Текст книги "Остров метелей"

Автор книги: Георгий Ушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Менее разнообразен видами, но не менее богат числом мир млекопитающих. На острове в большом количестве обитают лемминги – полярные мыши.

В водах, омывающих остров, из морских животных водятся моржи, несколько видов тюленей и белуха Особенно обращает на себя внимание огромное количество моржей, собирающихся вокруг острова в летний период Десятки и даже сотни плавучих льдин бывают покрыты отдыхающими моржами, которые лежат сплошной плотной массой. Не раз удавалось наблюдать одновременно стада моржей численностью в общей сложности свыше 10 000. Вряд ли имеется на земном шаре еще уголок, где можно было бы встретить в таком количестве этого зверя. Известны случаи, когда охотники возвращались с моря с пустыми руками не потому, что нет моржей, а потому, что их слишком много, и охотники, не раз наученные горьким опытом, не решались нападать на зверя.

Из островных промыслов наиболее важное значение имеет охота на песца. Основную пищу его составляют лемминги. Благодаря изобилию этих мелких грызунов и сравнительно легкой добыче их в летний период песец почти не выходит на берег моря. В это время года он предпочитает держаться внутренних районов острова, разнообразя свой рацион птицами, птенцами и яйцами. К зиме же, когда птицы покидают остров, а лемминги устраивают свои ходы под снегом, песец выходит – обычно уже в конце сентября – на побережье. Здесь он собирает в полосе прибоя моллюсков, иглокожих и рыб. Впрочем, особенно поживиться не удается – большую часть морских обитателей, выбрасываемых редкими осенними штормами, сразу же подбирают чайки. По мере того как ширится пояс льдов, окружающих остров, песец все дальше уходит от острова. Видимо, он переселяется на материк либо уносится льдом[43]43
  Осенью в поисках корма песцы, попадая на морской лед, часто уходят с ним в глубь Северного Ледовитого океана. Здесь они нередко сопровождают белых медведей и питаются остатками медвежьих трапез. (С. У.).


[Закрыть].

Много ли песца будет к охотничьему сезону, начало которого приходится на ноябрь, всецело зависит от количества леммингов и состояния ледового покрова. Как правило, в начале сезона песец на острове малочисленнее, чем в конце его, когда к периоду гона (апрель) он возвращается на остров.

Песец дает потомство в июне – июле. Линяет он в августе, а «выходит» (то есть приобретает чистую белую шерсть) к половине ноября, хотя и в конце октября можно встретить вполне «вышедшего» песца. В то же время вплоть до февраля попадаются не вполне «вышедшие», и не только среди молоди, но и среди взрослых песцов. Очевидно, это зависит от условий питания.

Чтобы обнаружить его норы, нам приходилось осматривать буквально шаг за шагом каждое возвышение, каждый бугор. А это дело невероятно тяжелое – короткой ли осенью, когда из трех два дня остров окутывает туман, суживая горизонт до 10 километров, или летом, когда единственный возможный способ передвижения – пеший. В пределах острова песцы наиболее многочисленными оказались в тундре Академии, особенно на северо-западе ее, и в окрестностях бухты Сомнительной.

Белого медведя правильнее относить к обитателям морских льдов, а не суши. На сушу он выходит лишь тогда, когда она становится на пути плавучих льдов, особенно если эти льды мелкобитые и несутся узкой полосой по неспокойному морю. Покинув льды, медведь обычно остается на припае, у кромки воды, и только время от времени выходит на землю, предпочитая и здесь держаться у самого берега, не забираясь в глубь суши. При первой же возможности зверь вновь возвращается на льды. Иными словами, нормальным местом обитания белого медведя являются морские льды, где он и добывает себе пищу. Тот же ледовый режим, как известно, имеет первостепенное значение и в жизни различных видов тюленей – основного источника пищи для белого медведя.

Как и всюду в Арктике, количество белого медведя у острова Врангеля всецело зависит от ледовой обстановки. Подгонит осенью к острову крупнобитый лед – значит, в изобилии будут медведи; запоздает этот лед – и медведи в своем осеннем движении на юг выйдут на остров в очень ограниченном количестве. Здешний белый медведь ничем не отличается от своих сородичей, обитающих в других полярных морях, по образу жизни. Основной его пищей являются тюлени, но время от времени он, очевидно справляется и с моржом. Об этом можно заключить по находимым иногда в желудке медведя остаткам моржа. Во всяком случае поразительная сила медведя вполне это допускает. О силе медведя можно судить по его проделкам. Несколько раз медведь утаскивал у нас с косы неразделенные туши моржей (каждая туша – свыше тонны весом), причем однажды, протащив моржа по песку около 100 метров и затем проплыв с ним вдвое большее расстояние, медведь спокойно вытащил этот груз на стоявшую на мели льдину и только после такой чудовищной работы принялся за трапезу. Был случай, когда у медведя хватило силы украсть такую же тушу, хотя она и была на три четверти занесена песком.

Но животная пища не является единственной пищей медведя. В голодное время года, то есть ранней весной, в желудке зверя чаще всего можно обнаружить только воду, стебли различных трав и мхи.

Летом не только на острове, но и на окружающих его льдах, медведя можно встретить лишь как исключение. Зато осенью, обычно с октября, когда в связи с господствующими и это время года северо-западными ветрами лед начинает продвигаться на юг, медведь появляется в изобилии.

В это же время беременные самки частично уходят в глубь острова и залегают в берлогах (в 1928 году самка была убита в берлоге уже 13 октября). Гон у медведей происходит, вероятно, во второй половине сентября и первой половине октября [44]44
  В последние годы было установлено, что гон у белых медведей протекает не в начале осени, как предполагал Г. А. Ушаков, а весной и летом. (С. У.).


[Закрыть]. Когда самки дают потомство, у меня сведений не имеется, но уже с двадцатых чисел марта они начинают покидать берлоги с вполне окрепшими детенышами, весящими от 8 до 20 килограммов, и уходят на лед. Количество детенышей не всегда одинаково. В большинстве случаев их двое, реже один, еще реже – трое. Линяют медведи в июне и июле, новую густую шерсть приобретают к концу сентября. Самыми качественными считаются шкуры, добытые в марте и апреле.

Морж появляется 15–20 июня, но до половины июля он немногочислен, да и состояние льдов таково, что охота на него возможна только на байдарах. На вельботах можно выйти в море практически только около 20 июля, когда образуются большие забереги и лед приходит в движение. К этому времени моржи, количество которых значительно увеличивается, стадами начинают выходить на плавучие льдины. Только с этого момента начинается настоящая охота на моржа.

В первой половине августа движение льда усиливается лед отходит от берегов острова, а вместе с ним отходит и морж. Таким образом, если в начале сезона моржа промышляют обычно на расстоянии полумили от берега то с половины августа в поисках зверя приходится уходить в море уже миль на 10–15, и только при благоприятных ветрах можно добыть моржа на более близком от берега расстоянии.

Во второй половине августа количество моржа уменьшается. А в конце августа или в начале сентября когда обычно лед уходит с горизонта, морж исчезает совсем правда, и после этого морж изредка встречается на воде но охота на него уже не только малопродуктивна но зачастую и невозможно, поскольку в это время уже начинаются упорные юго-западные и западные штормовые ветры.

Таким образом, весь сезон охоты на моржа ограничивается сорока – пятьюдесятью днями, а при вычете дней неблагоприятной погоды (ветры и главным образом туманы) продолжительность сезона охоты сокращается до двадцати пяти – тридцати дней.

Потребность нашей колонии в моржах – примерно сто туш. Вельбот же мог делать в начале сезона два, а в конце сезона всего один рейс в день. Поднимает вельбот до пяти туш без костей и внутренностей. Но, имея на борту двух моржей, охотиться между плавучими льдинами становится затруднительно, а подчас и совсем невозможно. Около половины всего времени занимает свежевание туш

Мне пришлось вскрыть более двухсот тихоокеанских моржей, но я ни разу не обнаружил каких-либо признаков указывающих на то, что моржи питаются тюленями Наши эскимосы, проводящие всю жизнь в охоте за моржом и при добыче первым делом вскрывающие желудки в поисках моллюсков, которые считаются у них лакомством, ни разу не находили там остатков тюленей. Правда, они рассказывали как легенду, что их отцам иногда удавалось добывать моржей, питавшихся тюленями. Но, по их словам, это моржи, потерявшие мать в раннем возрасте. Такие животные имеют сильно разведенные в стороны бивни и держатся всегда одиночками [45]45
  Обычный корм моржей составляют морские моллюски. Моржи собирают их, распахивая грунт своими бивнями. Затем они перетирают моллюсков ластами, после чего вылавливают из воды мякоть, уже лишенную известковых раковин. Морж, по какой-либо причине лишившийся бивней, или имеющий уродливые бивни, не может добывать привычного корма и становится хищником – охотится на нерп и других тюленей. По-видимому, хищником может стать также морж, рано потерявший мать: у моржей долго продолжается молочное кормление детенышей, а сосунки не имеют бивней. (С. У).


[Закрыть].

Глава XV

Эскимосская медицина. – Шаманы. – Верования эскимосов

Всем нашим недугам и болезням подвержены и дети льдов. Мы объясняем болезни проникновением в наше тело различных микроорганизмов, изнашиванием организма и рядом других обстоятельств, а в смерти видим естественный конец жизни. Эскимосы смотрят на это иначе. Болезнь, по их мнению, возникает по двум причинам: либо человека кто-нибудь зашаманил, либо в него вселился злой дух. Сонмы злых духов заняты главным образом тем, чтобы любым способом повредить человеку. Так, злой дух Аксялъюк насылает болезни желудка, рези в кишечнике. К'ийутук Аумын' – туберкулез, Агрипа – покалывания в боку и т. д.

Лечатся эскимосы преимущественно домашними средствами, прибегая к помощи родственников (обычно какой-нибудь старухи), или же приглашают шамана. В домашней медицине главными целителями считают «наюг'иста» и «аг'ат». Что же это такое?

«Наюг'иста» в точном переводе означает «караульный». Это старые вещи, доставшиеся от предков или от умерших близких людей: изделия из кости, гарпун, наконечник гарпуна, бусы, байдарка, предметы утвари и др.

«Наюг'иста» караулит человека, охраняет его от дурного глаза, порчи, злых духов и насылаемых ими болезней. «Наюг'иста» берегут как драгоценность и всячески ублажают. При каждой удачной охоте его обмазывают кровью и жиром убитого зверя.

Как-то раз я увидел у Аналько старый костяной скребок для кишок, и мне захотелось приобрести его для своей коллекции. Я предложил эскимосу в обмен кусок моржового клыка Аналько согласился. Уезжая домой, я сказал его жене Махшук, что я забираю с собой скребок. Она пришла в отчаяние: это «наюг'иста», говорила она, его нельзя отдавать! Пришлось отступить. Когда-то я так же тщетно пытался заполучить у Агык нитку старых бус и примитивно вырезанную из кости голову медведя в обмен на пять ниток новых бус.

Если «наюг'иста» предохраняет от заболеваний, то «аг’ат» (аг’а – лекарство) обладает свойством брать болезнь на себя. «Аг'ат»– это разные необычные предметы: оригинальной формы камни, найденные иногда в желудке; убитого зверя или птицы, кости и конечности редкого зверя, череп моржа с тремя или четырьмя клыками [46]46
  Изредка встречаются моржи, имеющие более чем по два бивня, – это одна из форм уродства. (С. У.).


[Закрыть] и т. д.

При относительно легких заболеваниях «аг'атом» растирают или слегка похлопывают больное место, предварительно нагревая «аг'ат» над лампой.

У тещи Павлова – Инкали, – «аг'атом» служило копыто горного барана. Прогрев копыто на лампе, она прикладывала его к больному месту, потом подносила ко рту и дула на него, как бы сдувая приставшую к нему болезнь.

Более серьезные заболевания требуют жертвы – «ны-ката» (выкупа, предлагаемого богу за возвращение здоровья). «Нык'ат» – тоже своего рода реликвия: кусок байдарки, вельбота, даже яранги. На ночь «нык'ат» кладут под бок больного или рядом с ним, а утром утиным пером обметают больное место. Потом, чтобы бог легче мог разглядеть жертву, «нык'ат» обвязывают красной тряпкой или куском шкуры нерпенка, окрашенной в красный цвет, выносят на улицу и поднимают вверх – просят бога принять жертву и дать больному здоровье. Затем «нык'ат» вешают в яранге, где он и остается до выздоровления или же смерти больного. Когда надобность в «нык'ате» минует его разбивают и выбрасывают. Если болеет женщина, «нык'атом» служат волосы больной. Однако при серьезных заболеваниях требуется что-то более существенное. Тогда в жертву приносят Собаку. Прежде чем обречь животное на смерть, у него спрашивают согласия. Отказом собаки считается ее зевок. Но если в ответ на вопрос собака не зевнет, ее ведут в яракгу, ставят около больного, кладут его руку ей на голову и, обметая человека пером, передают ей таким образом болезнь. Затем собаке прорезают ухо, продергивают в него красную тряпку или красный ремешок из шкуры нерпенка и выводят из яранги, привязывая у входа, где она остается до конца болезни. Выздоравливает больной или умирает – «собаку все равно убивают.

В свое время, когда Павлов еще на материке заболел воспалением легких, Инкали, пользуясь тем, что зять был без памяти, применила как раз этот способ лечения. Павлову он обошелся недешево: об этом узнали, обвинили его в шаманстве и сняли с должности учителя.

У нас на острове эскимосы обращались к помощи врача Савенко, но, надо признаться, не слишком охотно. Делали они это главным образом, выполняя мое строгое указание, сообщать врачу о каждом случае заболеваний среди колонистов, а также стремясь получить со склада дополнительные продукты по предписанию врача.

Ежегодно составляемые нашим врачом амбулаторные ведомости свидетельствуют о том, что в первый год первичных посещений больных было 205, на второй год – 138, а на третий – всего 63. Это отчасти объяснялось расселением эскимосов по острову. Но дело заключалось не только в этом.

Для меня не было секретом, что Аналько, Тагъю, да и Кмо и Етуи на материке шаманили. И здесь, на острове, они продолжали заниматься этим тайком. Но с тех пор как Аналько переехал на северную сторону острова, ему окончательно удалось убедить переселенцев в своем умении умилостивить «туг'ныг'ак'а», и к нему началось своего рода паломничество. Весьма возможно, что он же и «врачевал» эскимосов. Пришлось мне отправиться туда, где он жил, и там произвести своего рода дознание. Но прежде чем говорить о медицинской практике шаманов, мне хочется попробовать несколько шире осветить их деятельность.

Итак, на острове шаманов у нас было четверо: Аналько, Тагъю и его братья – Кмо и Етуи. Правда, последние трое не пользовались авторитетом на материке, не проявляли они особой активности и здесь. Их отец был шаманом, но Тагъю, по его собственному свидетельству, начал видеть сны наяву и слышать таинственные «голоса» лишь в возрасте около тридцати лет. Большей частью шаманами становятся неврастеники или больные падучей, хотя, как говорил Аналько, «шаманство, как и ремесло, является достоянием семьи и передается из поколения в поколение».

На материке Аналько сумел снискать себе необычайную популярность. Больше десяти лет проплавал он матросом на американских шхунах, посещал крупные порты, добирался в своих скитаниях чуть ли не до экватора. Эскимосам это внушало уважение.

О начале своей карьеры шамана Аналько рассказывал так: «Учил меня отец. Когда я уже взрослым плавал на американских шхунах матросом, то каждый раз, как возвращался домой, я начинал слышать и видеть то, чего не видели и не слышали другие. А на море и на чужой земле я был таким же, как и все остальные. Так я страдал несколько лет, не понимая, отчего так все происходит, пока не решил, что я шаман».

Среднего роста, коренастый, когда-то, очевидно, сильный и подвижный, он держится скромно и редко высказывает свое мнение. По-видимому, зависимое положение матроса китобойного судна, в котором он так долго находился, отразилось на его характере. С европейцами он держится заискивающе, не прочь польстить и унизиться. Эскимосов Аналько выслушивает внимательно, возражает им мягко и даже часто уступает, но делает это с достоинством, как бы с сознанием своего превосходства. Лицо его обычно неподвижно, голос тихий, вкрадчивый. Но стоит ему взять в руки бубен, как этот невзрачный и тихий старик весь преображается. Лицо оживает, глаза загораются, мускулы начинают играть, голос с каждым звуком крепнет, меняет тембр и захватывает своей силой. Я наблюдал такую метаморфозу, даже когда он просто для развлечения играл на бубне и пел песни. Как же должно было действовать это на эскимосов, когда он приходил в экстаз!

Аналько проделывает почти все распространенные среди шаманов фокусы: «отрезает» свой язык, колет себя ножом, режет других, глотает камни, уходит из закрытой яранги и т. д.

– Это игра, – разоблачает Аналько свои фокусы. – На самом деле я этого не делаю, а только играю на бубне и пою. Другим же кажется, что все это я проделываю в действительности.

Если спросить Аналько, верит ли он сам в свою силу, то прямо он на этот вопрос не ответит.

О своей лечебной практике Аналько говорит так: «Одни выздоравливают, другие умирают. Лечение помогает не всегда. Сильно больному человеку не поможешь».

Но другие эскимосы верят в шаманство вообще и в силу Аналько в частности. Даже Тагъю и Етуи – сами шаманы – приглашают Аналько в качестве лекаря.

По воззрениям эскимосов, каждый шаман властвует над несколькими духами. Пользуясь своей силой, он заставляет их исполнять свою волю. Чем лучше шаман, тем больше сильных духов подчиняется ему, тем действеннее его сила. Каждого из духов шаман вызывает особой песней. Духи являются ему в образе мыши, песца, моржа и т. д. С их помощью он воюет с другими злыми духами.

Шаман, говорят эскимосы, может указать, где лежат моржи, собрать их и заставить выйти на лед или на берег в определенном месте, указать, где и в какой момент будут проходить киты. И сами шаманы могут превращаться в птиц и зверей, летать по воздуху и плавать под водой. Но такие шаманы были в старину, а теперь их можно встретить только изредка.

Наши эскимосы частенько вспоминают легенду о встрече двух шаманов – Кутылена и Асисяка. Кутылен еще на памяти стариков жил в Чаплине, а Асисяк, американский шаман, – на острове Малый Диомид. Встретились они при следующих обстоятельствах.

Однажды Кутылен набросил на плечи лямку нарты и пошел в близлежащее селение за поком. Пришел туда, взял, что ему было нужно, положил на нарту и по льду отправился обратно. Вечер был лунный, Кутылен мог видеть далеко вокруг себя. Подошел к озеру Хвюват и вдруг заметил, что временами становится темнее. Сначала он подумал, что ему это только кажется, а потом темнеть стало все чаще, и наконец он услышал над головой резкий свистящий звук, как при быстром полете крупной птицы. Кутылен поднял голову и увидел летящего чело. века. Вместо крыльев – два больших блестящих ножа, вместо гребня на голове и хвоста – огромные топоры. Видит Кутылен, что этот человек кружит над ним и спускается все ниже и ниже. Сбросил Кутылен лямку и сам, как был, взвился вверх. Долго неизвестный человек гонялся в воздухе за Кутыленом, и Кутылен начал уставать. Понял, что так ему не уйти от врага, и с высоты бросился прямо в озеро Хвюват. Пробил лед, ушел в воду, вынырнул моржом.

Враг тоже спустился вниз, стоит на берегу, а в воду не бросается.

– Ну, гонял, так и теперь гоняй! – кричит Кутылен,

– Нет, я так не умею. Иди сюда!

– Нет, ты иди сюда, – дразнит его Кутылен. – Кто ж ты такой?..

– Я здешний – чаплинский. Зовут меня Кутылен. А ты кто такой? – Я приехал на зимовку на Диомид и оттуда прилетел сюда. Мое имя Асисяк.

– А зачем ты пришел сюда?

– Я прилетел посмотреть здешних шаманов и вот встретил тебя. Я не мог тебя догнать, и еще ты делаешь то, чего я не умею. Давай' дружить. Поменяемся чем-нибудь. Что у тебя есть?

– Да ничего у меня нет. Вот только бусы.

Асисяк взялся за нитку бус на шее Кутылена, и нитка прошла сквозь шею, как через снег. Кутылен взялся за нитку на шее Асисяка, и она прошла сквозь шею, словно через снег. Сняли с каждой нитки по бусинке, поменялись ими, стали друзьями.

Асисяк поднялся и улетел на Диомид, а Кутылен сел на свою нарту, и она без собак понеслась вперед, да так быстро, что чуть не пролетела мимо Чаплина в море. Насилу он ее остановил.

В Чаплине и сейчас живет внук Кутылена. Он хорошо знает историю дела, а на Диомиде дети Асисяка показывают бусинку, которую их отец получил от Кутылена.

Теперь таких шаманов уже нет. Люди стали слабее, и шаманы тоже. Главное занятие их – лечение больных, которым домашние средства не помогают.

Мне удалось проследить несколько случаев из лечебно» практики Аналько.

Эскимоска Агык долго чувствовала недомогание. Лекарства, которые она получала от врача нашей фактории, не приносили ей облегчения, и муж больной решил потихоньку пригласить Аналько. Шаман явился, расспросил о симптомах болезни, сказал, что от больной «отлетела тень», и вызвался найти ее и вернуть владелице.

– Начал Аналько играть на бубне и петь песни, – рассказывал мне Анъялык, брат Агык, – а в яранге было темно. Голос Аналько уходил все дальше и дальше, словно под землю. Дотом он вернул голос из-под земли, и мы услышали, как он выплюнул на бубен тень Агык. Тогда Аналько велел Агык сесть напротив себя и положить перед собой меховые чулки: Когда она послушалась, он опять ударил в бубен и запел, а чулки, в которые Аналько посадил тень, сами стали подвигаться к больной. Как только чулки коснулись ног Агык, она схватила их и быстро-быстро, чтобы тень не выскочила, надела на ноги. Аналько же все играл и пел, и бусы Агык перелетели к нему, а потом вернулись обратно. Вот и все.

– Ну и что же, – спросил я, – почувствовала Агык облегчение?

– Ся! Наверное, ей лучше, жалуется она на болезнь меньше.

Анъялык рассказал мне и о том, как Аналько лечил его брата Югунхака от ишиаса.

– Аналько сыграл на бубне, спел песню, а потом надрезал ягодицу больного, что-то вытащил оттуда, съел, заиграл на бубне и еще раз что-то проглотил.,

– Ну, а надрез или хоть шрам у Югунхака остался? – поинтересовался я.

– Нет, ничего не осталось.

Летом 1927 года у Етуи разболелась спина. Он жил на северной стороне острова, и добираться до фактории, как всегда летом, когда санного пути нет и приходится идти пешком, было трудно. Больной решил пригласить шамана, а потом сам рассказал мне про этот случай.

– Помогло тебе лечение? – спросил я.

– Аналько играл на бубне, пел, дул мне на спину. Мне казалось, что меня иголками колют. А боли прошли, – ответил пациент. j

В конце первой зимы, проведенной нами на острове, заболела цингой дочь Тагъю – Кейвуткак. Я послал к ней врача, мы перевели больную на противоцинготную диету. По свидетельству приезжавших оттуда эскимосов, Кейвуткак начала поправляться. Потом сообщение с севером было прервано, а осенью я узнал, что и в этом случае родные девочки призывали Аналько. Шаман «лечил» девочку теми же приемами, которыми он пользовал Агык.

– Как же ты думаешь, Тагъю, – спросил я, – что помогло Кейвуткак – лекарства врача, продукты или шаман?

Тагъю было известно мое мнение о шаманстве, поэтому он ответил уклончиво, стараясь не обидеть меня.

– Когда Кейвуткак принимала ваши лекарства и ела присланные продукты, улучшения заметно не было, а вскоре после того, как пришел Аналько, она стала ползать, а потом и ходить. Но, может быть, к тому времени болезнь от нее уже ушла?

Шаманы берутся и за более сложные дела: «предупреждают» заболевания ребенка, находящегося еще в утробе матери.

У Нноко подряд умерло несколько младенцев. Отец был в отчаянье: видимо, домовой покровитель заленился и плохо исполняет свои обязанности, решил он, сжег покровителя на костре, взял палку, нож, вырезал нового покровителя и… пригласил того же Аналько.

Шаман взял таз, положил в него камень, налил морской: воды, а сверху затянул таз моржовым пузырем (таз – утроба матери, камень – ребенок). Действия его означали, что новорожденный будет крепок, как камень, и избежит участи своих предшественников.

Другие шаманы широко применяют способ «высасывания» болезни, к которому, кстати сказать, прибегают и эскимоски-матери, высасывая ушибы своих детей или дуя на ушибленное место. Шаман же после музыкального вступления (обязательной игры на бубне и пения) прикладывает губы к больному месту, некоторое время сосет его, а потом выплевывает на бубен какой-нибудь предмет: кусок кожи, мяса, насекомое, косточку, камешек или что-нибудь в этом роде – и предъявляет эту вещь окружающим. После этого он проглатывает этот «возбудитель болезни» или выбрасывает его.

Иногда злой дух, испугавшись других духов, покровительствующих шаману, предпочитает убраться, не оставляя никаких следов своего присутствия. Тогда шаман ограничивается игрой на бубне и высасыванием, как в случае «исцеления» Етуи.

«Медицинская помощь», которую оказывал Аналько, обычно сочеталась с курсом лечения у врача фактории. В ряде случаев эскимосы доверялись нашему врачу и не обращались к шаману, но от лечения домашним способом все-таки не отказывались. Так, например, Кивъяна, лечившийся у доктора Савенко, одновременно с этим несколько месяцев носил на кухлянке в качестве «наюг'иста» небольшой нож, вырезанный из моржового бивня, твердо веря в его целебную силу. Разумеется, я пользовался каждой возможностью, чтобы разоблачить действия шаманов, собирал эскимосов, разъяснял им проделки Аналько. Однажды, когда я узнал, что Аналько шаманит, я подошел к яранге и стукнул по стене палкой, потом еще раз, Эскимосы были убеждены, что это дух дает знать о своем присутствии. Когда же я вошел в ярангу и с помощью Павлова разъяснил им, что этим «духом» был их «умилык», они поразились. Аналько был разоблачен. Потом я созвал общее собрание, на котором Аналько покаялся и дал обещание прекратить свои фокусы.

Сколько бы ни прибегали эскимосы к помощи шаманов, к своим домашним «покровителям», какие бы ни приносили жертвы духам, они настолько привыкли к неблагополучному исходу заболеваний, что даже слово «ак'нилг'и»'– больной – употребляется ими гораздо реже, чем слово «ук'ую-гак'», означающее «желающий умереть».

Переход в небытие воспринимается ими спокойно. Они считают, что, умирая, человек уходит либо в страну ночи – под землю, к черту, либо в страну дня – на небо, к богу. Ужасы христианского ада им так же мало понятны, как и идиллические картины рая. По их представлениям, человек просто переселяется в новую область, где продолжает так же трудиться, как и на земле; уход человека из жизни они рассматривают, как переезд на байдарке из одной бух ты в другую. Вся разница между адом и раем заключается в том, что в раю светло и чисто, а в аду – темно, мокро и грязно. На вопрос о том, каковы же, по их мнению, порядки в этих загробных жилищах, эскимосы лаконично отвечают: «Ся» (Не знаю).

ак'умак' – месяц сидящего солнца – декабрь.

Одинаково чужды им представления о карах и наградах за плохо или хорошо прожитую на земле жизнь. Был умерший грешником или праведником – не играет никакой роли. Только характер смерти решает вопрос о том, куда он получит путевку – на небо или под землю. Все умершие естественной смертью – от болезни или старости – Идут к черту, под землю. Умерший от ножа, копья, ремня, в пути– независимо от того, сам ли он лишил себя жизни или помогли ему в этом друг, недруг, рассвирепевший медведь, – идут на небо, где и проживают в обществе бога.

На этом основании эскимосы облегчают загробный путь и той и другой категории умерших. Для идущих под землю они роют могилы, устремляющихся на небо оставляют на поверхности земли.

Исключением из этого правила были похороны Иерока. Он умер естественной смертью, так что его следовало бы зарыть в землю, но друзья решили оставить тело Иерока На поверхности, «чтобы он мог добраться по льду до своей родной земли», то есть до материка. Однако мне думается, что основную роль в этом решении сыграла окаменевшая от морозов земля, копать которую было бы ничуть не легче, чем покойному Иероку добираться до бухты Провидения.

Как я уже говорил выше, считаются эскимосы главным образом с чертом – «туг'ныг'ак'ом». Что же касается бога – «кияг'нык'а», то он представляется им хотя и хозяином мира, но простоватым, бесхитростным малым, подверженным всем человеческим слабостям. Кроме того, и живет он далеко от людей, на небе, стало быть, и забот с ним куда меньше, чем с чертом, который находится тут же рядом, под землей. Вероятно, в силу этой отдаленности «кияг'нык'» не представляется эскимосам всевидящим и всезнающим. Так, когда эскимос убивает медведя, он обычно оповещает об этом, «кияг'нык'а» громкими возгласами.

– А то он не увидит, а потом скажет, что я украл медведя, – приговаривают при этом охотники.