Текст книги "Иван Бровкин на целине"
Автор книги: Георгий Мдивани
Жанры:
Драматургия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Георгий Мдивани
Иван Бровкин на целине
Мы помним это жёлтое здание и залитый асфальтом двор. Помним казарменный плац, где солдат Иван Бровкин делал свои первые гимнастические упражнения…
И вот сейчас на этом плацу построилось подразделение, где служил Бровкин… вернее, где он ещё служит…
Перед строем – майор Шаповалов. Мы помним этого сурового на вид человека, когда он был ещё капитаном.
– Мне жаль расставаться с вами, дорогие товарищи. И каждый раз трудно прощаться с уходящими бойцами… Ведь служба в армии очень сближает людей, роднит их, как братьев, – говорит Шаповалов.
В строю на правом фланге, вытянувшись стоит Иван Бровкин. Рядом с ним – Абаев. Здесь немного тех, кто начинал службу с Бровкиным, – они уже демобилизовались.
– Сегодня я для вас уже не командир, и вы – не солдаты. Мы – просто друзья и товарищи, – продолжает Шаповалов. – Но советский солдат никогда не забудет о том, что Родине надо помогать не только охраняя спокойствие её границ. В наши дни на бескрайних просторах нашей земли – в тайге Сибири и Дальнего Востока, в степях Урала, Южного Казахстана и Алтая – миллионы наших молодых людей строят новые города, подымают целину, воздвигают гигантские заводы. И молодежь – питомцы нашей Советской Армии – идёт в первых рядах этой героической трудовой армии! В добрый путь, дорогие товарищи!
Шаповалов обходит строй и пожимает руку каждому бойцу.
Он задерживается около Бровкина.
– До свиданья, Иван Романович!
– До свиданья… Разрешите по имени-отчеству?
– Пожалуйста…
– До свиданья, дорогой Николай Петрович, – проникновенно говорит Бровкин.
Шаповалов крепко обхватил руками Бровкина. Они стоят обнявшись несколько секунд. Так расстаются друзья.
Шаповалов высвободил Бровкина из своих объятий:
– Значит, на целину?
– Да, Николай Петрович. В Оренбургскую область… И Абаев едет…
– Молодец, Иван! И Абаев молодец! – говорит Шаповалов, протягивая руку Абаеву, и, повернувшись снова к Ивану, продолжает: – Передай привет Коротееву, тестю твоему.
– Будущему тестю, Николай Петрович, – улыбаясь, поправляет его Бровкин.
Мы помним эту деревню, помним эту улицу с колодцем; помним эти дома… Это – родина Ивана Бровкина. Здесь он в лунные ночи играл на гармошке, здесь он свистел соловьём, здесь поджидал Любашу…
По улице быстрыми шагами идёт радостная Евдокия Макаровна, мать Ивана Бровкина. В руках у неё телеграмма.
– Ты куда, Евдокия? – кричит ей вдогонку соседка.
– Ваня, Ваня мой приезжает!.. Уже навсегда!..
– Поздравляю.
– Вот и дождалась, – говорит другая соседка.
Слышны голоса:
– Какая ты счастливая, Евдокия.
– Я никогда не жаловалась на судьбу, – с достоинством отвечает она.
– Парня-то какого вырастила! Молодчина!
– А как же вы думали? – отвечает Евдокия, продолжая свой путь.
– Что там случилось? – выбегая из дому, спрашивает любопытная девушка.
– Ваня приезжает… – отвечает ей подруга.
– Значит, скоро свадьба… Ох, и повеселимся!
– Свадьба, свадьба… – повторяет про себя радостная Евдокия Макаровна.
В большой комнате дома Коротеевых портниха примеряет Любаше белое свадебное платье. Ей помогает мать Любаши – Елизавета Никитична.
– Скоро ли жених приезжает? – спрашивает портниха, примеряя рукав.
– Сегодня вечером, – отвечает Любаша.
– Какая ты счастливая!.. – говорит портниха, откусывая нитку.
– А сколько она выстрадала, покуда он в армии был, – продолжает Елизавета Никитична.
– Зато теперь кончатся её заботы. Приедет Ваня – и всё! – ласково щебечет портниха.
Евдокия Макаровна приближается к зданию правления колхоза.
Здесь, кажется, ничего не изменилось с тех пор, как Иван Бровкин ушёл в армию. За столом сидит Тимофей Кондратьевич Коротеев и подписывает бумаги. Он сердито говорит стоящему рядом с ним бригадиру:
– Лодырничаешь, Костя! Лодырничаешь – вот что я тебе скажу!
– Я не виноват, Тимофей Кондратьевич, – ударяя себя кулаком в грудь, горячо и, кажется, искренне говорит плотный, румяный парень лет двадцати – Костя Ковригин.
– Я, что ли, виноват? – сердится Коротеев. – Нет, брат, не выйдет! Ежели ты лодырь, свою вину на других не сваливай… Придется тебя освободить от бригадирства.
Вдруг Костя меняет тон и ехидно спрашивает:
– А кого же вместо меня? – Он улыбается так, будто действительно во всём колхозе некем его заменить.
– Кого? – переспрашивает Коротеев. – Знаешь, кого?..
– Ну, кого? – вызывающе спрашивает Костя.
– Бровкина, Ивана, – решительно отвечает Коротеев. – Он, брат, на днях возвращается из армии. Во парень! – и Тимофей Кондратьевич поднял большой палец. – Человек, так сказать, первого сорта! Механик!
– А, может, его председателем? А? – нагло подмигнув, спрашивает Костя.
– Председателем? – Коротеев покачал головой. – Нет, председатель нам не требуется! Я здесь крепко сижу. А ты пиши заявление, да поскорей! Так и быть, покривлю душой перед народом: скажу, что освобождаешься от обязанностей бригадира по личной просьбе… по причине, так сказать, слабого здоровья, – Коротеев криво улыбнулся.
Костя растерялся. Он умоляюще, униженно просит:
– По слабому здоровью не годится, Тимофей Кондратьевич. Люди смеяться будут. Разве я похож на больного? Кто этому поверит?
– Пиши заявление! А причину сам придумай…
Костя пожимает плечами и отходит от стола.
Евдокия Макаровна гордо, как хозяйка, широко открывает дверь и входит в большую комнату правления колхоза. Она проходит мимо столов, за которыми сидят Самохвалов и учётчица Галя.
– Здравствуй, Тимофей Кондратьевич!
– Здравствуй, Евдокия!
Евдокия Макаровна победоносно вручает ему телеграмму.
Коротеев, прочитав телеграмму, обрадованно говорит:
– Вот и хорошо. Значит, уже приезжает… Очень хорошо! Встретим как полагается… с оркестром, с музыкой встретим, так сказать, вернувшегося бойца.
– Встреча встречей, а и о свадьбе тоже надо подумать. Вся деревня знает, что наши дети давно любят друг друга.
– И о свадьбе подумаем, Евдокия Макаровна, – успокаивает её Тимофей Кондратьевич.
Разбирая почту, Самохвалов просматривает свежий номер районной газеты «Красный путь». Вдруг он удивлённо хмыкнул.
– Что случилось? – спрашивает Галя.
– О какой свадьбе может идти речь?.. – злорадствует Самохвалов. – Читайте, смотрите! Ваня Бровкин-то уезжает на целину… в Оренбургскую область!
– На целину? – вдруг спрашивает Костя Ковригин, отрываясь от своего заявления, – Покажи! – И бросается к Самохвалову.
Самохвалов читает Ковригину и Гале газетную заметку:
«Патриотический поступок.
Житель нашего района, Иван Романович Бровкин, демобилизовавшись из Советской Армии, изъявил желание отправиться вместе с группой своих товарищей в Оренбургскую область на целинные земли, чтобы жить там и трудиться на благо Родины».
– А как же Любаша? – неожиданно вырвалось у Гали.
Костя Ковригин, скомкав написанное заявление и хитро ухмыльнувшись, выходит из комнаты.
– Когда приходит пароход «Станиславский»?.. – спрашивает по телефону Коротеев. – Спасибо! – и вешает трубку. – Значит, в восемь вечера, – говорит он Евдокии Макаровне и продолжает: – Темновато, но ничего, встретим по всем правилам.
К Коротееву подходит Самохвалов, кладёт перед ним газету и, разглаживая её, показывает столбец, очерченный красным карандашом.
Тимофей Кондратьевич читает газету и постепенно меняется в лице. Закончив чтение, он поверх очков смотрит на Евдокию Макаровну, потом перечитывает газету, как бы не веря своим глазам. Резко повернув голову в сторону Самохвалова, спрашивает:
– Это правда?
– Наши газеты не врут, Тимофей Кондратьевич! – не скрывая своей радости и потирая руки, отвечает Самохвалов. – Тем более, наша районная газета (слово «районная» он произносит с ударением, как бы подчёркивая его чрезвычайно большое значение).
– Ну, я пошла, – безмятежно улыбаясь, говорит Евдокия Макаровна, не понимая, что лежащий на столе номер газеты имеет к ней самое непосредственное отношение.
– Иди на все четыре стороны, – сердито бросает Тимофей Кондратьевич.
– Что? – непонимающе спрашивает Евдокия Макаровна.
– То, что слыхала, – иди на все четыре стороны! – распаляясь, кричит Коротеев.
– Что случилось, Тимофей Кондратьевич?
– Вот что твой непутёвый сын задумал, – злится Коротеев, размахивая газетой перед носом Евдокии Макаровны.
Она, волнуясь, ищет в карманах очки и бормочет:
– Что случилось? Боже мой… что такое?.. Где мои очки?
– На тебе очки! – Коротеев срывает с себя очки и напяливает их Евдокии Макаровне на переносицу. – Читай! Вот что надумал твой сынок… бродяга… Любуйся!
И пока Евдокия Макаровна прочитывает заметку о патриотическом поступке сына, Тимофей Кондратьевич шагая взад и вперёд возле своего стола, кричит:
– Вот тебе и свадьба!.. Любовь, так сказать… Как будто в нашем колхозе земли не хватает, как будто ему жить негде… Лезет в эти самые Оренбургские степи. – И, остановившись перед Евдокией Макаровной, спрашивает: – Что он там потерял?.. Кого он там нашел?.. Зачем ему целина, я тебя спрашиваю?
– Откуда я знаю, – еле выговаривает Евдокия Макаровна. Только теперь до неё дошло, что на неё кричат; она вскакивает и кричит сама: – Ты чего на меня орешь? Кто тебе дал право кричать на меня? – Но вдруг опомнившись, беспомощно пожимает плечами и медленно опускается на стул.
Садится и Тимофей Кондратьевич. Они смотрят друг на друга, и оба безнадёжно разводят руками.
Доносится голос Самохвалова:
– Был непутёвым и остался непутёвым, этот Бровкин! Даже армия ему не помогла.
По затихшей вечерней реке плывет пароход «Станиславский». На палубе – солдат Иван Бровкин. Рядом с ним – молодая, красивая девушка и парень.
– Волнуешься? – спрашивает парень.
– Конечно, – вздыхает Ваня. – Два с лишним года здесь не был.
– Значит, на несколько дней – и в дорогу? – продолжает беседу девушка.
– Да, на несколько дней.
– Свадьбу будешь здесь справлять или на целине? – спрашивает парень.
– Конечно, здесь… – улыбается Ваня. – А на целину поеду уже вместе с женой.
Пароход плывёт вдоль крутых берегов. В сумерках виднеются очертания деревни.
Из-за прибрежного бугра выбегает встревоженная Любаша и, притаившись за берёзой, смотрит на пароход.
Пароход подходит всё ближе и ближе. На освещённой палубе Любаша видит улыбающегося Ваню и с ним красивую девушку.
Вдруг со стороны пристани послышались громкие звуки духового оркестра. Любаша встрепенулась, повернула голову к пристани.
– Ну вот – тебя встречают!.. С музыкой… – говорит парень.
– Может, меня, – скромно отвечает Ваня. – Знают, что приезжаю.
Звуки духового оркестра всё усиливаются. Ваня подтягивает голенища, вынимает из кармана бархотку и наводит блеск на сапоги.
– И невеста встретит? – спрашивает девушка.
– Какой разговор, конечно…
Оркестр гремит всё громче.
Ваня вместе с парнем и девушкой огибает палубу со стороны реки и смотрит на берег.
Пароход приближается к пристани. На берегу – ни души. Пристань пуста.
Радиорепродуктор разносит звуки духового оркестра. Ваня и его спутники молча глядят друг на друга.
– Наверно, телеграммы не получили, – пожимая плечами, смущённо бормочет Ваня. Он протягивает руку девушке, потом прощается с парнем и, взяв свой коричневый чемоданчик, спускается по трапу.
Бровкин бредёт по дороге. Лицо его встревоженно: «Что случилось? Почему никто его не встретил? Неужели, действительно, не получили телеграммы?»
Иван поднимается в гору.
Вот на вечернем небе вырисовываются первые дома деревни, освещённые электричеством. Никого… ни одного человека – никто не идёт ему навстречу из деревни, никто не догоняет его с пристани.
Но вот в придорожной берёзовой роще хрустнула ветка. Ваня быстро обернулся и увидел Любашу. Да, это она!
Любаша, строгая и непонятная, стоит у берёзы.
– Любаша! – вскрикивает Ваня. Бросив чемодан на землю, протягивает к ней руки.
Строгое выражение лица Любаши его настораживает.
– Любаша! – повторяет он. – Здравствуй, родная.
– Здравствуй, – холодно отвечает девушка и отводит его руки, протянутые для объятия. – Говорят, ты уезжаешь?
– Куда? – удивился Иван, забыв в эту минуту о том, что он действительно скоро уезжает.
– На целину, – напоминает ему Любаша и с иронией добавляет: – Как будто не знаешь куда?
– Да, но ты же поедешь со мной!
– Почему ты решил, что я с тобой поеду?
– Как – почему?.. Ты же… моя… ты же моя невеста… Мы ведь скоро поженимся…
Любаша не может больше сдержать себя и прижимается к груди любимого. Её глаза наполняются слезами, и она решительно произносит:
– Ты не поедешь!
В эту минуту она чем-то напоминает своего отца, Коротеева, в минуты гнева.
– Я не могу не поехать, Любаша. Я должен ехать… Я дал комсомольское слово… Поеду… И ты со мной.
– Ах так? Значит, ты меня не любишь. Ты всегда мне врал, – сдавленным голосом, чуть не плача, шепчет Любаша.
И, чтобы вконец не разрыдаться, бросается бежать в сторону деревни. Ваня погнался за ней. Но Любаша вырвалась вперёд и оказалась на главной улице…
Навстречу ей идут знакомые женщины, и Ване приходится скрыться в переулке.
На улице – весёлый смех. У калиток – влюблённые пары. Парень и девушка, обнявшись, целуются в темноте. Слышны звуки гармони. А за ней и песня. Песня Вани, но поёт её чей-то басистый голос:
Конечно, Евдокия Макаровна готовилась торжественно встретить сына. Ждала, надеялась, что сегодня к ним придут близкие и будут поздравлять Ваню с возвращением. А он, даже не спросясь у матери, решил покинуть родной дом.
– Нехорошо, обидно, сынок, – сердито шепчет она и убирает со стола приготовленную закуску.
Но вот в сенях послышались шаги. Евдокия Макаровна быстро снимает со стола блюдо с жареным гусем, с лихорадочной поспешностью ставит его в шкаф и уходит в другую комнату.
Открывается дверь, и в дом входит Ваня. Оглядывается.
Постояв несколько секунд, он громко зовёт:
– Мама!
Молчание.
Иван снова кричит:
– Маманя!
– Ну что? – послышался равнодушный голос Евдокии Макаровны, и она выходит на порог с таким видом, будто ничего особенного не случилось, будто её Ваня не отсутствовал почти три года, а она видела сына всего лишь полчаса назад. Для большей убедительности она начинает неторопливо подметать пол.
Удивлению Вани нет границ. Даже не поставив на пол чемодан, он смущённо спрашивает:
– Ты что, мама… Не узнаешь меня?
– А ты меня узнаешь? – выдерживая суровый тон, отвечает мать, продолжая подметать пол.
– Маманя, родная…
Ваня швыряет на пол чемодан и подбегает к матери.
– Кто это – родная? – ледяным тоном спрашивает Евдокия Макаровна.
Ваня, обняв мать, глядит ей в глаза:
– Что случилось?.. Что случилось, маманя? Объясни.
– Разве для этого я тебя растила? – не выдержав, залилась слезами Евдокия Макаровна. – Зачем, сынок?.. Зачем ты покидаешь меня? Зачем обманываешь девушку?
– Какую девушку?
– Любашу. Кого же ещё?!
– Чем я её обманул? – чуть не задыхаясь от волнения, спрашивает Ваня.
– Как – чем? Почему нас покидаешь?.. А мы так тебя ждали, хотели свадьбу сыграть… Зачем тебе эти проклятые Оренбургские степи? Эх, сынок…
В доме Коротеевых за столом сидят Тимофей Кондратьевич, Елизавета Никитична и Любаша.
Елизавета Никитична, тяжело вздыхая, вытирает стаканы.
– Кто мог этого ожидать?
– Я, например, ожидал. Я знал, что он прохвост и никакого толку из него не выйдет! – сердито говорит Коротеев, поглядывая на дочку. – Знал, что все его письма – обман, любви у него и в помине нет. Это ты все говорила (передразнивает жену) – «хорошенький», «миленький», «солдатик наш». Вот тебе и «наш»! Наплевал на всё, и айда! Наверно, влюбился, чёрт, вот и потянулся за чьим-нибудь подолом в оренбургские степи.
– Не может этого быть… – с отчаянием шепчет Любаша и, уронив голову на руки, громко плачет.
Кажется, впервые в жизни так растрогался Тимофей Кондратьевич. Он подходит к дочери и нежно гладит её по голове.
– Успокойся, Любаша, в твоем возрасте бывают ещё большие огорчения. Да пусть он идёт ко всем чертям! Я тебе честно скажу, – говорит он дочери, – никогда у меня сердце к нему не лежало.
Раздается стук в дверь. Отец и мать быстро повернули головы.
Даже Любаша встрепенулась. У неё мелькнула скрытая надежда: а вдруг это Ваня? Она лихорадочно вытирает глаза.
– Войдите! – опередив всех, говорит Елизавета Никитична, и в голосе её тоже звучит надежда.
Входит Самохвалов.
Тимофей Кондратьевич сердито сплёвывает и, не глядя на вошедшего, говорит:
– Когда кони падают – собирается вороньё!..
– Не понимаю вашего намека… Разве я похож на коня? – замечает Самохвалов, превращая в шутку недвусмысленные слова Коротеева.
– Входите, пожалуйста, – еле произносит Елизавета Никитична. – Как странно… больше двух лет вы не заходили к нам… и вдруг…
– Дела… Всё дела, Елизавета Никитична. Здравствуйте, Любовь Тимофеевна.
– Здравствуйте, – безразлично отвечает Любаша, помешивая сахар в стакане.
– Как у вас всё изменилось… И телевизор появился, – заискивающе говорит Самохвалов.
Но никто ему не отвечает – только Коротеев сердито откашливается.
Все четверо молчат. Никто не знает, с чего начать и о чём говорить. Для всей семьи Коротеевых Самохвалов здесь лишний. Чувствует это и он сам.
Вдруг он «нашёлся»… и, неестественно улыбаясь, заговорил:
– Сегодня чудесный вечер…
Со двора донеслась соловьиная трель.
Первой встрепенулась Любаша: она услышала что-то очень близкое, очень родное.
Елизавета Никитична настораживается и поглядывает то на мужа, то на дочку.
Тимофей Кондратьевич смотрит на Любашу исподлобья, у него сердито сузились глаза и вздулись желваки на скулах.
– Соловьи поют, – с ложным патетическим восторгом продолжает Самохвалов.
– Не валяй дурака, – сердито обрывает его Тимофей Кондратьевич. – Какие там соловьи? Когда ты в последний раз слышал в нашей деревне соловья?
– Что вы, Тимофей Кондратьевич! Натуральный соловей, – с жаром доказывает Самохвалов.
А у забора, под деревом, притаившийся Иван смотрит на освещённые окна дома Коротеевых и свистит соловьём.
Он видит, как вдруг изнутри закрываются ставни.
В деревенском буфете за столиками никого нет – пусто. Лишь за буфетной стойкой Полина Кузьминична вяжет из шерсти мужские носки.
Открывается дверь, и входит Иван.
Полина радостно вскрикивает:
– Ваня!
Он подходит ближе, здоровается:
– Здравствуй, Полина.
– Здравствуй, Ваня, – тепло пожимает ему руку Полина. – Когда приехал?
– Сегодня. Вечером, совсем недавно.
– Вот хорошо! А то извелась бедная Любаша. Как она ждала!.. Значит, скоро свадьба?
Ваня, с трудом проглотив слюну, еле выговаривает:
– Налей мне, пожалуйста…
– Боржома или лимонада?
– Водки!
– Что? – Полина несказанно удивлена. – Тебе водки?
– Да, мне, – отвечает Ваня, отводя глаза от Полины.
– Что с тобой? Почему ты такой невесёлый?
Иван молчит.
– Эх, солдат ты мой солдатик… – с сожалением говорит Полина. – За что тебя так?..
– Не знаю, – сдавленным, чужим голосом отвечает Ваня. – Обиделись, что уезжаю на целину…
– Куда? – спрашивает Полина.
– В Оренбургскую область…
– Вот это здорово! – неожиданно восклицает Полина. – Ты же молодец, Ваня! А я сижу здесь и никакого прогресса. – И она с досадой оглядывает пустую буфетную.
– А где же Захар Силыч? Разве он не вернулся?
– Нет, не вернулся, – вздыхает Полина. – Пока всё обещает… – И вдруг, схватив за руку Ваню, выпаливает скороговоркой: – Ваня, я тоже хочу поехать на целину, обязательно хочу, хочу что-нибудь совершить такое… полезное, знаешь, большое… – и, смутившись, продолжает: – В общем, может быть, и не большое, но чтобы для меня было большое…
– А Захар Силыч?
– Если любит, и туда приедет. А если нет? Что ж, ничего не поделаешь, – значит, зря его столько ждала. Насильно мил не будешь.
Вдруг распахивается дверь, и в буфет входит группа деревенских парней.
У одного из них гармошка. Все ребята радостные, возбуждённые.
– Ваня! Иван Романыч! – кричит Николай Бухаров. – Здравствуй! С приездом!
Молодые люди бросаются к Ване, пожимают руки, обнимают.
– Ты уж прости нас, – говорит Бухаров, – не встретили тебя. Но, понимаешь, в поле были…
– Ничего, ничего, – говорит Ваня.
– Ну, Полиночка, что-нибудь нам такое, для души, – и Бухаров садится к столу, приглашая Ваню.
Садятся и остальные.
Деревня уже давно спит…
По небу плывет огромная, полная луна…
Тихо на знакомой улице. И ничто не нарушает мирный сон деревни… Слышен только равномерный стук колотушки ночного сторожа…
Открывается дверь буфетной. Выходит Ваня в сопровождении Николая Бухарова и знакомых парней. Растянувшись в ряд, они идут вдоль улицы.
– Говорят, трудно на целине. Люди в палатках живут, – продолжает начатый разговор один из парней.
– «В палатках»! – передразнивает его Бухаров. – Трудно – так трудно, иначе интереса нет. Ты думаешь, тем, кто Комсомольск строил, легче было?
– Легче всего дома на печи сидеть и чтоб мамочка молочком поила, – иронизирует Иван и, повернувшись к гармонисту, подмигивает: – А ну, давай!
Гармонист заиграл спокойную, приятную, как бы воспевающую лунную ночь мелодию.
Парни идут чинно, спокойно. Чувствуется, что они довольны сегодняшним вечером, довольны приездом Ивана Бровкина. Но почему-то Николай Бухаров возбуждён больше других. И как бы спрашивая самого себя, произносит вслух:
– А вдруг Верочка не согласится?..
И сам себе отвечает:
– Не может этого быть… Согласится!
Парни идут всё дальше и дальше. Вот они проходят мимо знакомого нам здания правления колхоза. А направо… здесь… совсем близко – дом Любаши, дом, где Иван ночами простаивал у забора… где так учащённо билось его сердце… где так сладки были его мечты… где часы казались ему минутами…
Вот и двор, где на Ивана когда-то набросилась собака…
Вот и овчарка Руслан. Собака и сейчас стоит за забором и смотрит через щель на Бровкина. Неужели Руслан узнал его?
– Руслан… – ласково зовёт Иван. – Руслан…
Даже эта злая собака кажется ему близкой и дорогой.
Вот и курятник, крыша которого когда-то провалилась под его тяжестью…
Вот окно Любаши… родное окно… любимое окно… Сейчас оно закрыто. А за ним виднеется занавеска, а за занавеской темно… Может быть, Любаша глядит сейчас оттуда?.. Наверное, она не спит. Как она может спать, когда Ваня приехал?..
Да… Любаша не спит. Она лежит на постели, уставившись широко раскрытыми глазами в потолок. Сколько горя и тревоги в её глазах!
Парни поравнялись с домом Коротеевых. Ваня, тяжело вздохнув, на ходу снимает с плеча гармониста гармонь и, приладив к себе трёхрядку, поёт:
Уезжаю я в целинные края.
Но с тобою остаётся здесь любовь моя.
Забрала подруга детства
Сердце у меня,
А известно, что без сердца
Жить нельзя ни дня.
Как же ехать мне в целинные края?
Может, ты со мной поедешь, милая моя?
Были б мы с тобою вечно
На одном пути.
Иль – не будь ты бессердечной —
Сердце возврати.
Неужели наши вишни отцвели?
Неужель мы не услышим соловья вдали?
Не посмотрят с неба звезды
На твоё лицо,
Ах, пока ещё не поздно,
Выйди на крыльцо.
Уезжаю я в целинные края,
Но с тобою остаётся здесь любовь моя.
Забрала подруга детства
Сердце у меня,
А известно, что без сердца
Жить нельзя ни дня.
Голос Вани разносится по деревне.
Лёжа в постели, Коротеев слушает доносящуюся с улицы песню.
– Да… – вздыхает лежащая рядом Елизавета Никитична. – Хорошо поёт солдат… бедняжка!
– «Бедняжка»! – зло передразнивает её Тимофей Кондратьевич и резко поворачивается набок.
Любаша прислушивается к песне. Она медленно поднимается с постели и глядит в сторону открытых дверей между её комнатой и комнатой родителей.
Коротеев, услышав, как скрипнула постель, громко спрашивает:
– Любаша! Ты что, нездорова?
Любаша, не отвечая, ложится в постель, с головой укрывшись одеялом.
Ваня продолжает наигрывать на гармони.
Льются звуки. И в эти звуки музыки врывается стук колес несущегося поезда.
В купированном вагоне сидят Ваня, Полина, Николай Бухаров и его жена – Верочка.
Верочка, прижавшись к Николаю, дремлет.
Ваня играет.
Поезд несётся по бескрайним Оренбургским степям…
Быстро распахивается дверь, и на пороге появляется встревоженная Любаша. С трудом сдерживая волнение, она спрашивает:
– Где Ваня?
– Ваня… Уехал Ваня, – тяжело вздыхает Евдокия Макаровна, сидящая за швейной машиной.
– Уехал?.. – прошептала Любаша. Из глаз её полились слёзы.
– Эх, дочка, дочка! – укоризненно качает головой Евдокия Макаровна. – Когда я полюбила, – она взглянула на портрет мужа, висящий на стене, – я за ним за тридевять земель погналась, забыла о матери, об отце, о всех забыла… Помнила только его, моего дорогого… Ромашу…
Любаша бросается к Евдокии Макаровне и, уткнувшись головой в её колени, плачет.
– Два дня и две ночи он стоял у твоей калитки, выманивал тебя, измаялся парень. А ты… – она махнула рукой.
– Отец не пускал… Верните его, верните Ваню!..
– Сейчас его уже не вернёшь, дочка! – говорит Евдокия Макаровна. – Эти комсомольцы – они ведь отчаянные… и мой с ума сошёл… Говорит: «Решено, мама, и всё!»
В кузове грузовой машины вместе с группой парней и девушек разместились Иван, Полина, Николай и Верочка. Словно густым дымом их обдает жёлтая степная пыль, поднимающаяся из-под колёс идущего впереди грузовика.
Они очень устали. Все они покрыты пылью; их лица, волосы, одежда – все одинакового жёлтого цвета.
Верочка сердитыми глазами смотрит на Николая.
Николай с нескрываемой злостью поглядывает на Ваню.
Ваня почему-то неестественно улыбается, пытаясь скрасить это «весёлое» путешествие.
Грузовая машина несётся по бескрайней степи. За машиной остается жёлтое облако клубящейся пыли.
В приёмной директора совхоза «Молодёжный», где сидит секретарша Нина, ожидают приема Ваня, Полина, Николай и Верочка.
Распахивается дверь, входят двое парней. Один из них широкоплечий, среднего роста, с наглым выражением лица.
– Нам к директору, – вызывающе говорит он.
– Директор занят, – отвечает Нина.
– А нам некогда, мы спешим! – настаивает парень.
– Здесь все спешат. Директор занят. У него совещание. Как освободится, примет этих товарищей, а потом вас.
Первый парень, оглядев Ваню и его товарищей, с ехидной улыбкой говорит:
– Романтики… энтузиасты. Ничего, скоро будете отсюда драпать.
И, сдвинув набекрень кепку, размашистыми шагами выходит из приёмной. За ним – его товарищ.
– Паразиты! – глядя им вслед, сердито произносит Нина.
Полина вопросительно смотрит на Ваню.
Ваня отводит взор в сторону, делая вид, что не замечает вопросительного взгляда Полины.
Верочка шепчет Николаю на ухо:
– Может, пока не поздно, уедем отсюда…
Николай, ничего не отвечая, задумчиво смотрит на дверь кабинета директора.
Входная дверь распахивается. С рюкзаком, полным вещей, и чемоданчиком в руках, в солдатской форме входит Мухтар Абаев. Направившись прямо к секретарю, он не замечает Бровкина.
– Здравствуйте, товарищ главная хозяйка! Мне к директору, – скороговоркой выпаливает Абаев.
– Во-первых, я не главная хозяйка, а во-вторых, вы пройдёте после этих товарищей, – и она указала на Бровкина и других.
Иван, увидев Абаева, закрылся от него рукой. Абаев оглянулся и, не узнав Ивана, говорит уже заискивающим тоном:
– Да, но я приезжий…
– Они тоже приезжие, – отрезала секретарила.
Абаев медленно повернулся и уселся рядом с Иваном, повернувшимся к нему спиной.
– Давно приехали? – пытается он заговорить с Иваном, толкая его в бок.
– Не приставайте, товарищ, – нарочито грубо отвечает Бровкин.
– Бровкин! – вдруг так заорал Абаев, что секретарша вскочила из-за стола.
– Что вы, товарищи? – волнуется Нина.
– Мухтар!.. – обрадованно воскликнул Ваня.
Они обнялись, начали похлопывать друг друга по спине.
– Когда приехал? – спрашивает Абаев.
– Час тому назад.
– А я – только что. А директор что? До сих пор не принимает?
– Занят, – отвечает Ваня.
– Бюрократ, значит, – злится Абаев.
– Почему бюрократ? Человек занят, вот и всё, – и Ваня широко улыбается.
Дверь из кабинета открывается, оттуда выходят двое с папками, полными бумаг.
– Входите, – обращается Нина к Бровкину, указывая жестом в сторону кабинета.
За рабочим столом сидит директор совхоза Сергей Владимирович Барабанов, коренастый человек, уже заметно обрюзгший не то от нездоровья, не то от чрезмерно спокойного характера. У него умные, но на первый взгляд равнодушные глаза (может быть, это не только на первый взгляд, а вообще они такие). Кажется, ничего не может вывести его из равновесия; ничем не может он возмущаться, ничто не может его восхитить.
Когда в кабинет входит Бровкин с товарищами, Барабанов молча смотрит на них оценивающим взглядом. Сколько он уже перевидал здесь народу! Он привык к тому, что сюда приезжают и настоящие энтузиасты, которые искренне хотят работать и строить новую жизнь; приезжают и люди, которые не знают, для чего и на сколько времени они сюда приехали; прибывают и такие, которые гонятся за «длинным рублём» – их интересуют только большие заработки. И видя, что заработать не так-то легко, они быстро улепётывают восвояси.
Барабанов смотрит на Бровкина и его товарищей и хочет угадать: что за люди? К какой категории приезжающих они принадлежат?..
– Здравствуйте, товарищ директор! – вытянувшись по-военному, обращается Бровкин.
– Здравия желаю! – также по-военному отвечает Сергей Владимирович, поднимаясь с места.
И вдруг на мгновение Барабанов, утратив свой безразличный вид, становится похожим на военного командира. Но это только на мгновение. Снова внимательно оглядев вошедших, он говорит:
– Садитесь. Значит, приехали?..
– Так точно, приехали! – отвечает Бровкин.
– О-о-о-чень хо-ро-шо, – растягивая слова, произносит директор. – Значит, хотите у нас работать?
– Для этого и приехали, – отвечает Иван.
– Ага, – равнодушно говорит директор. – Ну, что ж, будем работать… Дел у нас много. Земли тоже много. Людей тоже много… но многие не засиживаются… уезжают обратно…
Он встаёт и, медленно прохаживаясь взад и вперёд по комнате, обращается к Ване и его товарищам:
– А вы как? Скоро удирать будете?
– Всё зависит от того, как вы нас примете, – в тон ему отвечает Бровкин.
– А меня кто принимал, – задетый за живое, спрашивает директор, – когда я сюда приехал, в дикую степь Оренбургскую? Кто меня встречал с оркестром, товарищ?.. Как ваша фамилия?
– Бровкин… Иван Бровкин.
– Вот так… товарищ Бровкин!..
– Нас тоже с оркестром не встречали, – как бы вскользь замечает Ваня.
– Извините, дорогой, – с ехидцей говорит Барабанов, – музыканты у нас сейчас пашут… Время-то какое? А? К нам ежедневно приезжают десятки людей и, если мы каждого будем встречать с оркестром, кто же будет поднимать зябь? А?.. Какая у вас специальность? – вдруг деловым тоном спрашивает он.
– Мы артиллеристы, – отвечает Ваня, указывая на себя и Абаева. – Можем работать шофёрами, трактористами, механиками…
– Хо-ро-шо! – протяжно говорит директор. – А вы? – обращается он к остальным.
