Текст книги "Султан и его гарем"

Автор книги: Георг Фюльборн Борн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 62 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]

Абдул-Азис подошел к портьере и откинул ее. Это было знаком, что он отправляется в гарем.

В комнату сейчас же вошли пажи с канделябрами, чтобы проводить султана.

Когда Абдул-Азис в сопровождении своей свиты вышел в приемную, то увидел стоявшего в ней Шейх-уль-Ислама.

– Ты еще здесь, Мансур-эфенди? – с удивлением спросил султан.

– Я ожидал чести видеть ваше величество, как это бывает каждый день, – отвечал Шейх-уль-Ислам, – но сегодня я напрасно ждал этой чести.

– В вознаграждение за это я позволяю тебе проводить меня до гарема, – сказал Абдул-Азис.

– Благодарю, ваше величество, за это новое доказательство вашей ко мне милости, что же касается моих донесений, то я надеюсь, что завтра ваше величество милостиво выслушает их!

– Нам надо о многом переговорить с тобой, великий муфтий, – сказал султан. – Завтра мы ждем тебя в нашем кабинете.

В это время султан и его спутник шли по галерее, освещаемой пажами; несколько слуг следовали в отдалении.

В галерее царствовал красноватый полусвет, который в конце галереи переходил в совершенный мрак.

Султан уже подходил ко входу в гарем, как вдруг пажи, шедшие впереди, с испугом бросились в сторону, выронив из рук канделябры; слуги, шедшие сзади и не знавшие причины этого неслыханного поступка и боявшиеся гнева султана, бросились к пажам, чтобы поднять упавшие на ковер канделябры и снова зажечь погасшие свечи.

Но и слуги, в свою очередь, с ужасом попятились назад.

Султан, не понимавший причины случившегося, уже готов был рассердиться…

Как вдруг в темном конце галереи показалась высокая фигура в разорванном кафтане, с зеленым арабским платком на голове и бледным лицом, до половины закрытым золотой маской.

При этом зрелище султан нерешительно остановился.

– Золотая Маска! – прошептал он.

Все с ужасом попятились назад, только один Шейх-уль-Ислам, казалось, не был особенно поражен этим таинственным явлением.

– Это Золотая Маска, – обратился он к султану, – не позволите ли вы, ваше величество, разоблачить, наконец, тайну этого появления?

Султан сделал знак согласия.

Шейх-уль-Ислам поспешно пошел к выходу из галереи на лестницу.

– Прикажите часовым занять все входы и выходы и под страхом смерти не выпускать никого из дворца! – закричал он, наклоняясь вниз через перила. – Заприте все двери и ворота, пусть стены будут караулить часовые, точно так же, как и пристань.

Слышно было, что приказание было сейчас же исполнено, ворота были закрыты, и по всем направлениям послышались мерные шаги часовых и целого отряда, отправляемого на берег.

В несколько минут весь дворец был занят солдатами. Что же касается Золотой Маски, то она исчезла в темных переходах дворца.

Мансур-эфенди довольно улыбнулся и продолжал путь вместе с еще бледным от испуга султаном. Привидению перекрыли выход из дворца. На этот раз оно не должно было ускользнуть от часовых, если только действительно Золотая Маска не была существом бесплотным.

XIX
Рука покойницы

Когда Лаццаро ушел от Кадиджи в ту ночь, в которую привез к ней Рецию и Саладина, Сирра, притворившаяся мертвой, сейчас же встала и, несмотря на страшную слабость от потери крови, поднялась наверх, где Реция уже давно ждала ее.

Плач мальчика замолк, потому что он, наконец, уснул, крики о помощи Реции также замолкли, только тихие вздохи доносились до слуха Сирры, которая напрасно искала ключ. Дверь была заперта на замок.

Грек принял все меры, чтобы его пленники не могли убежать.

Сирра была не в состоянии их освободить.

– Реция! Утешься! Я с тобой! – просила она.

– Сирра, это ты? – прошептала Реция.

– Да, я здесь – я спасу тебя!

– Слава Аллаху! Ты выпустишь нас! О, спаси нас из тюрьмы.

– Потерпи еще немного! Дверь заперта, но я постараюсь найти ключ.

– Ты близко от меня, и я ничего не боюсь, – вскричала Реция, – я знаю, ты поможешь нам!

– Подкрепи себя сном и не беспокойся ни о чем, я с тобой! – прошептала Сирра. Затем она тихонько спустилась вниз, в ту комнату, где спала Кадиджа.

Начало уже светать, когда Сирра отворила дверь в комнату своей матери. Кадиджа лежала на старом диване и крепко спала, так что не слышала, как девушка вошла в комнату, чтобы поискать ключ, но не нашла его, в то же время она почувствовала такую слабость, что едва могла держаться на ногах. Кровь снова потекла из ее ран, тогда, собрав последние силы, Сирра добралась до того угла, куда бросила ее Кадиджа, и без сил опустилась на землю; слабость ее была так велика, что она казалась мертвой, но в то же время видела и слышала все, что происходило вокруг, не будучи только в состоянии пошевелиться.

Это ужасное состояние скоро перешло в сон, но когда наутро Сирра проснулась, то по-прежнему не могла подать никакого признака жизни.

Прошел целый день, а Сирра продолжала лежать без движения.

Старая Кадиджа подошла к ней, посмотрела и нашла, что Сирра мертва.

Вечером к старухе-гадалке пришел посланник от одной знатной турчанки с приглашением прийти к ней, а с наступлением ночи к дому подъехала карета, из которой вышел грек Лаццаро. Между тем старая Кадиджа только что приготовилась уйти.

– Она мертва? – спросил Лаццаро, войдя и указывая на Сирру.

Старуха утвердительно кивнула головой.

– Она больше не шевелится, – заметила старуха. – Ее надо было бы убрать отсюда, но мне некогда этим заняться, так как я должна уйти.

– Хорошо, я возьму это на себя, – сказал Лаццаро, – я сегодня же ночью отвезу ее на кладбище. Я пришел за Рецией и Саладином.

– В таком случае возьми с собой покойницу.

– Хорошо!

– Но ты должен будешь принести мне доказательство, что ты похоронил ее.

– Разве ты думаешь, что я хочу отвезти ее в другое место?

– Я хочу иметь доказательство, что она похоронена!

– Хорошо, твое желание будет исполнено. Нет ли у тебя какого-нибудь старого сундука?

– Возьми старый черный сундук, но он будет велик для нее, – отвечала гадалка.

Старая Кадиджа принесла сундук.

Сирра жила, она слышала каждое слово, она знала все, что с ней происходило, но не могла пошевелиться и должна была позволить делать с собой все что угодно.

Кровь стынет в жилах при мысли о том, что должна была вытерпеть несчастная, слыша, как ее приготовляются похоронить живую! А ее собственная мать радуется ее смерти! Единственное существо, которое могло помочь Реции и знало о преступлении Лаццаро, было теперь в его руках!

Грек поднял Сирру с земли и положил в сундук, обезображенное существо свободно поместилось в нем, тогда Лаццаро сложил покойнице руки и опустил крышку.

– Остальное предоставь мне, – сказал он Кадидже и, вынеся сундук из дома, водрузил его на козлы, чтобы кучер поставил на него свои ноги, словно боялся, что Сирра убежит.

Старуха Кадиджа сейчас же ушла, предоставив окончить все греку. Лаццаро возвратился в дом и пошел в ту комнату, где были заперты Реция и Саладин.

Когда он вложил ключ в замок, Реция решила, что это пришла Сирра освободить ее.

– Сирра, это ты? – шепотом спросила Реция.

– Не Сирра, а некто другой, кто пришел взять тебя с собой, – отвечал Лаццаро, отворяя дверь.

– Назад, негодяй! – вскричала Реция, протягивая руки, как бы желая оттолкнуть от себя грека.

– Не шуми напрасно! Иди за мной! – приказал грек.

– Если ты меня не отпустишь, то я позову на помощь!

– Если ты будешь кричать, то я вынужден буду связать тебя! Ты в моей власти! Всякая попытка бежать или позвать на помощь будет иметь для тебя самые печальные последствия! Я хочу увести тебя отсюда! Следуй за мной!

– Куда? – спросила Реция, тогда как маленький принц, плача, держался за ее платье.

– К твоему красавцу Сади! – с насмешкой отвечал грек. – В его новый, роскошный дом, который ему подарила принцесса Рошана, которая его любит. Я отведу тебя туда, чтобы ты видела, как блаженствует твой неверный Сади и как мало он о тебе думает.

– Прочь от меня, демон! – вскричала Реция.

– О, ты не веришь моим словам? Ты думаешь, что Сади принадлежит одной тебе! Но разве ты не видела на его пальце драгоценного кольца? Это кольцо дает ему право во всякое время войти во внутренние покои принцессы!

– Это ужасно!.. Я не хочу больше ничего слышать!..

– Теперь тебя нет, и твой красавец Сади забыл о тебе! – продолжал грек, любуясь мучениями своей жертвы. – Ты сама заслужила то, что с тобой случилось! Ты должна сама увидеть, как верен тебе твой Сади. Я покажу его тебе у ног принцессы!

– Прочь от меня!.. Убей меня, но не мучь больше, злодей! – в отчаянии простонала Реция.

– Ты и Саладин, вы оба должны следовать за мной! – приказал грек. – И если вы не будете мне повиноваться добровольно, – прибавил он, вынимая кинжал, – то я убью вас.

Глаза грека при этом сверкали такой магической силой, что несчастная Реция, точно прикованная этим змеиным взглядом, позволила ему увлечь себя из дома.

Мальчик следовал за ними, держась за платье Реции и от страха не произнеся ни слова.

Когда Реция пришла в себя, то вместе с Саладином уже сидела в закрытой карете.

Она хотела кричать, но ее крик был едва слышен.

Лаццаро сидел вместе с ними, а карета катилась с необычайной быстротой. Испуганная Реция крепко прижимала к себе Саладина.

– Послушай, – заговорил грек, – ты еще можешь все изменить! Твоя участь в твоих руках! Не надейся на Сади и на его любовь, он потерян для тебя навсегда, он – любовник принцессы, которая окружает его всеми благами мира! Или ты думаешь, что он способен оттолкнуть от себя все это? Послушайся меня! Если ты будешь и дальше сопротивляться мне, то ты погибла!

– Я скорее согласна на любые мучения, даже смерть, чем стать твоей! – решительно вскричала Реция.

– Умереть ты не умрешь, тогда для меня исчезла бы всякая надежда когда-либо обладать тобой! Но страдать ты должна! Ты должна покориться мне! Время от времени я буду приходить к тебе и спрашивать, не изменила ли ты своего решения.

– Никогда я не отвечу ничего другого, клянусь тебе! – вскричала Реция.

– Пусть пройдет несколько недель, моя голубушка, и ты заговоришь другое, – сказал грек, – твоя гордость будет сломлена, и ты сама рада будешь отдаться мне.

Между тем карета, казалось, доехала до берега, где ее поставили на большую барку и повезли на другой берег. Переехав, она снова покатилась по ночным улицам.

Куда же вез Лаццаро свои беззащитные жертвы?

Было уже за полночь, когда карета наконец остановилась.

Лаццаро высадил Рецию и принца и ввел их в какую-то темную комнату или коридор.

Кругом было так темно, что Реция не могла рассмотреть, где они находятся.

Но почти в то же самое мгновение появился дервиш, неся в руках фонарь. Увидав дервиша, Реция бросилась к нему навстречу.

Лаццаро иронически засмеялся.

– Спаси меня, святой человек! – вскричала она в отчаянии, – освободи меня и ребенка!

Дервиш, казалось, не слыхал вопля молодой женщины.

Между тем Лаццаро подошел к старому дервишу и показал ему какую-то бумагу.

Эта бумага произвела неожиданное действие.

Старик низко поклонился. Тогда Лаццаро указал на Рецию и мальчика.

Старик снова низко поклонился и, подойдя к Реции, сделал ей знак следовать за собой.

– Куда ты хочешь меня отвести, святой человек? О, сжалься над нами! – умоляла Реция, а испуганный Саладин плакал все громче и громче, но старик не слышал ничего – старый Тагир был глухонемой от рождения – ни один звук не проникал через его уши.

Лаццаро поглядел вслед удалявшимся с видом облегчения: наконец-то Реция и Саладин были в надежных руках и отправлялись в такое место, где они навеки будут спрятаны от всего света.

Реция и Саладин были привезены в развалины Кадри…

Возвратившись к карете, Лаццаро приказал кучеру ехать на кладбище в Скутари.

Не прошло и четверти часа, как карета уже подъезжала к кладбищу.

У самого входа стояла мечеть, около которой жил муэдзин, исполнявший вместе с тем и обязанности могильника.

Когда карета остановилась, Лаццаро вышел из нее, взял сундук, в котором лежала Сирра, и пошел к дому могильщика.

Он слегка постучался в дверь.

Почти в ту же минуту старый могильщик отпер дверь и со страхом взглянул на незнакомца.

– Хорошо, что ты еще не спишь, – сказал Лаццаро, – я принес к тебе покойницу, ты должен выкопать могилу.

– Сейчас, ночью?

– Я подожду, пока ты это сделаешь, – отвечал грек, опуская на землю тяжелый сундук.

– Ты не слуга ли принцессы, живущей здесь, в Скутари?

– Ты угадал. Вот тебе плата! – сказал грек, подавая могильщику кошелек.

Это сделало могильщика гораздо сговорчивее. Он поблагодарил грека и пошел копать могилу.

В это время Лаццаро наклонился к сундуку, в котором лежала Сирра, но было так темно, что нельзя было разобрать, для чего он это сделал. Затем он снова закрыл сундук и понес к тому месту, где могильщик рыл могилу.

Могилы в Турции роются неглубоко, поэтому яма для Сирры была выкопана очень скоро.

Сундук, в котором лежала несчастная, не подававшая ни малейшего признака еще не угасшей в ней жизни, был опущен в могилу и засыпан землей и на ней сделан бугор, чтобы обозначить место могилы.

Все было кончено.

Грек простился с могильщиком и вернулся назад к карете, в которой доехал до дворца принцессы.

Войдя во дворец, он узнал, что принцесса уже спальне.

Тогда он сел в лодку и приказал везти себя в Галату.

Он отправился к старой Кадидже.

В Галату еще царило большое оживление, в ее лачужках раздавались крики, смех и песни.

Лаццаро дошел до дома Кадиджи, она уже давно возвратилась и сейчас же на его стук отворила дверь.

Лаццаро вошел на темный двор.

– Все ли сделано? – спросила Кадиджа.

– Я принес тебе доказательство, что черный гном мертв и похоронен, – отвечал грек, вынимая что-то из-под широкого верхнего платья, – вот, возьми!

На дворе было темно, но из полуотворенной двери в дом пробивался слабый луч света.

– Что это такое? – спросила гадальщица.

– Рука мертвой, – отвечал злодей. – Теперь у тебя есть доказательство! Спокойной ночи!

Старая Кадиджа не могла не вздрогнуть, она держала в руках холодную, как лед, руку Сирры, руку, которую Лаццаро оторвал у мертвой.

Лаццаро оставил дом, а Кадиджа все еще продолжала держать руку покойницы; она не знала, что ей с ней делать, у трупа теперь недоставало левой руки; что, если, как думала Кадиджа, покойница явится потребовать эту руку назад?..

XX
В чертогах смерти

Прошло около получаса после того, как грек Лаццаро оставил кладбище, и могильщик вернулся в свой маленький сторожевой домик. Свеча в его спальне потухла. Могильная тишина и глубокий мрак покрывали могилы, камни и деревья; но вот в кустах, близ стены, что-то зашевелилось – и в отворенные ворота кладбища длинной вереницей стали проникать человеческие фигуры. Можно было насчитать до семи таких фигур – все похожие одна на другую. Когда они выходили на слегка освещенное место, видны были их оборванные кафтаны, а у каждого – зеленая арабская головная повязка, ниже ее, на полузакрытом лице сверкала узкая золотая маска. Безмолвно, как сонм духов, пробирались они между могилами до вновь наброшенного кургана черной Сирры.

Тут они остановились.

Духи ли это, призраки, полуночные существа которых носятся между кипарисами и роются в земле? Глубокий мрак не позволял различить, что делали эти таинственные люди на могиле; через полчаса они снова длинной вереницей неслышно удалялись с кладбища – последний из них затворил ворота – они исчезали в ночной темноте.

Вернемся теперь к Реции и маленькому принцу Саладину, которых Лаццаро передал глухонемому дервишу Тагиру в развалинах Кадри.

Письменный приказ, предъявленный греком старому дервишу, оказался достаточным для того, чтобы указать последнему, что ему надо сделать.

Часть обширной руины, куда введена была Реция с мальчиком, лежала в стороне, противоположной Башне мудрецов и залу дервишей, и казалась совершенно изолированной от этих помещений.

Теперешние развалины Кадри когда-то служили дворцом греческому императору. Впоследствии турки овладели Константинополем, свергли с престола и умертвили греческих государей.

Как Софийская мечеть – чудо Константинополя – была прежде христианской церковью, славившейся сказочным великолепием, точно так же и бывший дворец, расположенный на окраине рощи, перед Скутари, сделался местом магометанского богослужения после того, как выстрелы осаждавших Константинополь турок обратили его в беспорядочную груду развалин. От прежней роскоши, от зал, палат, башен не осталось и следа! Величественные колонны потрескались и разбились вдребезги, пробитые стены обрушились, купола исчезли, и мрамор рассыпался. Что пощадили турецкие ядра, то лишило великолепия дикое неистовство завоевателей и, наконец, всеразрушающая рука времени. Впоследствии с разрешения прежнего султана все руины перешли во владение дервишей – Кадри, могущественного монашеского общества на Востоке.

Между тем как та часть развалин, где находились залы и покои, в которых дервиши совершали свои религиозные обряды и жили и где помещалась Башня мудрецов, была сильно разрушена, другая часть, которая, казалось, имела особое тайное назначение, сохранилась лучше. Здесь стены высились к небесам, подобно дворцу, и там и сям были снабжены оконными просветами, местами заделанными решеткой. Открытые же покои служили дервишам местом молитв, переходивших часто в исступление.

Но ни один из них не входил в ту мрачную, обнесенную толстыми стенами часть прежнего величественного дворца, которая в продолжение многих лет скрывала бесчисленное множество ужасных тайн.

Эту мрачную, уединенную часть развалин называли Чертогами смерти, и посвященные знали ее назначение.

Ночью из маленьких решетчатых отверстий часто доносились жалобные стоны жертв, предаваемых мучительной смерти, но никто не осмеливался поспешить к ним на помощь, никто не решался даже сознаться, что он слышал эти ужасные звуки.

Те несчастные, которые попадали в эти Чертоги по какой-нибудь тайной причине, шли навстречу смерти и покидали этот мир в то мгновение, как вступали в эти ужасные места. Это был предел между смертью и жизнью.

Однако никто не знал, что происходило в обнесенных стенами покоях, никто не смел о том спрашивать, ни одни уста не смели упоминать об этом, непостижимая тайна окружала эту часть развалин Кадри – Чертоги смерти были непроницаемы для всех!

Сторож их, старый дервиш Тагир, не мог ничего рассказать об их ужасах, однако ходили слухи, что в камерах, за стенами в десять футов толщиной, гнили трупы, лежали скелеты, у которых суставы рук и ног еще были в железных оковах, и томились люди, исхудавшие, как скелеты, которые годами выдерживали лишения и ужасы этой неволи.

Это был тюремный замок, где фанатичные ревнители ислама начинали и довершали свои преследования.

Султаны являлись в Башню мудрецов и преклонялись перед защитниками веры. Полная власть сосредоточивалась в руках начальников кадри, они пользовались настоящей властью, между тем как в руках султана она была только кажущейся.

Отсюда выходили могущественные приказы и решения, и имя божественного пророка должно было придавать им силу и значение.

И в описываемое нами время тоже действовала эта таинственная сила. Султан Абдул-Азис не преклонялся перед Шейх-уль-Исламом и его приближенными; он, правда, оказывал ему должное уважение, но находился больше под влиянием матери – султанши Валиде, чем главы церкви, а султанша Валиде была предана больше суеверию, чем вере.

Тем не менее могущество Шейх-уль-Ислама и его приближенных было еще велико. Бывали, правда, случаи, когда султан пользовался религиозным фанатизмом и могуществом Шейх-уль-Ислама для своих целей, так что если бы он низверг его могущество, то в чем-то повредил бы самому себе.

Развалины Кадри были вне всякого контроля и вне всякой власти, и даже обвинения и допросы оставались без всяких последствий, так как они проходили через руки подчиненных Шейх-уль-Ислама. Скорее, они имели часто самые гибельные последствия для тех, кто на них отваживался. Наказание настигало их раньше, чем они его предугадывали. Приказы Шейх-уль-Ислама исполнялись с удивительной точностью и быстротой, и на всем лежала печать глубокой тайны.

Власть высоких служителей ислама проявлялась также и открыто. Они должны были решать вопросы о собственности, выносить приговоры, определять наказания и наблюдать за их исполнением.

Вся организация была устроена с удивительным искусством и умом. Целая сеть тайных нитей шла от Шейх-уль-Ислама, все они соединялись в его руках, он приводил их в движение, и от его произвола зависела целая толпа хаджей, мулл, законоучителей и верховных судей, кади и шейхов, софтов, имамов и ульмасов, которые составляли религиозную опору всего обширного государства.

В ночь, когда Лаццаро передал Рецию и мальчика старому дервишу Тагиру, Шейх-уль-Исламом был сделан новый важный шаг – маленький принц находился в его власти, под его защитой, как он ловко выражался. И это обладание принцем, он надеялся, принесет ему большие выгоды в укреплении власти. Мансур-эфенди неусыпно заботился о расширении своего могущества! Он с радостью пожертвовал бы всем остальным для удовлетворения своего властолюбия! У него было одно только стремление, одна только цель – усиление его власти! В душе этого скрытного человека жила только одна любовь – любовь к могуществу! Этому кумиру он жертвовал всем, пред ним он преклонялся, ему одному он был предан.

Старый дервиш Тагир не знал, кто ему был передан в эту ночь, он не спрашивал об имени, он исполнял только свой долг. Глухонемой старик как будто был создан для этой смотрительской должности! Он не мог ничего поведать из того, что происходило при нем, и невыслушанными проходили мимо его ушей жалобы, проклятия или просьбы заключенных.

Тагир был человек без всякого чувства, без собственных мыслей и суждений – именно такой, рожденный для слепого повиновения сторож был нужен Шейх-уль-Исламу!

Все вопросы и просьбы бедной Реции были оставлены без внимания.

Старый дервиш, который провел большую часть своей жизни в этих мрачных местах и был совершенно отчужден от внешней жизни, не обращал внимания на жесты обоих плачущих жертв.

С фонарем в руке шел он рядом с ними через длинный, широкий, со сводами коридор, где там и сям находились заложенные камнями окна.

Каменная стена состояла из красно-бурых кирпичей и от времени казалась совсем темной. Внизу коридор был выстлан плитами.

Старый дервиш довел Рецию и мальчика до витой лестницы. Она была необыкновенно прочно сделана и устояла под разрушительным действием времени.

Витая лестница вела в верхнее отделение Чертогов смерти.

Реция и Саладин должны были взбираться по ступенькам, Тагир освещал им дорогу.

Пройдя шестьдесят высоких ступеней, они снова вступили в широкий, с облупившимися стенами коридор, потолок которого составлял остроконечный свод.

Тут, как бы из могилы, выходили глухие жалобные стоны, тяжкие мольбы томившихся в заключении и не находивших сна, и между ними звуки цепей, доходившие до ушей дрожащей от ужаса Реции! Ребенком же в этом страшном месте овладел такой страх, что Реция, оберегая его, нежно сжала в своих объятиях.

Скудный свет фонаря, который нес старый дервиш, слабо освещал широкие, огромные покои этой части развалин. Наконец дервиш остановился у одной двери и вытащил связку ключей из-за пояса.

Он отворил дверь и впустил Рецию и мальчика в просторное сырое помещение со сводами, толстые стены которого не пропускали солнечных лучей.

В четырехугольной комнате находились жалкая постель, стул и стол. В одной из стен наверху виднелось решетчатое окно, как в церквах, а в другой стене – полуотворенная дверь, которая вела во вторую, смежную, немного меньшую комнату. Здесь не было ничего, кроме соломенной постели и старого, изъеденного червями стола.

Реция все еще не знала, где она находится и что с ней должно случиться. В невыразимом отчаянии, сжимая плачущего мальчика в своих объятиях, следовала она за глухонемым сторожем в эти ужасные покои.

Никто не объяснял ей, куда она попала и что с ней должно было случиться! Но ее привел грек, этого было достаточно, чтобы убедить ее в том, что с ней должно было произойти что-нибудь ужасное. Все ее вопросы и просьбы остались невыслушанными. Погибла она, беспомощная, вместе с ребенком!

Старый дервиш, как мы сказали, ввел обоих заключенных в большое, наводящее ужас помещение, имевшее вид пустых комнат древнего замка; затем он принес кружку воды, маисовый хлеб и несколько фиников, положил все это на стол и удалился со своим фонарем.

Глубокий мрак окружил Рецию и мальчика, одна только звезда мерцала через высокое решетчатое окно комнаты, как будто хотела принести утешение обоим несчастным заключенным.

Реция глядела на нее и простирала к ней руки, между тем как из ее прекрасных глаз струились слезы.

– Око Аллаха, прекрасная блестящая звезда! – восклицала она дрожащим голосом. – Ты видишь скорбь и бедствие, которое постигло бедного маленького принца и меня! О, приведи сюда Сади, моего повелителя и супруга, чтобы он освободил нас; освети путь благородному человеку, с которым меня разлучило ужасное несчастье, чтобы он мог нас отыскать!

Взгляни! Мое сердце, моя душа связаны с ним бесконечной любовью, и теперь я должна быть с ним в разлуке? Ты, ты вывело его, храброго защитника и избавителя, на мой путь, приведи же его и теперь ко мне, чтобы он освободил меня из рук моих врагов! Светлое око Аллаха, проникающее ко мне в темницу, блестящая многообещающая звезда, услышь мольбу Реции, сияй на пути моему Сади, приведи его сюда! Низкие, позорные речи Лаццаро, который старался очернить в моих глазах благородного человека, дорогого, возлюбленного, не проникли в мою душу, я знаю, как Сади меня любит! Но он не знает, где я томлюсь и как я очутилась во власти моих врагов! О, если мой вопль дошел бы до его ушей, он, исполненный мужества и любви, поспешил бы ко мне, чтобы ввести меня в свой дом, – но где он? Несчастье за несчастьем! Дом его отца сделался добычей пламени! Несчастье преследует его и меня и разлучает нас. Аллах, услышь мою мольбу, приведи его ко мне, дай мне снова увидеть его, дорогого, возлюбленного, и тогда окончатся все печали.

– Реция, где мы? Мне страшно, здесь так темно, – обратился мальчик с беспокойством к той, которую он много лет знал и любил, так как она заботилась о нем, как мать.

– Успокойся, мое милое дитя. Я с тобой, осуши свои слезы! Всемогущий и всеблагий Аллах вскоре поможет нам, – утешала Реция трепещущего мальчика, хотя сама была исполнена неописуемого беспокойства и страха, но горе мальчика придало ей силы и мужества. Что было бы, если бы и она теперь изнемогла.

– Где мы теперь, Реция?

– Я сама этого не знаю – но я с тобой.

Мальчик припал к ней и положил голову на колени. Он успокоился, слезы не текли больше, он ведь был под защитой того существа, которое любил с раннего детства. Реция заменяла ему мать!

– Ты со мной, – тихо говорил он, – но подожди, пусть только вернется Баба-Альманзор и дядя Мурад, тогда мы отомстим нашим врагам! О, Баба-Альманзор умен и мудр, и все уважают его, а дядя Мурад могуч и богат! Когда они нам помогут, когда они только придут, тогда мы спасены! Твой Сади также придет с ними и поможет нам?

– Не знаю, мой милый мальчик!

– Ах, если бы он только пришел. Он и Баба-Альманзор! – продолжал Саладин, тут его уста смолкли, и утомленная событиями дня головка его склонилась, и сон осенил его своими легкими крылами.

Реция все еще бодрствовала. Ее душа не находила так быстро покоя, как душа ребенка.

Исполненная томительного беспокойства, сидела она в мрачной тюрьме, куда засадил ее грек за то, что она отвергла его любовь.

Неужели должен он был восторжествовать? Неужели порок и несправедливость одержат верх? Все ее сердце и все ее помыслы принадлежали благородному Сади, которого она пламенно любила, и неужели верность и добродетель должны были пострадать?

Она тихо и осторожно перенесла Саладина на жалкую постель в смежной комнате; слабого полусвета, пробивавшегося сквозь высокое окно с остроконечными сводами, было достаточно для нее, чтобы найти дорогу.

Она положила спящего мальчика на солому и покрыла его старым одеялом.

И вот маленький принц лежал на жалкой постели. Но спал он на соломе так спокойно и сладко, как будто на самой мягкой перине!

Реция сложила руки для молитвы.

Страшно доносился и сюда глухой звон цепей несчастных заключенных, ужасно звучали тяжелые стоны из соседних тюремных камер среди безмолвия ночи. Никто теперь не слышал их – ужасно было одиночество среди этих страшных звуков! Где она находилась? Фигура старого глухонемого сторожа произвела на нее тяжкое впечатление, и как смертельно она ни была утомлена, все же не решалась лечь на постель и предаться сну.

Наконец и ее охватил сон; нежным прикосновением сомкнул ее веки и с любовью отогнал от нее все заботы и мучения.