Текст книги "Две реки — два рассказа"

Автор книги: Генрих Гунн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Утро холодное, сырое, туманное. Минуем Конецщелье, маленькую деревеньку возле зеленых холмов. Но щелья здесь не кончаются, а, напротив, выступают по правому берегу обнажениями зеленоватой глины. Следующая деревня – Белощелье – оправдывает свое название – только здесь и есть такие отвесные берега из глинистых сланцев беловато-зеленоватого цвета. Деревня скрыта стеной берега. Под берегом усердно «мозолит» какой-то старик. Рыбинспекция задерживает его, изымает блесну, составляет акт. Пока заполняется акт, Николай подходит к подъехавшим в лодке трем мужикам.

– Ребята, у вас блесны есть? – спрашивает он.

– Как не быть? – степенно отвечает малый с простоватым широким лицом. – И сеть есть, и поплавь есть. Всё дома есть. Как не быть? В магазине ведь продается.

Вот такого задержать труднее, чем какого-то деда…

Снова моросит дождь, третий день подряд. Ближе к Ценогорам начинаются знаменитые мезенские красные щелья. Теперь, переходя с правого берега на левый, чередуясь, будут они идти до низовья. Они удивительны, эти высокие двадцатиметровые откосы, сложенные из глинистых сланцев красно-кирпичного цвета. Неповторимую красоту придают они реке, вносят в скупые краски северной природы яркость, придают праздничность, нарядность мезенским берегам, и тогда понятнее становится и палощельская роспись, и песенный фольклор Мезени.

В Ценогорах мы расстаемся с Кузьминым и Тимоховым. Дальше нас повезет моторист Анатолий, который один представляет здесь рыбинспекцию.

Пока наш моторист налаживает мотор, мы ходим по «горам», по тропинкам над головокружительными обрывами. Погода серая, унылая. Река широкая, с полкилометра, но мелкая и здесь – дно просвечивает. Рассказывают, что прежде, когда не было самолетов и моторов, по Мезени ходили мелкосидящие колесные пароходики, но и им не везде удавалось проходить – река постоянно намывала заструги. Тогда ставили толовую шашку, мель взрывали, и пароходик следовал дальше до новой мели.

Дотоле плыли мы на деревянных лодках местной конструкции, теперь повезет нас «казанка» с мотором-водометом, если… если повезет. Сколько ни заводим мотор – мало проку, и, когда последняя надежда потеряна, мотор начинает чихать, тарахтеть, и лодка устремляется вперед.

Промелькнула буровая вышка на берегу – и здесь по Мезени идет георазведка, и потянулись виды, которые ближе к низовью становятся типичными для Мезени: низкие берега и высокие красные щелья, и, как выступили щелья, значит, скоро покажутся поля по вершинам и само селение. Селение так и называется – Селище.

Под Селищем задержали Колю Дорожкина – возил «мушку» на хариуса за лодкой. Паренек был из тех тихих, славных деревенских ребят, которые от природы неспособны сделать плохое. По его растерянному лицу было видно, что он не знал о запрете: ловить на «мушку» можно только удочкой. Но ничего не поделаешь – факт нарушения налицо. Штрафовать Колю, конечно, не будут, но предупреждение в письменном виде пришлют.

– Эх, – говорит подъехавший мужичок, – все стало запрещено, только и осталось банками ловить!

Ловля банками в последнее время распространилась по Мезени. Тому две причины: обилие стеклянной посуды, которая не принимается в отдаленных районах, и оскудение рыбных богатств. Способ ловли поражает элементарной простотой. Берется трехлитровая банка, в нее кладется кусочек хлеба для приманки, в горлышко вставляется жестяная воронка, и банка погружается на дно горлом вниз течения. Близ деревень из воды торчат палки, указывающие местонахождение банок. Утром их проверяют, вытряхивают из банок набившуюся рыбью мелочь: пескарей и ельцов. До какой изобретательности не доходит рыбацкая хитрость!

Проходим неспокойную селищенскую яму – на глубоководье ветер раскатал крутые волны. Над обрывистой красной щельей рядком выстроились домики, смотрят, как окатывает нас брызгами. Мочит нас волна и под Колмогорами. Колмогорами встарь назывались Холмогоры на Двине, знаменитое место, а на Мезени это маленькая деревенька. Далее берег понижается, река мелеет. Теперь надо сушиться, да и время позднее, как раз кстати оказывается избушка вехоставов.

Это одна из лучших избушек на нашем пути. Чистая, с разнообразной посудой, с пружинными кроватями. Стоит она на курье, отделенная от реки песками. Безлюдно кругом, трава невытоптанная – редко здесь бывают. И река на этом участке пустынная, не часто лодка пройдет или промчится «амфибия» – почтовый глиссер.

А между тем до Лешуконского, районного центра, уже недалеко. И утром мы пускаемся преодолевать последний участок пути. Мотор еле завелся. Вылетела шпонка, вместо нее поставили кусок напильника. Тянутся низкие берега, песчаные острова, открываются полой – сухие протоки. Под Пылемой глубокая яма, но нам везет – ветерок слабый. Тянутся красные щелья с крутыми, почти вертикальными откосами и лесом наверху до Смоленца, а от Смоленца Лешуконское – как на ладони, но ехать к нему долго: нужно обогнуть далеко выступающий низменный мыс на слиянии Вашки с Мезенью, а затем войти в Вашку. После деревень верховья село Лешуконское кажется нам большим городом и портом: по обоим берегам реки стоят баржи, катера, вот и пассажирский дебаркадер, выбрались мы наконец на судоходную реку. Мотор шел на «последнем дыхании» и уже под селом отказал. Все-таки кое-как его завели, сняв глушитель, и со страшным треском – люди на берегу останавливались и смотрели на нас, – полуоглохшие, подкатили к пристани рыбинспекции.

Вот и сошлись Вашка с Мезенью, подытожив мой путь по Удоре и по Лешуконью, и теперь, я знаю, река будет иной – впереди самые интересные ее места. Просто будет и передвигаться, не прибегая ни к чьей помощи… А впрочем, так ли это всегда плохо – прибегать к помощи? Разве плохо мне было с ребятами? За время пути, пусть не столь долгого, но во всем совместного, мы сжились, сдружились и сейчас ходим по улицам Лешуконского вчетвером, как моряки с одного судна, сошедшие на берег.

Как во всяком северном райцентре, здесь людно. Кого не встретишь на деревянных мостках улицы между центром села и аэродромом: студенческие отряды, геологи, болгарские рабочие, командированные, отпускники, даже с археологами довелось познакомиться. И все куда-то спешат, у всех дела на Мезени и на Вашке. Лешуконское – стык всех путей, идущих вверх и вниз.

Когда-то стояли здесь две деревни. Одна, в мегу, называлась Лешуконским, другая, пониже, – Усть-Вашкой. Теперь они слились, соединившая их улица – главная улица села – Октябрьская застроилась двухэтажными жилыми домами. Обоими своими концами улица выводит к реке. В верхнем конце мелководная Вашка уходит вдаль в песках. Берег отменной высоты и крутизны, вниз спускаются лесенки и трапики. Под стеной берега сплошь выстроились сарайчики для хранения моторов, а вдоль всей береговой полосы – вереницы лодок, самых разных – от алюминиевых до долбленых осиновок. За рекой – луга, в лугах ходит стадо. Пастухи на конях переезжают реку – вода в самом глубоком месте не доходит до крупа лошади. И тут же, между лошадей, проскальзывает шустрая моторка…

В нижнем конце улицы – пристань. И здесь тоже высокий красноглинистый берег и много простора. Невдалеке устье Вашки, далее обретшая широту Мезень в могучих берегах, под стать ее шири. Пейзаж оживлен: моторки снуют бесконечно, катерок тянет баржу, пришла «Зарница» из Дорогорского, на Каменку отправился пассажирский катерок-«омик». Может быть, невелико движение в сравнении с другими реками, но после четырехсоткилометрового пути по несудоходной реке оно радует, веселит взор, зовет в дальнейший путь.

Проста и непритязательна лешуконская сторона с ее деревнями, полями на холмах, заречными лугами, просты и люди ее, занятые сельскохозяйственным трудом, нешумно живут они в своем лесном крае, их лица проходят передо мной: механизаторы, пастухи, промысловики-охотники, рыбинспекторы – все они делают свое дело, которое нужно здесь, а следовательно, входит какой-то частью в общее дело, как и край их – Лешуконье – тоже входит своей частью в Северный край, как и сам Северный край тоже часть нашей большой страны.

Мезенские красные щелья

Всегда красивы высокие речные берега, придают они реке величавый, торжественный вид. Как выразить впечатление от этих могучих красно-кирпичного цвета стен? Под ними идешь по неширокой прибрежной полосе и в самом деле как под стенами древнего города. Верх их порос лесом, фигурка человека, стоящего наверху, кажется крошечной. Под стать им и река, и дали речные. Горы высокие, дали широкие – простор эпический, таит он в себе невысказанный сказ, доселе не пропетую песню. В богатырском молчании застыли берега, и только легкий шорох, как шепот, от скатывающихся по круче камешков нарушает молчание.

Далеко тянутся высокие щелья, прерываемые распадками, оврагами – ущельями, по-местному. Так и называется первая деревня вниз за Лешуконским – Ущелье. Возле деревни за оврагом лежит ровная площадка, обсаженная с четырех сторон рядами старых лиственниц. Сколько лет этим великанам, двести, триста? Не сами выросли эти огромные деревья, а посажены человеческой рукой. Был здесь когда-то монастырек, Ущельская пустынь. Почему она здесь возникла?

Факты истории монастырской колонизации помогают понять нам, в частности, сухопутные и водные пути средневекового Севера. Как попадали прежде на Мезень? Был, конечно, морской путь, но был он дальним и небезопасным. Обычный северный путь в прошлом – по притокам больших рек с волоком на водоразделе. Мы уже знаем, что близко сходящиеся притоки главных рек Севера часто носили схожие названия: Пукшеньга Двинская и Покшеньга Пинежская, Пижма Мезенская и Пижма Печорская. Так и Пинежская Ежуга сходится близко с Мезенской Ежугой, той, что впадает близ Ущелья, и Зырянской Ежугой, впадающей в Вашку. Грунтовые дороги также прокладывались по местам древних волоков. Одна из дорог с Пинеги на Мезень шла вдоль двух Ежуг.

Очевидно, этим путем в начале XVII века пришел на Мезень монах Иов и близ устья Ежуги на приметном месте, где мы сейчас находимся, основал пустынь. Судьба Иова трагична: он был убит разбойниками.

Разбойники на Мезени… Это историческая загадка: откуда они в этом тихом крае? Правда, в так называемое «смутное время» разбойничьи шайки рыскали по Северу, но Иов погиб в 1625 году. Было бы странно, если бы такое чрезвычайное событие, как налет разбойников на мезенские волости, не оставило следов в народной памяти. Действительно, событие это отразилось в преображенной, фантастической форме – в мезенской сказке о разбойнике Зажеге (или Зажегине).

Существует несколько вариантов этой сказки, суть их сводится к следующему. Разбойник Зажега, как положено сказочному персонажу, наделен колдовской силой: он знает заговорные слова, умеет «уходить в воду». Последнее, в нашем понимании, может означать, что разбойники умели скрываться после своих дерзких налетов на селения. Противостоит злодею крестьянин-богатырь по имени Пашко (или Павел, Павлик – ласковым уменьшительным именем в народе называют силачей). Пашко мирно пахал ниву на своем богатырском коне. В это время по реке со своей шайкой плыл Зажега. Он сказал заговорное слово, и конь остановился как вкопанный. Пашко погнался за злодеем. Зажега ушел на Пезу. Там он почувствовал себя в безопасности и стал варить кашу. Только вдруг каша окрасилась в кровавый цвет. Появился Пашко, он нагнал разбойников и перестрелял их из лука (за что был прозван Туголуким), а Зажегу схватил и кинул в костер. Зажега пытался выйти из огня всякой гнусиной, но Пашко бросал его снова и так сжег Зажегу.

Если мы сведем воедино быль и сказку, реальное убийство Иова и фантастическую расправу над Зажегой, то сможем более или менее достоверно восстановить события давнего прошлого. Какая-то шайка разбойников бродила в XVII веке по Мезени и была истреблена местными крестьянами. Во главе крестьян стоял сильный, всеми уважаемый человек, некий Павел из Юромы. Крестьянский отряд шел по пятам разбойников, гнал их вниз по реке. Спуститься к морю разбойники не могли – в Окладниковой слободе находился административный центр края, там жили стрельцы. Пеза, правый приток Мезени, в то время была ненаселенной рекой, но по ней проходил путь в Печорский край. Здесь можно было поживиться грабежом, а затем пробраться в печорские волости. Но мезенские крестьяне, опытные следопыты-охотники, выследили врагов, напали на них врасплох и всех перестреляли из луков. Лук в XVII веке на глухой Мезени был основным охотничьим оружием. Благодарная память народная окружила имя Павла почитанием как местного богатыря, защитника слабых. Навеки был проклят разбойничий атаман, прозванный Зажегой за то, что грабил и жег мирные деревни, – каждый год по установившейся традиции в память победы над злодеем пылали по Пезе огромные костры.

Так причудливо сплетается порой сказка с былью, и по истечении времени все больше быль обрастает сказкой, так что трудно становится разделить их. Но в основе своей народное предание не может быть недостоверным. Не было в мезенском крае своих летописцев, но сохранился отзвук давних событий в образах народной фантазии.

Вот так шла-текла Мезень по тихому Лешуконью, а теперь, набрав силу, открылась во всей поэтической шири, и громче зазвучал ее голос, послышался напев старинных сказаний…

Она еще о многом расскажет нам. Послушаем.

Если судить по названиям мест, то не бывавшему здесь человеку покажется, что Мезень состоит из гор и ущелий. За деревней Ущелье, ниже устья Ежуги, будут Нисогоры, куда выходит старый пинежский тракт, далее по правому берегу – Кельчемгора.

В тот день, когда я прибыл в Кельчемгору, подул резкий северный ветер. Он рвал, свистел, гудел, нес черные тучи. Мезень взъярилась крутыми волнами, лодки не решались выходить в такую погоду. «Зарница», судно скегового типа на воздушной подушке, с плоским корытообразным днищем, тряслась на гребнях волн, как машина на неровной дороге. Неуютно в природе, мрачно, серо, холодно. Но то, что предстает взору в этих разбросанных по округе небольших деревеньках, заставляет забыть о непогоде.

Кельчемгора – общее собирательное название «куста» деревень: Кольшино, Заручье, Мокшево, Заозерье, Шелявы. Во многих мезенских деревнях я уже побывал, все они были хороши по-своему, но, пожалуй, с Кельчемгоры начинается тот классический тип мезенской деревни, который поставил ее на почетное место в истории народного деревянного зодчества. То, что я видел до этого на Мезени и на Вашке как редкость – красивые дома с коньками, резными причелинами и ветреницами, расписными фронтонами и ставнями и прочим разнообразием архитектурных мотивов, – здесь в изобилии.

Когда попадаешь в мезенскую деревню и видишь эти избы, амбары, колодцы, мостики через ручьи, баньки, поленницы дров, восхищаешься художественным вкусом северян. «В хорошем хозяйстве – и это поражает в севернорусской деревне – даже поленница, сложенная из ровных березовых плах, выглядит архитектурным сооружением», – писал исследователь народного искусства А. Чекалин. Это верно подмечено. Даже поленницы дров – на Мезени их называют «кострами» – входят составной частью в деревенский архитектурный ансамбль.

Здесь настоящий культ дерева. Культ и в смысле культуры, которая проявляется в любом творении из дерева. Культ и как почитание дерева, идущее от времен славянской древности. Северные деревни, как правило, не озеленены – слишком много леса вокруг, но отдельные примечательные деревья берегутся и сохраняются, как видели мы уже в Палощелье. В Кельчемгоре, в деревне Заручье, прямо среди улицы стоят огороженные старые лиственницы – листвы, по-местному. Древние это деревья, у подножия их вырос кустарник, ало пламенеет рябинка, это своего рода скверик на сельской улице. Вроде бы ненужный, вроде бы не на месте – посреди дороги, мешая проезду, – а стоит в дедовскую память.

Древние славяне верили, что у дерева добрая душа. Они были правы по-своему: все, что делал человек себе на потребу – жилье, бытовую утварь, сани, лодки, – давало дерево. Быть может, почитание дерева отразилось в распространенном прежде обычае ставить обетные кресты. Нигде, кроме Мезени, нет на Севере такого их обилия. Они значительной высоты – в четыре, шесть метров и стоят в самых разных местах – и возле домов, и над речным берегом. Среди них есть подлинные произведения искусства, которые могли бы украсить любой музей. В почитании обетных крестов переплелись языческие и христианские обычаи. У иных народов есть обычай сажать памятные деревья. На Мезени, близ Полярного круга, деревьев не сажали, здесь ставили крест, который имел тот же символ, что и дерево.

По Кельчемгоре ходишь как по музею – интересных экспонатов здесь в изобилии. Я любуюсь ладным рядком домов в Мокшеве, укрывшемся от ветров в ложбине, хожу по Заозерью, притулившемуся под высоким зеленым холмом, рассматриваю дом В. Я. Клокотова. У дома яркими цветами расписаны ставни, а на фронтоне, по традиции, изображены «лютые звери» – львы. И в соседних Шелявах местный умелец тоже расписал фронтон своего нового дома львами, но не теми фантастическими зверьми, которых изображали прадеды, а вполне реальными, срисованными с картинки. Захожу и на старое кладбище, где надгробия двух типов: высокие резные кресты и четырехгранные столбы с вырезанной надписью. Хмуро, уныло, бушует ветер над северным краем…

Просты здесь места, и вовсе они кажутся неприглядными в непогоду, но есть теплота и задушевность в этих деревеньках, где прямо на улицах пасутся кони и редок заезжий, нездешний человек. Хозяйка, у которой я остановился, убирает с приусадебного участка снопики ячменя.

– Как же, – поясняет, – пшеничная мука продается, а ячменной нет. Шанежки ячменные куда как хороши.

И за чаем потчует ячменными лепешками, действительно очень вкусными, и течет неспешная беседа о житье-бытье. Гудит ветер на улице, задувает в окна, тоненько дребезжат стекла, а тебе хорошо и тепло среди северного радушия…

За Кельчемгорой, за мелями, песками, полоями, вниз по обманчиво широкой реке, где пройти можно только по узкому каналу, вымытому земснарядом, стоит в распадке между высоких холмов, срезанных береговым откосом, старинное и на Мезени хорошо известное село Юрома.

Юрома – одно из самых старых мезенских сел. Уже в XVI веке в ней насчитывалось около ста дворов, по тем временам небольшой городок. Недаром про свое село юромцы сложили шуточную запевку:

 
Нашу Юрому-деревню
Можно городом назвать:
Семь дорог, пятнадцать улиц —
Долго ездить-спровожать.
 

Конечно, Юрома вовсе не так велика и имеет вид обычной мезенской деревни с тесным порядком домов. Но славна Юрома. Немало талантливых людей дала она: умельцев-плотников, резчиков по дереву, сказителей былин. Из Юромы вышел профессиональный художник Н. А. Шабунин, обучавшийся в Петербурге. На одной из его картин изображено родное село, вытянувшееся двумя рядами домов вдоль берега между двух холмов, из которых самый высокий на устье речки Юромы называется Быком.

Когда выйдешь за село, поднимешься в гору, в поля, окинешь взглядом окрест, понимаешь, сколь давно живут здесь люди и сколько труда вложено ими в эти поля и луга. Ведь когда-то везде по мезенским берегам был лес. Лес выжигался под поля, кустарник вырубался под луга, шла нелегкая борьба человека с суровой природой. Сурова была природа и скудна земля, не колосились здесь золотистые нивы, а росли в полях низенькие редкие колосья. Часто не хватало людям хлеба, корма скоту. Но жили мезенцы крепко – прочно укоренившись на обжитом месте, обстроившись прочными избами. Видно это и по Юроме, и по ближним деревням, которые тоже скрыты от свирепых ветров в лощинах. В одной из деревень сохранились остатки набережной, укреплявшей берег. Здесь снова поражает нас строительное мастерство мезенских плотников, встарь славившихся на Севере. О их работе слагались сказания. Одно из них – «Повесть об Иване Семенове», знаменитом мезенском плотнике XVII века.

Как и всякая средневековая повесть, не лишена она чудес. Во сне является плотнику святая Екатерина и повелевает соорудить монастырь в указанном месте. Следуют реалистические картины жизни мезенского крестьянина: Иван выжигает ниву, водружает крест на юромской церкви, ставит дом в деревне Жердь. Действие повести развивается тягуче-медленно. Иван видит сон, и снова сон (из которых самым замечательным является видение ада – в аду грешники носят из лесу дрова). Повесть обрывается на одном из снов.

Где же мезенский плотник задумал поставить монастырь? Иду вниз по реке и пытаюсь угадать. Выхожу на высокий холм с плоской вершиной. Вид открывается великолепный: река течет в пространной долине, украшенная зелеными островами. На той стороне – деревня, встают красные щелья, по нашему берегу идут покрытые лесом холмы, вдали снова щелья, и деревня над ними. На похожем возвышенном месте поставил свою келейку Иов, убитый разбойниками. Он не был северянином и по традиции монастырского строительства выбрал место видное и красивое. Мезенский крестьянин рассуждал иначе, более практично. Он не прельстился возвышенным местом, продуваемым всеми ветрами, а нашел в шести верстах ниже Юромы удобный распадок среди мягко ниспадающих холмов, место тихое и уютное. Для большого селения оно не подходило, но для маленького годилось. Кажется, недолгое время здесь, действительно, был скит, а в дальнейшем и поныне деревенька в несколько домов, которая называется Екатерина. Первоначальный замысел плотника Ивана не удался, но доброе дело его не пропало, не зря он чистил ниву и готовил место под жилье – здесь стали жить люди. Маленькая деревенька, проедешь мимо – внимания не обратишь, а оказывается, связана с ней целая повесть, уникальный памятник северной письменности.

А сегодняшняя жизнь – она рядом, в тех же исторических деревнях, которые обстраивал Иван Семенов и его потомки. Плотник – и поныне уважаемая и существенная профессия на Мезени. По всему течению реки и в Юроме видим мы, как рубятся новые дома, подновляются старые, строятся новые школы и клубы, возводятся хозяйственные постройки. Тем и удивителен Север, тем и своеобразен он, что новое и традиционное в нем рядом. Они не противоречат друг другу, а скорее дополняют друг друга, как и новая обстановка изб со всевозможной бытовой техникой сочетается с традиционным обликом северного дома, выдержавшего вековое испытание на прочность. Так и повесть об Иване Семенове дополняет и расширяет наше знание о мезенском крае, свидетельствует о высокой талантливости северных древоделов.

Мезенские деревни имеют вид суровый и… само слово просится – красивый. По-разному они расположены. Кеслома лежит в распадке между щельями. Палуга над щелью. Азаполье на понижении щельи, сходящей в низкий берег. Целегора, как название показывает, на высоком берегу. Одни деревни сбились в кучу, как табун коней, другие выстроились в дружную шеренгу, крепко и недвижимо. Перед домами стоят амбары, иные над откосом берега, на сваях, с широким предмостьем, на котором сложены кострища – поленницы дров.

Никогда не наскучит вид красных мезенских берегов, зелени лесов, синевы неба и вод, золота песков, особенно если после нескольких хмурых дней проглянет солнце и преобразит окрестности. И веселеет, и улыбается та природа, которую называют суровой. Да она вовсе не сурова, таков ее характер, широкий и щедрый: если ветер – так уж ветер, если хорошая погода – глаз не оторвешь, не нарадуешься! И все в природе веселится и играет: семга на плёсе выпрыгнула, стая гагар налетела, зашумели кулички на отмелях…

На вершине желтого холма среди сжатого поля у деревни Погорелец стоят три мельнички – тоже мезенская достопримечательность. Их когда-то много было на Севере, а на Мезени всего больше. В Азаполье, говорят, их было шестнадцать. Стоят они всегда за деревенской околицей на высоком месте и украшают своим видом деревенский пейзаж. Ветряная мельница – доброе сооружение, издали совсем игрушечное, затейливое.

Мезенские мельнички относительно невелики размерами, хотя среди разных типов мельничек-столбовок они самые крупные. Поставлены они на ряжевые срубы (ряжевая рубка – с просветами между венцов). Сруб довольно высокий, вверху переходящий в пирамиду. Впечатляют крепкие замшелые срубы своим выразительным графичным силуэтом. Наверху – мельничное помещение в виде рубленой клети, куда ведет лесенка, которая не доходит до земли. Сейчас и крылья, и лесенки у мельниц прогнили и отвалились. Если не без доли риска вскарабкаться наверх, то сначала попадаешь на крытое крылечко, куда прежде заносили мешки с зерном. Внутри мельничной клети выделяется мощный осевой столб большого диаметра, вокруг которого поворачивалось мельничное помещение. Ось от крыльев через зубчатую передачу вращала жернова. Все сработано прочно и не без изящества.

Есть своя трогательность в облике этих отслуживших свой век ветеранов. Весело они вертелись когда-то по мезенским берегам, и, глядя на них, радовались люди – они работали, значит, был урожай. Если неподвижно чернели их силуэты, говорило это о неблагополучном годе. Но, как ни жаль мельниц, миновала их пора. Заброшенные, ставшие ненужными, ветшали они и падали. Осталось их на Мезени всего шесть, и я надеюсь, что сберегут их, как и все ценное, оставленное нам предками.

Путь мой по нижней Мезени – где водой на «Зарнице», где пешком по берегу. Особенное удовольствие идти под красными стенами берега. Есть дорога и поверху, но она в удалении от берега, разбита тракторами и скотом. А здесь, под щельями, по неширокой полосе, дорога идет твердая, наезжены колеи – машины тоже предпочитают путь низом. И идти приятно – все время река рядом. В песках она, в полоях, тиха речная гладь, часами пустынны плёсы. Приятно и потому, что не однообразен путь: в ущелье из ручейка напьешься, ягод в лесу пособираешь – в борах весь подстил алый от брусники.

Идешь, не торопишься. Сзади раздается шорох. Думал – собака бежит, смотрю и удивляюсь: зайчик меня обгоняет и не боится – скачет тихонько впереди, присядет, посидит, ушками похлопает, я подойду поближе – опять поскачет и опять посидит. То ли не боится человека, то ли не замечает меня косой. Но насторожился, кинулся в сторону, обежал вокруг и взлетел наискось по откосу. А наверху напоролся на собачонку, подхватила она зайца, и пошел гомон на весь лес.

Чего только не встретишь самого неожиданного в пути под щельями! Прошел я деревню Нижний Березник, расположенную в распадке у ручья. Впереди четверо парней зачем-то скатили с горы бревно, перегородили им дорогу и сели покурить. Впереди показались две машины. Первым шел грузовик, украшенный по радиатору цветными шариками и лентами. В кабине рядом с шофером сидели жених и невеста, в кузове дружки жениха и подружки невесты пели песни. Следом в «газике» сидели родители новобрачных. Мезенская свадьба ехала под красными щельями! Совсем иная, чем те старинные свадьбы, описанные в фольклорных сборниках, которые ныне изображают мезенские самодеятельные коллективы. Но один старый веселый обычай остался, и парни-пастухи его выполнили, перегородив дорогу и требуя выкупа. Машина остановилась, дружка что-то сказал парням, видимо пригласил на свадьбу, бревно откинули, и свадьба продолжила путь. И конечно, вся округа, где все знакомы друг другу, знала об этом событии, и попавшаяся навстречу тетушка из Козьмогородского сообщила мне, что местный зоотехник женился на доярке, и даже посудачила о достоинствах жениха и невесты…

Так и шел я, совсем нескучно, под щельями, не зная, что ждет меня впереди, и мало о том беспокоясь: не пропадешь на родной земле! Между тем с низу реки надвигалась грозовая туча, сверкали молнии и угрожающе гремели над щельями раскаты. Давно миновала пора гроз, и вот снова гроза. И как некстати, когда идешь под крутыми голыми берегами и некуда спрятаться, а до деревни, как ни спеши, не успеть. Близко подошла дождевая пелена, перегородившая реку, когда впереди у пустынного берега обозначилось нечто похожее на дебаркадер. Но дебаркадеры на Мезени есть только в конечных пунктах судоходства, в промежуточных катера причаливают прямо к берегу. За островом работал земснаряд, значит, то была брандвахта, плавучее жилище рабочих земснаряда. Впрочем, разбираться было некогда: уже висела над головой черная туча, пронесся шквалистый ветер, посыпались крупные капли, и, едва я ступил на палубу брандвахты, как хлынул ливень.

Мне везло на хороших людей на Мезени. Но дотоле я встречал их поодиночке, а здесь их было сразу семнадцать человек. На брандвахте у них свои каюты, и кают-компания, и камбуз, и баня, и движок, вырабатывающий электричество. В свободное от вахт время люди собираются в кают-компании, идут в лес за грибами, уезжают на рыбную ловлю. Живут одной дружной семьей, кочуя со своим земснарядом вверх-вниз по реке. Нигде подолгу не задерживаются – суток двое постоят, и перевозит их катер на новое место. Так всю навигацию промывают фарватер в песках. Пески коварны, затягивают недавно промытый фарватер, и снова работает земснаряд, намывая в сутки семь тысяч кубометров грунта. Ни днем, ни ночью не смолкают мощные машины земснаряда. Укрепленный тремя тросами на якорях, с помощью лебедок может он передвигаться в нужном направлении, в стороны, вверх и вниз по течению. Так проходит он метров двести, вымывая канал шириной до пятидесяти метров. По изогнутому дугой трехсотметровому «калачу» – трубам на понтонах с шаровым соединением – закачивается грунт с водой и выбрасывается на отмель. Ночью расцвечивается земснаряд огоньками, гирлянда лампочек вьется по «калачу», доносится неумолчное уханье машин и шум выбрасываемой воды…

Таких земснарядов, как «Северодвинский-306», на реке несколько. Везде по Мезени нужна их работа. Вот только не стоят они подолгу на одном месте, а так хочется порой путнику пожить немного среди дружного, радушного коллектива, узнать больше о тружениках реки…

Утром пришел катер, потянул брандвахту вверх, а у путника дорога вниз, дальше под красными щельями…

Деревня Козьмогородское, или Козьмин Городок, стоит на береговой круче двумя рядами изб с нависающими над обрывом баньками и амбарами. За водой к реке не спустишься, и поэтому колодцы в деревне устроены с большими воротными колесами. За околицей высится ряжевая мельничка без крыльев.

На берегу, где пристань и перевоз, стоит столб с отметкой 65. На противоположном берегу за песками и лугами виднеется деревня Кильце. Переправившись через реку, идешь твердым выкошенным лугом мимо стогов-зародов, вдоль кустов и стариц. Тропка исчезает в отаве. Деревня где-то невдалеке, доносится собачий лай, но кусты и старицы не дают прохода. Возвращаешься назад, отыскиваешь тропку, продираешься сквозь кусты, пока не выходишь на обсохшее песчаное русло. Весной здесь бушуют полые воды (оттого, видимо, и название сухого или мелководного русла – полой), а сейчас – пески полукилометровой ширины. Говорят, что прежде здесь, под Кильцем, проходило главное русло реки – сулой, а под Козьмогородским был полой, такой узкий, что, по преданию, местный пономарь перекидывал ключ от церкви через реку.