Текст книги "Декабристы на Севере"

Автор книги: Георгий Фруменков

Соавторы: Валентина Волынская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

В 1823 г. А. Муравьев выступил в журнале “Северный архив” с замечаниями по “Истории государства Российского” Н.М. Карамзина.[250]250
  Северный архив, 1823, ч. 5, с. 91–100; см. также: Рабкина Н.А. “Отчизны внемлем призыванье…”. М.: Советская Россия, 1976, с. 48–49.


[Закрыть] Полемика, развернувшаяся вокруг этого труда, получила широкое общественное звучание, вызвала интерес как к прошлому, так и к настоящему России. Вне сомнения то, что А.Н. Муравьев был в курсе событий, происходивших в стране, следил за развитием общественной мысли, знал и о действиях тайной организации.

После восстания на Сенатской площади, когда преследования участников движения приняли широкий размах, очередь дошла и до Александра Муравьева. Впервые на допросах его имя прозвучало в одном из показаний С.П. Трубецкого. В начале января 1826 г. А. Муравьев был арестован в Москве, 13 января доставлен в Петербург на главную гауптвахту, заключен в Петропавловскую крепость, а 15 января давал показания. (Следственное дело Александра Муравьева в советское время опубликовано в числе первых дел декабристов).[251]251
  ВД, т. 3, с. 3–36.


[Закрыть]

В ответах на вопросы Следственного комитета (с мая 1826 г. – Следственной комиссии) Александр Муравьев пространно излагал свои переживания, заблуждения, был необыкновенно уклончив, постоянно ссылался на свою забывчивость и неосведомленность, хотя и чувствовал, что ему не верят. Несмотря на покаянный характер показаний, он ничем не погрешил против своих товарищей, проявил исключительный такт и благородство. Следственный комитет был не удовлетворен показаниями Муравьева, отмечал их особенную осторожность и заключал, что Муравьев “продолжает отрицаться незнанием”.[252]252
  Там же, с. 409.


[Закрыть]

С начала февраля 1826 г. арестанту, находившемуся в Петропавловской крепости, разрешили переписку с женой, Парасковьей Михайловной, приехавшей в Петербург вслед за мужем в сопровождении сестер – Екатерины и Елизаветы Шаховских. С этого времени и до конца жизни Александра Николаевича сестры Шаховские принимали самое живое участие в его судьбе.

Письма А.Н. Муравьева к жене дают возможность правильно оценить душевное состояние декабриста, проследить, как менялось его мировоззрение – все более усиливались религиозные настроения. Александр Николаевич необычайно страдал от того, что приносил много горя своей горячо любимой жене, беспокоился за ее и без того слабое здоровье (она страдала туберкулезом, и эта страшная по тем временам болезнь стала в конце концов причиной ее преждевременной смерти), просил прощения за доставляемые муки.

Зная, что вся переписка тщательнейшим образом проверяется, он пытался через письма к жене склонить власти к смягчению своей участи: “Ты говоришь о моей невиновности, дорогой друг: правда, что я уже семь лет невиновен, что я не поддерживал ни малейших отношений с кем бы то ни было, что я даже торжественно отрекся от всех своих прежних связей, от всех своих прежних заблуждений. Но эти ошибки, эти заблуждения давно прошедших дней, кто искупит их за меня?”.[253]253
  Герасимова Ю.И. Материалы А.Н. Муравьева в фондах отдела рукописей. – В кн.: Записки отдела рукописей. Гос. ордена Ленина библ-ка СССР им. В.И Ленина. Вып. 36. М.: Книга, 1975, с. 45–46.


[Закрыть] В то же время Муравьев прекрасно понимал, что на царскую милость, на “прощение” ему рассчитывать не приходится. Действительно, вместе со 120 причастными к “злоумышленному обществу” он был предан Верховному уголовному суду, хотя другие члены тайных обществ, вышедшие из их состава после Московского съезда 1821 г., суду не подвергались. Коронованный “судья” не мог простить А.Н. Муравьеву инициативы в создании обществ и того, что он “приготовлял новых членов и весьма многих привлек в Союз благоденствия”, а особенно того, что “в 1817 г. по его предложению и в его доме происходило совещание, когда Якушкин вызвался покуситься на жизнь покойного императора”.[254]254
  ВД, т. 8, с. 129.


[Закрыть]

По решению Верховного уголовного суда, А.Н. Муравьев был отнесен к VI разряду государственных преступников и приговорен к шести годам каторги, а по указу императора от 10 июля 1826 г., утвердившему приговор декабристам, – к ссылке в Сибирь без лишения чинов и дворянства. Правитель государства явно хотел выглядеть справедливым. О царской “милости” широко сообщалось в официальных правительственных материалах по делу декабристов. В 1825 и 1826 гг. эти материалы были опубликованы в газетах, изданы отдельными листками и брошюрами,[255]255
  В течение 1826–1827 гг. в Архангельской губернии было распространено через комиссионера военной газеты “Русский инвалид” И.В. Сленина 24 экземпляра брошюры “Донесение следственной комиссии о злоумышленных обществах в России” по пять рублей за экземпляр (ГААО, ф. 1, оп. 4, т. 5“А”, д. 3).


[Закрыть] впоследствии перепечатывались в различных изданиях. Во все губернии циркулярно были посланы типографские экземпляры этих документов.[256]256
  См.: ГААО, ф. 1, оп. 12, д. 25.


[Закрыть] В них декабристы были представлены как злодеи и бунтовщики, речь шла о “горсти извергов”, истинные цели этой тайной организации – уничтожение крепостного права, устранение всякого насилия и произвола в управлении государством – тщательно скрывались от народа.[257]257
  В советское время документы следствия, суда и приговора по делу декабристов с поправками преднамеренно допущенных в прежних изданиях “ошибок” были впервые опубликованы в 1926 г. в кн.: Декабристы. Сборник отрывков из документов. /Составитель Ю.Г Оксман. М.; Л.: Госиздат.


[Закрыть] В отношении Александра Муравьева в следственных документах говорилось, что наказание ему смягчено императором “по уважению” к “раскаянию” декабриста. Объявить “бунтовщика” раскаявшимся, а царя “милосердным” правительству было важно, было просто необходимо создать именно такое общественное мнение. Но всей своей последующей жизнью Александр Николаевич Муравьев это мнение опроверг.

Местом ссылки А.Н. Муравьеву указывался Якутск. 26 июля 1826 г., после восьмимесячного заточения в Петропавловской крепости, Александр Николаевич был отправлен в Сибирь с третьей партией ссыльных. Предписанием начальника Главного штаба от 17 июля 1826 г. определялось отправить А.Н. Муравьева с фельдъегерем, “наблюдая, чтобы он ехал в телеге, а не в своем экипаже; буде жена его пожелает с ним ехать вместе, то ей в том отказать, дозволив ей только отправиться за ним вслед”.[258]258
  ВД, т. 8, с. 355.


[Закрыть] Парасковья Михайловна Муравьева в числе первых жен декабристов последовала в Сибирь за мужем. Сохранившиеся свидетельства современников представляют ее как женщину, которая была “украшена всеми возможными добродетелями и большим умом”.[259]259
  Записки отдела рукописей, с. 41.


[Закрыть] Она отправилась в Сибирь с четырехлетней дочерью Софьей в сопровождении своих сестер, Варвары Михайловны (невесты декабриста П.А. Муханова) и Екатерины Михайловны Шаховских. В Иркутске они встретились с А.Н. Муравьевым (он прибыл сюда 24 сентября 1826 г.) и дальше им разрешено было до места назначения следовать вместе. Тем временем родственники А.Н. Муравьева, особенно теща, княгиня Е.С. Шаховская, три дочери которой добровольно последовали в Сибирь, настойчиво добивалась замены Якутска другим, более благоприятным по климату, местом жительства. Царский указ о перемене места ссылки догнал семью Муравьева севернее Иркутска на расстоянии двухсот верст от него. В невероятно трудных условиях проходило это путешествие: большую часть пути вдоль реки Лены приходилось идти пешком, так как загруженные повозки едва могли передвигаться по заснеженному берегу.

Семейство вернулось в Иркутск и, “дождавшись замерзания Байкала”, переехало в январе 1827 г. в Верхнеудинск (ныне Улан-Уде), где ссыльный проживал “тихо, смирно, безмятежно, спокойно один год и два месяца”.[260]260
  Из эпистолярного наследства декабристов, с. 237. (Из письма А.Н. Муравьева брату Николаю от 8 декабря 1828 г.).


[Закрыть]

Семья Муравьевых испытывала тяжелые материальные затруднения, все попытки Александра Николаевича поправить дело заканчивались неудачами. Ничем не могли помочь и родственники: единственное его имение – село Ботово разорялось и не давало дохода. Все это вынудило А.Н. Муравьева обратиться к властям с просьбой о предоставлении места службы. Хлопотали об этом и родные. В апреле 1828 г. ссыльный декабрист был назначен на должность иркутского городничего. Назначение на полицейскую должность тяжело ранило душу Муравьева. Однако свой долг декабрист видел в честном исполнении обязанностей, и, как всегда, стремился “быть истинным сыном Отечества”.

В письме к В.И. Ланской[261]261
  В.И. Ланская – жена друга Муравьева С.С. Ланского.


[Закрыть] от 31 марта 1828 г., еще не приступив к службе, но как бы приготовляя себя к ней, он писал: “…нет должности столь низкой, столь пренебрегаемой, в которой бы человек не мог сохранить своего достоинства и которая могла бы понудить его отступить от долга христианина и честного человека. Это, по мнению моему, есть предрассудок, который опровергать и делами и словами я, кажется, призван…”.[262]262
  ЦГАОР СССР, ф. 109, 1 эксп., 1826, д. 61 ч. 119, л. 22об.


[Закрыть] 23 апреля 1828 г. А.Н. Муравьев вступил в должность городничего. “Моя служба идет своим ходом, – сообщал он Е.С. Шаховской 21 сентября 1828 г., – я занят от 7 часов утра до 11 ночи кряду, да, кроме того, часто и по ночам”.[263]263
  Там же, л. 34.


[Закрыть]

Письма сестер Шаховских из Сибири, а также письма и мемуары декабристов и их окружения значительно дополняют представления о деятельности Александра Муравьева. Деятельность эта была плодотворной. Так, по инициативе А.Н. Муравьева проведено благоустройство Иркутска: впервые устроены тротуары, на берегу Ангары заложен городской сад. Александр Николаевич составил план города и статистическое описание его. Будучи человеком исключительно честным, он пресекал взяточничество, корыстолюбие, бюрократизм. Активная деятельность декабриста вызывала недовольство имущих сословий, каждое из которых не принимало то, что нарушало привычную стихию его жизни.

Подвергаясь опасности и проявляя при этом мужество, А.Н. Муравьев прилагал все усилия, чтобы искоренить в городе преступность, грабежи, воровство. М.И. Муравьев-Апостол в воспоминаниях приводит любопытный факт неустрашимого поведения А.Н. Муравьева при разоблачении шайки разбойников.[264]264
  Мемуары декабристов. Южное общество. М.: Изд-во МГУ, 1982, с. 214.


[Закрыть] И все-таки выполнение обязанностей городничего тяготило декабриста-изгнанника. Когда в июне 1831 г. А.Н. Муравьев был назначен исполняющим обязанности председателя Иркутского губернского правления, он с радостью известил об этом Е.С. Шаховскую: “Ах, как я счастлив, любезная маменька, что уже более не есть городничий! Вы не можете вообразить себе, что это за поганая должность, какое беспрерывное сжатие сердца и стеснение всех благородных чувств”.[265]265
  Декабристы. Новые материалы, с. 151.


[Закрыть]

С первых дней поселения в Сибири Муравьев и его семья делали все возможное для оказания помощи декабристам, которые понесли наиболее тяжкое наказание. В частности, помогали им в организации переписки: все письма декабристов проверялись в 3-м отделении, однако жена Муравьева, а особенно ее сестра, Варвара Михайловна Шаховская, находили возможность переслать их “с оказией”, минуя жандармскую цензуру. “В.М. Шаховская во все время пребывания при родной сестре в Верхнеудинске и в Иркутске была неутомимая защитница и утешительница всех наших узников читинских”,[266]266
  К осени 1829 года вся каторжная “колония” декабристов была переведена в Читу.


[Закрыть] – вспоминал декабрист А.Е. Розен.[267]267
  Записки отдела рукописей, с. 49.


[Закрыть]

Несмотря на то, что семья декабриста материально была крайне стеснена, А.Н. Муравьев оставался постоянным вкладчиком средств в малую артель декабристов, созданную для оказания помощи несостоятельным товарищам и их семьям.[268]268
  Матханова Е.И. Декабристская малая артель после амнистии. – В кн.: Ссыльные декабристы в Сибири. Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1985, с. 192.


[Закрыть]

Дом Муравьевых в Иркутске был открыт для декабристов, и все, кто был здесь, находили в нем приют. Прежде всего в этой гостеприимной семье побывали жены осужденных – Е.И. Трубецкая, А.В. Розен, француженка Полина Гебль (Анненкова) и другие. М.В. Волконская в воспоминаниях писала: “Я остановилась у полковника Александра Муравьева… его жена и невестки меня приняли с распростертыми объятиями; было уже поздно, и они заставили провести у них ночь”.[269]269
  Записки М.Н. Волконской. М.: Молодая гвардия, 1977, с. 35.


[Закрыть] “В Иркутске остановился у Александра Николаевича Муравьева, – вспоминал М.И. Муравьев-Апостол. – Кроме существовавшего между нами родства, я с малолетства знал его и имел случай оценить его во время походов 1812, 13 и 14 годов, в которых оба мы участвовали… Гостивши у Муравьева, я имел случай познакомиться с профессором, находившимся во главе норвежской ученой экспедиции, снаряженной по его инициативе, и часто нас посещавшим… В Иркутске я пробыл 6 недель. А.Н. Муравьев не отпускал меня, а я так приятно проводил время в кругу доброго семейства, что охотно согласился с ним, что на новое место ссылки всегда вовремя поспею”.[270]270
  Мемуары декабристов. Южное общество, с. 213.


[Закрыть] Упоминаемый в записках М.И. Муравьева-Апостола норвежский ученый Христофор Ганстен организовал поездку в Сибирь для научного наблюдения земного магнетизма в районе Оби и Иртыша. Познакомившись с А.Н. Муравьевым, Ганстен длительное время переписывался с ним и членами его семьи, считал Александра Николаевича своим другом и оставил о нем самые восторженные отзывы.[271]271
  В отзывах о Муравьеве X. Ганстен отмечал, что Александр Николаевич обладал блестящими познаниями в математике, естествознании, владел несколькими иностранными языками, неплохо играл на скрипке и хорошо пел. См.: Записки отдела рукописей, с. 51; Рабкина Н.А. “Отчизны внемлем призыванье…”, с. 33.


[Закрыть]

Другой ученый, наш соотечественник, выдающийся полярный исследователь и государственный деятель Ф.П. Врангель с осени 1829 до мая 1830 г. останавливался в Иркутске, следуя через Сибирь в столицу Русской Америки Ново-Архангельск. В путевых заметках Врангель оставил такую запись: “В Иркутске мы испытывали гостеприимство и нелицемерное к нам участие, а в семействе Муравьевых обрели истинных друзей, с которыми расстаться было очень грустно”.[272]272
  Исторический вестник, 1884, т. 18, с. 163–164.


[Закрыть]

Гостеприимство Муравьевых было замечено и теми, кто “с высочайшего позволения” следил за ссыльными. Декабрист находился под неусыпным негласным надзором. Переписка А.Н. Муравьева и членов его семьи перлюстрировалась, был известен список их адресатов. Подосланный в Иркутск провокатор и авантюрист Роман Медокс[273]273
  Штрайх С.Я. Роман Медокс. Похождения русского авантюриста. М.: Федерация, 1929.


[Закрыть] сообщил о том, что в доме Муравьевых якобы готовится новый заговор декабристов. Этим доносом охранное отделение и Николай I были введены в заблуждение, факт не подтвердился, и тем не менее положение декабристов ухудшилось. Доносы Медокса причинили много неприятностей не только ссыльным, но и их родственникам, безусловно, и семье Муравьевых.

В конце 1832 г. А.Н. Муравьев был переведен в Тобольск, где ему было поручено исполнение обязанностей гражданского губернатора. В письме В.М. Шаховскому от 5 ноября 1832 года Александр Николаевич признавался, что весьма рад этому переводу и считает величайшим счастьем оставить Иркутск, “в коем, – писал он, – мне приходилось одному бороться со всеми, что меня очень утомляло”.[274]274
  Записки отдела рукописей, с. 53.


[Закрыть]

В Тобольске Муравьев по-прежнему заботился о товарищах по несчастью. Он настойчиво ходатайствовал о переводе декабриста А.Ф. Бриггена в местность с более благоприятным климатом, в результате получил выговор от Бенкендорфа за неуместные хлопоты о государственном преступнике.

Поводом для очередного выпада высшей власти против Муравьева послужил донос иркутского губернатора И.Б. Цейдлера генерал-губернатору Восточной Сибири А.С. Лавинскому, а далее – Бенкендорфу об обнаружении в посылке с семенами, отправленной Варварой Михайловной Шаховской “к находящемуся на поселении государственному преступнику Муханову”, двойного дна, в котором были спрятаны письма к Муханову. Письма были невинны, они содержали планы новых ходатайств к дозволению брака В.М. Шаховской с П.А. Мухановым. Брак не разрешался под предлогом того, что они были уже “в родстве”: брат Шаховской был женат на сестре Муханова. И хотя родства по крови не было, вступление в брак других брата и сестры церковь считала противоугодной богу. Варвара Шаховская все-таки последовала в Сибирь, чтобы быть ближе к любимому, получать о нем известия, иногда видеть его. Убежденная, “что всякие браки разрешаются в Сибири… что все препятствия теперь отпали”,[275]275
  Сиверс А.А. П.А. Муханов. Материалы для биографии. – В кн.: Памяти декабристов: [Сборник]. Л.: Изд-во АН СССР, 1926, т. 1, с. 199, 202.


[Закрыть] она продолжала надеяться на счастье. Но в ноябре 1833 г. последовал решительный отказ на дозволение этого брака. Силы Варвары Михайловны были окончательно подорваны. Она тяжело заболела и в результате этой болезни в 1836 г. умерла.

Несмотря на то, что обнаруженные письма В.М. Шаховской не содержали ничего предосудительного, Александр Николаевич 5 июля 1833 г. получил назидательное предупреждение от Бенкендорфа, выразившего к тому же недоверие ему в управлении губернией. Последнее Бенкендорф объяснял тем, что жена и свояченица А.Н. Муравьева ведут “скрыто от правительства переписку с государственными преступниками”. “Положение, в котором сами Вы находитесь, – напоминал шеф жандармов, – и неоднократные милости, оказанные Вам всемилостивейшим государем нашим, возлагают на Вас священную обязанность более всякого другого стараться о предупреждении непозволенных действий государственных преступников”.[276]276
  Памяти декабристов, т. 1, с. 196–197.


[Закрыть]

В декабре 1833 г. А.Н. Муравьев был переведен в Вятку с понижением в должности – назначен председателем уголовной палаты. О переводе опального декабриста в европейскую часть России много хлопотал его брат, уже имевший большие заслуги перед государством, Н.Н. Муравьев. Избежать же наказания, по-видимому, помог двоюродный брат, тогда управляющий 3-м отделением, А.Н. Мордвинов, в молодые годы воспитывавшийся в доме Муравьевых.

Со всей присущей ему энергией Александр Николаевич вступил в начале 1834 г. в новую должность. На свидание с сыном в Вятку приезжал Николай Николаевич Муравьев, побывала здесь и младшая сестра жены, Марфа Михайловна Шаховская. Вероятно, немного было тогда в глухой Вятке людей, близких декабристу по мировоззрению, способных понять его душевное состояние. Стоит только сожалеть, что судьба не свела его здесь с А.И. Герценом. Муравьев выехал из Вятки в феврале 1835 г., а Герцен прибыл сюда в ссылку “под строгий надзор местного начальства” 19 мая того же года. Можно предположить, что Герцен был наслышан о службе Муравьева в Вятке. Позднее он первым оценил высокие достоинства и заслуги декабриста.

Известно, что в Вятке А.Н. Муравьев сблизился с кафедральным протоиереем Азарием Шиллегодским: в тяжелые годы неволи религиозные настроения декабриста усилились. Этому способствовали и новые семейные невзгоды. Надо сказать, что семейная жизнь Александра Николаевича, несмотря на царившие в доме взаимопонимание, любовь и согласие, не была счастливой. Еще в молодые годы, до ареста Муравьева, супруги из пятерых детей похоронили четверых. В Сибири родился сын, а затем дочка, Парасковья, Патенька, как ласково называли ее в семье. Но ставшая общей любимицей девочка умерла в Тобольске. В Вятке в январе 1835 года умерла горевавшая по дочке, тяжело больная жена Муравьева, Парасковья Михайловна. Родственникам удалось выхлопотать разрешение на погребение ее в подмосковном[277]277
  В настоящее время этот памятник архитектуры находится в черте Москвы.


[Закрыть] Симоновом монастыре. А.Н. Муравьеву было разрешено сопровождать тело жены, но воспрещался въезд в столицу, и специальный агент следил за исполнением этого предписания. Используя отпуск, более трех месяцев Муравьев пробыл в Подмосковье, в родном Ботове, а с 25 мая 1835 г. был определен на службу в Таврическую губернию председателем губернской палаты уголовного суда. В последний год службы на юге (1837) он исполнял, с перерывами, обязанности гражданского губернатора Симферополя, а также феодосийского градоначальника.[278]278
  ГААО, ф. 1, оп. 5, д. 75, л. 57–58.


[Закрыть] Здесь, как и прежде, Александр Николаевич стремился честно и безукоризненно исполнять свой гражданский и служебный долг и тем самым приносить пользу Отечеству. Разоблачая злоупотребления, в которых был замешан и его предшественник – гражданский губернатор, Муравьев столкнулся с высшим чиновничьим миром губернии. На него посыпались жалобы в Петербург. Резюмируя создавшуюся ситуацию, брат его, Николай Николаевич Муравьев, писал: “На твой счет были накинуты злодейские штуки, в Петербурге распустили слух, что ты с ума сошел – какое пакостное средство вредить человеку или удалить его, когда нельзя сразить истиною!”[279]279
  Записки отдела рукописей, с. 56.


[Закрыть]

В ноябре 1837 г. последовал новый указ самодержца правительствующему сенату: “Председателю Таврической уголовной палаты статскому советнику Муравьеву всемилостивейше повелеваем быть в должности архангельского гражданского губернатора”.[280]280
  ГААО, ф. 4, оп. 1, д. 153, л. 113.


[Закрыть] В Архангельске увольнялся с этой должности “по прошению… за расстроенным здоровьем”[281]281
  Там же, л. 82.


[Закрыть] Николай Иванович Хмельницкий (1789–1845), известный писатель XIX века, честный человек, нередко гонимый со службы за независимость своих взглядов и действий (последнее и было причиной неудавшейся в целом его служебной карьеры).

Направляясь к новому месту службы – от Черного моря к Белому (как в этом “всемилостивейшем повелении” видна затаенная злоба коронованного палача к декабристу!), – Александр Николаевич побывал в родном Подмосковье, свиделся с престарелым отцом, другими родственниками и друзьями. Позволено было ему заехать и в Москву. Там Александр Николаевич в начале 1838 г. познакомился с молодым Михаилом Бакуниным, будущим известным анархистом, в этот период жизни имевшим самые тесные и дружеские отношения с В.Г. Белинским. (А. Муравьев приходился Бакунину родственником по материнской линии). Бакунин писал своим сестрам в родное Прямухино Тверской губернии: “Я подружился с Александром Николаевичем Муравьевым в настоящем и полном смысле этого слова: мы с ним сошлись в том, что составляет сущность наших двух жизней; разница лет исчезла перед вечной юностью духа… Он редкий, замечательный и высокий человек”.[282]282
  Декабристы. Новые материалы, с. 153.


[Закрыть]

Бакунин не мог не рассказать о знакомстве с декабристом своим друзьям и, конечно же, “огромной душе” – Виссариону Белинскому. В том же году Белинский написал драму “Пятидесятилетний дядюшка, или Странная болезнь”. В образе героя драмы Думского автор впервые в русской литературе представил вернувшегося из сибирской ссылки декабриста, который остался верен своим политическим идеалам. Прототипом Думского был А.Н. Муравьев. Можно предположить, что Белинский видел Александра Николаевича в это время в Москве: к декабристу, впервые появившемуся в столице, интерес был необычаен. Духовный же его облик передан автору М. Бакуниным, который часто был в доме Муравьева. Этому была еще одна причина: молодому человеку чрезвычайно понравилась дочь декабриста, Софья Александровна. В письмах к сестрам М. Бакунин сообщал: “Софья Александровна – прекрасная девушка… Во мне что-то расшевелилось и расшевелилось не в шутку…” И в следующем: “Я приехал проститься с Александром Николаевичем… Он был чем-то занят. К нему приезжали гости, и княжна Шаховская (сестра его жены, занимающаяся воспитанием его детей, очень умная и добрая женщина, разделяющая совершенно образ мыслей Александра Николаевича и потому так же полюбившая меня, как и он) вышла в залу для того, чтобы принять их, а вместе с нею вышла и Софья Александровна… Иногда кажется, что я люблю, а в другой раз, что нет. Мы еще слишком мало знакомы… На днях я буду читать им Гоголя „Тараса Бульбу“…”.[283]283
  Корнилов А.А. Молодые годы Михаила Бакунина. М., 1915, с. 406–409; См. также: Оксман Ю.Г. Белинский и политические традиции декабристов. – В кн.: Декабристы в Москве: [Сборник]. М.: Моск. рабочий, 1963, с. 217–219.


[Закрыть] Начинавшийся роман не получил продолжения: Муравьевы вскоре уехали в Архангельск, Бакунин – в Петербург, а затем за границу.

Петербург для Муравьева был по-прежнему закрыт. На запрос о дозволении ему туда прибыть за получением от министра внутренних дел необходимых указаний по должности последовал 14 февраля 1838 г. ответ, что монарх “не соизволил изъявить высочайшего согласия на таковой приезд г-на Муравьева”.[284]284
  ЦГАОР СССР ф. 109, 1 эксп., 1826, д. 61, ч. 119, л. 136.


[Закрыть]

Немногим более года пробыл Муравьев в Архангельске: 6 апреля 1838 г. он, как тогда было принято говорить, вступил в должность, а 7 июня 1839 г. был “уволен от службы”.[285]285
  ГААО, ф. 4, оп. 1, д. 158.


[Закрыть] Газета “Архангельские губернские ведомости” известила, что 25 июня 1839 г. Муравьев выехал в Москву. Он навсегда покинул Архангельск. Казалось бы, непродолжительным было его пребывание на Севере. Но деятельность Муравьева в Архангельске – яркая страница его биографии, еще одно свидетельство безукоризненного исполнения долга декабристом, верным программным заветам Союза благоденствия.

В ту пору Александру Николаевичу было 46 лет. Как отмечено в его послужном списке, он был вдов, при нем были его дети – сын Иван 8 лет и дочь София 16 лет.[286]286
  ГААО, ф. 1, оп. 5, д. 75, л. 53.


[Закрыть] Сюда приехали и сестры Шаховские – Марфа Михайловна[287]287
  После смерти сестры М.М. Шаховская стала женой А.Н. Муравьева. Ю.И. Герасимова делает предположение, что М.М. Шаховская не состояла с ним в церковном браке, была гражданской женой Александра Николаевича, так как во всех официальных документах он указывал, что вдов, а М.М. Шаховская подписывалась своей девичьей фамилией. (Записки отдела рукописей, с. 40). По другим источникам, Марфа Михайловна стала женой А.Н. Муравьева в 1841 г. (Изгачев В.Г. Жены декабристов в Забайкалье. – В кн.: Декабристы и Сибирь. Новосибирск: Наука, Сиб. отд-ние, 1977, с. 133) или в 1844 г. (Декабристы. – Летописи гос. литературного музея, М.: 1938 кн. 3, с. 557).


[Закрыть] и Елизавета Михайловна. Они вели обширную переписку с родственниками и друзьями. Их письма – источник дополнительных сведений о жизни и деятельности Муравьева в Архангельске.

Службу здесь Муравьев начал с тщательного изучения состояния губернии – с проверки работы учреждений Архангельска и уездов. В течение 1838 г. А.Н. Муравьев побывал почти во всех уездах губернии, ознакомился с деятельностью местных властей, состоянием городов. Уже 31 мая 1838 г. он выехал из Архангельска “для обозрения” Холмогор, Пинеги и Шенкурска. Возвратился из этой поездки 20 июня, а 2 июля вновь выехал из губернского центра, на этот раз в западные уезды – Онегу и Кемь, более месяца длилась эта поездка. В декабре 1838 г. по зимнику он выезжал из Архангельска “для обозрения г. Мезени и уезда и по другим предметам”. Так об отлучке губернатора информировала своего читателя губернская газета, а губернская канцелярия – подведомственные учреждения.[288]288
  ГААО, ф. 4, оп. 23, д. 70, л. 1–2.


[Закрыть] Ознакомившись с состоянием уездных городов, А.Н. Муравьев отметил благоустройство и чистоту только одного из них – Пинеги, другие же нашел в запустении, застроенными без соблюдения планов, со скученными и грязными улицами, по которым даже в летнее время проехать было невозможно. 24 сентября 1838 г. А.Н. Муравьев выступил с предложением к губернскому правлению о проведении благоустройства городов, приведении их в надлежащий порядок “хотя не вдруг, но постепенно, без обременения жителей”. Городничим и городским ратушам было строго предписано “приложить все свое попечение о постепенном, но безотлагательном приведении вверенных им городов в то благоустроенное положение, какого вообще требуют от них… Свода законов правила”.[289]289
  ГААО ф. 4, оп. 23, д. 70, л. 4.


[Закрыть] Расшевелились местные власти, и посыпались в губернское правление рапорты, просьбы, жалобы. Следует отдать должное оперативности действий самого губернатора. Так, в отчете за 1838 г. он отмечает, что “на постройку новых и перестройку старых частных домов в Архангельске, Холмогорах, Онеге, Коми и Шенкурске выдано 32 плана с фасадами”, отведены земли под выпас скота, определены доходы городов.[290]290
  ГААО, ф. 1, оп. 4, т. 1 д. 211 л. 24–25.


[Закрыть]

Много внимания Александр Николаевич уделил губернскому центру. Ознакомившись с делами городских учреждений, городским хозяйством, он обратился к императору с предложением учредить комитет по обустройству Архангельска, хотя город в целом произвел на него хорошее впечатление. Вот мнение его, высказанное в официальном рапорте в Петербург: “Из числа городов, Архангельскую губернию составляющих, только один Архангельск находится в цветущем состоянии. Сей портовый город вообще богат и может быть отнесен к числу многолюдных. Он производит значительную заграничную отпускную торговлю и содержится в возможном благоустройстве. В нем строится много новых домов и старым при перестройке дается по возможности лучший вид; улицы постепенно вымащиваются; но есть еще топкие, немощенные, требующие непременной обсушки”.[291]291
  ГААО, ф. 2, оп. 1, т. 2, д. 1809, л. 7об–8.


[Закрыть] 11 марта 1839 г. было утверждено положение о комитете, которому надлежало заняться благоустройством Архангельска. Однако открыт он был лишь 26 мая 1840 г., уже после отъезда Муравьева. Комитет проработал немногим более двух лет – до 2 ноября 1842 г. Затем его функции были возложены на Архангельскую губернскую строительную комиссию.[292]292
  ГААО, ф. 14, оп. 1, д. 107; ф. 4, оп. 10, т. 2; д. 62; Архангельские губернские ведомости, 1839, 24 мая; 1842, 2 дек.


[Закрыть] Еще до открытия комитета, в течение 1838 г., проводились работы по благоустройству города: вымощена камнем площадь, “где воздвигнут памятник знаменитому Ломоносову”, поднят пьедестал его, вокруг памятника была установлена чугунная решетка, окончено строительство деревянного здания училища для детей канцелярских служителей, продолжилось укрепление берега Северной Двины, были проведены и другие работы. На 1839 г. планировался расход городских средств на учебные заведения, учреждения приказа общественного призрения, на улучшение публичной библиотеки, освещение улиц и площадей и другие нужды.

Отчет губернатора А.Н. Муравьева императору о состоянии губернии за 1838 г. содержит положительный отзыв о северянах: “Жители Архангельской губернии вообще оборотливы, остроумны и неустрашимы; при общем, так сказать, добронравии разбои, грабежи им чужды, смертоубийства весьма редки, а воровство совершенно ничтожно, но при том они неохотно повинуются… не весьма религиозны…”.[293]293
  ГААО, ф. 1, оп. 4, т. 1, д. 211, л. 5–5 об.


[Закрыть] Думается, что добродетельному, честному человеку, каким был А.Н. Муравьев, характер северян пришелся по душе.

Скрупулезно проверяя деятельность аппарата государственных учреждений, Александр Николаевич нашел в ней немало упущений, но не обнаружил чрезмерных злоупотреблений властью. Не без удовлетворения Муравьев писал в отчете, что “в уездных казначействах, начальником губернии обревизованных, найден отличный порядок, наличная казна по освидетельствовании оказалась в целости, а кладовые безопасны”.[294]294
  ГААО, ф. 1, оп. 4, т. 1, д. 211, л. 22. См. также: ГААО, ф. 4, оп. 10, т. 2, д. 22. (Об обревизовании архангельского губернского правления. 1838 г.); ГААО, ф. 1, оп. 4, т. 1, д. 213. (Об обозрении Архангельской губернии в 1838 г.); ГААО, ф. 2, оп. 1, т. 2, д. 1809 (Рапорт гражданского губернатора Муравьева о состоянии Архангельской губернии).


[Закрыть] Жалобы на неправосудие или притеснения со стороны земской полиции, чиновников “немедленно удовлетворялись на законном основании”. Те из чиновников, которые более других уличены были в неправильных действиях, по распоряжению губернского начальства отстранялись от должностей или переводились на другие места.

В своих действиях, распоряжениях губернатор Муравьев был очень обстоятелен, предельно справедлив и честен. В подтверждение приведем такой пример: в поездках по губернии он обнаружил неравномерность распределения дорожных участков (вероятно, по жалобам крестьян, которые содержали их), разобрался в этом вопросе и сразу же поручил дорожным комиссиям пересмотреть эти участки, что и было сделано.[295]295
  ГААО, ф. 1, оп. 4, т. 1, д. 211, л. 27об.


[Закрыть]

Результатом поездок, во время которых А.Н. Муравьев с сожалением отмечал запустение огромных земельных пространств губернии, были его хлопоты по созданию в Архангельске палаты государственных имуществ. Новое учреждение открылось 1 мая 1839 г. Палата ведала землеустройством государственных крестьян, вела учет вольных хлебопашцев, неиспользуемых пахотных земель и лесов, ведала их охраной и сдачей в аренду, проведением лесоустроительных и агрономических работ, разведкой полезных ископаемых. Словом, цель ее деятельности заключалась в активном содействии дальнейшему развитию производительных сил края. Придавая этому большое значение, А.Н. Муравьев напутствовал сотрудников вновь открываемого учреждения такими словами: “Перед вами поле, которое было возделываемо, но орудиями не столь удобными, как те, коими вы работать будете. Однако чем сложнее средства, тем больше нужно искусства, тем более осторожности в употреблении их, особенно когда человек есть предмет занятий наших…”[296]296
  ГААО, ф. 1, оп. 5 д. 103 л. 61–61об.


[Закрыть]

Анализ состояния экономики края, сделанный А.Н. Муравьевым в 1838 г., позволил ему отметить некоторые достижения за истекший год и внести ряд предложений по улучшению состояния губернии. Так, в числе достижений было отмечено приращение денежных капиталов губернии, увеличение ее продовольственных (в частности хлебных) запасов, увеличение прибылей в промышленности и торговле, благоустройство городов и прочее. Казалось бы, наступило время губернатору приложить все усилия к тому, чтобы способствовать дальнейшему улучшению дел в губернии, и А.Н. Муравьев готов был к этому, но судьба словно преследовала его превратностями.

На этот раз положение декабриста осложнилось совершенно не зависящими от него обстоятельствами, в которые он был призван вмешаться. Имеется в виду волнение крестьян Ижемской волости Мезенского уезда, которое началось задолго до вступления Муравьева в должность губернатора. В списке нерешенных дел Архангельского губернского правления, представленном губернатору Муравьеву на контроль, первым значилось дело еще от 12 мая 1825 г. “по высочайшему повелению о проложении новой почтовой дороги от города Пинеги к городу Мезени”. Тут же была изложена причина, по которой решение вопроса затянулось на много лет: ижемские крестьяне отказывались от строительства доставшегося им участка дороги.[297]297
  ГААО, ф. 1, оп. 4, д. 211, л. 61.


[Закрыть] Известно, что обширная по территории Архангельская губерния, покрытая таежными лесами и непроходимыми болотами, к тому же малонаселенная, особенно в северо-восточной части, отличалась бездорожьем. Сооружение почтовых трактов и содержание их в исправности по указанным причинам обходилось слишком дорого. Однако губернское начальство, задумав устройство пинего-мезенской дороги, не предполагало тратить на ее строительство средств из государственной казны. Все расходы возлагались на крестьян Пинежского и Мезенского уездов.[298]298
  См.: Хонькин Д.Н. Волнения ижемских крестьян 1833–1838 гг. Сыктывкар: Коми Госиздат, 1941, с. 30–33, 48.


[Закрыть] Работы по устройству дороги были начаты, но продвигались крайне медленно, она не была сооружена не только в два года, как предполагалось по утвержденному в 1828 г. проекту, но и через десять лет. В 1833 г. решено было привлечь к этим разорительным работам казенных (государственных) крестьян Ижемской волости Мезенского уезда, отдаленной почти на тысячу километров от устраиваемого тракта. Крестьяне отказались повиноваться губернским и уездным властям и в течение пяти лет не исполняли их предписания. Они несколько раз посылали своих ходатаев в Петербург к министру внутренних дел Блудову с прошениями “войти в бедственное положение всей Ижемской волости, претерпевшей и без этого от шестилетнего неурожая хлеба”, и освободить их от дорожных повинностей, а также от самоуправства местных чиновников, не желавших признавать жалобы крестьян законными. Но власти не принимали решения, поскольку удовлетворение просьбы крестьян было бы уступкой им. В начале 1838 г. ходоки от ижемских крестьян в Петербург Василий Попов и Евстафий Филиппов подали прошения сразу в две инстанции: одно – в Сенат, другое, надеясь добиться справедливости, – министру государственных имуществ П.Д. Киселеву.