Текст книги "Остров метелей"

Автор книги: Георгий Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Глава XVII

Одежда. – Татуировка и украшения

Основной материал, из которого делается одежда эскимосов, – олений мех. Для полярного климата это безусловно самый практичный материал. Одежда, сшитая из него, – легкая, мягкая, не стесняет движений и в самые сильные морозы прекрасно сохраняет тепло.

Все полярные путешественники сходятся на том, что мягкий, легкий, бархатистый мех северного оленя – лучший из всех мехов для одежды и спальных мешков.

Не менее ценное качество оленьего меха – его упругость, благодаря чему снег, набивающийся в шерсть во время метелей, не смерзается, как в любом другом мехе, и легко выбивается, поэтому одежда остается совершенно сухой.

Кроме того, эскимосы шьют одежду из тюленьих шкур, моржовых и тюленьих кишок и привозной хлопчатобумажной ткани, которую они начали использовать относительно недавно.

Шапки обычно носят лишь мужчины. Женщины зимой и летом чаще ходят с непокрытой головой. Самый распространенный вид головного убора – «насяпрак'» (малахай). По своему покрою он близок к шапке-шлему, но спереди более открыт. Обычно «насяпрак'» шьют из оленьего меха, как правило, снятого с головы животного. Оторочен он бывает преимущественно собачьим мехом, и только наиболее состоятельные эскимосы делают оторочку из меха росомахи»

Кроме «насяпрак'а» эскимосы носят «макакаки» и «на-сяг'ак'». Последние более распространены среди оленеводов-чукчей. Эти головные уборы, по существу, представляют собой разновидность «насяпрак'а»: «макакаки» несколько уменьшенная его копия, но верхушка у него срезана, так что сверху голова открыта. «Насяг'ак'» напоминает наш вязаный шлем, перед его опускается на грудь, а сзади он доходит до половины спины; под мышками он бывает перехвачен ременными завязками.

Летом, как правило, и мужчины шапок не носят, довольствуясь узким ремешком, придерживающим волосы.

Последнее время появились под общим наименованием «лък'ик'» фуражки и кепки. Но большой необходимости в них нет, и они скорее являются роскошью и показателем материального благополучия.

Верхней одеждой мужчины служит «аткупик» (кухлянка). Делается она двойной: нижняя – «илюлик'» – надевается мехом внутрь прямо, на голое тело, а верхняя – «к'аслъик'» – мехом наружу. Она имеет прямой покрой, напоминая рубаху без клиньев в подоле, с вырезом, в который можно только просунуть голову. К «илюлик'у» пришивают воротник (обычно из собачьего меха). Надевая «к'аслъик'», воротник выпрастывают поверх него. «Аткупик» достигает колен или даже закрывает их; подпоясываясь, эскимос высоко поднимает подол и собирает его в большую складку под поясок, который держится над самыми бедрами. Таким образом надежно прикрывается живот. Кроме того, складки заменяют карманы, эскимосы прячут в них трубку, кисет, спички, патроны, а в поездках даже бутылку с водой для намораживания льДа на полозья нарты.

Штаны – «к'улъиг'ыт» – шьют из разного материала: оленьего меха, оленьих лапок и нерпичьих шкур, но по покрою все они одинаковы. Пояса на таких штанах нет, и стягиваются они не на талии, а на бедрах шнурком. Шнурком же стягиваются штаны и у щиколоток. Сзади их шьют несколькб длиннее, спереди – короче, так что живот весь открыт. Никаких разрезов на штанах нет.

В зависимости от назначения и качества материала штаны делятся на «сюпак'ак'» – верхние, из оленьего меха, которые носят мехом наружу; «илыпх'аг'ык» – нижние, из того же материала, но сшитые мехом внутрь; «к'алнак» – верхние штаны из оленьих лапок; «тум-к'ак'» – из нерпичьих шкур; «тунук'итылг'и» – из нерпичьих шкур, отделанные сзади вышивкой из красной и белой мандарки30. «Сюпак'ак'» и «к'алнак» носят только в холодное время года, «илыпх'аг'ык» – круглый год, а «тумк'ак'» – летом, «тунук'итылг'и» надевают только по праздникам. Это парадный костюм самых сильных борцов, так сказать, их отличительный признак.

В эскимосском языке насчитывается до двадцати терминов Для обозначения разнообразных видов обуви. Обувь же вообще называется «камгыт». Судя по обилию названий, некогда эскимосская обувь была, вероятно, весьма разнообразна. Теперь же ассортимент ее значительно сократился. Современную обувь можно разделить на три основные группы: зимняя обувь, летняя обувь для морской охоты и сырой погоды, летняя обувь для сухой погоды и домашнего обихода.

Наиболее характерная деталь эскимосской обуви – ее подошва. Она всегда делается из лахтачьей шкуры. Шкура очищается от жира, вытягивается и высушивается. Дальнейшей обработке она не подвергается. Изготовленные из нее подошвы, намокнув, сильно садятся, и если подошва по размеру будет соответствовать ноге, то вскоре обувь станет негодной. Поэтому подошва всегда делается с большим запасом с каждой стороны. Загибают запас вверх (работа производится зубами), подошве придают форму корытца и в таком виде подшивают ее к голенищу. Намокнув и сев, она быстро теряет форму, но служит долго.

Особенно большой запас оставляют в летней обуви, предназначенной для сырой погоды.

Наиболее распространенные в настоящее время «стулъюг'ык», «акугвиг'асяг'ык», «куильхихтат» и «муг'ни-к'ак». «Стулъюг'ык» шьют в виде короткого чулка, немного заходящего за щиколотку, перед и короткое голенище делают всегда из оленьих лапок. Голенище заправляют под штанину и туго стягивают шнурком последней, что исключает возможность попадания внутрь снега. В местных климатических условиях «стулъюг'ык» по праву можно считать идеальной зимней обувью. Это же название эскимосы присвоили и другому виду обуви, заимствованной ими, очевидно, у тунгусов и якутов, а именно – торбасам. От «стулъю-г'ыка» они отличаются только более длинным голенищем, так что чулок закрывает колено. Эту обувь носят поверх штанов. Распространена она мало: для ходьбы и езды на нарте она неудобна, а во время метели в голенище набивается Снег.

Летом эскимосы преимущественно носят «куильхихтат» из нерпичьей шкуры с оставленной на ней шерстью. Голенища у них короткие, наверху имеется шнурок, который затягивают поверх штанины. Перед делается широким и от носка идет по прямой линии к щиколотке. Это позволяет надевать обувь, даже если, намокнув, она сильно ссохлась. Излишек переда завертывают в складку и затягивают оборой. «Акугвиг'асяг'ык» и «акугвыпагыт» очень между собой сходны. Только первые доходят до колена, и наверху их завязывают шнурком, а вторые выше колена и шнурка не имеют. Как те, так и другие шьют из нерпичьей шкуры, но шерсть с нее предварительно снимают. Перед так же широк, как и у «куильхихтат».

Создавая описанные выше типы обуви, эскимос заботился всецело о ее практичности, и надо признать, что он этого добился, хотя и в ущерб внешнему виду.

Зато не лишена изящества обувь, предназначенная для домашнего обихода и сухого времени года – «паяк'ык» и «муг'ник'ак». Ее шьют из нерпичьей шкуры, перед делают из оленьего меха шерстью внутрь и украшают вышивкой.

Рукавицы, как правило, шьют с одним пальцем, Они не отличается красотой, как и обувь эскимосов, предназначенная, для. зимних поездок и летней охоты, но не менее удобны и практичны. Зимой обычно носят «аг'илъюгык – рукавицы из оленьих лапок шерстью вверх, а летом – не боящиеся, воды «айыпх'атак» из нерпичьей шкуры. Фасон у тех и других одинаковый. Весной и осенью, когда нужно предохранить руки и от сырости и от мороза, часто очень чувствительного, носят «аг'илъюгык». Тыльная сторона у них сшита из оленьих лапок, а передняя – из нерпичьей шкуры. Перчатки с пятью пальцами носят очень редко, больнее, по праздникам. Очевидно, они заимствованы у русских. Эскимосы их называют «ихырагык», что дословно означает «ручники» («иха» – кисть руки).

В зимнюю дорогу эскимос надевает нагрудник – «м'а-нун'итак». Его обычно делают из нерпы или короткошерстного собачьего меха. Он предохраняет ворот от намерзания инея. В. особенно холодное время надевают еще налобник – «к'агуг'итак'» – полоску из тонкого оленьего меха шириной в 3–4 сантиметра.

На ночь эскимос раздевается догола. (Впрочем, в пологе он обычно сидит совершенно голый и днем.) Просыпаясь, он ждет, пока жена приготовит завтрак, и, только уделив достаточно внимания последнему, принимается за одевание. Всю одежду, отданную с вечера для просушки, по порядку подает ему жена. В первую очередь он натягивает штаны. Если он остается дома, то ограничивается одними «илылх'аг'ык». Затем, натянув меховые чулки, эскимос обувается, и туалет закончен. Кухлянку надевает только при выходе из полога и подпоясывается кожаным ремнем – «тафхж». На ремне всегда висит нож – «савик» – и несколько корольков стеклянных бус. Последние – про запас, для жертвы злому духу.

Отправляясь на охоту, эскимосы берут еще и большой охотничий нож – «стыгмик», который носят на бедре и прикрепляют деревянной застежкой к поясу штанов.

…Принято считать, что южные народы украшают свое тело, а северные – свою одежду. Однако эскимосы очень мало заботятся о том, чтобы одежда была нарядной, и сосредоточивают свое внимание на украшении собственного тела.

В будничной одежде эскимосов нет почти никаких украшений. Некоторые предметы, пришитые или подвешенные к одежде, играют роль талисманов. Но тело свое эскимосы, главным образом. женщины, украшают татуировкой. Яркость и обилие татуировки у женщин бросается в глаза, мужчины татуируются редко, и татуировка их мало заметна.

Операция эта делается в возрасте от восьми до двенадцати лет и настолько мучительна, что ребенок зачастую не выносит боли и узор так и остается незаконченным. Производится татуировка обыкновенной иглой, смазанной сажей от перегоревшего жира, взятого из котла. После накалываиия татуированное место еще раз натирается сажей, чтобы она лучше заполнила наколотые отверстия. Боль постепенно стихает, но на месте уколов появляется опухоль, начинается нестерпимый зуд, и это длится около недели. Чем обильнее на теле татуировка, чем сложнее ее узор, тем сильнее восхищаются окружающие и тем больше мучений претерпевает ребенок.

Женщины, как правило, татуируют только лицо и тыльную сторону ладоней, лишь иногда можно встретить татуировку, покрывающую всю руку до плеча. Узор состоит из прямых и кривых параллельных линий и симметрично расположенных кружков и точек. Наиболее распространен следующий способ татуировки лица. От переносицы к ноздрям накалываются две-три линии, от восьми до четырнадцати линий покрывают веерообразно подбородок, расходясь от нижней губы. Однако некоторые женщины этим не ограничиваются и сверх этого более сложным узором расписывают щеки и лоб.

Мужчины обычно накалывают на лбу прямыми линиями два изображения человека, небольшие полукружия наподобие подковы с обеих сторон рта, кружки с точкой в центре на щеках. Изображение человека можно встретить и на предплечье.

Огромной популярностью пользуются стеклянные бусы. Как только у эскимоски заводится лишняя копейка, она первым долгом приобретает нитку бус. Количество и разнообразие этих бус на членах эскимосской семьи свидетельствует о степени ее материального благополучия. Мужчины носят на шее только одну нитку, а женщины, особенно в торжественных случаях, надевают несколько ниток, перебрасывают длинные нитки через плечи, как браслеты, унизывают ими руки.

Из бус с помощью ремешка из мандарки [48]48
  Мандарка – выделанная нерпичья шкура без шерсти, нередко окрашивается в красный цвет. (С. У.).


[Закрыть] делают серьги и браслеты. Эскимосские серьги представляют собой тонкий ремешок, в 4–5 сантиметров длиной, с нанизанными на нем четырьмя-пятью бусинками. Уши прокалываются так же, как и у нас. Браслеты делают из такого же ремня, что и серьги, и одного королька бус и носят на руках и на щиколотках. В первом случае они называются «капутыт», во втором – «тукугыт».

Женские прически однообразны. Волосы разделены посредине пробором и заплетены в две косы. В каждую косу вплетены две-три нитки разноцветного бисера, прикрепленные к медным пуговицам. Нередко за одним ухом эскимоски можно увидеть пуговицу с двуглавым орлом, а за другим – с бизоном и единорогом.

Прически мужчин разнообразнее. Одни подстригают волосы в кружок, другие почти совсем снимают волосы, оставляя внизу, по краям, как бы опушку, третьи выстригают на голове два или три концентрических круга.

Эскимосы обоего пола носят вокруг талии шнур из красной мандарки – «к'ук'аг'ун», который они не затягивают. «К'ук'ат'ун» украшением не считается, но назначения его мне никто объяснить не смог. «К'ук'аг'ун» обычно надевает детям отец, когда им уже пять – десять лет.

«К'ук'аг'ун» никогда не снимают. Когда он становится тесным или, перетирается, его заменяют новым. Считается, что без «к'ук'аг'уна» быть неприлично. Надо полагать, что в свое время «к'ук'аг'ун» играл какую-то символическую роль и обычай сохранился до сих пор, несмотря на то, что его значение забыто. «Человек без «к'ук'аг'уна» все равно, что собака без хвоста», – говорят эскимосы.

Глава XVIII

Эскимосский брак. – Подготовка родителей к рождению ребенка. – Рождение ребенка. – Отцеубийство

«Дети– наше богатство? – говорят эскимосы, и они правы. Своим промыслом, эскимос ничего не может скопить на старость. Да и не в его характере заниматься скопидомством. Все, что он добывает на море и на земле, он съедает или изнашивает. Единственное, чего ждет эскимос от брака, – детей. Главная его надежда – на сыновей. Условия, жизни эскимосов требуют постоянного напряжения, борьбы, силы, ловкости – эти черты присущи мужчине, охотнику. Поэтому заветная мечта каждого эскимоса иметь сына, будущего охотника и кормильца.

Брак почти всегда, заключается задолго до того времени, как врачующиеся начинают чувствовать влечение друг к другу. Так, по прибытии на остров я узнал, что некоторые дети уже помолвлены. Нанэун был «мужем» Умканаун, а брат Умканаун – Махлютай – «мужем» сестры Нанау-на – Кеййуткак. Самому старшему из них было тринадцать лет, а младшему около семи, но они уже несколько лет считались супругами, хотя каждый, из них жил у своих родных.

Сговор о браке происходят между отцами даже в тех случаях, когда будущие супруги уже достаточно взрослые, чтобы самостоятельно совершить этот шаг. Но когда у жениха нет родителей, он сам идет просить себе жену. Согласия невесты независимо от ее возраста обычно не спрашивают. Ее судьба решается отцом или братьями. При отсутствии у невесты отца и братьев окончательно решает все дядя. Мать никакой роли в этом деле не играет.

Казалось бы, в результате такого обычая процент неудачных браков должен быть очень высок. Однако я не только ни разу не видел, но и не слышал о размолвках между супругами. Возможно, это объясняется умением эскимоса приспосабливаться к обстановке и всегда довольствоваться тем, что у него есть. Единственная причина, которая может привести к расторжению брака, – это бесплодие жены.

Самый сговор очень прост. Родственники жениха (обычно отец) запасаются подарками (оленья шкура, табак, чай, ремень и т. д. – в среднем на сумму от 3 до 10 рублей) и идут в ярангу невесты. После обычного чаепития и разговоров б погоде, охоте и собаках сваты приступают к осаде отца или братьев невесты. Согласие выражается разрешением оставить принесенные подарки. «Ну, оставьте!» – говорят родственники невесты. Если они молчат, сваты, нимало не смущаясь, собирают разложенные подарки и идут искать более сговорчивых родственников.

После сговора жених переходит в ярангу невесты и охотится и работает на ее отца или братьев. Поистине потом и кровью эскимос зарабатывает себе жену, и неудивительно, что он потом рассматриваем ее как свою особую собственность наряду с байдаркой, гарпуном или собакой.

Из моих спутников Анъялык и Нноко работали за. своих жен по три года, Паля – четыре, Таян – около пяти лет. Срок обычаем не установлен, и определение его всецело зависит от отца или братьев невесты. Иногда, проработав так несколько лет, молодой, подговорив жену, тайком от тестя возвращается в ярангу своего отца и ставит собственную. Так сделал Кивъяна, который никак не мог высчитать, сколько лет он проработал за жену, и всегда отвечал мне: «Очень много». По всем данным, не менее восьми лет. Но когда я рассказывал о существующем у многих народов обычае покупать жену, эскимосы им возмущались.

Никаких брачных церемоний и обрядов у эскимосов не существует, если не считать сохранившегося еще кое-где на материке обычая запирать перед приходом жениха дверь. Невеста, узнав, что идет жених, закрывает перед ним двери. Никто из присутствующих в яранге не поднимется открыть ему, и жених должен выломать двери. Иногда это повторяется по нескольку раз, но в большинстве случаев невеста запирает дверь только один раз.

Выражения «жених» и «невеста» я употребляю только как привычные нам, В эскимосском языке этих слов нет, есть только «угин'а» и «нулих'ак'» (муж и жена), и после сговора мужчина уже является общепризнанным мужем и господином своей супруги. Иной раз новобрачная, не испытывая нежных чувств к мужу, убегает из яранги. Но муж отыскивает ее и, если не получается по-другому, силой водворяет под кровлю. Продолжительность такого «медового месяца» зависит от упорства и энергии жены. Но сколько бы это ни продолжалось, в какие бы формы ни выливалось, отец, мать и братья делают вид, что ничего не замечают и ни во что не вмешиваются. Они дали согласие, и их дело сделано, а укрощение строптивой – дело мужа.

Будучи юридическим повелителем своей, супруги, эскимос в течение первого года, а то и почти все время, пока живет у тестя, фактически не является ее мужем. Кроме правил хорошего тона, здесь играет роль и возраст новобрачной. Часто невеста в это время еще девочка. Женщиной она, по эскимосским обычаям, считается после наступления половой зрелости, обычно в возрасте пятнадцати – семнадцати лет. До этого периода супружеские отношения не допускаются, так как эскимосам известно, что это может привести к бесплодию женщины. Поэтому, хотя супруги и спят вместе «для того, чтобы жена скорее выросла», муж не делает попыток к сближению, боясь лишить свой брак главной его цели – детей.

Наступление у девушки половой зрелости обставляется торжественно. С нее снимают все украшения, усаживают на почетное место– на оленью шкуру, разостланную рядом с жирником. Около виновницы торжества кладут какое-либо оружие (теперь обычно винчестер). Пять суток считаются ее праздником, она ничего, не делает и пользуется всеобщим вниманием. Невыполнение этого обряда, по мнению эскимосов, ведет к бесплодию. По окончании праздника девушка уже считается полноправной женщиной.

Как было сказано выше, эскимос заинтересован прежде всего в рождении сыновей. Поэтому во время беременности женщине запрещается есть шикшу и бычков – употребление этой пищи будто бы приводит к рождению девочки.

Если будущая мать полакомится крабом, то ребенок будет ходить боком, если съест сердце какого-нибудь зверя или птицы, то сын окажется трусом. Чтобы ребенок не был плаксивым и не умер, беременным запрещается есть свежие яйца и мясо гаги, в противном случае роды будут неблагополучными. Запретной пищей считается и печень, живот от нее якобы становится рыхлым и может лопнуть. Весь период беременности женщине предписывается ежедневно рано утром выходить ненадолго на улицу, чтобы ребенок не был слишком толстым.

Считается, что благополучный исход беременности зависит и от правильного поведения будущего отца. Из требований, предъявляемых к мужчине, мне известно только одно: во все время беременности жены он, выйдя из полога» не смеет вернуться обратно, не выбравшись предварительно из яранги и не постояв некоторое время на воздухе.

После рождения ребенка, по крайней мере до тех пор, пока он не начинает ходить, родители продолжают жить по установленным правилам. Матери запрещается есть печень – иначе ребенок будет слабым, живот у него будет рыхлым, а пупок зарастет; нескоро; запрещается есть головы животных, а то у ребенка начнется бессонница. Только на двадцатый день ей разрешают есть моржовую голову, так как морж спит и больше и крепче других зверей. Равным образом матери запрещается есть ласты морских животных, кроме моржовых, до тех пор пока ребенок не начнет ходить.

Отцу в течение пяти дней после рождения ребенка запрещается охотиться и выполнять какую-либо тяжелую работу Пока не зарастет у ребенка пупок, он не смеет туго затягивать пояс и ремни на обуви, а также делать какие– либо дыры.

При родах женщину обычно заставляют сидеть и дают ей в руки концы ремня, прикрепленного к потолку полога.

Натягивая ремень, роженица напрягает мышцы и тем ускоряет роды.

Появившийся младенец попадает в руки бабки-повитухи, и она перевязывает ему пупок женским волосом. Про делав эту операцию, она мажет его своей слюной. Убедившись таким способом в том, что младенец действительно родился, и в том, что это именно мальчик, бабка подносит его по очереди к каждому из четырех столбиков, поддерживающих углы полога, и два раза касается их ножками новорожденного, а помощница бабки ударяет по столбикам камнем. Затем, обмыв младенца водой, бабка опрокидывает «к'аютак'» (деревянное блюдо) на дно его кладет плоский камень и, разведя на камне небольшой костер из мха, окуривает ребенка. Я не мог добиться от эскимосов, зачем они, окуривают ребенка и зачем касаются его ножками столбиков полога. «Не знаем! Ся! Так старики делали, а зачем – и они наверное, не знали!» – отвечали они. Очевидно, это какой-то древний обычай, смысл которого затерялся в веках. После окуривания роды считаются оконченными, в заключение следует обязательное чаепитие.

Мужчины при родах не присутствуют. Женщины и дети остаются в пологе, но должны высунуть наружу головы, смотреть на роженицу нельзя. В случае затяжных родов приглашается шаман. Но и он сидит в отдаленном углу полога и не смотрит на свою пациентку. Заклинания он шепчет собственной жене и ей же плюет в рот, а она подходит к роженице, повторяет слова мужа и передает плевок таким же способом; Этим сложным путем заклинание и доходит до роженицы.

На Следующее утро соседи идут с поздравлениями. Я интересовался тем, кого же поздравляют – отца или мать, но вразумительного ответа так и не получил. Одни отвечали мне, что поздравляют отца, так как он хозяин, но большинство склонялось к тому, что поздравления относятся к младенцу. О матери не вспомнил никто. Отец новорожденного угощает всех приходящих чаем. Если родился мальчик, он одаривает мужчин патронами, а женщин– табаком, при рождении девочки обычно ограничиваются чаем.

У эскимосов еще сохранился страшный обычай добровольной смерти стариков. Тяжелая обязанность – умертвить отца, достигшего преклонного возраста, возлагается на сыновей. Позор сыну, который откажется исполнить волю отца, когда жизнь становится старику в тягость. Он должен помочь отцу просунуть голову в петлю и затянуть ремень. При отсутствии сыновей старик обращается с такой просьбой к брату или племяннику.

В сказках и преданиях эскимосов постоянно встречаются описания подобного проявления сыновней привязанности.

Этот обычай, вероятно, был вызван когда-то чисто экономическими причинами: Суровая обстановка, скупая природа, несовершенные орудия и частые голодовки заставляли дорожить каждым куском мяса, добываемого ценой тяжелого труда. Старик, уже не способный добывать пищу, становился лишним ртом. Возможно, старики не всегда принимали смерть добровольно и отцеубийство было не столько проявлением сыновнего долга, сколько актом насилия, предопределенного нелегкими условиями жизни.

Общество же, как всегда и всюду, нашло отцеубийству оправдание, суля награду убитому в загробном мире и превращая акт насилия в акт высшего проявления гуманности. Ведь эскимосы верят, что к богу попадают только ушедшие из этой жизни «через острый конец и ремень», то есть через копье и петлю. Только теперь копье заменил винчестер.

Мне были известны случаи отцеубийства. Об одном таком случае рассказал мне Кмо, а о другом – Анъялык.

У Кмо был дядя – бездетный брат его отца. Пришло время, он состарился и стал болеть. Тогда он сказал брату:

– Я не могу больше жить, у меня все болит, вам я в тягость. Мне нужно умереть. Прошу тебя, помоги мне!

Но отцу Кмо стало жаль брата, и он стал его отговаривать. Старик стоял на своем.

– У меня нет сына, – говорил он, – и я прошу тебя, моего брата, помочь мне умереть. Так делали наши отцы. Стыдно будет тебе, если мне поможет чужой. У тебя есть три сына, ты сделаешь это вместе с ними!

Другие старики, слышавшие их разговор, вмешались:

– Когда старший брат просит младшего помочь ему умереть, то нужно это сделать, – сказали они.

Отец Кмо согласился. Приготовил петлю, помог брату надеть ее. Второй конец ремня протащил наружу, через отверстие в потолке яранги, и вместе с сыновьями держал его, пока старший брат не умер.

Анъялык убил своего отца два года тому назад. С тех пор он часто задумывался, чувствовалось, что он угнетен. Я ни о чем его не расспрашивал, ждал, пока он заговорит сам. И этот момент наступил.

Мы возвращались из тундры и вышли к месту, где оставили нашу кожаную байдару. Она оказалась в полной сохранности. Медведи сюда не заходили, а больше тронуть ее было некому. Отсюда до колонии морем километров 60. Давно пора бы спустить байдару на воду и взяться за весла, а мы все сидим на берегу и смотрим на море, на солнце, на льды…

Тепло. Я снял меховую куртку и остался в одной шерстяной рубашке. Рядом со мной, опершись плечом на посеревший от времени ствол принесенного сюда когда-то морем дерева, лежал Анъялык. Руку по привычке он держал на винчестере.

– Умилык! – сказал он тихо.

Я обернулся. По глазам Анъялыка почувствовал, что он хочет говорить о чем-то большом, сокровенном.

– Умилык, – повторил он, – ты знаешь, что я убил своего отца?

– Да, Анъялык, – ответил я.

– Ты – начальник. Почему же не спрашиваешь, как это было?

– Да, я начальник, Анъялык. Но, кроме этого, я твой друг и друг всех эскимосов. Разве вы не зовете меня «умилык» и разве это не означает, что вы считаете меня своим, старшим в роде, другом?

– Да, это так, умилык. Ты и начальник и друг. Ты большевик, как и те, кого мы не знали раньше и о ком ты нам рассказываешь.

– Тогда скажи мне, счел бы ты меня товарищем и другом, если бы я сказал тебе: «Анъялык, вынь свое сердце и дай мне. Я хочу его посмотреть! Мне все равно, будет ли ему больно!»

– Ты хорошо Сказал, умилык! – ответил Анъялык. – Ты хорошо видишь. Теперь я знаю, почему ты не спрашиваешь меня. Слушай. Я сам буду говорить. Будет говорить мое сердце, которое ты жалеешь, как свое.

Задумчиво глядя в спокойное море, Анъялык начал рассказ.

– Умилык! Посмотри в море. Оно спокойное. Оно доброе. Таким был мой отец, когда он мне, мальчику, гладил голову.

Море – отец эскимосов. Оно кормит их. Дает им зверя для пищи, шкуры для жилья, лодок и обуви, жир для отопления. Дает, как хороший отец своим детям.

Но есть на земле ветер. Дух его не любит людей. Он всегда хочет сделать им зло. И летом и зимой. У него большое злое сердце и маленькая глупая голова. Эскимос никогда не знает, вернется ли он с моря или нет. И зимой, когда море покрыто льдом, и летом, когда много воды, мы в море столько же смотрим на небо, откуда приходит ветер, сколько на море, где живет зверь.

Мой отец был большой охотник. Он любил море и не боялся ветра. Он умел читать в небе, как ты читаешь свои книги и знал, когда придет сильный ветер. Если ветер догонял его в море, отец умел бороться с ним. Тогда охотники говорили: «Пусть за руль сядет Каллю, пусть он управляет парусом». И все благополучно возвращались на берег. С отцам охотники не боялись уходить в море. Они привозили много нерп, лахтаков и моржей и редко бросали добычу, отдавая ее ветру.

У нас всегда было много мяса. Светильник всегда был наполнен жиром. За пологом лежали звериные шкуры. За шкуры и жир морского зверя чукчи давали нам теплую одежду из оленьего меха. Моя сестра Агык всегда носила одежду из самых пестрых пыжиков [49]49
  Пыжик– шкура теленка северного оленя. (С. У.).


[Закрыть].

А потом к нам пришел большой человек с огненными волосами в большой железной лодке. Вы называете ее пароходом. Его послали к нам американские купцы. Матросы с парохода построили ему маленький дом и сложили около него много ящиков. В них были ружья, патроны, табак, чай, мука, сухари, рубашки и много красивых бус. Мы приносили шкуры, нам давали топоры, угощали виски. Нам было хорошо, пока у нас было много шкур. Потом они кончились. Все, что мы добывали в море и на земле, мы отдавали за товары, и нам уже нечего было давать чукчам за оленьи шкуры. А наша одежда уже вытерлась и не грела. На охоте мы мерзли и мало убивали зверя. Мяса стало не хватать. Человек с огненными волосами сначала давал нам сухари, табак и сахар. Потом сказал: «Давайте шкуры – я дам сухари». Мы сказали, что у нас нет шкур. «Тогда ешьте камни», – сказал он. Но мы не умели есть камни. Мужчина может долго не есть, но наши матери, сестры и дети хотели есть и плакали. Мы ходили на охоту в любую погоду, но весна только начиналась – зверя было мало, и он не подпускал к себе.

Однажды отец сказал: «Сегодня будет сильный ветер. Кто пойдет на лед, не должен там долго оставаться. Лучше совсем не ходить».

Мать лежала, не вставал. Сестра Агык, с белым лицом в старой грязной кухлянке, сидела и молча качалась вот так. (Анъялык поджал ноги, положил руки на живот и медленно стал раскачиваться вперед и назад.)

Тогда я взял винчестер, три патрона, которые у меня ещё были, и пошел на лед. Долго я шел, пока не увидел нерпу. Она лежала на льду, но спала плохо, часто поднимала голову и смотрела кругом. Я полз к ней по льду и останавливался, как только она поднимала голову. Я сильно замерз, мои зубы стучали, руки дрожали. Наконец я подполз близко, спрятал руки под одежду и согрел их па груди. Потом выстрелил, и нерпа осталась лежать. Я прыгал, танцевал и пел вокруг нее. Я кричал: «Мать, сестра! Вы будете есть мясо! Пусть человек с огненными волосами сам ест камни!»

Потом я привязал нерпу ремнем и бегом потащил ее к берегу. Но до берега было далеко, и я скоро устал. Я съел мозги нерпы, напился ее крови и опять пошел к берегу. Теперь я заметил, что навстречу мне дует ветер. Скоро он стал сильнее и начал мести снег. Я побежал, но ветер мешал мне. Я испугался, бросил нерпу и быстрее побежал к берегу. Потом вспомнил мать и сестру, вернулся назад, взял нерпу и побежал. Потом упал и пополз. Я уже был близко от берега, когда услышал треск, словно кто-то выстрелил из ружья. Это сломался лёд. Я встал на ноги, но было уже поздно. Лед отделился от берега, и трещина была очень широкая. На льду, который остался у берега, я увидел отца, моего брата. Югунхака и других эскимосов. Отец бросил мне длинный ремень и показал, чтобы я обвязал грудь и бросился в воду. Но я подумал, что ремень оборвется и я утону, и не взял его. Лед уходил от берега. Трещина стала шире, конец ремня ушел в воду.