Текст книги "Царь Борис, прозваньем Годунов"

Автор книги: Генрих Эрлих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Вот уж не думал, что ты, князь светлый, за этот род защитником выступишь! – воскликнул Симеон с кривой усмешкой.

– Сказано: воздавай добром даже и врагам своим, – коротко ответил я.

– Удивительно нам слышать эти слова! – вновь воскликнул Симеон. – За годы последние привыкли люди воздавать злом за зло и за добро опять же злом. Ты же платишь добром за добро и этим являешь собой пример поистине святого человека!

Очень не понравилось мне ни что сказал Симеон, ни как. Хотел я было возразить жарко, но Симеон жестом остановил меня.

– Известно нам, за какое добро ты долг отдаешь, – продолжил он, – донесли нам люди верные, что помог Никита Романович с сыном своим безбожным Федькою вызволить из плена и из любви к княгине готов я простить их. Вот только поможет ли это им? Мы теперь решаем все судом боярским, а я лишь один из многих. Как бояре приговорят, так и будет.

Что бояре приговорят, догадаться было не трудно, в этом Никита Романович не ошибся.

– Что ж, коли так, пусть живут, землю поганят, – с разочарованием сказал князь Симеон, – и нечего им по вотчинам своим сидеть, козни дьявольские строить, пусть служат, места мы им позже определим, чтобы не близко, но и не далеко. И чтобы в Москву – ни ногой!

Признаюсь, и я бы лучше не придумал!

* * *

Во все время нашего разговора с Симеоном еще одна мысль не давала мне покоя. Рядом с троном царским стояло пустое кресло, было оно точно таким же, как у Симеона, и стояло точно так же, чуть пониже и сбоку, но, с другой стороны, как бы в зеркале отражаясь. «И для кого это кресло предназначено? – думал я, осторожно оглядывая палату. – Вроде бы все бояре уже здесь, сидят на лавках, как положено».

Тут широко распахнулись двери, и под стук бердышей об пол в палату быстрым, решительным шагом вошел царь Иван. Возмужавший, посвежевший, о, как он был красив! Как похож на своего отца! Я залюбовался им, а быть может, просто опешил от неожиданности, как бы то ни было, я не кинулся ему навстречу.

– Прошу извинить меня, дядюшка, за опоздание, но меня только что известили, – говорил Иван на ходу. Проходя мимо меня, он всего лишь скользнул взглядом, потом подошел и сел в кресло, то самое!

– К тебе первому послал с известием о нашем дорогом госте, – воскликнул князь Симеон, – да, видно, распустились холопы, не спешат исполнять мои приказы. Ну да я им задам!

– Не надо никого наказывать, никто ни в чем не виноват, – кротко сказал царь Иван, – засиделся над книгами, сам же и просил меня не беспокоить.

Я остолбенел, не веря своим глазам и ушам. Иван – кроткий! Иван – милосердный! Иван – засидевшийся над книгами! Впору было умилиться, если бы не это мерзкое обращение: дядюшка. Ведь не ко мне оно относилось, как встарь, а к князю Симеону! Да какой он к чер… дядюшка, ой, прости Господи! Но возмущение иссякло столь же быстро, как и умиление, сердце сжала ужасная тоска от картины у меня перед глазами: пустой трон и с двух сторон, чуть пониже и сбоку – царь Иван и князь Симеон. Господи, что будет?! Что Ты нам готовишь?!

– …закончили все, – донеслись до меня слова князя Симеона, – можно было бы сразу за стол пиршественный сесть, приказ-то уж отдан, да гость наш дорогой, думаю, утомился с дороги. Вишь, как спешил, даже не переоделся, – поддел меня все же Симеон, не удержался, тут он ко мне оборотился и продолжил: – Лучшие палаты во дворце тебе отдаю, князь Юрий, полежи, отдохни с дороги, а вечером милости просим на пир наш пожаловать, там и разговор наш продолжим. Очень любопытно нам узнать о жизни заграничной, ладно ли там или так, как мы думаем.

– Спасибо, князь, за предложение любезное, но я предпочел бы в своем доме остановиться, – прервал я его излияния.

– Так ведь тут вот какое дело-то, – замялся вдруг князь Симеон, – занят твой дом-то. Иван, вишь, тоже со мной жить не пожелал, на особицу поселился, сам твой дом и выбрал. Ты уж его не кори.

– Я перееду! – воскликнул Иван. – Сегодня же! Сейчас же и прикажу!

– Не изволь беспокоиться, царь Иван свет Иванович! – поклонился я ему – Не стесню я тебя. Будет на то твоя воля, так и на лавке голой пристроюсь, чай, найдется в моем собственном доме закуток малый для странника бесприютного.

– Конечно, конечно, – смущенно выдавил Иван.

Так вновь оказался я в доме моем. Столько на меня воспоминаний нахлынуло, и горьких, и сладких, что первые минуты я лишь молча дом обходил, прикасался к стенам, к мебели и, закрыв глаза, пытался уловить запахи, с давних времен оставшиеся. Иван же стоял недвижимо и лишь глазами меня сопровождал. Между нами не было пока сказано ни одного слова.

– Не казни меня, дядюшка Гюрги! – воскликнул вдруг Иван, он, видно, так мое молчание понял. – Не молчи! Не качай головой с укоризной! Лучше отругай, как в детстве. Ругай как хочешь, все приму, но не молчи! Прости меня, дядюшка! – Тут Иван неожиданно бросился на колени мне в ноги. – За княгиню Юлию, за машкару ту поганую, за пляски сатанинские, за богослужения еретические, за все прости! Кругом я перед тобой виноват, но ты прости, как только ты прощать умеешь.

Что я мог на это ответить?! Поднял я его с колен, обнял, поцеловал ласково. Поплакали мы вместе, ну, скажем, я всплакнул. А как успокоился, то нашел себя уже сидящим в кресле, а рядом на маленькой скамеечке Иван пристроился и руку мою нежно поглаживал. Все говорил, как он меня любит, как корил себя ежедневно за то, что из-за безрассудства его вынужден был я покинуть родную землю и скитался невесть где с обидой в сердце, и как страшился встречи со мной, вдруг отвернусь я от него, не захочу признать, и как боялся в палате тронной первым шаг ко мне сделать, уж больно неприветлив я был, а ну как оттолкну, стыдно перед боярами, а еще о том говорил, что он нарочно в доме нашем поселился, здесь он каждую минуту ощущал как бы присутствие наше, мое и княгини Юлии, от этого мысли его просветлялись и к добрым делам направлялись.

– Если и был ты виноват в чем-то передо мной, то я тебе это давно простил, – сказал я Ивану тихо. – В странах заграничных я не обиды старые поминал, а лишь корил себя за то, что покинул тебя в минуту трудную, все представлял себе с болью в сердце, как ты здесь без меня, без совета моего, любви и утешения. И все просил прощения у Господа за то, что ради счастья своего личного забыл о долге своем, о клятве священной, брату моему данной. Теперь и у тебя за это прощения прошу Оставил я тебя, кинул попечения свои неустанные, и вот что из этого вышло.

Ничего не ответил мне на это Иван, лишь к руке моей припал. Понял я, что и он простил меня, и, ободренный, продолжил, постепенно распаляясь и повышая голос:

– Ты не передо мною виноват, ты перед Господом виноват за то, что не соблюл державу, Им тебе врученную! Ты перед державой виноват, что от действий твоих неразумных в разорение впала! Ты перед народом виноват за кровь и нищету! Наконец, ты перед родом нашим виноват, ибо выпустил из рук вожжи, кои предки твои веками крепко в руках держали! Лишь один путь перед тобой, чтобы исправить содеянное, – вернись на трон прародительский и правь отныне справедливо и милосердно, роди наследника и передай ему державу в богатстве, силе и славе. Только так заслужишь ты прощение Господа, державы, народа и всего рода нашего!

– Нет, – ответил Иван тихо, но твердо, – не хочет того Господь, я знаю.

– Неведома нам воля Господа!..

Такие вот разговоры вели мы с Иваном не день, не два – полгода, и в слободе, и в Москве после возвращения туда всего двора. Да, видно, не хватало веры в моих словах, что бы я ни говорил, не отпускала меня мысль о каре Господней, что посетила при первом взгляде на разоренную Москву, я себя-то убедить не мог, не то что Ивана. Посему, какие бы доводы я ни приводил, я наталкивался на твердое Иваново «нет».

Но и другие не больше моего преуспели. Вы, наверно, удивитесь, но чаще других князь Симеон хлопотал, когда я в изнеможении, а подчас и в гневе от Ивана отступался, на смену мне Симеон являлся со своими увещеваниями. А ведь удивляться-то нечему! Князь Симеон, как никто, кроме меня, конечно, понимал, какими бедствиями для державы может обернуться отречение царя Ивана, не имеющего наследника, сына или хотя бы брата. Разве могут уразуметь это бояре, которые не способны видеть дальше носа своего, то есть границ своих вотчин. Только наш род обладает взглядом орлиным, способным проникнуть до самых дальних пределов нашей державы, только нашему роду дал Господь понимание, как государство наше устроено, чем оно живет и как вперед двигается. А кто от рода нашего, некогда многочисленного, остался? Только мы с князем Симеоном, остальные не в счет, и – Иван, последняя надежда наша. Вот мы и старались, но – вотще!

Уговаривали Ивана митрополит и все святители вместе, приходили под окна дворца царского огромные толпы народа, стенали и плакали, призывая Ивана не покидать их, не оставлять без защиты перед своеволием боярским. Иван бесстрашно выходил к народу, говорил милостиво, благодарил за любовь, им не заслуженную, обещал защиту перед боярами и пред Господом, но от венца царского отказывался.

Бояре тоже били челом Ивану, умоляя его снять опалу с них и с державы Русской и вернуться на престол прародительский, но, видя его неуступчивость, быстро отступились и решили на Думе своей провозгласить царем князя Симеона как единственного, законного и несомненного наследника. Уж и собор Земский созвали для всенародного избрания нового царя, вот только одного не учли – что князь Симеон тоже откажется. И будет упорствовать в своем решении не меньше царя Ивана.

Уговаривали сначала князя Симеона на Думе боярской – Симеон перестал туда приходить. Собрался собор Земский – Симеон не пришел и затворился на своей половине дворца царского. Составили грамоту утвержденную, и все члены собора, митрополит, святители, бояре, князья служилые, дьяки приказные и другие посланцы земли Русской, числом более пятисот, на ней подписи свои поставили – Симеон отказался ее принять и удалился в Симонов монастырь, чтобы ему не докучали. Собралась огромная толпа простого народа и во главе с избранными из собора Земского отправилась в Симонов монастырь, князь Симеон речи избранных выслушал, но на все мольбы ответил отказом. Вышел на стену монастырскую и обратился к народу, вкруг монастыря расположившемуся, клялся со слезами на глазах, что никогда в жизни не мыслил он посягнуть на превысочайший царский чин. Впрочем, народ слез не разглядел и слов Симеоновых не расслышал и разошелся с убеждением, что Симеон объявил о своем скором пострижении в монахи. Но это только усилило рвение народное, и все принялись готовиться к новому, невиданному ходу. Всю ночь до утра двери храмов были открыты, везде служили литургии, все храмы были полны народом, так что яблоку было негде упасть, а с утра священники вынесли самые почитаемые иконы и со всей святостью, под звон колокольный, двинулись крестные ходы к Симонову монастырю со всех концов Москвы. Шел и я вместе с митрополитом, вместе со всеми членами собора Земского, после молитвы всеобщей в кремлевском храме Успения.

Во двор монастырский пропустили лишь избранных, но и они заполонили его весь до самых дальних уголков. Вышел князь Симеон к народу и вновь отказался от предложенной чести. Тогда выступил вперед митрополит и сказал, что коли так, то и он с себя свой сан слагает, и положил посох свой к ногам Симеона. За митрополитом последовали все другие святители и сказали, что с сего дня все церкви в земле Русской затворяются, потому как некому будет службы служить. Тут и бояре сказали свое слово увертливое, но веское: «А мы называться боярами не станем!» И служилые люди закричали, что перестанут служить и биться с врагами, и будет в земле кровопролитие. И дьяки закричали, что закроют они приказы и перестанут указы писать, и будет оттого столпотворение вавилонское, ибо никто не будет знать, кто он есть и где его место.

И из дальних рядов закричали купцы, что перестанут они торговать и будет в земле голод.

Ничего не ответил на это князь Симеон, захотел он услышать голос простого народа, поднялся, как и в позапрошлый день, на стену монастырскую. Дул там ветер сильный, и князь Симеон, чтобы не застудиться, обмотал шею платком тканым, а люди, увидев это, в неразумности своей решили, что он показывает им, что скорее удавится, чем примет венец царский. И поднялся тут такой вопль, что заглушил колокола московские. Не сокрушил князя Симеона этот вопль горя народного, от сердца идущий, не сокрушил, но поколебал. Пригласил он меня с митрополитом в келью свою для разговора последнего. Изложил он нам вновь свои сомнения, давно и хорошо нам знакомые, мы же вновь разрешили их и дали ему свое благословение, митрополит – от имени Господа и всей церкви православной, я же – как старший в роду.

После этого вышел князь Симеон на крыльцо и смиренно возвестил народу о своем согласии принять венец царский. Обрадованные бояре, не давая ему времени передумать, подхватили и чуть ли не на руках отнесли в храм монастырский, где митрополит под иконами святыми в суете и спешке нарек князя Симеона на царство.

Так исполнилась последняя часть пророчества брата моего.

Глава 3
Размышления о престолонаследии

Вот вы сейчас, наверно, ухмыляетесь: что за действо недостойное устроил князь Симеон? Качаете многозначительно головой: для вида лишь от венца царского он отказывался – мы-то знаем! Всю жизнь к венцу этому, несправедливо у отца его отобранному, он вожделел, и вот – свершилось! Для того и стал во главе земщины, для того и ворогов на Русь призвал, Москву спалил – нужны ли другие доказательства?!

Уверяю вас, ошибаетесь вы. Уж вы поверьте, мне князя Симеона защищать зазря незачем. Заступал он на место возлюбленного племянника моего – куда уж дальше? А что сам я ходил князя Симеона уговаривать и благословение ему дал, так это только во исполнение воли Господа, через пророчество брата моего явленной. И то что князь Симеон из рода нашего, здесь ни при чем, это меня еще более от него отвращало. Был он из другой, боковой ветви. Ну ладно, если вы так настаиваете, пусть мы из боковой, а он из главной, тут важно, что из другой. А ведь нет горшего врага, чем родственник ближайший. Вы вокруг оглянитесь и сердце свое спросите. Опасаетесь, так я вам другой пример приведу. Кого мы больше ненавидим: католиков или магометан? То-то же! За князей татарских мы дочерей замуж выдаем без раздумий и пируем с ними за общим столом свободно, а к католику не то что в дом не войдем, если вдруг придется руку ему пожать, так немедленно, у него же на глазах руки-то и вымоем. А уж если – не приведи Господь! – на стройном древе нашей святой православной церкви какой новый росток проклюнется, то тут мы ни перед чем не остановимся, посреди дома собственного костер запалим, пусть все сгорит, но ереси не допустим.

Так что не защищаю я князя Симеона, а говорю, как было. Искренним он был в своем упорном отказе от венца царского, кому это и знать, как не мне. Князь Симеон не то чтобы советовался со мной, но сомнения свои излагал, и я их очень даже хорошо понял.

Первым камнем преткновения для него была давняя клятва крестоцеловальная об отказе от престола для себя и возможных детей своих. Какая мелочь, воскликнете вы! И тут же напомните мне, что прадед наш великий князь Василий Васильевич прозвищем Темный легко такое препятствие обошел, присягнул супротивнику своему, брату меньшему Дмитрию Шемяке, а потом побежал на Белозеро, и там игумен Кирилловский его от клятвы, под угрозами данной, разрешил. И еще скажете вы, что ведь и митрополит в уговорах князя Симеона участвовал и благословение ему дал, значит, та клятва давняя никакой силы уже не имела. Так-то оно так, но князь Симеон по-другому на это дело смотрел. Всю свою жизнь он свято ту клятву, по доброй воле пред Господом данную, соблюдал, ни словом, ни делом, ни помыслом не нарушал, за это Господь его берег и всячески к нему благоволил, земли приумножал, болезни отводил. А вот как посмотрит Господь на нарушение клятвы, пусть и с разрешения митрополита, сие было неведомо. Может и прогневаться. От добра добра не ищут, а любителей проверять волю Господа на собственной голове не много сыщется, даже среди людей менее осторожных, чем князь Симеон.

Даже дав согласие на царство, князь Симеон еще очень долго, целых два года, выжидал, все смотрел, как Господь к этому отнесся, не посылает ли какие знаки гнева своего, саранчу, жару или холод невиданные, пожары, наводнения или болезни моровые. И хоть писался во всех грамотах царем всея Руси, но сам себя упорно величал лишь великим князем Тверским и на царство не венчался. Лишь убедившись, что Господь по-прежнему к нему мирволит, князь Симеон наконец позволил митрополиту возложить на него венец царский, дотошно следуя чину венчания отца своего.

Но даже тут проявил осторожность, сменил при венчании имя Симеон на Ивана. Клятву-де давал раб Божий Симеон, а венчался раб Божий Иван. Впрочем, и в этом он лишь следовал обычаям дедовским. Дед наш, Иоанн Васильевич Грозный, имел имя христианское Тимофей, отец наш – Гавриил, а Димитрий-внук – Василий. Были и другие имена, тайные, которые никому не сообщались. Для чего это делалось? Насылают, скажем, порчу на великого князя Иоанна Васильевича, а ангел-хранитель Тимофея тут как тут, разбивает все козни. Нашли оружие против ангела-хранителя Тимофея – хитер враг! – а все равно ничего не выходит, стоит на защите еще один ангел-хранитель, имя которого только Господу известно. А как бороться с тем, кого не знаешь? Так и оборонялись.

Что же до имени Иван, то Симеон его сам выбрал. Выбор у него был невелик, в семействе нашем на протяжении последних двух веков для венчания всего три имени предусмотрены: Иван, Василий и Димитрий. Если сердце склоняется больше к делам мирным, тогда нарекаются Иваном, к делам божественным – Василием, а к делам ратным – Димитрием. Вот, к примеру, если бы я, предположим на мгновение, на царство венчался, то непременно имя Василий себе бы взял. Хорошо звучит: царь всея Руси Василий Васильевич – дважды угодник Божий!

Но Господу было угодно, чтобы на троне русском воссел новый царь Иван или, как в грамотах посольских пишут, Иоанн Базилевс – так тому и быть!

Иноземцы ведь в отчествах наших не разумеют, для них все были Иоанны Базилевсы: и дед наш, и брат мой, и племянник мой, теперь вот другой племянник, то же имя принявший. В том же, что в грамотах, во внутренние наши земли отправлявшиеся, царя нового называли Иоанном Васильевичем, была прямая вина бояр, дьяков да писцов – не посоветовались они со мной, а я бы им все разъяснил! Хотя и сам некоторые сомнения имел. Симеон ведь всю жизнь именовался Васильевичем по христианскому имени отца своего. С другой стороны, мы с братом тоже именовались Васильевичами, но по царскому имени отца нашего. Если титул брата моего взять за образец, то Симеон должен был бы писаться: великий князь и царь Иоанн VI Димитриевич II всея Руси. Это – если признать, что Димитрий-внук истинно правил, а не был лишь объявленным наследником и соправителем. Но на этот счет разные мнения имелись, даже и у меня. Да, непростой вопрос! Может быть, и правы были бояре, что не стали в него углубляться, ничего бы не решили, только бы переругались вдрызг по своему обыкновению

* * *

Был у князя Симеона, я с вашего позволения буду и дальше так его называть, и второй камень преткновения, не меньший – не было у его наследника. Сын был, а наследника не было.

Для спокойствия державы отец наш, великий князь Василий Иванович, не давал Симеону разрешения жениться, и Дума боярская в малолетство наше с Иваном завет этот твердо блюла. Любые женитьбы в семействе великокняжеском – дело государственное, его на самотек пускать никак нельзя. Высочайшее дозволение было дано лишь после восшествия на престол брата моего. Как вы помните, Иван после собственной женитьбы занялся устройством всех своих родственников ближайших, и почти в одно время с моей свадьбой и свадьбой князя Владимира Андреевича Старицкого сыграли и свадьбу князя Симеона. Собственно, на свадьбе мы не гуляли. Как и все события в жизни Симеона, это тоже прошло тихо и незаметно, в его тверской вотчине, Иван лишь утвердил выбор Евдокии Сабуровой, девицы из рода не очень знатного, но издавна с нашим связанного. В положенное время дошло до нас известие о рождении у князя Симеона сына Федора, а потом и о кончине молодой супруги. По прошествии года князь Симеон бил челом царю разрешить ему новый брак, но Иван отказал, мне даже показалось, что он уже корил себя за предыдущий минутный порыв. Или предчувствовал чего?

Но и Симеон не возобновлял более попыток, даже после ухода царя Ивана. Так и жил вдовцом, соблюдая запрет царский и тогда, когда после раздела державы на земщину и опричнину воля царская ни за что считалась. Все потому, что узрел в этом знак Божий.

Дело в том, что единственный сын Симеона, Федор, был, как бы это помягче сказать, несилен умом. И то, что он от рождения почти двадцать пять лет в глуши прожил, здесь совсем ни при чем. Вон князь Андрей Курбский, тоже не в Москве вырос, а как приехал, так не только нас с братом моим ученостью затмил, но с Алексеем Адашевым и с Сильвестром без страха спорил и лишь перед Макарием смирялся, да и то потому, что митрополит. Или вот еще как бывает. Приезжает молодец из деревни, медведь медведем, правил поведения не знает и грамоте не разумеет, но в глазах светится живой ум, дай такому год-другой сроку, так он многих коренных жителей московских обскачет. Федор не то! Я когда его первый раз увидел, так не только искры ума в глазах его не разглядел, а вообще ничего – тусклые у него глаза были. И на медведя он совсем не походил. Чем в деревне заниматься? Целый день в поле, знай себе скачи, хочешь – для охоты, хочешь – для присмотру хозяйского, а то и просто так, времяпрепровождения ради. А как вернешься домой, так сразу за стол, навернешь от души, чтобы за ушами трещало, а потом на лавку и задашь храповицкого, теперь уж до звону в ушах. Туг волей-неволей здоровья и сил наберешься, того же князя Симеона в пример возьмем: в семьдесят смотрелся на пятьдесят, а уже девок топтал, как петух молодой. Но об этом отдельный рассказ. А Федор – нет! Рыхлый он какой-то был от природы, ему и воздух деревенский на пользу не шел. Он и на охоту-то совсем не ездил, не как я, из-за отвращения к убийству даже и тварей бессловесных, а от вялости телесной и душевной. Только одним делом любил заниматься – в колокола звонить да на клиросе певчим подпевать. Ему князь Симеон не раз говорил при мне с досадой: «Эх, надо было родиться тебе, Федька, пономарем!» Бога славить – дело, конечно, хорошее, но и в нем надо меру знать, особенно если ты не инок смиренный, а отпрыск великокняжеский. От многочасовых бдений на колокольне только один толк был – руки у Федора были сильные, да они одни и были сильными в его хилом теле, но постоянный звон отбил у него остатки мозгов, так что голова его колоколу уподобилась, такая же пустая внутри и звенит.

Ну как такому пентюху можно было державу оставлять?! Но не о державе болела душа у князя Симеона, а о сыне единственном. Это вотчинник может прекрасно, спокойно и счастливо, всю жизнь без ума прожить до глубокой старости, а государь слабый? Провидел князь Симеон, что после смерти его может обычная смута начаться и Федор в той борьбе не только не устоит, но и не выживет. Вот и получалось, что, надевая на себя корону нежеланную, князь Симеон не только взваливал на себя на старости лет непомерный груз забот и трудов, но еще и смертный приговор подписывал сыну своему единственному и всему своему потомству. Тут призадумаешься!

Вижу, не убедил я вас. Где это видано, пожимаете вы плечами, чтобы человек от престола отказывался? Да хоть бы день один поцарствовать, восклицаете вы, а дальше будь что будет! А что дальше будет? – спрашиваю я вас. И тут же сам и отвечаю: ничего не будет, для вас ничего, так как корона не с головы сваливается, а с плеч, вместе с головой.

Хорошо понимаю, откуда такие мысли в вашу голову закрались. Все от событий последних лет, когда после смерти царя Бориса вокруг престола русского такая свистопляска завертелась, что любую голову закружит. Василий Шуйский, польский королевич Владислав, теперь вот Михаил Романов – воистину стало казаться, что любой может на трон взобраться. Я вперед забежал, но это не страшно, вы эту часть истории знаете, точнее говоря, пока не забыли, все ж таки у вас на глазах протекала. Но началось все не со смерти царя Бориса, а много раньше, с восшествия на престол князя Симеона, тогда был нарушен худо-бедно устоявшийся порядок престолонаследия. Поэтому давайте я здесь все свои мысли по этому поводу выскажу, чтобы не возвращаться к ним впредь.

Итак, в мое время, в то, которое я сейчас описываю, сорок с лишком лет назад, все не так было, как ныне, тогда порядок был! Тогда такую глупость, чтобы хотя бы один день поцарствовать, мог сморозить только родной брат государев, да и то в досаде, что ему даже этот один день царствования не светит. В междуцарствия корона не валялась в грязи, как ныне, а лежала со всем достоинством в кремлевском храме Успения, дожидаясь, пока митрополит возложит ее на главу избранника Божия. И никто к ней руки жадно не тянул! Потому что всяк с молоком матери впитывал, что коли он не чистых великокняжеских кровей, то не по нему эта шапка. Даже и не мечтай! Вот и не мечтали. Ведь, к примеру, если любишь ты удовольствия мирские и не мыслишь о жизни монашеской, так и не будешь ты стремиться к посоху митрополичьему. Клобук монашеский для этого такое же условие необходимейшее, как и кровь великокняжеская для престола. Необходимейшее, но не достаточное. Если и достаточное, то только для мечтаний.

Чистая кровь лишь по мужской линии струится, недаром говорится, что женщина – существо нечистое, поэтому кровные родственники великокняжеские, но по женской линии, тоже о престоле не помышляют. Возьмем князя Ивана Мстиславского, вы слышали, чтобы он на трон претендовал или хотя бы кто-нибудь его имя выкрикнул в запале смуты? Не было такого, а ведь он внук кровный деда нашего Иоанна Васильевича Грозного и брат мой двоюродный, как и князь Владимир Андреевич Старицкий, но – по женской линии.

Но и чистокровные ту корону, в храме лежащую, по большой дуге обходят, потому как помнят о неразрывной связи короны и головы. Если ты далеко стоишь от трона, если права твои на корону не бесспорны, то лучше и не протягивать к ней руку. Даже во время опричнины, когда великая смута гуляла в земле Русской, и то никто не посягал, хотя и погибало дело земщины из-за отсугствия вождя. Все ждали вождя истинного, претендента бесспорного по крови, й, к сожалению, дождались. Или вот другой пример возьмем – князья Шуйские. Тоже родственники наши кровные, по мужской линии из одного корня мы вышли, признаюсь, что были они когда-то старшей ветвью, но ветвь та неудачная получилась и Господу нелюбезная. Хоть и обидел Он их разумом, но и того немногого, что у них было, хватало, чтобы на венец царский никогда не покушаться. Лишь князь Василий Иванович не стерпел. Что из этого вышло? Вы знаете.

Те же, чьи права на корону были бесспорны, тоже не спешили ее на себя возлагать. Не только действий никаких для этого не предпринимали, но часто бежали прочь. И это было правильно. Если избрал тебя Господь, то Он сам все устроит, и твое вмешательство Ему только помехой будет. Если же не хочет тебя Господь, то, что ни делай, все равно ничего не получится. Как у князя Владимира Андреевича.

Поэтому жди терпеливо, что решат народ, святители и бояре, и от чести высокой отказывайся многократно. Таков уж обычай наш русский, и, как всякий обычай, он глубокие корни имеет – надобно время, чтобы убедиться, что правильно все волю Божью поняли.

Случалось, конечно, что сразу несколько бесспорных претендентов на престол являлось, но было их обычно два, много три, Господь между ними быстро выбор делал и после короткой смуты являл свою волю.

Да, раньше порядок был, каждый место свое знал. И отстаивал его яростно в спорах местнических. Знаю, многие сейчас смеются над этим древним обычаем, я и сам в рассказе моем над ним подтрунивал, но беззлобно, потому как его обратную сторону видел: все знали предел своих устремлений жизненных и на недосягаемое не покушались.

Вот Захарьиных возьмем – сколько я об их кознях рассказывал! Вы, зная историю дальнейшую, решили, наверно, что все их устремления к трону направлены были. Уверяю вас – нет! Не мыслили они о троне, они лишь хотели быть первыми у трона. Кто был Никита Романович? Царский шурин, потом дядя государев, но по женской линии. Он не то что сотый в очереди на трон, он в этой очереди вообще не стоял.

Ну а все же, не унимаетесь вы, предположим, что кто-то замыслил мимо всех прав на трон русский пробраться и измыслил для этого план дьявольский, неужто не может такого быть? Нет, не может! Вы только представьте себе, какой это должен быть долгий и сложный план, а я за жизнь свою многолетнюю сколько раз убеждался, что удаются лишь планы быстрые и самые простые. Планы человеческие люди составляют, а им свойственно ошибаться, чем больше шагов в плане, тем скорее ошибка. В самом длинном плане ошибка зачастую вкрадывается на первом же шаге, вот и в любом, самом изощренном плане достижения престола ошибочна сама мысль, что ты его можешь достигнуть. Но главное даже не в этом. Главное в том, что Господь этого не допустит. Стоит тебе лишь помыслить об этом, как ты столько заповедей священных нарушишь, что останется лишь благодарить Господа, что Он не испепелил тебя тут же на месте огнем своим. Можешь душу дьяволу продать, но и это не поможет, дьявол может довести человека до любых вершин, но не на самую высшую, ибо не может стать прислужник дьявола помазанником Божиим.

Но я ваши сомнения прекрасно понимаю, потому что такой человек все же был – Федор Никитич Романов, а лучше сказать, Федька окаянный. Ведь вот ни отцу его, ни братьям многочисленным не приходила в голову мысль о венце царском, а ему пришла и засела накрепко. Знаю, о чем говорю, он ведь одному мазиле италийскому заказал нарисовать парсуну свою в полном облачении царском, никому ее не показывал, а мне показал, зачем, я так и не понял, то ли похвастаться хотел, то ли позлить меня. Что ж, разозлил изрядно.

Лишь одно Федьку извиняет. Он ведь с колыбели рядом с Иваном рос, почитал его за брата родного, да еще слышал всякие неосторожные разговоры взрослых о якобы особой близости их рода к царскому и всякие предсказания магические о великом будущем их рода. Еще отец его, Никита Романович, то ли от гордости непомерной, то ли шутя ласково, называл его, единственного из всех сыновей своих, царевичем. Вот и сложилось все это причудливым образом в неокрепших детских мозгах его, и он возомнил.