Текст книги "Иван Бровкин на целине"

Автор книги: Георгий Мдивани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Приближаясь к посёлку «Молодёжный», машина Захара обгоняет грузовики.

Вырвавшись вперёд, машина круто огибает идущих впереди людей и, обдав их облаком пыли, несётся дальше.

– Тьфу! Что за чёрт! – говорит один из пешеходов.

– Это наш моряк, – смеётся другой.

– Ему самолетом управлять, а не машиной, – ворчит третий.

Захар, не снижая скорости, въезжает на главную улицу посёлка. Он видит, как стремительно проносятся прохожие, дома и гладь улицы.

Вот и перекрёсток.

И вдруг он, к своему ужасу, замечает маленького щенка, медленно переползающего улицу. Захар уже не может затормозить, а, боясь раздавить щенка, резко сворачивает влево и, проехав некоторое расстояние, врезается в хлебный фургон.

Глухая старушка, заплатив деньги, протянула руку, чтобы получить хлеб. Но неожиданно фургон с продавцом, держащим в руках хлеб, отскакивает, и рука старухи повисает в воздухе.

– Куда ты, миленький? – кричит она, не услышав грохота.

Машина выталкивает фургон на середину улицы.

– Боже! Спаси мою душу, – крестится старушка.

Из фургона выскакивает перепуганный продавец и, размахивая булкой орёт:

– Спасите!

Он как сумасшедший бегает вокруг палатки, продолжая орать. Со всех сторон бегут прохожие; из домов выбегают люди. Улица заполняется зеваками. Шум. Крики…

Кто-то лезет с кулаками на Захара. Перепуганный Захар поднимается на кузов машины и бормочет:

– Я не виноват, честное слово, не виноват… щенок…

– Кто щенок? – продавец палатки бросается на Захара и хватает его за грудь.

Его с трудом оттаскивают.

На мотоцикле едет Бровкин. Он вынужден остановиться, так как улица запружена толпой.

– Что случилось? – с удивлением спрашивает он.

– Авария, Иван Романович, – отвечает ему кто-то из толпы. – Здесь ваш Захар Силыч занимается передвижкой домов, а люди, ясно, недовольны.

– По-нят-но, – протяжно говорит Бровкин, сердито глядя на Захара. – Ты что меня срамишь на весь совхоз? – цедит он сквозь зубы.

– Ей-богу, я не виноват… Честное слово, не виноват…

У ног Захара виляет хвостом щенок – виновник всего этого происшествия. Захар наклоняется и, подняв над головой щенка, громко, со злостью восклицает:

– Вот кто виноват!

И кажется, он готов ударить щенка. Но, поглядев на умилительную мордочку собачки, с нежностью гладит её и опускает на землю.

– Сколько раз я тебе говорил: не пей во время работы, – зло выговаривает Захару Бровкин, не глядя ему в глаза.

– Честное слово, Ваня, я сегодня ни единой капли. Клянусь, ни-ни! Всё этот проклятый щенок.

– Чего же ты несёшься как угорелый? Куда спешишь, я тебя спрашиваю? Ведь ты же мог человека убить…

– Да, конечно, мог, – сокрушается Захар. И вспомнив что-то, вдруг хитро улыбается. – Бывают случаи… Ничего не поделаешь. А помнишь, как ты сам разбил машину?

– Не помню, – ледяным тоном отвечает Бровкин.

– Ну? – изумляется Захар. – Врёшь, брат! Помнишь!

– С той поры много воды утекло, – невозмутимо продолжает Иван. – Не помню, что я делал в детстве. Ведь ты же не ребенок! – Он повышает голос и с силой ударяет кулаком по столу. – Ты что мне здесь старое вспоминаешь? – и гневно спрашивает: – Думаешь, если ты меня тогда пожалел, то теперь я буду покрывать твои безобразия? Нет! Душу из тебя вымотаю, но сделаю из тебя человека! Уходи, не могу я тебя видеть!

Растерянный и опечаленный Захар поворачивается и медленно идёт к двери.

– Подожди! – вдруг окликает его Ваня и участливо спрашивает: – Ты не ушибся?

Захар ощупывает свои руки и ноги и, желая вызвать к себе чувство жалости, говорит:

– Кажется, нет… Но всё может быть… пока сгоряча ещё не чувствую боли…

Ваня замечает, что у Захара на правой ноге, чуть выше колена, порваны брюки. Подходит к нему и осторожно ощупывает колено. Вдруг его рука задерживается на кармане брюк Захара.

Захар хочет улизнуть.

Но Ваня хватает его за брюки и задерживает. Рука Вани исчезает в кармане Захара и извлекает оттуда нераспечатанную четвертинку водки.

Захар, как пойманный вор, топчется на месте и беспомощно лепечет:

– Я же говорю, что не пил… Вот видишь доказательство – даже не распечатана…

– Ну, что мне с тобой делать? – сокрушается Бровкин.

Полукругом стоят грузовики. Возле них со шлангом в руке бегает весь мокрый Захар. Он старается одной струей мыть все машины сразу, прицеливаясь шлангом, как из ружья.

– Ну и рационализатор! Все машины зараз хочет вымыть, – иронически замечает Абаев.

Бровкин выводит из гаража мотоцикл.

– Не мучай ты его, Иван Романович. Жалко Захара Силыча! – с сочувствием говорит Юрис.

– Ничего, ничего, – отвечает Бровкин и, поравнявшись с Захаром Силычем, зовёт: – Эй, Захар!

Тот поворачивается и, не выпуская из рук шланга, нечаянно окатывает Бровкина с ног до головы.

Громко хохочут трактористы.

Перепуганный Захар опускает шланг книзу и снова обдаёт Ваню водой, смешанной с грязью.

Ивана от злости даже передёрнуло. Косо взглянув на смеющихся членов своей бригады, он повернулся к Захару и зло прошептал:

– Значит, решил отомстить? Да?

– Что вы, Иван Романович! – с перепугу обращаясь на «вы», заговорил Захар. – У меня и в мыслях этого не было. Это я так… нечаянно… На, пожалуйста, смотри… – и он направил на себя шланг с сильной струей воды.

Выронив шланг, Захар упал. И шланг снова окатил Ивана водой.

Захар исподлобья глядит на Бровкина.

Взбешённый Иван подходит к Захару, хватает его за шиворот.

– Бей, если от этого тебе будет легче, – с мольбой упрашивает Захар. – Честное слово моряка, сдачи не дам…

Ваня не выдержал и рассмеялся. Он садится на мотоцикл и уезжает в степь.

Захар провожает его взглядом и, обращаясь к товарищам, гордо, с большим удовлетворением говорит:

– Мой ученик! Честное слово, мой ученик! Какого я человека воспитал! А? Орёл парень! – И, подняв палец, многозначительно добавляет: – Начальник!.. Бригадир!..

Из двери с надписью «ЗАГС» выходят под руку Полина и Захар Силыч. На ней – белоснежное свадебное платье, Захар Силыч в морской форме. Но брюки его заправлены в начищенные до блеска сапоги. Он в приподнятом настроении, возбуждён.

За новобрачными выходят Бровкин, Абаев, Бухаров, Верочка и другие члены бригады Бровкина. Все они направляются к калитке, где в ожидании новобрачных выстроились в ряд четыре «Победы».

На машинах – у фар, перед капотом мотора – прикреплены высокие дуги с колокольчиками, как на «тройках». От центра каждой дуги протянуты верёвки в окно машины.

В первую машину садятся Полина и Захар, за рулём – Абаев. Рядом с ним – Бровкин.

Абаев медленно, как этого требует торжественность момента, ведёт машину, за ним тронулась вся процессия.

Из домов выбегают на улицу люди.

Дети кричат:

– Едут! Едут!

Иван ритмично дергает верёвку, привязанную к дуге. Колокольчики звенят, как на старинной русской тройке. Так же звенят колокольчики на остальных машинах… И будто десятки «троек» несутся по улицам посёлка.

За «Победами» идут открытые машины «ГАЗ-69». На них сидят гармонисты и играют свадебную.

Вереница машин огибает улицу, выезжает на другую, третью, четвёртую. Отовсюду выбегают люди, аплодируют, кричат:

– Поздравляем!

– Поздравляем, Полина! Захар Силычу – ура!

У дома Полины парни и девушки шумно и весело встречают свадебный кортеж.

«Тройки» останавливаются. За новобрачными идут к дому гости. Все одеты пёстро и, порой, признаться, безвкусно. Поэтому появление Юриса в элегантном вечернем костюме, белой сорочке и чёрных ботинках привлекает всеобщее внимание. Все оборачиваются к нему, забыв о виновниках торжества. Рядом с ним в нарядном платье – Ирина. Они идут, о чём-то весело разговаривая.

У Абаева вытянулось лицо, и он вопросительно взглянул на Ивана.

– Ничего, Мухтар, – успокаивает его Иван. – Не станет Юрис ухаживать за твоей девушкой.

– Но она станет! – в отчаянии шепчет Мухтар.

– Если любит тебя – не станет!

– Если любит, – повторяет Мухтар. – А откуда я знаю: любит или не любит?

Иван уже не слышит последних слов Мухтара. Он с любопытством оглядывает элегантно одетого Юриса, к которому обращены все взоры.

Юрис целует Полину и Захара и, повернувшись, попадает в объятия Бровкина.

– А! Здравствуй, Иван Романович! Целый день тебя не видел.

– Здравствуй, Юрис, – отвечает Иван. – Я не понимаю, кто из нас, в конце концов, бригадир – ты или я? – с напускной строгостью спрашивает Иван.

– Пожалуйста, если тебе трудно – могу тебя заменить, – в тон ему отвечает Юрис.

– Кто тебе шил этот костюм? – тихо спрашивает Иван.

– Сам. Я ведь в Риге работал у лучшего портного.

Бровкин берёт Юриса под руку, отводит в сторону и показывает ему на входящих в дом гостей.

– Видишь, Юрис, как одеты люди? А?

– Вижу, неважно одеты.

– Они же, можно сказать, герои. Настоящие герои! Почему же они должны одеваться хуже других.

– Да, конечно… – соглашается Юрис.

– Юрис, дорогой, давай сделаем большое дело… откроем портняжную мастерскую, словом, ателье мод!..

– Я приехал сюда работать на тракторе, а не шить костюмы, – сердится Юрис и собирается войти в дом, откуда доносятся звуки гармони и пение.

Но Иван не отпускает его.

– Брось глупости, работать на тракторе каждый сумеет, а вот одевать трактористов… да так, чтобы они выглядели, как на картинке, – вот это не каждый может… – И, обняв Юриса за плечи, смотрит ему в глаза. – Посмотри на меня, Юрис. Разве бригадир Иван Бровкин… можно сказать, первый человек в лучшей бригаде, так должен быть одет? – и он отступает на несколько шагов.

Юрис оглядывает бригадира с ног до головы и пожимает плечами:

– Да, одет ты не совсем по моде.

– И на каждый костюм пришьём нашу фабричную марку, улыбаясь, говорит Иван. – «Портняжная мастерская бригады Бровкина. Главный закройщик Юрис Скроделе». Здорово? А?

Юрис махнул рукой.

– С ума сошёл бригадир! – и повернулся, чтобы уйти, но Бровкин снова хватает его за руку…

В большом универмаге Ново-Орска за прилавком стоит флегматичный, сонный продавец, с насмешливыми глазами и прилизанными волосами.

У прилавка – Бровкин, Юрис и Абаев.

– Нам, пожалуйста, материал на костюмы, – говорит Иван.

Продавец снимает с полки рулон и кладёт его перед Бровкиным, даже не взглянув на покупателя.

Иван щупает материал, мнет его в руках.

– Извиняюсь, это же дрянь!

– Совершенно справедливо, дрянь! – хладнокровно отвечает продавец, по-прежнему не глядя на молодых покупателей.

– Бумага? – спрашивает Иван.

– Да, бумага…

– Дайте что-нибудь получше.

– Получше? Пожалуйста! – и продавец стаскивает с полки на прилавок другой рулон материи.

Бровкин снова щупает материал и пожимает плечами.

– Дрянь!

– Не совсем, – невозмутимо отвечает продавец, – десять процентов шерсти!

– А нет ли у вас чего-нибудь на сто процентов?

– Это для вас… дороговато будет, молодой человек, – так же флегматично продолжает продавец и, уже не снимая материи, показывает рукой на полку.

– Дайте-ка сюда, – говорит Иван.

Продавец нехотя кладёт на прилавок рулон сероватой материи.

Бровкин смотрит на продавца и спрашивает:

– А получше нет?

Продавец, вдруг взглянув Бровкину в глаза, удивлённо спрашивает:

– Разве это для вас дешево?

– Мы вас не о цене спрашиваем, а о материале, – вмешивается Юрис.

– Пожалуйста, – и продавец кладёт на прилавок сразу два куска материи. – Но это стоит вдвое дороже. Материал-то какой! Люкс!..

Иван разглядывает синюю материю и обращается к Юрису:

– Возьмём на… тридцать костюмов?

Продавец подозрительно смотрит на Бровкина и, думая, что тот над ним смеётся, быстро, со злостью убирает с прилавка разложенный материал.

Юрис, не заметив этого, продолжает разговор с Иваном:

– Зачем на тридцать?.. Нельзя же всех наших ребят одеть одинаково. Это некрасиво. Костюмы должны быть разными, у каждого по его вкусу.

Слова Юриса смущают продавца и, облокотившись на рулон материала, он спрашивает:

– А вы откуда будете?

– Мы с целины, – отвечает Абаев.

– Так бы сразу и сказали! – оживляется продавец. – Я вам такие материалы покажу, каких вы в жизни не видали! Вот, посмотрите изумительный ленинградский бостон! Какой цвет, какие переливы! А вот – китайский! А это чешский – табачный цвет, цвет осенней степи…

Одухотворенный продавец становится похожим на поэта. Он начинает раскладывать перед Бровкиным и его товарищами всё новые и новые куски материи. И куда только девалась его сонливость, его безразличие к этим людям?

– Сколько вас? – спрашивает продавец.

– Ну, человек тридцать…

– Возьмите по два отреза – на шестьдесят костюмов… разных… Зачем вам копить деньги, молодые люди? Одеваться надо!.. Жить надо!..

Продавец показывает всё новые и новые материалы, прикладывает отрезы к Бровкину, Юрису, к себе…

– Посмотрите, как это замечательно! Ни одна девушка не устоит перед вами. Эх, целинники, целинники! – Он с любовью глядит на Бровкина и его товарищей.

– Вы представляете, как подойдёт к этому костюму светлый галстук? – восторженно продолжает продавец, вынимая из-под прилавка светлый галстук и ловко завязывая его на шее Бровкина.

Николай Бухаров завязывает перед зеркалом новый галстук.

Неловко завязывает галстук Степан. Ему помогает жена.

В разных комнатах мы видим ребят из бригады Бровкина. Одни причесываются, другие возятся с галстуками, третьи надевают новые пиджаки. Все они собираются на торжественный вечер.

А в совхозном ателье мод взлохмаченный Юрис в отчаянии хватается за голову:

– Боже мой! Какой ужас! Это же не брюки, а юбка, – возмущенно восклицает он.

Перед Юрисом, у зеркала, стоит Абаев без пиджака, в голубой сорочке и синих широких брюках, напоминающих матросский клёш. Он довольно улыбается.

– Хорошо! – удовлетворенно говорит Абаев. – Спасибо, Юрис!

– Ты, пожалуйста, только никому не говори, что я шил тебе костюм, – сердится на него Юрис. – Ты мне марку портишь.

В клубе посёлка «Молодёжный» гремит духовой оркестр. Танцуют пары. Здесь много знакомых нам лиц: бригадиры, трактористы совхоза. Но не видно никого из бригады Бровкина.

Парни одеты по-разному: кто в одной сорочке без галстука, кто в сапогах, кто в неглаженных, видавших виды костюмах. Но всем весело.

Гремит оркестр.

Вдруг наступает гробовая тишина.

Музыканты сразу перестают играть.

Все поворачивают головы к входу. У всех удивлённые лица – и у девушек и у парней: в полном составе входит бригада Бровкина.

Впереди всех – Иван Романович, в тёмном костюме, сшитом по последней моде: в узких брюках, в пиджаке с узкими рукавами, в белой сорочке.

Рядом с ним – Захар Силыч в новом тёмном костюме, но вместо сорочки на нём матросская тельняшка; вместо ботинок – сапоги; на голове – морская фуражка.

Справа, слева и позади них – члены бригады, одетые в новые костюмы. Над всеми возвышается долговязый Юрис в шикарном вечернем костюме, с галстуком-бабочкой.

Девушки с завистью глядят на парней из бригады Бровкина.

– Ну и вырядились, прохвосты! – добродушно восклицает один из парней.

– Смотри… смотри на них, Серёжа! – шепчет изумленная жена Барабанова.

Барабанов с радостным удивлением смотрит на Бровкина и как бы про себя говорит:

– Молодец, Бровкин! Знает, что делает!

Оркестранты, опомнившись, заиграли «Барыню».

Все отходят к стенам и посредине зала образуется большой, просторный круг.

Медленно притоптывая в такт музыке, с серьёзным видом в круг входит Иван. За ним – Захар и вся седьмая бригада.

Но Иван не может долго быть деланно-серьёзным и начинает хохотать. Хохочут и все его ребята. Они бросаются в самую гущу жмущейся у стены толпы и под звуки быстрой танцевальной музыки отнимают у других парней девушек и увлекают их за собой.

Музыка и танцы в разгаре.

Ваня отступает назад и медленными шагами выходит на широкий балкон.

Может быть, этот прохладный ветерок, дующий из степи, а может быть, этот лунный вечер напомнили ему родную деревню… Напомнили Любашу… И поэтому таким грустным и задумчивым стал Бровкин…

На балконе, кроме него, никого нет. Он садится на скамейку и смотрит на прозрачное лунное небо. Не слышит он ни веселой танцевальной музыки, ни шума и гама, доносящегося из зала. Его мысли далеко отсюда – за тысячи километров, там, где его деревня, где его Любаша…

Он даже вздрагивает, когда на его плечо опускается чья-то рука. Иван поднимает голову. Перед ним – Барабанов.

Юноша быстро вскакивает.

– Чего же ты уединился? – спрашивает Барабанов, обняв Бровкина за плечи. – Скучаешь?

– Скучаю, Сергей Владимирович! – вздыхает Иван.

Они подходят к перилам и смотрят в ночную степную даль.

В степи – нескончаемая вереница светящихся автомобильных фар. Она тянется до самого горизонта. Машины идут веером, с разных сторон, соединяясь вдалеке в одну линию и так продолжая свой путь.

– Сколько машин, видишь? – спрашивает Барабанов.

– Да… Конца им нет… – отвечает Иван.

– Вот год… Можно сказать, всем годам – год! День и ночь возят и не могут вывезти хлеб! – радостно продолжает Барабанов. – А некоторые… некоторые думали, что целина это так… пустая затея. Эх, Ваня, – он улыбнулся, – Иван Романович… – и не закончил фразы…

На балкон, не замечая Барабанова и Бровкина, выходит Ирина.

За ней – Абаев.

– Ночь-то какая! – восхищается Ирина.

– Да… такой ещё не было… – шепчет Мухгар. – Никогда не было такой ночи, Ирина Николаевна!..

Вдруг на балкон выбегает взволнованный Юрис и говорит:

– Сергей Владимирович! Слушайте, из Москвы по радио передают… целинников наградили…

Барабанов, Бровкин, Абаев и Ирина вбегают в зал.

В деревне, на родине Бровкина, склонившись над газетой, Тоня взволнованно читала: «Бригада Ивана Романовича Бровкина…».

– Не трещи над ухом, я и сама грамотная, – говорит Евдокия Макаровна, напяливая на нос очки.

В группе молодых колхозников, держа в руках газету, бригадир Костя Ковригин смотрит на портрет Бровкина и говорит:

– Вот это я понимаю, работа! Вот это бригада! А у нас что?

Любаша, сидя в классе за учительским столом, просматривает газету с помещёнными в ней фотографиями награждённых героев освоения целины. Среди них – портрет Бровкина.

Любашу окружают ученики.

– Дядя Ваня! – говорит один из мальчуганов. – Я его сразу узнал. Он наш – сын тёти Евдокии.

– Какой наш? – возражает ему другой. – Он ведь там, на целине.

– Да, но он наш, – настаивает первый мальчик. – Он же наш, тётя Люба?..

– Конечно, наш, Коля. – И Любаша гладит мальчика по голове. У неё в глазах и радость и грусть. Она не может больше усидеть на месте, быстро встаёт и подходит к окну. И, опершись на раму окна, опускает голову.

– Вам плохо, тётя Люба? – сочувственно спрашивает девочка.

– Нет-нет, – отвечает Любаша и, повернувшись к детям, говорит: – Ну, до завтра, ребята!

Дети бегут к дверям.

Перед газетной витриной, у здания правления колхоза, собрались колхозники и колхозницы, девушки и парни.

– Молодец Ваня! – говорит седой колхозник.

– Вот тебе и непутёвый, – и Акулина весело подмигивает соседкам. – А жених-то какой!

– Ты же говорила, что он уже женился, – перебивает её соседка.

– Ничего подобного, – отрицает Акулина. – И в мыслях у меня этого не было.

– Ах ты, сплетница несчастная! – добродушно улыбается вторая соседка.

– А как возмужал! – глядя на фотографию, говорит знакомая нам девушка.

– Остался бы у нас в колхозе, его бы никто и не заметил! – вступает в разговор один из парней, с виду явный бездельник.

– «Не заметил бы»! – передразнивает его седая женщина. – Ваню Бровкина везде заметят. Вот тебя, лодыря, нигде бы не заметили.

Все смеются.

В это время мимо собравшихся проходит Любаша, держа в руках пачку газет и ученических тетрадей. Все стоящие у витрины поворачиваются и сочувственно глядят на неё. Любаша делает вид, что ничего не замечает, и убыстряет шаг. Она спотыкается и чуть не падает.

– Бедная девочка! – говорит старуха.

– «Бедная»!.. – передразнивает Акулина. – Чего же она не поехала с парнем?

Неподалеку от витрины останавливается машина «Волга». Из неё вылезает Тимофей Кондратьевич, подходит к витрине и на ходу спрашивает:

– По какому случаю митинг?

Все расступились. Многие испытующе глядят на председателя, как бы проверяя – какое впечатление на него произвела газета с портретом Бровкина.

Тимофей Кондратьевич смотрит на газету, пожимает плечами и затем, повернувшись к присутствующим, говорит, как бы продолжая свою мысль:

– …и стало быть, всё это очень хорошо…

– Что – очень хорошо, Тимофей Кондратьевич? – ехидно спрашивает Акулина.

– Одним словом, здорово Бровкин нас прославил!

И он уходит к зданию правления.

Снова по реке плывет пароход «Станиславский».

Видны знакомые берега…

На палубе, у перил, стоит Иван Бровкин в новом костюме и в шляпе. На его груди блестит орден Трудового Красного Знамени.

Рядом с ним – Полина Кузьминична с орденом «Знак Почета». И Захар Силыч в новом костюме, но… без ордена.

– Вот и наша деревня! – глубоко вздохнув, произносит Ваня. И так были сказаны эти слова, будто между ним и его деревней легла непреодолимая пропасть… будто он жил здесь давно… очень давно…

– Волнуешься? – спрашивает Полина.

– Конечно, волнуюсь. Больше года здесь не был.

До них долетают звуки духового оркестра.

– Нас встречают, – подмигивая, говорит Захар.

– Да, нас… – иронически отвечает Иван с неуловимой грустью в голосе. – Никто нас не встретит, кроме мамы… Эх, заберу я её отсюда, и больше у меня здесь нет никаких дел, никаких забот… Только что воспоминания…

Звуки духового оркестра всё ближе и ближе.

Пароход причаливает к пристани.

Иван прислушивается к доносящейся музыке; он заметно волнуется: хоть он и говорит, что, кроме его матери, никто их не встретит, но в глубине души убеждён, что это не так, что их будут встречать многие…

Он перекидывает через руку плащ, берёт свой чемодан.

Огибая палубу, Иван, Полина и Захар выходят к пристани. И смотрят вниз. И по их лицам видно, что они поражены…

Пристань пуста – ни одного человека. Только два мальчика с дощатой площадки пускают кораблики.

Увидев Ивана, они удивлённо переглядываются, потом, как по команде, срываются с мест и бегут к деревне.

Иван, Полина и Захар медленно спускаются с палубы и выходят на пристань.

Перед клубом собралась вся молодежь деревни. Из клуба выходят музыканты колхозного оркестра. С ними Евдокия Макаровна.

По деревенской улице со стороны причала бегут двое мальчишек и кричат во весь голос:

– Чего вы там застряли? Пароход давно пришёл.

– Что? – спрашивает Евдокия Макаровна.

– Давно пришёл, – кричит первый мальчик.

– Обманывают, – говорит один из старых друзей Ивана, Никита, и посматривает на часы: – Пароход будет только через сорок минут.

– Да причалил пароход, говорю вам! – кричит мальчик. – Они идут сюда! – и как бы в подтверждение его слов послышался гудок парохода.

Первой сорвалась с места Евдокия Макаровна. Она бежит вдоль улицы в сторону причала.

За ней бегут музыканты.

А за ними вся молодежь – девушки, парни. Вся деревня высыпала на улицу.

Со всех сторон слышится:

– Что такое?

– Куда бегут?

– Ваня приехал! Полина приехала… с орденами…

– Пароход пришёл раньше времени!..

Любаша, услышав шум бросается к окну. Она видит, как толпа бежит к пристани. А впереди бегут музыканты.

Иван и его друзья поднимаются в гору, направляясь к деревне. Вдруг из-за поворота они видят бегущую им навстречу толпу. Впереди всех – Евдокия Макаровна.

Старик дирижер, увидев Ваню, махнул рукой, и оркестранты на ходу заиграли туш.

Иван растерялся: вначале он не понял, куда и зачем бегут люди. В первую минуту он даже испугался и повернул было обратно. Но в общем гуле услышал голос матери.

– Ваня! Ванюша! – кричит Евдокия Макаровна.

Захар остановил его.

– Минуточку. Это нас встречают. – И, выпрямившись, скомандовал: – За мной!

Иван и Полина следуют за Захаром.

Евдокия Макаровна, пробежав мимо Захара, подбегает к Ване, прижимает сына к груди, целует его глаза, голову, щеки. Она любуется орденом на груди сына.

Люди обнимают Полину, Захара… Целуют их. Шум. Весёлый гам…

Евдокия Макаровна берёт Ваню под руку и проходит с ним сквозь расступившуюся толпу.

Оркестр гремит всё громче и громче.

Ваня, раскланиваясь направо и налево, пожимает протянутые к нему руки односельчан. Девушки целуют Полину. Захара Силыча обступают друзья и товарищи.

Слышны голоса:

– Ну как, Ваня?

– Ничего, – отвечает он. – Порядок.

– Как мы обрадовались, когда тебя наградили!

– Спасибо, сынок, – говорит старик, обнимая Ваню. – Спасибо, дорогой. Не осрамил нашу деревню.

– Вот что целина сделала с человеком!.. Красавец! – во весь голос восхищается Акулина, стараясь, чтобы Ваня обратил на неё внимание.

Захар Силыч берёт Полину под руку и шагает рядом с Ваней и Евдокией Макаровной.

Когда шарф случайно закрывает орден на груди Полины, Захар Силыч снимает с её плеч шарф, как бы боясь, что люди не заметят этой высокой награды.

– А где твой орден, Захар Силыч? – ехидно спрашивает Костя Ковригин.

Захар многозначительно поднимает палец:

– В перспективе! Не беспокойся – будет орден! Я пока новичок на целине.

– Не женился, Ваня? – интересуется одна из знакомых девушек.

– Нет… не женился, Галочка.

– Кому он нужен? – многозначительно улыбаясь, замечает другая девушка.

Отвечая на поток вопросов, Ваня кого-то ищет глазами в толпе… но не находит… и заметно нервничает: почему её нет среди встречающих? Что случилось? Где она?..

По главной улице идёт Ваня под руку с Евдокией Макаровной. Рядом – Полина и Захар Силыч.

Взволнованная Любаша, спрятавшись за кружевной занавеской, стоит у окна своей комнаты и смотрит на улицу.

Вот мимо дома Коротеевых проходит Ваня с матерью. Он внимательно смотрит сюда, на её окно… окно Любаши…

Любаша в испуге отходит. Ей кажется, что кружевная занавеска не скрывает её от глаз любимого.

Да… так и есть: Ваня глядит прямо сюда, на окно комнаты Любаши. Но он не видит ничего, кроме плотной белой занавески.

Ваня на мгновение даже замедляет шаг, ещё внимательней и напряжённей глядит сюда, на окно… Ему показалось, что занавеска зашевелилась, что за ней кто-то стоит… Конечно, это она… Любаша… Иначе – почему зашевелилась занавеска?

Действительно, Любаша случайно задела занавеску и сейчас стоит окаменевшая, испуганная. Но она не в силах оторвать глаз от окна, от улицы и продолжает смотреть на Ваню.

Кто-то распахивает дверь в её комнату. Любаша от неожиданности вздрагивает и резко поворачивается. На пороге – Елизавета Никитична.

И вот, как будто переполнилась чаша, и Любаша залилась горькими слезами. Она подбегает к кровати и, уткнувшись лицом в подушку, начинает громко, безудержно рыдать… а с улицы доносятся звуки оркестра.

Елизавета Никитична садится на край кровати, гладит голову дочери и шепчет:

– Ох ты, горе моё горюшко! Счастье ты моё ненаглядное!

– Какой Ваня стал… – говорит на улице подруга Любаши – Тоня.

– Посмотри, какой красавец! – восхищается другая девушка.

– Ваня! Надолго приехал?

– Нет, скоро обратно, – улыбается Ваня.

– Как же он может надолго? – с важностью вмешивается Евдокия Макаровна. – Правительство наградило его и просило долго не задерживаться. Он же бригадир на целине, а не в каком-нибудь захолустном колхозе.

Коротеев, спрятавшись за окном своего кабинета, глядит на улицу и видит, с каким победоносным видом ведёт Евдокия Макаровна под руку своего сына, как торжествующе поглядывает на дом правления колхоза… и какая огромная толпа провожает приехавших с целины.

Позади Тимофея Кондратьевича появляется Самохвалов и, так же украдкой глядя на улицу, как бы между прочим говорит:

– Перелётная птица!

– Что? – раздраженно спрашивает Коротеев.

– Как спутник Земли, – продолжает Самохвалов. – Сегодня здесь – завтра там.

– Спутник – не спутник, а ордена он получает, – с раздражением говорит Тимофей Кондратьевич. – Человек, можно сказать, на весь Советский Союз прославился.

– Может быть, – и Самохвалов пожимает плечами. – Но я, как знаток женской души, рекомендовал бы вам, пока Бровкин будет здесь, увезти Любашу в город, к бабушке, иначе… Поглядите на него! Какая походка… А девушек, девушек-то вокруг него… Так и вьются!

– Да, – вздыхает Коротеев. – Светлая у тебя голова, Самохвалов. – И, поморщившись, добавляет: – Только редко у тебя такие просветления бывают. Ну, ладно. Спасибо за совет.

Вечер… Обычный деревенский вечер…

Все вечера за последнее время в этой деревне были похожи один на другой, – менялась только погода…

Но сегодняшний вечер – особенный: приезд Вани всколыхнул деревню. Девушки принаряжались у зеркал, парни расчесывали чубы и вывязывали яркие галстуки…

На улице уже льются звуки баяна…

Обычно любовные и лирические объяснения в деревне происходят в лунные вечера, по крайней мере так пишут в романах и повестях. (Правда, известно, что до сих пор и тёмные ночи никому из влюблённых ещё не мешали.) Но сегодня луна светила не только по этой причине – с приездом Вани случайно совпало полнолуние.

На улице было по-праздничному весело, а в доме Коротеевых разыгрался скандал:

– Почему в графине нет воды? – шумит Тимофей Кондратьезич, держа в руках пустой стеклянный графин. – Я спрашиваю – почему нет воды? – и он с силой бросает графин на пол.

Летят во все стороны осколки стекла.

– Ты что бесишься? – кричит на мужа Елизавета Никитична, укладывая в чемодан вещи Любаши.

Любаша лежит на кровати, уткнувшись в подушку, и рыдает.

Тимофей Кондратьевич подходит к столу, берёт телефонную трубку, набирает номер и говорит:

– Самохвалов, зайди, пожалуйста, в гараж и скажи Николаю, чтоб через десять минут подал машину. Скажи, пусть зальёт бензин – в город поедем.

Услышав слова отца, Любаша вскакивает с кровати, вбегает в большую комнату и, вытирая слёзы, категорически заявляет:

– Никуда я не поеду. Никуда!

– Нет, поедешь! – настаивает отец.

– Не поеду! Вот… и не поеду! Я уже взрослая, хватит! Никуда не поеду!

Тимофей Кондратьевич грозно приближается к дочери.

– Не выводи меня из себя, – и он сжимает кулаки.

Любаша бросает на отца злой взгляд.

– Не пугай меня. Я не боюсь.

– Ты хочешь встретиться с этим непутёвым? – укоризненно спрашивает у дочери Елизавета Никитична, стоя у раскрытого чемодана.

– Нет, я с ним не встречусь.

– Ну вот видишь, дочка, – неожиданно примирительно говорит Коротеев. – А я больше от тебя ничего и не хочу. Разве я могу тебя обидеть, глупенькая ты такая? – И, взяв за плечи дочь, прижимает её к груди. Голос его становится мягким, чуть ли не слезливым. – Доченька ты моя родная, – необычайно ласково говорит он. – Ты же у нас единственная; нет тебе ни в чём отказу… Для тебя мы и живем. Ты ведь нас не покинешь…

Любаша головой прижалась к груди отца. К ним подходит Елизавета Никитична. Тимофей Кондратьевич берёт её за плечи и тоже прижимает к себе.

И вот они втроём: мать, отец и дочь, глядят друг другу в глаза и кажется, между ними нет уже никаких разногласий и они навсегда помирились… навсегда!

В это время в дверях послышался стук.

– Это шофёр, – поморщившись, говорит Тимофей Кондратьевич. – Мы никуда не едем.