дальше и по-прежнему молчал, и всё-таки что-то произошло! Он шагал шире, быстрее, расстояние между ними стало увеличиваться. Ульяна заспешила, чтобы не отставать от него.
Но вот он остановился, снова положил компас на пенёк и повернулся к ней:
– Уля, стрелка мечется! Ты заметила, что мы идём на юго-восток от маршрута?
Он говорил громко, в его голосе что-то звенело, растекаясь протяжным отзвуком по тайге.
– Значит, есть Алексей Корнеич?!
– Есть, Уленька, есть!
Она подбежала к нему, боясь стряхнуть компас, схватила его за руку, прижала её к своему лицу и всхлипнула.
– Устала ты, голубь! – сказал он с нежностью в голосе.
– Я рада за вас, как я рада! – прошептала Ульяна.
Краюхин обнял её, целуя в мокрые глаза, вполголоса проговорил:
– Какая ты родная мне стала! И в какой час пришла! И долго ты меня на «вы» величать будешь?
Ульяна стояла, чувствуя, что ноги её подламываются, а по всему телу растекается истома, усталость, блаженство.
Они постояли с минуту в крепком объятии. Потом Краюхин вытащил из полевой сумки тетрадь и начал снимать показания компаса.
В полдень они вышли на Кривую речку. Смещение их пути против намеченного маршрута было так значительно, что Краюхин сказал:
– Отныне, Уля, магнитная аномалия в Заболотной тайге из преданий тунгусов и легенд охотников стала фактом науки. Ты понимаешь, что это значит?
Ульяна хотела сказать, что она не такой уж тёмный человек, чтобы не понимать, какое имеет значение его открытие, но Краюхин был сильно возбуждён и заговорил сам:
– Это в корне меняет взгляд на геологию Улуюлья, обогащает науку. Как бы я хотел повидать сейчас своего учителя – профессора Великанова!..
– Великанова? Вы же сами говорили, что он против вас, – перебила Краюхина Ульяна.
– Был против. До поры до времени. А только, Уленька, в науке он столп, он столько знает, что мне нужны ещё годы и годы… И совет его мне нужен вот позарез!
– Ну уж вы и себя-то сильно не унижайте! – не в силах подавить в себе досады, возникшей от похвал Великанову, твёрдым смелым голосом сказала Ульяна.
Он посмотрел на неё долгим, внимательным взглядом, и она выдержала этот взгляд. Впервые что-то сильное и властное почудилось ему в этом привычном прищуре её зорких голубых глаз. И он сказал как бы в своё оправдание:
– А я не унижаю себя, Уленька. Я только за то, чтобы каждый человек знал своё место.
– Ваше место, Алексей Корнеич, на самой вершине Тунгусского холма. Пусть-ка другой туда доберётся! Мне не верите – сходите к народу, его спросите. Тятя мой часто у нас говорит: «Народ – всему делу голова, он всё знает верное верного».
– И мой тятя, Уленька, об этом же говорил. Помнишь, что на его карте написано: «Трудовой народ – вот кто соль земли».
– Так и Ленин учит. Я хоть немного, а читала.
– И я читал. И вот сейчас думаю: кто нам сберёг в течение тяжких и долгих десятилетий эти ценнейшие крупицы знаний об Улуюлье? Народ, люди, вот такие труженики, как Марей Гордеич, Михаил Семёныч, ты, Уля…
Этот разговор происходил у костра, когда они хлебали деревянными ложками уху из одного котелка, наслаждаясь пищей и отдыхом.
На стан они пришли в сумерках. Весть, принесённая ими, обрадовала рабочих. Даже Бенедиктин, всегда державшийся поодаль, и тот ужинал вместе со всеми. У кого-то из рабочих в тайнике походной сумки отыскалась чудом уцелевшая четвертинка водки. Её разделили по кружкам с величайшей тщательностью и справедливостью.
Утром Краюхин и Ульяна отправились к Тунгусскому холму.
Когда Ульяна надела на плечо ружьё и свистнула Находке, её остановил Бенедиктин. Сияя крепкими зубами и «молниями» на курточке, он с подчёркнутой изысканностью в голосе сказал:
– Позвольте, Ульяна Михайловна, попросить вас об одном одолжении: когда с Тунгусского холма будет отправляться посыльный в Мареевку, не откажите переправить и это письмо.
Ульяна мимолётно взглянула на письмо и аккуратно положила его под крышку патронташа, боясь измять. «Господи, и этот Великановым бредит, настрочил сколько! И что это за мудрец такой, хоть взглянуть бы разок на него», – подумала Ульяна.
