Текст книги "Легенда-быль о Русском Капитане"

Автор книги: Георгий Миронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Миронов Георгий Михайлович
Легенда-быль о Русском Капитане

Дороги, которые мы выбираем

Посвящаю Л. Л. М.

1

Танки шли через город.

Их было десять – все, что осталось от батальона после почти непрерывных двухмесячных боев с наступающим по всему фронту противником.

Стоя в открытых люках «тридцатьчетверок», танкисты с любопытством оглядывали большие красивые дома, причудливую лепку фасадов, узорчатые решетки парков.

Больно было сдавать врагу этот огромный город с институтами, школами, заводами, библиотеками и оставлять ему людей – тех, кто, бросив все, устремлялся к единственной переправе, и тех, кто почему-то не мог оставить родное гнездо.

И город и его жителей, живую частицу страны, предстояло в будущем вызволять из неволи – это отлично понимали все. Однако никто не знал, когда закончится это затянувшееся отступление и армия пойдет победной дорогой на запад, освобождая и этот уже обреченный город и другие отданные врагу деревни, поселки, города.

Немилосердно жгло июльское солнце. Над Нижне-Донецком после недавней бомбежки висело тяжелое дымное облако. Горели дома, но никто уже не тушил пожаров.

Усталые, пыльные колонны пехоты двигались по улице, обтекая надолбы, противотанковые ежи, бомбовые воронки, груды кирпича от рухнувших зданий.

Гусеничные траки звонко лязгали по булыжнику, по трамвайным путям, высекая искры. Пехота, заслышав громовой ход танков, спешила уступить им дорогу. Неистово сигналя, сворачивали в сторону грузовики, и прицепленные к ним пушки беспомощно подпрыгивали на своих круглых шинах.

Танки вышли к просторной площади с огромным зданием театра, размалеванным в серо-зеленые маскировочные тона, и двухэтажным красивым особняком с колоннами, на крыше которого висел выгоревший на солнце красный флаг.

В центре площади, возле памятника Карлу Марксу, виднелись указатели: «Эвакогоспиталь 3682 – налево», «Военный комендант – прямо», «К переправе – направо».

Они напоминали традиционное богатырское распутье из русских былин: налево пойдешь – плохо будет, направо пойдешь – плохо будет, а прямо – и того хуже….

Из люка передней машины с цифрой 10 на башне светловолосый, совсем юный капитан махнул красным флажком:

– Прямо!

Командиры машин с нелегким сердцем отрепетовали сигнал:

– Прямо. Прямо.

На месте своего комбата они сделали бы то же самое, но сердцу не прикажешь радоваться, когда надобно пройти по самой трудной дороге. «Прямо пойдешь – головы не снесешь…»

За площадью улица оказалась пустынной.

Наши войска спешили оторваться от противника, отгородиться от него широкой рекой. Лишь на ближних подступах к городу, изнемогая в неравной схватке, сдерживали врага немногие малочисленные части. Фронт, огненной дугой охватывавший город, ревел, не замолкая ни на минуту. Временами всплески сражения достигали своего апогея, и тогда город, словно большое, но беззащитное существо, затихал, чутко ожидая решения своей участи. Красная Армия отходила, но ее солдаты сражались и умирали, отдаляя падение еще одного советского города, спасая другие города и тем час за часом приближая сейчас, летом второго года войны, неизмеримо далекий победный май сорок пятого года.

В кажущемся хаосе отступления, с неизбежной сумятицей, предусмотренными и непредусмотренными потерями, нарушением управления войсками, стойкостью одних частей и неустойчивостью других, проступали незаметные на первый взгляд признаки цельности, закономерности, единства действий того сложнейшего организма, что зовется действующей армией – даже отходящей под натиском врага.

Посреди безлюдной улицы стояла брошенная детская коляска, голубенькая, хрупкая, беззащитная. Обычно водители танков не церемонились с посторонними предметами, преграждавшими им дорогу, но эта наивная колясочка очень остро напомнила о прошлом, мирном и незабываемом времени, и, следуя примеру командирской машины, другие танки тоже объехали ее стороной. Война, выбросив на дорогу нехитрый детский экипаж, все же старалась как-то уберечь его.

Из дома с большой надписью на вывеске «Военный комендант» быстро вышел, почти выбежал, высокий, смуглый подполковник и направился к вылезавшему из танка капитану.

– Меня ищешь? – еще издали крикнул он.

– Мне нужен комендант Нижне-Донецка.

– Это я, это я, дорогой, подполковник Мамедов.

– Товарищ подполковник, батальон сто пятьдесят пятой танковой бригады в составе десяти машин прибыл в ваше распоряжение. Докладывает капитан Ермаков.

– Вовремя ты подоспел, капитан! Давай приказ.

– У меня нет никакого приказа, товарищ подполковник, связь с бригадой утеряна.

– Та-ак, – протянул Мамедов, – значит, ты сам пришел. Это хорошо! Совсем молодец, герой! А ты знаешь, парень молодой, что я твоими танками первую же дыру заткну?

– Знаю. Не первый раз… – отвечал танкист.

– Тогда давай руку, капитан. Ой, как ты меня выручил! – весело проговорил подполковник. – Слушай боевую задачу. Совместно с батальоном лейтенанта Жуликова (не удивляйся – такая у парня фамилия; но это ничего – он тоже вместо переправы сюда пришел) прикроете дорогу у кирпичного завода, гляди на карту – вот здесь. Держаться до завтрашнего вечера, больше суток. Боеприпасы пришлю к ночи. Лейтенант, иди сюда, – позвал он невысокого крепкого парня с волнистым рыжим чубом, вылезшим из-под лихо надвинутой пилотки. – Вместе с танкистом воевать будешь, это повеселей. Знакомьтесь. Только я вот не знаю, как это… субординацию выдержать… Ведь ты, капитан, ему обязан подчиняться, поскольку он общевойсковик.

– Сочтемся славою, – сказал капитан.

– Где бы ни воевать, лишь бы не воевать, – сказал лейтенант. – А моя фамилия, – уже без тени юмора добавил он, – наследие проклятого крепостного прошлого.

Подполковник засмеялся на всю улицу.

– Верно! Ай, ребята, орлы.! Выручили, а то хоть «караул» кричи. Кончится война, позову вас в Баку к себе на свадьбу. Знаете, что такое азербайджанская свадьба? Тоже наследие прошлого. Приедете, тогда сами узнаете!..

– До свадьбы дожить надо, – проговорил лейтенант.

– Теперь доживу, раз вы со мной, – подполковник Мамедов уже куда-то спешил. – Эй, кто меня спрашивает? Иду!

– Сосватал, – сказал Жуликов и сплюнул. – Пить охота, жрать нечего – дай, капитан, закурить. Сейчас попоим людей, покормим и двинем вперед на запад, где солнце всходит… Так, что ли, сейчас в армии у нас говорят? Ты наступал, капитан?

– Прошлой зимою, под Москвой. Но недолго.

– А мне, друг, понимаешь, обидно: я только драпаю. Так и убьют, не узнаешь, какая на запад дорога.

Приказав своему заместителю покормить людей и указав на карте место, куда должен прибыть батальон, лейтенант лихо взобрался на танк.

– Подвезешь, капитан?

– Это можно.

По улицам навстречу танкам ехали на подводах, катили тачки, вели и несли детей женщины. Беженцы. Стариков и подростков совсем мало, а мужчин и вовсе не видно. Женщины, дети, дети, женщины на дорогах вселенского горя…

– Не возражаешь, если на «ты» будем? – спросил Жуликов, когда танки остановились у кирпичного завода.

Вообще капитан не очень любил такие чересчур, по его мнению, скорые сближения, но в лейтенанте он почувствовал близкую ему самому преданность долгу и нежелание уклониться от выполнения даже самого тяжелого боевого задания. И, внимательно вглядевшись в лицо своего товарища по боевой страде, он сказал:

– Ну, конечно же, нет.

– Меня зовут Спартак.

– А меня Николай.

– Вот и ладно, – лейтенант говорил, заметно налегая на «о». – Перекурим это дело?

– Перекурим.

– Как будем воевать, Коля, ответь ты мне. Соседей-то у нас нет и артиллерии кот наплакал.

– Я твой сосед, ты мой, я же и твоя артиллерия.

– Это, положим, верно.

Они достали карты.

– Немец с дороги не сойдет, – проговорил капитан. – По крайней мере сначала. Ему некогда, и он захочет с ходу сбить нас с развилки. Поэтому будем воевать маневренно. Три танка я врою у кирпичного завода – они прикроют твой батальон. Остальные машины – подвижной отряд. Если две роты использовать на флангах, а одну отвести к поселку, немцы влезут в огневой мешок. Немецкие танки пропустишь, будешь бить по пехоте. Запасные позиции могут быть у кирпичного завода, там карьер, идеальное укрытие для стрелков. Ты согласен со мной?

Спартак со смешанным чувством восхищения и зависти смотрел на серьезное лицо говорившего капитана. Они были почти ровесники, а лейтенант очень ревниво относился к тем из них, кто его в чем-то превосходил. В новом же товарище обезоруживали страстная увлеченность своим делом и неподдельная скромность, хотя, как рассудил про себя Спартак, капитану было бы чем «форсить» – и высоким для его лет званием и орденами; на месте Николая Ермакова он не мог бы быть таким, со вздохом сознался себе лейтенант Жуликов.

– Пожалуй, я согласен… – нерешительно протянул он, а рыжий чуб его настороженно вздыбился, над крутым конопатым лбом.

Самолюбивая душа лейтенанта протестовала, но честность перед собой требовала прямого и ясного ответа. До сих пор Спартак считал себя очень сведущим в вопросах тактики человеком, хотя батальоном командовал совсем недавно. Простой и толковый замысел танкиста он сумел оценить тотчас же и теперь злился на самого себя за внутреннее противодействие этому плану.

– Значит, советуешь расположить роты не в линию, а углом назад? – боролся с собой Жуликов, – Очень уж непривычно, понимаешь, да и в уставе этого нет… Но ведь творческая боевая инициатива советских командиров – самое главное, так ведь пишут в газетах?

– Правильно пишут, – засмеялся капитан.

– Вот видишь! Жуликов свое дело туго знает! – теперь рыжий чуб лейтенанта уже весело запрыгал у него на лбу. – Давай так: твой «мешок» я принимаю, но и ты меня уважь. Я оставляю взвод в резерве и в случае нужды сажаю его к тебе на броню. А? Как? Дельно? Видишь, и мы не лыком шиты…

Этот парень, с наивной хитрецой стремящийся внести свой «пай» в план предстоящего боя, все больше нравился Ермакову.

– Предложение принимается, – улыбаясь, ответил он. – А чтоб нам не разлучаться и лучше взаимодействовать, устроим себе общий командный пункт здесь, в карьере, не возражаешь?

– Есть, товарищ капитан! – с восторгом сказал Жуликов. – Эх, весело пойдет у нас дело! Ни шагу не отойдем без приказа, будем стоять насмерть.

– Это тоже из газеты? – спросил капитан.

– Точно. Откуда узнал?

– А я, брат, тоже читаю газеты.

В сумерках, когда пехотинцы уже кончали окапываться, а танки были отведены в укрытия и замаскированы, на дороге, ведущей к городу, показалась колонна устало шагающих красноармейцев.

Впереди шел, положив обе руки на висевший поперек груди автомат, пожилой майор в пилотке, блином сидевшей у него на голове, и разношенных кирзовых сапогах – явно не кадровый военный. Капитан и лейтенант козырнули, майор рук с автомата не снял, только кивнул головой и на секунду смежил темные свинцово-тяжелые веки. Он, должно быть, беспредельно, смертельно устал и шел только потому, что за ним шагали его солдаты; был бы он один, он свалился бы в придорожную траву и уснул, как убитый.

Капитан подумал о том, кем этот человек мог быть до войны. Почему-то решил, что непременно бухгалтером, – очень уж эта мирная профессия подходила к майору с его пилоткой и сапогами, Но именно эти пилотка и сапоги заставили кадрового военного капитана Ермакова подумать, что он сейчас является свидетелем чего-то необычайного, может быть, даже героического… Не будь войны, этот человек, «бухгалтер», как его мысленно назвал капитан, исправно ходил бы на службу, поругивал профорга, плохо контролирующего работу учрежденческой столовой, спал после обеда, беспокоился о дочери, не ладящей с мужем… И после войны, если останется жив, вернется к привычной своей жизни в «гражданке». А сейчас этот человек ведет солдат, которые, так же как и он, оторваны от мирных своих дел, беззаветно и честно несут суровую, смертную службу войны.

Бойцы оказались под стать своему майору. Это был полк, вернее, остатки полка, выдержавшего бешеный натиск бронированного тарана известного гитлеровского генерала Кесселя. Красноармейцы шагали тяжелой, но уверенной походкой людей, сознающих свою силу. На многих белели бинты, и на соседях висели винтовки и автоматы товарищей. Грузным, каким-то особенным шагом шли расчеты противотанковых ружей, пулеметчики, минометчики, неся на себе свое оружие. В марше отступающего полка не было угрюмой подавленности. Шли вольно, размеренно, но споро, и эта поступь бывалых, обожженных огнем солдат была много грозней легкого парадного шага войск, в былые годы проплывавших перед восторженными трибунами.

– Вот это люди! – с уважением сказал лейтенант, и капитан как эхо повторил:

– Да, это люди!

Но, восхищаясь другими, они, в сущности, ничем не отличались от этих людей: как и эти солдаты, они делали все возможное и невозможное ради короткого, но такого емкого слова – «долг».

Несколько поотстав от колонны, двигалась стайка девушек с вещевыми мешками и чемоданчиками; впереди всех шел пожилой человек с черной повязкой на глазу и тощим портфелем в руке.

– Это что за публика? – приосанясь при виде девушек, весело и даже несколько игриво спросил лейтенант Жуликов.

– Мы не публика, – отвечала за всех невысокая кареглазая девчушка в лыжной курточке. – Мы студентки сельхозтехникума из Раздольного. А это наш преподаватель, агроном. Вам тоже предъявлять документы?

Последняя фраза уже прозвучала открытым вызовом.

– Не надо, – сказал капитан. – Почему вы обиделись, что у вас проверили документы?

– А вы не обидитесь, если с вами будут разговаривать так, будто вы уже почти продались фашистам? – с гневом спросила девушка.

Она оглянулась на дорогу, по которой ушел полк, и Николай Ермаков с досадою понял, что студенток задел недоверием или чрезмерной подозрительностью кто-то из начальствующих лиц этой части. Ему страстно захотелось поверить, – а этим молоденьким девушкам, наверное, еще больше, чем ему, – что к мужеству верных рыцарей долга не примажется ничего мелкого, ничтожного, принижающего их подвиг.

Студентки возмущенно заговорили все разом:

– У каждой в отдельности паспорта проверял, как будто мы не группой идем.

– Каждую буковку вынюхивал.

– Даже комсомольские билеты требовал предъявить.

– Молодой еще совсем, а такой заядлый.

– А мы ведь на фронт просились, на любую работу…

– Да что вы, девушки, на него обиделись? – улыбаясь, перебил выкрики Жуликов. – Этот субчик просто хотел с вами познакомиться или адресок запомнить. Теперь ждите от него писем, или после войны заявится…

– Нет, он не такой, – покачала головой девушка в курточке. – Даже красноармейцы вступились за нас. «Отпустите их, – говорят, – мы им доверяем». Документы он вернул, но идти велел на расстоянии…

– Вот видите, он был один против всех, – радостно проговорил Ермаков; сказал больше себе, чем другим, но девушка в куртке поняла и закивала, соглашаясь с ним.

Николай Ермаков очень ревниво, как и Спартак Жуликов, относился к своим ровесникам, но в отличие от товарища это чувство родилось не из желания преуспеть больше их, а от тех высоких требований, которые он, Николай, предъявлял к своему поколению и в первую очередь к самому себе. Сейчас он очень отчетливо представил себе молодого ретивого щенка, готового заподозрить в чем угодно любого. У этого «ровесничка» вся энергия расходуется на подобные дела, и он тоже кричит о долге, хотя, без сомнения, в бою он не очень прыткий. А когда его станет осаживать такой человек, как майор, он и его заподозрит и обвинит во всех смертных грехах. Если же у майора, смелого в бою, окажется мало гражданского мужества и он махнет на щенка рукой: «делай, как знаешь», – худо придется всем – и встречным девушкам, и героям-бойцам, и самому майору…

– Закурить у вас, товарищи командиры, не найдется? – попросил человек с черной повязкой. – Вторые сутки без табаку, измаялся весь.

Николай и Спартак торопливо достали папиросы.

– Послушайте, товарищ танкист, – просительно сказал агроном, – вы ведь командир, лицо ответственное. Позвольте мне просить разрешения остаться у вас. Ну, девушки без специальности, понятно, их еще надо учить. Но я неплохо знаю тракторы и мог бы быть вам полезен как механик для ремонта танков. Сейчас не до сельского хозяйства, уверяю вас. Если мы не остановим нашествие…

– А мы чем хуже? – звенящим голосом спросила студентка в курточке, и все девушки подались к капитану, ободренные его молчанием.

– Зачисляйте нас, товарищ командир, ну, пожалуйста, очень вас просим… Не пожалеете, – заговорили они.

Спартак, который, несмотря ни на что, решил заполучить адресок у приглянувшейся ему хорошенькой смугляночки с длинной темно-русой косой, раскрыл было рот, но тут же поперхнулся. Словно угадав желание Жуликова, Ермаков наступил ему на ногу, отодвинул в сторону.

– Нет, дорогие товарищи, – проговорил капитан голосом, одновременно растроганным и печальным, – идите, пожалуйста, идите, мы управимся с ними сами… Учитесь, учите… Война еще надолго, а без вашего хлеба мы до Берлина не дойдем. Всего вам доброго…

– Счастливого пути, девушки, – ласково добавил Спартак, огорченный своей неудачей и довольный тем, что все же не сердится на друга, виновника этой неудачи. – До встречи после войны.

С внезапно явившейся щемящей тоской смотрел Николай вслед маленькой группке. Девушки и их учитель уходили печальные, расстроенные. Мимолетная встреча, двухминутный разговор, а кажется, что знаешь людей давным-давно, веришь их чистым порывам и готов сделать для них даже невозможное.

«Счастливого пути, дорогие мои землячки, мои соотечественницы, – мысленно обращается капитан к исчезнувшим во тьме военной дороги юным существам. – Желаю вам благополучно пройти через войну, остаться такими же верными и чистыми, как сейчас…»

– Пойдем проверять посты, лейтенант, – позвал он Жуликова, чувствовавшего себя немного виноватым перед товарищем за свои робкие попытки поухаживать за студентками.

– Больше не сердишься? – повеселел Спартак. – Люблю отходчивых…

К полуночи капитан в сопровождении ординарца Илюшки Наумова, розовощекого крепкого паренька, пришел в домик, где раньше была проходная кирпичного завода.

Здесь собралось уже много народу. В углу гудел зуммер – связисты, обратившиеся к своему привычному ремеслу, выкрикивали странные позывные:

– Фиалка, я – Черемуха. Как слышишь? Соедини меня с Резедой. Здесь двадцатый, передаю ему трубку.

Чем темнее становилось, тем явственней проступали огни пожарищ впереди обороняющихся, на западе, и позади них, в городе. В открытые окна тянуло горьким запахом гари. Где-то гремело, ухало, взрывалось. Война лихорадила ночь, перенося огонь с привычной, изболевшейся земли в высокое недоступное небо, всегда равнодушное к людским горестям и радостям. Прерывисто загудели в черной вышине невидимые самолеты, и в поиск тут же взметнулись острые светлые лезвия прожекторов, засновали по небу, ведя за собой разноцветные нити пулеметных трасс. Полыхнуло пламя в той стороне, где была река, и через секунду донеслись плотные тугие разрывы.

– Бомбит немец переправу, – сказал кто-то со вздохом. – Не дает она ему покоя.

– Раз бомбит, значит цела, – отозвался другой голос.

Пехотинцы завесили окна плащ-палатками, зажгли коптилку. В комнате стало сине от махорочного дыма.

– Попроси, пожалуйста, всех выйти на минуту, – неожиданно оказал капитан Жуликову. – Не спрашивай, сам поймешь. Давай, Илюша, тяни, да живее, не бойся! – приказал он ординарцу.

Пока стягивали комбинезон с капитана, лейтенант настороженно молчал, ничего не понимая. Но, увидев бинты, охнул:

– Да ты же ранен!

– Рана старая открылась – не долечился товарищ комбат, ушел из госпиталя, – объяснил ординарец. – Мы сейчас быстро, дело привычное.

Капитан, закусив губу, молчал.

– Бинтуй сверху, немного ваты подложи, где промокло, – тихо оказал он ординарцу. – А тебя, Спартак, попрошу: никому ни полслова.

– И никто не знает? – спросил лейтенант, почти потрясенный этим непоказным, спрятанным от других мужеством.

Вернулись в комнату связисты, пришли стрелковые командиры, экипажи танков. Стало тесно и шумно. Неожиданно зазвонил висевший на стене телефон. Это вызвало веселое оживление. Все позабыли, что на свете, кроме полевого, существует еще звонкоголосый городской телефон.

– Совсем как в мирное время.

– А может, немец из Шахтного звонит.

– Спрашивает, будем ли оборону держать.

Лейтенант осторожно взял трубку, послушал.

– Полный порядочек и в пехоте и в танковых войсках! – закричал он радостно. – Как нас нашли? Устроились нормально. Как в санатории… Спрашиваете, как дядя? Нет, дядя еще не пришел. Придет – встретим по-суворовски. Закуску нам не мешает подкинуть. И в прямом и в переносном смысле. Хорошо, будем ждать.

– Это знаешь кто? – понизив голос, спросил он у капитана. – «Азербайджанская свадьба». Нашел ведь нас! Обещает скоро подкинуть еду и боеприпасы. Хочет с тобой говорить.

– Командир коробок? – гортанный голос подполковника Мамедова звучал совсем рядом. – Как дела? Хорошо? Желаю успеха. Все потребное для боя и жизни скоро подкинем. Ну, счастливо, парень молодой! О приглашении моем не забыл? Какое, какое!.. На свадьбу. Сейчас передам трубку твоему вышестоящему.

Капитан вздрогнул и побелел, услышав голос командира бригады.

– Ты жив-здоров, Ермаков? – гулко отзывался в мембране взволнованный раскатистый бас полковника Коваленко. – Очень рад, очень рад. И я, видишь, тоже жив. Слушай меня, Николай. Мне все о тебе рассказали. Я доволен тобой. Хорошо воюешь! Скоро подъеду, поблагодарю всех лично. Сейчас у тебя будет Вайман, привезет, что нужно. Ну, счастливо… сынок…

Забились короткие гудки. Медленно, очень медленно капитан Ермаков повесил трубку. Вот как бывает – человек восстает из мертвых…

Тяжесть, что давила его все эти дни после боев на реке Хариус, спала с души. Значит, батя жив, и они опять в бригаде, опять со своими. Да, жить и бороться стоит! А Володя пал духом, погубил роту и сам погиб…

При мыслях о своем друге, старшем лейтенанте Владимире Коваленко, капитан опять оцепенел. Когда он услышал, что Володя при получении – как теперь оказалось – ложных данных о гибели своего отца полковника Коваленко в отчаянии рванулся на таран вражеских танков и погиб, ему подумалось, что жить дальше незачем. Трагедия нового отступления, гибель товарищей, бои в окружении, забитые войсками и беженцами дороги, мертвые дети и женщины в кюветах, наконец, слухи о гибели командира и героическая смерть друга в горящем танке – все это нанесло Николаю Ермакову глубочайшую душевную рану.

– Коля, слышь, ты что запечалился? – подойдя, сказал Жуликов. – А ведь здорово ты придумал насчет огневого мешка. До меня только сейчас дошло, честно тебе признаюсь.

Капитан обернулся, хотел заставить себя улыбнуться, не смог, только сказал:

– Обожди, друг, со своими сейчас поговорю.

– Что вы, товарищ капитан? – встревоженно спросил Илюшка Наумов. – На вас лица нет.

– Дайте закурить, ребята, – хрипло сказал Ермаков. – Сейчас все расскажу.

– Папироса у вас в руках… – тихо напомнил Дорощук, чиркая трофейной зажигалкой.

Глубоко затянувшись, так, что голова закружилась, капитан внимательным взглядом обвел своих боевых друзей. Лейтенант Анциферов, бывалый танкист с обожженным, стянутым розовыми рубцами лицом, парторг батальона, суровый верный человек. Безрассудно смелый, увлекающийся Демин, певец, плясун, всеобщий любимец. Незаменимый в разведке, всегда хладнокровный, спокойный парень из Казахстана старший сержант Оспанов. Ветеран бригады, скромный, неприметный старшина Дорощук. Восторженный, влюбленный в свою профессию вчерашний школяр Илюшка Наумов…

– Товарищи танкисты, – проговорил капитан громко и против воли немного торжественно. – Сейчас звонил комбриг нашей сто пятьдесят пятой. Бригада жива и воюет! Полковник благодарил нас за службу. Скоро он приедет к нам. Давайте по своим машинам.

Все вскочили. «Ур-ра! – рявкнул Илюшка Наумов. – Ура, братцы!» Стены дрогнули от дружного крика. Танкисты, весело толкаясь в дверях, выскакивали из комнаты, бежали к «тридцатьчетверкам».

– Черти горластые, – восхищенно проговорил рыжий лейтенант Жуликов. – Эх, почему я не танкист!

2

Противник появился на дороге, когда едва-едва забрезжил рассвет. Предшествуемые мотоциклистами, шли в походном строю танки, за ними ползли бронетранспортеры с пехотой.

– Что они, не видят наших окопов? Даже не вылезают из машин… – спросил сам себя Жуликов.

– Торопятся. С ходу хотят проскочить, – надевая шлем, проговорил капитан. – Что ж, Спартак, бьем, как положено?

– Уговор дороже денег, – пробормотал в ответ лейтенант, не спуская глаз с приближающейся вражеской колонны.

Немцы не стреляли. Лязг надвигающихся танков бил по нервам. Передние машины втягивались в ложбину, сейчас они откроют свои меченные крестами борта. Вот уже застрочили пулеметы мотоциклистов, они вынесутся на бугры через минуту-другую…

– Ну, пора? – Стоя в люке, капитан зарядил ракетницу, оглянулся на Жуликова.

– Пора! – лицо Спартака побледнело, глаза стали круглыми, невидящими.

Он вытащил из кобуры пистолет и высоко поднял его. В реве танков не слышны были, а только угадывались слова грозного клича пехоты. Красная ракета, оставляя дымный след, стремительно понеслась к земле. Танки рванулись вперед. Прежде чем скрыться в люке, Николай еще раз оглянулся. Редкая цепочка красноармейцев, не заслоненных броней, открытых огню и свинцу, поспешала вслед за его машинами. Спартак, размахивая пистолетом, уверенно, уже не оборачиваясь, бежал впереди.

Немецкие танки, ныряя в кюветы, веером расползались по полю. Возле них начала дыбиться взрывами земля – это били противотанковые орудия батальона. Один танк задымил, остановился, вспыхнул другой. В перекрестье прицела перед Ермаковым заплясали белый крест, какой-то диковинный красный зверь, нарисованный рядом с ним.

– Дорощук, стой!

Выстрел, выстрел!

И крест и зверя заволокло дымом. Гори!

– Вперед, Дорощук!

Еще несколько выстрелов по мечущемуся, растерянному вражескому строю. Мотоциклистов как ветром сдуло.

– Слушай мою команду! Делай, что я!

Сейчас их танки должны повернуть!

Где пехота? Ага, бегут, проклятые!

Фашистские автоматчики, бросив свои бронетранспортеры, кидаются в кюветы, разбегаются по целине.

Выбить их оттуда, не дать окопаться. Огонь и маневр, вперед, на сближение.

– Дорощук, стоп!

Выстрел, выстрел.

– Вперед!

По башне ударил снаряд. «Ничего, наша „десяточка“ выдержала!» Кого это подбили? Оспановская «семерка».

– Кенжигул, ты меня слышишь? Выбирайтесь из машины, ребята, я вас прикрою!

Уцелевшие танкисты бегут назад. Последним ковыляет на своих кривоватых ногах прирожденного наездника Оспанов. Вот он поднял автомат, дал на бегу очередь. Упал, опять поднялся. Молодец, Оспаныч, давай к своим!

Злобно гудя моторами, отстреливаясь, немецкие танки медленно отползали к высотке. «Семерка» горела среди полдюжины полыхающих вражеских машин. Фашистская пехота выбирается из укрытий, стремительно откатывается, бестолково стреляя из автоматов.

– Батальон, слушай мою команду! Отходим к заводу. Огня не прекращать, следить за воздухом.

3

3

Лейтенанта Жуликова капитан нашел в карьере у кирпичного завода. Он жадно пил из трофейной фляги, вода текла по подбородку, лилась на измазанную глиной гимнастерку. Жуликов подал товарищу руку, словно увиделся с ним сегодня впервые. Лейтенант был и тот и не тот. Лицо его потемнело, осунулось.

Красноармейцы, стоявшие вокруг, молча смотрели на своего комбата.

– Чепе у меня, Коля, – громко проговорил Жуликов с горечью. – Понимаешь, один тип в воронку забился, в атаку не пошел. Спрашиваю: «Ты что это делаешь? Кто, – говорю, – Россию от немца оборонять будет, если все по щелям забьются?» Знаешь, что эта сволочь мне ответила? Дескать, я выслуживаюсь, ордена зарабатываю. Все драпают, а нам больше других надо. Понял, что за фрукт?! И ведь попадаются еще такие…

Спартака всего трясло.

Бойцы угрюмо молчали.

– А что, неправда? – почти закричал один, толстощекий, губастый, в пилотке без звездочки и распоясанной гимнастерке. – Оставили нас, дураков, на верную смерть. Переправа давно накрылась. Надо уходить, пока не поздно.

Капитан Ермаков уловил острые вопрошающие взгляды красноармейцев, брошенные на него.

– Приказ вам объявили? Вы понимаете, что значит каждый час задержки врага? – медленно проговорил он, с ненавистью глядя в белые пустые глаза труса. – Мы защищаем город, в котором тысячи людей, заводы, склады. Мы должны дать возможность эвакуироваться населению. Приказ – святое дело, отходить без него – равносильно предательству.

– Что ты ему объясняешь? – в бешенстве крикнул Жуликов. – Шкурник, трус, ничего он не поймет.

– Я не только ему – я всем говорю, – отвечал капитан. – Все видели, как вчера девушки просились с нами в бой. Инвалид и тот не хотел уходить. Беда над всей страной, а этот…

– Я не могу так, товарищ капитан, – вскинувшись, забормотал мордастый. – Вокруг такой ужас… Вы должны меня понять… Я из интеллигентной семьи… Один у родителей… Мать не выдержит…

– У нас у всех матери, и все нас ждут, – жестко сказал Ермаков. – Между прочим, мои отец и мать учителя, и я у них тоже один сын, да мало ли таких…

– А ваш отец кто? – резко повысил голос капитан. Злость подступила к нему, и он сам испугался своего гнева. – Громче, громче говорите, чтобы все слышали! – крикнул он. – Отец работает в комиссионном магазине. А мать, наверное, домохозяйка?

– Да… – прошептала морда.

– Так интеллигентность тут ни при чем, – усмехнулся капитан. – За свой проступок вы заслуживаете строгого наказания и только в бою честным, смелым поведением сможете оправдаться перед всеми. А что касается ваших родителей, кто бы они ни были, о вашей трусости им бы следовало сообщить. Так вы и сделаете, товарищ лейтенант? – обратился он к Жуликову.

Красноармейцы облегченно вздохнули, переглянулись.

– Правильно, товарищ капитан, а мы с него еще и клятву возьмем на автомате, – взволнованно проговорил один, молоденький, красивый, как девушка. – Если опять сдрейфит, из него же и будет убит. Но больше с ним это не повторится, я уверен, он же комсомолец.

Лейтенант Жуликов растерянно молчал. Страшные кары, придуманные им трусу, вдруг утратили свое значение перед этой неведомой ему, но, должно быть, очень крепкой солдатской клятвой «на автомате».

Молоденький боец чем-то напомнил капитану Ермакову его самого, недавнего, и он ободряюще улыбнулся милому парнишке в непомерно большой для его головы каске. Красноармеец как завороженный смотрел на танкового командира, на его ордена.

– Давно в армии? – спросил капитан.

– Второй месяц пошел, – ответил боец.

– Восемнадцать лет исполнилось?