Текст книги "Две реки — два рассказа"

Автор книги: Генрих Гунн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Кильце – деревня, известная своими мастерами. На всю округу славились ее бочкари и лодочные строители. Дома здесь высокие, статные, в большинстве «двужирные». И еще славится Кильце радушием своих жителей. «В Кильце народ хороший!» – говорили мне. Народ на Севере, верно, хороший, но не всегда легко устроиться на ночлег в летнюю отпускную пору – почти во всех домах гости. Все это местные уроженцы – дети, братья, сестры, приехавшие на побывку в родные края из северных городов, где они теперь живут и работают. Летом на Севере, на его транспортных магистралях, бывает почти так же людно, как и на юге, только, в отличие от юга, куда стремятся люди со всех концов страны, здесь большинство своих, северян. За время отпуска запасаются они грибами, ягодами, и вы сразу узнаете отпускников на пристанях и в аэропортах по тому обилию эмалированных ведер и корзин, которые они увозят с собой.

У Егора Егоровича тоже в доме гости, но не откажет он дорожному человеку в приюте – дом большой, всем места хватит, да и поговорить с новым человеком старик любит. Вечером младшие дети, сын и дочь, двадцатилетняя молодежь, ушли в клуб, ушла куда-то и хозяйка, а мы с хозяином посиживаем за самоваром, за интересным разговором.

Высокий, крепкий старик Егор Егорович, с седой окладистой бородой. На пиджаке у него ордена и медали. Большую жизнь прошел, большую семью вырастил. Старик достает семейный альбом, показывает фотографии.

– Видишь? Трое нас дружков. Это после англичанина было. Молодые все.

– Одежда у вас поморская.

– В море тогда ходили, за Тонкий Нос.

– За Канин?

– Вот. Зверя били, рыбу ловили. Теперь смотри. Это, когда колхоз организовали, наша бригада. От колхоза тоже ходили на промысел. На Вижас за рыбой. Собираемся под ледостав да лодчонку берем худящую, чтоб не жалко бросить. Отплываем, когда шуга по реке идет. Выйдем в губу, влево пойдет берег Абрамовский, вправо Конушинский. Дружимся с правым. Отворим парус, ловим ветер в торока, моторов не было. Льда станет больше – редко когда до устья Неси дойдем, льдом затрет. Тогда бросаем лодку, сами с котомками перебираемся на берег. Посмотри по своей карте. Вот она, Несь. По ней поднимаемся вверх, переходим на Вижас. Вижас, видишь, впадает в Чешскую губу. По Вижасу идем кверху. Речка эта рыбная, ловили пелядь, сига, щуку, изредка попадала нельма. Семга в эту реку не заходит, дно там илистое и песчаное, вода мутная, семга – та любит воду прозрачную и дно – галечник. Наловим рыбы, возвращаемся по зимнику. Верно, избушки у нас там были, лошадей за нами высылали. С вершины Вижаса на Бычье был зимник, шестьдесят верст, на пути остановочная изба. На Вижас много рыбаков съезжалось. Ижемцы ездили. Те хорошо ловили…

Это, как видишь, война. Расчет нашей стасемидесятидвухмиллиметровой пушки. Это уже в Польше, а начинал в блокированном Ленинграде. Как там было, небось слышал… Кончил войну в Бреслау, там меня в последний раз ранило.

Старик достает боевые грамоты, от ветхости распавшиеся по сгибам, раскладывает их на столе.

– Давно уж было-то… – говорит старик, читая названия малоизвестных немецких городков. Помолчав, он бережно убирает грамоты.

– Теперь смотри. Тут моя семья. До войны у нас было четверо и после войны столько же.

И мы смотрим многочисленные семейные фотографии, сыновей, дочерей, внуков Егора Егоровича. Тот инженер, тот моряк, тот рабочий, та учительница…

Долго и обстоятельно рассказывает хозяин о судьбе своих детей, ему есть что рассказать о своей большой трудовой семье, о радостях ее и горестях, обо всем, что сопровождает жизнь человеческую.

Выросли дети, разлетелись по северным городам, кто в Архангельск, кто в Северодвинск, кто в Мурманск, а в деревне остались старики родители.

– Зовут нас дети к себе, – говорит Егор Егорович, – да куда мы поедем? В гости, верно, в гости ездим, а век свой доживать будем здесь.

Утром Егор Егорович водит меня по деревне – не такой он человек, чтобы отпустить гостя одного. Интересно стоят здесь дома – озадками к речной долине, к ветреной стороне. Дома прочные, срубленные из «листвы», они не отличаются украшениями, но полны сурового достоинства. Возле одного из домов стоят на катках два недавно сшитых карбаса, ловко, красиво слаженных. Не потеряно кильчанами лодочное строительное мастерство.

– Егор Егорыч, как на таком в море?

– Ого! – одобряет он.

Осмотрели мы деревню с Егором Егоровичем, все он мне показал, рассказал и проводил в дальнейший путь, перевез на своей лодке через речку Кильце, хотя мог бы я стороной перейти ее вброд. Посидели мы с ним напоследок, покурили. Все не хотелось так сразу расставаться с хорошим человеком.

– Ты приезжай, – говорит Егор Егорович. – С семьей приезжай, места хватит, поместимся.

И несколько раз, разойдясь, мы останавливались и махали друг другу рукой.

И вот иду я мезенскими лугами, иду в знаменитое село Кимжу. Одни говорят: десять километров до нее, другие – пятнадцать – кто считал все извивы луговых тропинок? Местные жители этим путем редко ходят – все больше на лодках. Мог бы и я попасть попутной лодкой, да не захотел лишиться радости пройтись лугом. Тропка то к реке подойдет, покажет речные виды, то отвернет за кусты на лужок со стогами. Луга не бывают безлюдны, кого-нибудь по пути обязательно встретишь и осведомишься, верно ли идешь, не сбился ли? Чуть отклонишься от верной тропы и заблудишься в «зеленых джунглях» – в непролазных кустах среди озер и болот.

Пасется на лугу стадо, поодаль у костерка расположились трое пастухов. По всем правилам надлежит подойти к ним, познакомиться. Пастухи подробно объясняют мне дорогу.

Иду указанным путем мимо трех стогов на кривую березу, выхожу к Домашнему озеру, узкому, вытянувшемуся на несколько километров. А дальше новые озерки, кусты, еловые островки. Менялись картины, менялась погода – ветер разнес облака, проглянуло солнце. Дорога пошла на угор, повела сосновым бором. Невысок бор в зоне крайнесеверной тайги, но весел, пахуч, пронизан солнцем. Вдоль дороги, куда ни взглянь, из мохового подстила торчат шляпки белых грибов, а про другие и говорить не стоит, можно сказать, немного лишь преувеличив, что грибов больше, чем деревьев.

Уже здесь, на лесной дороге, зарождалось предчувствие сказки. Ведь к сказке ведут не широкие дороги, а такие вот луговые и лесные тропки. Идешь бором – и вдруг лес расступается, и на опушке – ворота, не иначе – ворота в сказку. Я сказал, как водится: «А ну, покажись, чудо чудесное!» Ворота скрипнули и распахнулись, и она, сказочная Кимжа, предстала взору.

У тихой речки вдоль речной излучины лежал неведомый деревянный городок. Были в этом городке статные избы-хоромы, и церковка, взметнувшаяся ввысь острым шатром, и высокие амбары, и мельницы за околицей, и кресты возле домов. Красота прошлого сохранилась здесь нетронутой.

Много я видел красивых деревень на Двине, на Онеге, на самой Мезени, но нигде не встречал такого прекрасного ансамбля, как в Кимже. Весь строй изб настолько гармоничен, ясен, что и не расположить лучше, чем сложилось. Деревня лежит картинно, откуда ни взглянешь – отовсюду она хороша. Все, чем восторгаемся мы в народном зодчестве, – все здесь есть. Это поистине заповедное село.

У нас много пишут о музеях под открытым небом. В ряде северных областей стремятся собрать памятники деревянного зодчества в одном месте. Большой известностью пользуются Малые Карелы под Архангельском. В Малых Карелах я был, и оставили они во мне впечатление двойственное. Радует то, что памятники здесь заботливо охраняются и старательно реставрируются. Но я-то видел многие из них там, где они искони стояли, и в Карелах воспринимал их как копию. Общеизвестно, что памятник архитектуры, в отличие от других произведений искусства – картин, скульптур, небезразличен к местонахождению, что он органично связан с природой, с окружающим пейзажем. Особенно относимо это к деревянному зодчеству, и тот, кто бывал в северных деревнях, это знает.

Говорят, возражая, что, собрав памятники в одном месте, они становятся удобны для осмотра, не надо никуда ездить, совершать порой нелегкий путь. Я же думаю, чтобы понять северную архитектуру, непременно надо путешествовать по рекам и лесным дорогам, жить в деревнях, видеть северян, и тогда прошлое и настоящее свяжется воедино и памятник зодчества покажется не мертвым экспонатом, а живой рукотворной красотой. Сам Север наш – неповторимый, единственный во всем мире, музей под открытым небом!

Говорят, и не без основания, конечно, и много тому примеров, что на местах памятники часто гибнут от небрежения, и потому всего надежнее сберечь их, если поставить в одном месте. Но есть и иной выход: реставрировать памятники на местах.

Пример перед глазами – Кимжа. Как везде по Мезени, занимаются здесь люди сельскохозяйственным трудом: косят сено по берегам речки Кимжи, разводят племенной скот. Как многие мезенские селения, имеет село давнюю историю, начиная с XVI века. Славилась когда-то Кимжа литыми изделиями из меди: колокольцами, поясными бляхами для коновалов. Мезенские коновалы исстари известны на Севере. Богато село фольклорными россыпями: зайдите в клуб, послушайте, как поют женщины в старинных нарядах. Наконец, взгляните на саму Кимжу: вот она раскинулась над красной полосой невысокого обрывистого берега. Уберите из пейзажа Одигитриевскую церковь с острым, как шпиль, шатром на средокрестии бочек – единственный на Мезени памятник XVII века – и пейзаж лишится заглавной вертикали. Или лишите сельскую околицу двух оставшихся мельничек – и опять утратится цельность сельского ансамбля. А ведь уникальная кимженская церковь находится в плохом состоянии, а мельнички и вовсе в аварийном. Неужели лишить Кимжу ее исторической памяти, ее красоты?

Кимжа не на словах только, на деле должна стать селом-заповедником. Одна она такая. Если вы хотите ощутить Север, его природу, его людей, его деревни с их памятниками народного зодчества и быта: избы, церкви, амбары, мельницы, кресты, прясла, изгороди, прялки, туеса, если хотите увидеть все это сразу и в одном месте – побывайте в Кимже!

…Мчится «Зарница» по мелководью, спешит на последнем участке пути. Справа за песчаным островом открывается устье реки Пезы, значительного притока Мезени, по вешней воде судоходной почти на четыреста километров. Знаменита встарь была эта река – по ней шел путь на Печору: по Пезе, Рочуге и с волоком на Цильму. Шли этим путем московские стрельцы, основавшие пустозерский острог. Пробирались рудознатцы, искавшие медные руды на Цильме. Прошел Ивашка Ластка, основавший Устьцилемскую слободку. Везли этим путем протопопа Аввакума и других ссыльных в Пустозерск. Путешествовали академик И. Лепехин (XVIII век) и академик А. Шренк (XIX век). И мужик, и губернатор – все проходили здесь. Течет Пеза тихо, спокойно среди своих роскошных лугов, пустынная в устье, как во времена первых землепроходцев…

Но промчалась «Зарница» мимо, и уже вытянулось по щельистому берегу большое село Дорогорское (Дорогая Гора). Дальше «Зарница» не пойдет, ниже ходит катер-«омик», называемый в народе деревенским катером, потому что он все деревни нижней Мезени связывает с устьем. А пассажиры, не дожидаясь катерка, продолжают путь либо автобусом, либо попутной машиной.

Под красными щельями, весь путь меня сопровождавшими, едем в кузове грузовика. Береговая полоса лежит с некоторым наклоном, одна колея выше другой, и поэтому непривычному пассажиру кажется, что машина может опрокинуться. На вершине щельи деревня Тимощелье, тоже на Мезени известная: славилась она гончарным промыслом. До сих пор живут здесь гончары, изготовляющие оригинальные глазурованные глиняные блюда.

Дорога отходит от реки, идет лесом. Заметно, как помельчал, понизился лес, стал приземистым, низкорослым – что ж, Приполярье. Старые деревья растут не ввысь, а вширь. Приметная раскидистая сосна с непомерно толстым стволом, одиноко стоящая между маслозаводом и Закорьем, напоминает и пинию, и японские декоративные деревья.

В стороне осталась Лампожня, одно из самых старых поселений на Мезени. Стоит она за полоем и весной оказывается на острове. Деревня как деревня, а когда-то значение ее на Мезени было не меньше, чем значение Холмогор на Двине. Была здесь пушная ярмарка, и за ценными мехами приходили иностранные суда. На голландских картах в атласе Ван-Кейлена (конец XVI – начало XVII века) река Мезень обозначена как Лампас, видимо от Лампожни.

Невысок бор, а все-таки бор и грибами богат. Все подсаживаются и подсаживаются грибники к нам в машину. Не только понизился лес, но заметнее и ярче стали осенние краски. Кажется, что пересекли мы незримую границу климатических зон. И не только климатических, но и растительных. Нигде не видел я столь резких перемен пейзажа, как на подъезде к городу Мезени. Кончилась тайбола, и сразу с правой стороны открылось тундровое пространство, а слева в речной пойме – кусты ерника.

Вот и Мезень-городок. Он таков, каким его себе представляешь заранее. Деревянный городок, оживленный на главной улице – Советском проспекте – и по-сельски тихий на боковых. По главной улице ходят автобусы, а за домами расстилаются приречные луга, стоят стога, пасется стадо – городская суетливая жизнь и спокойная природная ширь здесь соседствуют.

О Мезени я читал в старых книгах С. Максимова, К. Случевского, А. Серафимовича, и эти авторы отзывались о городе нелестно. Все они описывали унылое, тягучее однообразие жизни местных обывателей. А. Серафимович, отбывавший здесь ссылку, сравнивает город «из старого прогнившего дерева» с «обомшевшим черным грибом».

Таков был облик отдаленного, заброшенного городка в конце прошлого века, а начиналась его история более удачливо. В XVI веке братья Окладниковы стали здесь «копить слободу». Место было удобное. Река в то время подходила к слободе, а не отделялась от нее огромным островом, как теперь. Река была богата рыбой, по низким островам простирались обширные покосы. Еще более важным, чем рыболовство и животноводство, был морской промысел. Промышляли зверя в Мезенской губе – в устье Кулоя, на Моржовских кошках, у мыса Конушина, ходили на Матку – Новую Землю. Прибыльное значение получила торговля салом морского зверя, а также торговля с «самоядью», как называли ненцев. Вскоре к Окладниковой слободе пристроилась слобода Кузнецова – населения прибавлялось. Любопытно, что и поныне город Мезень разделяется на Большую и Малую слободы. В 1780 году обе слободы были преобразованы в город, получивший свой герб – красная лисица в серебряном поле.

В старом путеводителе о Мезени сказано: «Особенность города – близость «ада». Этим страшным словом называлась обступившая город безжизненная тундра. Если и существовало когда-то это название, то давно забыто и теперь никем не употребляется. Удивительно только, как сразу она начинается за крайними домами. Дотоле росла трава, в огородах – картофель, и вдруг за канавой – ровное бурое пространство с низким горизонтом. Ходят вдали люди, собирают на кочках ягоды. Ничего пугающего: тундра как тундра.

Обычной жизнью небольшого северного городка живет сегодняшняя Мезень. В городе нет промышленных предприятий, кроме местной промышленности. Здесь животноводческий совхоз, отчасти сохраняется сельский колорит жизни. Промышленность – в Каменке, поселке за рекой, в восьми километрах ниже. Там лесопильный завод и порт.

Мезень и Каменка взаимно дополняют друг друга. Мезень – административный центр района, Каменка – его промышленный центр. Здесь вокруг лесозавода, существующего уже более ста лет, вырос рабочий поселок, по численности жителей не уступающий райцентру.

Чтобы попасть в Каменку, надо сначала проехать лугом на перевоз. Снова встречает нас Мезень. Вот тут она широка! Вода пошла на убыль, спешит перевозной катерок обернуться туда-сюда. Здесь вся жизнь связана с водой: переправа пассажиров, разгрузочно-погрузочные работы в порту, приход и уход морских судов. Широка и могуча Мезень в полную воду. Приливы здесь высокие, вода идет стремительно, напор ее такой силы, что, бывает, сносит наплавные дамбы. Вечно взбаламучена, глинистого цвета, вода в устье реки и засолена в прилив. Торопятся речники и моряки, чтобы «не упустить» воду, не остаться на «сухой воде». «Сухая вода» – в буквальном смысле термин нелепый, но он становится понятным, когда увидишь Мезень в отлив: река сузилась, сжалась, обнажились грязевые «кошки». Издали обсохший в отлив участок блестит, как вода, а воды-то и нет – сухая вода!

Каменка выстроилась над речным простором на высоком берегу. Под берегом – запани, эстакады, пристани, лодки. Суда стоят на рейде на ямах, где воды хватает и в отлив. От пристани в гору ведет лесенка. Наверху деревянная набережная с перилами, аллейка корявых берез. Рядом корпуса цехов лесозавода, возвышается труба ТЭЦ – примета промышленного предприятия. Дальше, за мостом через речку Каменку, начинается поселок. В нем все деревянное – двухэтажные жилые дома, мостовые, тротуары. У него чистый, опрятный вид. Висят надписи, напоминающие, что курить на территории поселка строго воспрещается.

В Каменке оживленная, деятельная жизнь, ощутима здесь близость моря. Стоит она как на острове: между рекой с одной стороны и тундрой с другой. Сразу за поселком, за картофельными огородиками на перегнивших опилках, начинаются болота, кустарники, сосновые колки. Поэтому, как и у островитян, основное сообщение – водой, лодки у всех есть. Живут здесь крепкие северяне, выходцы из мезенских деревень.

Я в ожидании «Татарии» курсирую между Мезенью и Каменкой. Меня уже приметили ребята-штурманы с перевозного катера, два Саши, и предлагают:

– Чем взад-вперед ездить, перебирайтесь к нам в каюту.

И напоследок живу я на речном дебаркадере. Невелико судоходство на Мезени: приходит и уходит «деревенский» катер, отправляются вверх баржи. Разные люди встречаются: студенты стройотрядов, рыбаки Гослова из Краснощелья, портовики. Дважды в сутки заживает (прибывает) и кротчает (убывает) вода. Чередуются приливы и отливы, сменяются суда на рейде, приходят и уходят лесовозы. И вот появляется на рейде «Татария», совершающая пассажирские рейсы между Архангельском и Мезенью. Остается последний, самый короткий отрезок пути по реке – от дебаркадера до борта теплохода. Еще недавно, в минуты уныния, конец пути представлялся радостным, а теперь, как всегда, грустно. Уже стою я в рубке катера с двумя Сашами, а в упор на меня с опустевшего дебаркадера смотрит черно-белый остроухий пес, который привязался ко мне неведомо почему и всюду сопровождал по Каменке, сидит и смотрит умно, только сказать не может: «Уезжаешь?..»

Грустно мне с тобой расставаться, милый пес, да если бы только с тобой! Мне грустно расставаться с людьми, а сколько их, хороших людей, было встречено! И с этими ребятами, что везут нас, пассажиров, на морское судно. Мне с Мезенью грустно расставаться, с ее красными, прекрасными берегами. Что ж, таков закон сердца человеческого – не бывает оно равнодушно к разлуке.

И вот борт судна, последние рукопожатия, катерок отошел, приливная волна разворачивает наш корабль, гремит якорная цепь, тихонько тронулись, поплыли берега, мезенские красные щелья…

Почти шестьсот километров шла перед моими глазами спокойная, мелководная река. Тиха и неспешна была ее жизнь – лодки да катера, часами нетревожимо лежали ее плёсы. Так шла она от деревни к деревне и вела свой ненавязчивый рассказ. Постепенно набирала она силу, звучнее становился ее голос. И вышла река от мелководья к полноводью. Крепчает ветерок, будоражит душу водный простор – теперь река не скована берегами, она все шире раздвигает их в стороны, они поддаются ее напору и все более удаляются друг от друга, «стаиваются» берега – уходят под горизонт, вот их уже еле видно, вот только один виден, а вот и он исчез, и это, бесспорно, означает, что река впала в море.

Фотографии