Текст книги "Камо грядеши (пер. В. Ахрамович)"

Автор книги: Генрик Сенкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 39 страниц)

XX

Виниций едва успел крикнуть нескольким рабам, чтобы они следовали за ним, вскочил на коня и помчался по пустым улицам Анциума по направлению к Лавренту. Под впечатлением страшной вести он совершенно обезумел, не отдавал себе отчета в происходящем, и у него было такое чувство, словно у него за плечами на седле сидит несчастье, кричит ему на ухо: «Рим горит!» – и гонит его и коня в огонь.

Положив голову на шею коня, он скакал в одной тунике, не глядя вперед и не обращая внимания на препятствия, о которые мог разбить себе голову. В тишине, глубокой ночью, спокойной и звездной, наездник и конь, облитые лунным светом, производили впечатление призраков. Идумейский жеребец, прижав уши и вытянув шею, летел как стрела, минуя неподвижные кипарисы и окруженные ими белые виллы. Топот копыт о каменистую дорогу будил собак, которые лаем провожали стремительный призрак, а потом начинали выть, поднимая морды к луне. Рабы, следовавшие за Виницием на худших лошадях, скоро принуждены были отстать. Он, промчавшись как вихрь через спящий Лаврент, повернул к Ардее, где, как в Ариции и других городах, держал наготове лошадей, чтобы, в случае возможности вырваться в Рим, совершить поездку возможно быстрее. И он, помня об этом, немилосердно гнал коня.

За Ардеей ему показалось, что небо в северо-восточной стороне принимает розоватый оттенок. Это могла быть и утренняя заря, потому что час был поздний, а день в июле начинался рано. Но Виниций не мог сдержать вопля отчаяния и гнева, потому что ему показалось это заревом пожара. Вспомнил слова Лекания: "Город в море пламени", – и почувствовал, что ему действительно грозит безумие, потому что он потерял вдруг надежду спасти Лигию и достигнуть города раньше, чем он обратится в кучу пепла. Мысли его мчались теперь с необычайной быстротой, быстрее коня, и неслись перед ним – отчаянные и ужасные. Он не знал, какая часть города загорелась раньше, но вероятнее всего это были кварталы за Тибром, где скучены были дома, склады дерева, деревянные амбары, в которых продавались рабы, – там прежде всего мог начаться пожар. В Риме пожары случались довольно часто, а во время них обыкновенно происходили погромы и грабежи, особенно в кварталах, где ютились бедняки и варвары, поэтому страшно было подумать о том, что могло произойти в части города за Тибром, в которой гнездилась нищета со всех частей государства.

Виниций вдруг вспомнил Урса с его сверхчеловеческой силой, но что мог сделать даже этот титан против стихийной силы огня?

Страх возмущения рабов был также кошмаром Рима уже много лет. Говорили, что сотни тысяч этих людей мечтают о временах Спартака и только ждут удобного случая, чтобы взяться за оружие и восстать против угнетателей и города. И вот такой случай настал! Возможно, что теперь в городе одновременно с пожаром идет резня и погром. Может быть, даже по приказанию цезаря преторианцы бросились на город и убивают граждан. Волосы встали дыбом на голове Виниция. Он вспомнил все рассказы о пожарах в городах, – за последнее время при дворе цезаря об этом почему-то говорили так много; он вспомнил жалобы Нерона, что должен описывать пылающий город, а он никогда не видел настоящего пожара; его презрительный ответ Тигеллину, который предлагал сжечь Анциум или искусственный деревянный город, наконец, его недовольство Римом и зловонными переулками Субурры. Да! Это цезарь велел поджечь город! Один он мог решиться на это, один Тигеллин мог взяться за выполнение подобного приказа. А если Рим горит по его воле, то почему не предположить, что и жители истребляются преторианцами? Чудовище способно и на это! Итак, пожар, резня и бунт рабов! Какой ужасный хаос! Какое бешенство разнузданных стихий и безумие людей! И среди всего этого – Лигия! Стоны Виниция смешивались с храпом коня, который мчался в гору, выбиваясь из последних сил. Кто вырвет ее из пылающего города, кто сможет спасти ее? Тут Виниций припал к шее коня, впился пальцами в гриву, готовый кусать шею лошади. Но в это мгновение ему навстречу пролетел такой же обезумевший всадник, мчавшийся из города. Он бросил лишь: "Рим гибнет…" – и поскакал дальше. До слуха Виниция долетело еще слово: "Боги!" – больше он ничего не успел разобрать. Но это слово отрезвило его. Боги!.. Виниций поднял голову и, протянув руки к небу, усеянному звездами, стал молиться: "Не вас призываю я, чьи храмы сейчас в огне, а тебя!.. Ты сам страдал! Ты один – милосерд! Ты один понимаешь людскую боль! Ты пришел в мир, чтобы научить людей любви, так покажи ее теперь. Если ты таков, как говорят о тебе Петр и Павел, то спаси мне Лигию. Возьми ее на руки и вынеси из огня. Ты можешь это! Отдай мне ее, а я отдам тебе свою кровь! Если не хочешь сделать для меня, сделай это для нее! Она тебя любит и верит тебе. Ты обещаешь жизнь после смерти и счастье, но счастье после смерти не минует ее, а между тем она еще не хочет умирать. Дай ей возможность жить. Возьми ее на руки и вынеси из Рима. Ты можешь, и неужели ты не захочешь…"

Он почувствовал, что дальнейшая молитва может превратиться в угрозу, и он убоялся оскорбить Бога в ту минуту, когда наиболее нуждался в его помощи и сострадании. Он испугался одной мысли об этом и, чтобы не допустить в своих мыслях и тени угрозы, снова стал стегать коня, тем более что белые стены Ариции, лежавшей на половине дороги к Риму, светились перед ним в лунном блеске. Он пронесся мимо храма Меркурия, стоявшего в рощице под самым городом. Здесь уже знали, по-видимому, о несчастии, потому что у храма было необыкновенное оживление. Виниций увидел на ступенях и между колоннами множество людей, которые прибежали молить бога о помощи. Дорога теперь не была пустынной и безлюдной. Хотя жители пробирались к храму боковыми дорожками, но и на главной дороге толпился народ, расступавшийся перед стремительно мчавшимся наездником. Со стороны города доносился также шум голосов. Виниций как вихрь въехал в него, раздавив по дороге несколько человек. Вокруг раздавались крики: "Рим в огне!", "Боги, спасите Рим!"

Конь споткнулся и осел на задние ноги, остановленный сильной рукой перед постоялым двором, где Виниций держал лошадей для перемены. Рабы, ожидавшие приезда господина, стояли перед зданием и стремительно бросились по его приказанию за новой лошадью. Увидев отряд конных преторианцев, состоявший из десяти человек, которые скакали, по-видимому, из Рима в Анциум, он подбежал к ним и стал расспрашивать:

– Какая часть города в огне?

– Кто ты? – спросил преторианец.

– Виниций, военный трибун и августианец. Отвечай скорее!

– Пожар начался в лавочках около цирка. Когда мы выехали, середина города была в огне.

– А за Тибром?

– Там еще не горело, но пожар с невероятной силой охватывает все новые и новые кварталы. Люди гибнут от дыма, никакое спасение невозможно.

Виницию подвели нового коня. Молодой трибун вскочил на него и помчался. Он ехал теперь к Альбануму, оставляя вправо Альбалонгу с ее прекрасным озером. Дорога в Арицию шла под гору и закрывала собой горизонт и лежавший по другую сторону Альбанум. Виниций знал, что за Арицией он увидит не только Бовилу и Устринум, где у него были приготовлены лошади, но и Рим, – за Альбанумом по сторонам Аппиевой дороги лежала низменная Кампанья, по которой бежали к городу лишь аркады водопровода, и ничто больше не закрывало горизонта.

– Сверху я увижу пламя! – шептал он. И снова стал стегать коня.

Но прежде чем доехал до перевала, в лицо его повеял ветер, и он почувствовал запах дыма.

Вершина холма перед ним казалась золотой.

"Зарево!" – подумал Виниций.

Ночь подходила к концу, начинало светать, на ближайших холмах также золотились и розовели вершины, которые одинаково могли казаться такими и от пожара и от зари. Виниций доскакал до вершины, и страшный вид поразил его.

Вся равнина была покрыта клубами дыма, которые составляли как бы одно гигантское, лежавшее на земле облако, под которым исчезали города, водопровод, виллы, деревья; а в конце этого серого, ужасного облака пылал на холмах Рим.

Пожар не имел вида огненного столпа, как бывает, когда горит одно какое-нибудь строение. Это скорее была широкая и длинная лента.

Над этой лентой извивался исполинский жгут дыма, в некоторых местах совершенно черный, в других переливчатый – розовый и багровый, туго скрученный, извивающийся как змея. И этот чудовищный жгут иногда, казалось, прикрывал даже огненную ленту, которая превращалась тогда в узкую полоску пламени, вспыхивающую под ним, но потом она снова ширилась, заливала его багровым заревом до самого верха, так что нижняя его часть казалась огромными языками пламени. И это протянулось во всю ширину горизонта. Сабинских гор совсем не было видно. В первое мгновение Виницию показалось, что горит не город, а весь мир, и что никакое живое существо не может спастись из этого океана пламени и дыма.

Усиливавшийся со стороны пожара ветер нес с собой запах гари и пепел, который долетал даже сюда.

Наступил день. Солнце осветило вершины окружавших озеро Альбанских гор. Но светло-золотые лучи утра сквозь дым казались рыжими и болезненными. Спускаясь к Альбануму, Виниций все более погружался в густой дым. Весь городок был окутан дымом. Встревоженные жители высыпали на улицу.

Было страшно подумать, что происходило сейчас в Риме, если уже здесь было трудно дышать.

Отчаяние охватило Виниция, и от ужаса у него шевелились волосы на голове. Но он крепился, делая последние усилия. "Невозможно, чтобы весь город вспыхнул сразу, – думал он. – Ветер с севера и гонит дым лишь в эту сторону. С той стороны дыма нет. За Тибром благодаря реке город может уцелеть. Во всяком случае, достаточно Урсу проникнуть вместе с Лигией к Яникульским воротам, и они спасены. Невозможно представить себе, чтобы погибло все население города, который правит миром, и чтобы Рим был совершенно стерт с лица земли вместе со всеми своими гражданами. Даже при взятии городов, когда резня и пожар помогают друг другу, некоторое число людей всегда остается в живых, почему же непременно должна погибнуть Лигия? Ведь ее хранит Бог, который сам победил смерть!"

И он снова начал молиться; по обычаю, к которому привык, он давал обеты Христу и сулил всякие жертвы и дары. Проехав Альбанум, жители которого сидели на крышах и деревьях, чтобы смотреть на пожар Рима, он немного успокоился. Он думал, что о Лигии заботятся не только Урс и Лин, но и апостол Петр. От одной мысли об этом в сердце его вернулась надежда. Петр был для него всегда существом непонятным, почти сверхчеловеком. С ночи, когда он слышал Петра в Остриануме, у него осталось странное впечатление, о котором он писал Лигии из Анциума: каждое слово старика – истина или должно стать истиной. Ближайшее знакомство с апостолом во время болезни еще более усилило это впечатление, перешедшее постепенно в чувство непоколебимой веры. Если Петр благословил его любовь и обещал ему Лигию, то Лигия не могла, следовательно, погибнуть в огне. Город может сгореть дотла, но ни одна искра не падет на ее одежду. Под впечатлением бессонной ночи, бешеной скачки и волнений Виницием овладела странная экзальтация, и ему показалось вполне возможным, что Петр благословит огонь, и перед ними тотчас откроется огненная аллея, по которой они свободно пройдут. Кроме того, Петр знал будущее, поэтому он, конечно, знал и о пожаре, а в таком случае неужели он не предупредил и не вывел из города христиан, а вместе с ними и Лигию, которую любил, как родную дочь? Надежда возвращалась в сердце Виниция. Он подумал: если они ушли из города, то, может быть, он встретит их по дороге. Может быть, сейчас любимое лицо покажется среди этого густого дыма, который заволакивает всю Кампанью.

Ему показалось это тем более правдоподобным, что по дороге с каждой минутой все больше и больше попадалось навстречу бежавших из города людей, стремившихся к Альбанским горам. Не доезжая Устринума, он принужден был сдерживать коня на переполненной людьми дороге. Наряду с пешеходами с котомками на плечах он встречал навьюченных лошадей, мулов, колесницы, нагруженные имуществом, и даже лектики, на которых рабы несли более состоятельных жителей. Здесь было так много беглецов из Рима, что Виниций с трудом мог проехать по дороге. Они были повсюду – и на рынке, и у храмов под колоннами, и просто на улицах; в некоторых местах уже были раскинуты шатры, под которыми находили убежище целые семьи. Другие располагались под открытым небом, с криком и проклятиями, призывая богов. В общем шуме трудно было понять что-нибудь. Люди, к которым обращался Виниций, или не отвечали ему совсем, или поднимали на него полусумасшедшие глаза и говорили, что вместе с городом погиб мир. С каждой минутой прибывали новые толпы, состоявшие из мужчин, женщин и детей, которые увеличивали общее замешательство и смятение. Некоторые, затерявшись в тесноте, с криком отчаяния искали своих. Другие препирались из-за места. Толпы полудиких пастухов из Кампаньи пришли в городок, чтобы узнать новости и поживиться на чужой счет в общей суматохе. В некоторых местах разноплеменная толпа, состоявшая из рабов и гладиаторов, стала грабить дома и виллы и драться с солдатами, которые пытались защищать жителей.

Сенатор Юний, окруженный толпой батавских рабов, которого Виниций встретил на постоялом дворе, первый дал ему более достоверные сведения о пожаре. Вспыхнуло действительно близ Большого цирка, в том месте, где Палатин примыкает к холму Целия, – пожар распространился с непонятной быстротой, и скоро весь центр города был охвачен огнем. Никогда еще город не постигало столь огромное бедствие. "Цирк сгорел дотла, а также все лавки и дома вокруг, – рассказывал Юний, – Авентин и Целий в огне. Пожар проник и на Карины…"

Юний, имевший на Каринах великолепный дом, наполненный произведениями искусства, которое он очень любил, схватил горсть грязной придорожной пыли, посыпал ею голову и, полный отчаяния, стал плакать.

Виниций коснулся его рукой.

– И у меня дом на Каринах, но, если гибнет все, пусть и он погибнет.

Вспомнив, что Лигия по его совету могла перебраться в дом Авлов, Виниций спросил:

– А улица Патрициев?

– В огне! – ответил Юний.

– А за Тибром?

Юний удивленно посмотрел на него.

– Ах, что бы там ни происходило, разве это важно! – ответил он, сжимая руками голову.

– Для меня это важнее, чем судьба всего Рима! – взволнованно воскликнул Виниций.

– Туда можно пробраться разве по Портовой дороге, потому что у Авентина ты задохнешься от дыма… Не знаю, что происходит за Тибром… Туда пожар не мог еще дойти, но что там сейчас – одним богам известно…

Юний колебался одну минуту, а потом тихо сказал:

– Знаю, что ты не выдашь меня, поэтому скажу тебе: это необыкновенный пожар… Я сам видел, как не давали тушить огонь у цирка… Когда вокруг загорелись дома и лавки, я сам слышал чьи-то голоса, вопившие: "Смерть тем, кто будет тушить!" Какие-то люди бегают по городу с факелами и поджигают дома… Народ возмущен, все уверяют, что город пылает по чьему-то приказу. Больше я ничего не скажу. Горе Риму, горе нам всем и мне! Что там происходит, этого не в силах передать человеческий язык. Люди гибнут в огне или истребляют друг друга в драке… Это – конец Рима!

И он снова стал причитать:

– Горе Риму, горе нам всем!

Виниций вскочил на коня и поскакал по Аппиевой дороге.

Но было очень трудно пробираться между обозами и толпами людей, убегавших из Рима.

Рим лежал перед Виницием как на ладони, объятый чудовищным пожаром. От пламени и дыма чувствовался ужасный жар, а крики и рев толпы не могли заглушить шипения и гула огня.

XXI

По мере того как Виниций приближался к городским стенам, все труднее становилось проехать по дороге. Дома, поля, кладбища, сады и храмы, лежавшие по обеим сторонам, превратились в многолюдные лагеря. В храме Марса, стоявшем у самых городских ворот, толпа сломала двери, чтобы найти в нем убежище на ночь. На кладбищах дрались из-за обладания могильными склепами, и драки часто кончались кровопролитием. Суматоха в городках, мимо которых проехал Виниций, не давала ни малейшего представления об ужасе, царившем под стенами Рима. Исчезло всякое уважение к праву, властям, семейным узам, разнице положений и состояний. Рабы колотили палками римских граждан. Напившиеся гладиаторы, разбив склады вина в Эмпориуме, соединились в отряды и с дикими криками пробегали по окрестным дорогам, грабя и убивая людей. Множество варваров, выставленных на продажу в городе, бежало. Пожар и гибель города были для них концом рабства и часом мести. И когда граждане, терявшие в огне все свое имущество, с отчаянием протягивали руки богам, моля о помощи, эти варвары с диким воем нападали на толпу, срывали с людей одежды, грабили, убивали, насиловали молодых женщин. К ним присоединялись рабы, давно жившие в Риме. Бедняки, не имевшие на себе ничего, кроме шерстяного пояса на бедрах, страшные люди из закоулков Рима, которых нельзя было встретить днем на улицах и о существовании которых в Риме мало кто догадывался. Чернь, состоявшая из азиатов, африканцев, греков, фракийцев, германцев и бриттов, кричавшая на всех наречиях мира, дикая и разнузданная, безумствовала, полагая, что настал час мести за многолетние страдания и нужду. Среди этой разноплеменной неистовой толпы виднелись шлемы преторианцев, которые при свете дня и зареве пожара сопровождали знатных людей и не раз принуждены были пускать в ход оружие против озверевших насильников. Виниций видел взятие городов, но никогда ему не случалось наблюдать зрелище, в котором отчаяние, слезы, боль, стоны, дикая радость, безумие, бешенство и разнузданность смешались бы вместе в столь ужасный хаос. И над этой обезумевшей взволнованной толпой гудел чудовищный пожар, погибал в пламени многохолмный, величайший в мире город, посылая на нее свое знойное дыхание и окутывая дымом, сквозь который не видно было небесной лазури.

Молодой трибун с большим трудом добрался до городских ворот и только здесь понял, что с этой стороны не сможет проникнуть в город не только из-за тесноты, но и потому, что воздух был раскален от близости огня. Чтобы проникнуть за Тибр, нужно было ехать мимо Авентина, который представлял собой море огня. Это было совершенно немыслимо. Виниций понял, что ему нужно вернуться, свернуть с Аппиевой дороги, переплыть Тибр и оттуда проехать на Портовую дорогу, которая вела прямо в затибрскую часть города. Это нелегко было сделать из-за тесноты и суматохи, царившей на Аппиевой дороге. Путь приходилось прокладывать мечом, а у Виниция не было оружия, потому что он поскакал в Рим прямо из дворца цезаря. У источника Меркурия он увидел знакомого центуриона, который во главе отряда преторианцев защищал от толпы вход в храм. Виниций приказал ему следовать за собой, и тот, узнав трибуна и августианца, не смел уклониться от исполнения приказа.

Виниций принял на себя начальство над всем отрядом и, забыв в эту минуту слова Павла о любви к ближнему, поспешно двигался вперед, давя теснившуюся толпу. Вдогонку им раздавались проклятия и сыпался град камней, но он не обращал внимания на это, желая скорее выбраться на свободную дорогу. Но двигаться приходилось все-таки очень медленно. Расположившиеся лагерем люди не хотели уступать дороги солдатам, проклиная цезаря и преторианцев. В некоторых местах толпа пыталась даже оказать сопротивление. До слуха Виниция доносились голоса, обвинявшие Нерона в поджоге. Грозили смертью ему и Поппее. Крики: "шут", "актер", "матереубийца" – раздавались вокруг. Иные вопили, что цезаря нужно утопить в Тибре, другие – что мера терпения исчерпана. Было очевидно, что угрозы готовы смениться открытым бунтом, который мог вспыхнуть немедленно, если бы нашелся вождь. Пока отчаяние и бешенство толпы обрушивались на преторианцев, которым трудно было проложить себе дорогу еще и потому, что ее заграждали горы вынесенного из огня и сваленного повсюду имушества граждан; всюду лежали ящики, бочки со съестными припасами, постели, детские колыбели, повозки и узлы.

На каждом шагу происходили столкновения, но преторианцы быстро расправлялись с безоружной толпой. С трудом пробираясь мимо вилл, кладбищ, храмов, пересекая множество дорог, ведущих в Рим, Виниций с отрядом добрался наконец до Тибра и переправился через реку. Стало легче ехать, и меньше было дыма. От беглецов, которых и здесь было много, Виниций узнал, что пока огонь перекинулся лишь на некоторые переулки затибрской части города, но, вероятно, и здесь все будет уничтожено огнем, потому что какие-то люди запрещают гасить огонь и поджигают дома; они кричат, что делают это по приказу. Трибун больше не сомневался, что именно цезарь приказал сжечь город, и месть, к которой взывала толпа, показалась ему справедливой и заслуженной. Что худшего мог придумать Митридат или другой какой-нибудь заклятый враг Рима? Мера была превзойдена, безумие стало слишком чудовищным, жизнь человеческая сделалась невозможной. Виниций подумал, что час Нерона пробил, что развалины, в которые превратился Рим, должны раздавить чудовище и шута вместе со всеми его преступлениями. Если бы нашелся достаточно смелый человек, который встал бы во главе полной отчаяния толпы, Нерон погиб бы через несколько часов. Мятежные мстительные мысли возникли в голове Виниция. А что, если бы он сделал это? Род Виниция, в котором много было консулов, известен всему Риму. Толпе нужно имя. Ведь недавно по поводу смертного приговора четыремстам рабам префекта Педания Секунда едва не произошло возмущение. Что могло бы произойти сейчас, при катастрофе, какой не видел Рим в течение восьми веков?

"Кто призовет к оружию квиритов, – думал Виниций, – тот, несомненно, свергнет Нерона и сам облечется в пурпур". Почему не сделать этого? Он был сильнее, деятельнее, смелее других августианцев… Нерон имел в своем распоряжении тридцать легионов, стоявших на границах огромной империи, но разве легионы и их вожди не возмутятся при вести о сожжении Рима и его храмов?.. И тогда он, Виниций, мог бы сделаться цезарем. Ведь августианцы шептались между собой, что какой-то гадатель предсказал пурпур Оттону. Чем он хуже Оттона? Может быть, Христос помог бы ему, может быть, это он посылает такие мысли Виницию? "О, если бы это было так!" – восклицал в душе трибун. Он отомстил бы Нерону за Лигию и за свой страх относительно девушки; он установил бы в государстве справедливость и правду, распространил бы Христово учение от Евфрата до туманных берегов Британии – и вместе со всем этим одел бы Лигию в багряницу и сделал бы ее владычицей мира.

Но эти мысли, подобные снопу искр, вырвавшемуся из горящего дома, и угасли, как искры. Прежде всего нужно было спасти Лигию. Он смотрел теперь на катастрофу с близкого расстояния, поэтому страх вернулся к нему. Среди моря огня и дыма, столкнувшись с ужасной действительностью, вера в то, что апостол Петр спасет Лигию, замерла в его сердце. Отчаяние снова охватило его. В необыкновенном волнении он достиг ворот города, где ему снова повторили, что эта часть города пока еще не горит, кроме некоторых мест, где огонь успел перекинуться через реку.

Но и здесь было много дыма, повсюду бежали толпы испуганных людей, среди которых было еще труднее пробраться, потому что, имея больше времени, все старались спасти что-нибудь из своего имущества. Главная улица кишела людьми и по большей части была завалена вещами погорельцев. Более узкие переулки были совсем непроходимы из-за дыма. Жители бежали из них толпами. Виниций был свидетелем потрясающих сцен. Не раз два человеческих потока, столкнувшись на тесном перекрестке, вступали в драку.

Люди давили друг друга и убивали. Матери, смешавшись с толпой, теряли своих детей, которых окликали голосами, полными отчаяния. Виниций с ужасом думал о том, что должно происходить на месте пожара. Среди шума и криков трудно было добиться толку и расспросить кого-нибудь. Из-за реки, с другого берега, ветер приносил клубы дыма, тяжелые и черные, которые ползли по земле, обволакивая дома и людей. Потом ветер развеивал дым, и тогда Виниций мог снова двигаться в направлении переулка, где стоял дом Лина. Зной июльского дня, увеличенный жаром огня, становился непереносимым. Дым ел глаза, груди нечем было дышать. Даже и те из жителей, которые надеялись, что огонь не перебросится через реку, и остались в своих домах, стали теперь покидать их, и суматоха увеличивалась с каждой минутой. Преторианцы, сопровождавшие Виниция, отстали. В тесноте кто-то ударил молотом его коня, и тот взвился на дыбы, тряся окровавленной мордой и отказываясь повиноваться седоку. По богатой тунике толпа узнала августианца, и тотчас вокруг раздались голоса: "Смерть Нерону и поджигателям!" Сотни рук тянулись к Виницию с угрозами, и положение было крайне опасным, если бы конь не вынес его из толпы, давя людей, и новые клубы черного дыма не заволокли улицу. Понимая, что проехать невозможно, Виниций соскочил с коня и побежал вдоль стен, иногда пережидая, чтобы мимо него схлынула толпа. В душе он думал, что все его усилия напрасны. Лигия могла уже давно выбраться из города, и легче было найти иголку на прибрежном песке, чем ее в этом хаосе. Но он хотел ценой жизни добраться до дома Лина. Иногда останавливался и тер глаза. Оторвав край туники, он повязал лоскутом рот и нос и бежал дальше. По мере того как он приближался к реке, зной становился нестерпимее. Последний, кого видел Виниций – хромой старик, – пробегая мимо, крикнул ему: "Не подходи близко к мосту, весь остров в огне!" Дольше Виниций не мог обманывать себя. За углом Еврейской улицы, где стоял дом Лина, Виниций увидел не только дым, но и пламя; не только остров, но и затибрская часть города были в огне; горело в конце улочки, на которой жила Лигия.

Виниций вспомнил, что домик Лина окружен садом, а сзади простирался незастроенный пустырь. Он ободрился. Огонь мог остановиться у пустыря. И он бежал дальше, хотя каждый порыв ветра приносил с собой не только дым, но и тысячи искр, которые могли зажечь переулок с другого конца и отрезать обратный путь.

Наконец сквозь дымную завесу он увидел кипарисы в садике Лина. Дома за пустырем уже пылали, как груды щепок, но владение Лина пока оставалось нетронутым. Виниций бросил на небо благодарный взор и вбежал в сад, так как его обжигал уже раскаленный воздух. Двери были прикрыты, но он толкнул их и проник внутрь.

Ни в саду, ни в домике никого не было.

"Может быть, они задохнулись от дыма?" – подумал Виниций.

И стал кричать:

– Лигия! Лигия!

Все кругом молчало. Лишь издали доносился гул и треск пожара.

– Лигия!

И вдруг он услышал тот мрачный рев, который слышал однажды здесь же в садике. На близлежащем острове, по-видимому, загорелся зверинец, помещавшийся близ храма Эскулапа, – и разные звери, в том числе и львы, подняли рев, полный ужаса. Дрожь пробежала по телу Виниция. Второй раз, когда все его мысли были сосредоточены на Лигии, эти страшные голоса звучали предвестьем несчастья, странным обещанием враждебного будущего.

Но это было краткое, почти мгновенное впечатление, потому что более страшный, чем рев зверей, гул и треск пожара заставлял подумать о другом. Лигия не ответила на зов, но, может быть, она здесь, в домике, задыхается от дыма или лежит в обмороке. Виниций обежал весь дом. В маленьком атриуме было пусто и темно от дыма. Он заметил в глубине мигающий огонек лампады, подбежал и увидел место для лар, где их, однако, не было, а стоял небольшой крест. Перед ним и горела лампада. Новообращенный тотчас решил, что это Христос посылает ему свет, при помощи которого он сможет найти свою Лигию, – и Виниций схватил лампаду и направился к темным спальням. Отдернув завесу, он вошел в одну из них, но там никого не оказалось.

Виниций был, однако, уверен, что он попал в опочивальню Лигии, – по стенам висели ее платья, а на кровати он нашел капитий, – нечто вроде узкой рубашки, какую римлянки обычно надевали прямо на тело. Виниций схватил ее, прижал к губам и, перекинув через плечо, побежал дальше. Дом был небольшой, и он быстро осмотрел все комнаты и даже подвал. Нигде никого не оказалось. Очевидно, Лигия, Лин и Урс вместе с остальными жителями переулка искали спасения в бегстве. "Их нужно искать в толпе за городскими воротами", – подумал Виниций.

Он не удивился, что не встретил их по дороге, потому что они могли избрать другой путь, в направлении к Ватиканскому холму. Во всяком случае, они уцелели, по крайней мере, от огня. Виниций облегченно вздохнул. Он видел, с какой громадной опасностью сопряжено было бегство, но мысль о сверхчеловеческой силе Урса ободрила его. "Теперь мне нужно бежать отсюда, – думал Виниций. – Через сады Домиция я проникну в сады Агриппины. Там я найду их. Дыма там нет, потому что ветер дует с Сабинских гор".

Пришло время, когда ему нужно было подумать о собственном спасении, потому что море огня приближалось, и почти весь переулок был окутан густым дымом. Лампада в его руках погасла от первого порыва ветра. Виниций побежал по улице в ту сторону, откуда пришел, и пожар, казалось, настигал его своим знойным дыханием, то окутывая его дымом, то осыпая искрами, которые падали на волосы, шею, одежду Виниция. Туника на нем тлела в нескольких местах, но он не обращал на это внимания и бежал дальше, опасаясь, что дым может задушить его. На языке он чувствовал вкус гари и сажи, в горле першило. Кровь прилила к голове, мгновениями он видел все в багровом свете и даже самый дым казался ему красным. Тогда он говорил себе: "Не лучше ли мне броситься на землю и умереть?" Он изнемогал, бежать становилось не под силу. Голова, плечи, руки покрылись испариной, и эта испарина обжигала его. Если бы не имя Лигии, которое он повторял мысленно, и не ее одежда, которой он закрыл лицо, он непременно упал бы. Но через несколько минут он перестал узнавать переулок, по которому бежал. Сознание постепенно покидало его, он помнил одно лишь, что должен бежать, потому что за воротами его ждет Лигия, обещанная ему апостолом Петром. Его охватила странная, почти лихорадочная уверенность, похожая на предсмертный бред, что он должен увидеть ее, обручиться с ней и потом немедленно умереть.

Он продолжал бежать, как пьяный, шатаясь из стороны в сторону. И вдруг что-то изменилось в чудовищном пожаре, охватившем исполинский город. Все, что до сих пор тлело, вырвалось, очевидно, в безумном взрыве огня, потому что ветер перестал гнать клубы дыма, а тот дым, который скопился в узких переулках, был развеян бешеным дыханием раскаленного воздуха. И это дыхание сеяло теперь миллионы искр, так что Виниций бежал словно в огненном облаке. Теперь он лучше разбирал дорогу, и в то мгновение, когда готов был упасть от изнеможения, он увидел конец переулка. Это дало ему новые силы. Завернув за угол, он очутился на улице, которая вела к Портовой дороге и Кодетанскому полю. Искры перестали жечь его. Он понял, что, добежав до Портовой дороги, будет спасен, хотя бы на ней и лишился чувств.