Текст книги "По стопам Господа"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Генри В. Мортон
ПО СТОПАМ ГОСПОДА

Введение

История, которую я рассказываю в этой книге, очень проста. Она повествует о приключениях одного человека, пришедшего в Святую Землю, чтобы увидеть места, связанные с жизнью Христа, и узнать, могут ли историк и археолог пролить новый свет на мир, описанный в евангелиях.

Любознательные паломники проделывают этот путь с византийских времен до наших дней, а поскольку паломническая карта Святой Земли не меняется, путешествие остается тем же, что и в Средние века. Мысли, возникающие в сознании паломника при виде Елеонской горы или Гефсиманского сада, конечно же, обусловленные умственным климатом эпохи, в своей основе сохраняются теми же, что были прежде. И пока существуют Вифлеем, Иерусалим, Назарет и Галилейское море, история, рассказанная в этой книге, не устареет, какие бы территориальные или политические перемены ни произошли в пространстве «от Дана до Вирсавии» ¹ .

С тех пор, как я прибыл в Святую Землю, чтобы написать эту книгу, произошли значительные перемены; но они не потребовали поправок в тексте. Палестина, точнее говоря, часть ее, сегодня стала еврейской республикой Израиль, маленьким государством, строящим свою судьбу в опасном и полном угроз мире.

Было бы интересно дать краткий обзор перемен, происшедших в наше время в Палестине, особенно поразительных на фоне инерции предшествовавших веков. К началу XX в. Палестина и Сирия полностью находились под мусульманским правлением, установившимся в 634 году и прерывавшимся лишь на короткий период в 88 лет (1099–1187) в период крестовых походов. Халифы и султаны на протяжении веков сменяли друг друга, кульминацией стало пятисотлетнее турецкое господство в регионе. Когда в 1914 году разразилась Первая мировая война, Палестина все еще была погружена в состояние живописной летаргии Оттоманской империи.

В 1914 году союзники надеялись, что Турция сохранит нейтралитет: за это Британия, Франция и даже ее старый враг Россия гарантировали Турции полную сохранность владений. Это предложение сэр Уинстон Черчилль описал в своей книге «Мировой кризис» как «наиболее выгодное предложение, когда-либо в истории сделанное любому правительству». Несмотря на это, Турция присоединилась к Германии и ввязалась в войну, закончившуюся развалом уже умиравшей империи и упразднением султаната.

Британские силы вторглись в Палестину, корпус возглавлял фельдмаршал лорд Алленби, а тем временем столь романтичный персонаж, как Лоуренс Аравийский, организовывал арабское восстание на флангах. Турки были изгнаны из Палестины после битвы на равнине Армагеддон (Мегиддо), и в декабре 1917 года лорд Алленби пешком, во главе своего штаба, вошел в Старый город Иерусалима – первый христианский завоеватель со времен крестоносцев.

На смену военному командованию пришло 25-летнее британское управление по мандату Лиги наций. Когда я прибыл в Палестину, чтобы написать данную книгу, эта администрация действовала уже десять лет, и представленная на страницах Палестина с ее чередой британских верховных комиссаров, занимавших Дом правительства в Иерусалиме (невольно вызывая ассоциации с Понтием Пилатом), полицейскими, которых обучали британские специалисты, британскими войсками, британскими законодателями и строителями дорог, переживала важную эпоху в истории Святой Земли. Страна пробуждалась от административного сна, длившегося столетиями, и нет сомнения, что еврейское государство Израиль больше обязано администраторам тех лет, чем, вероятно, само оно хочет признавать.

Период мандатного правления был жестоким и тягостным. Взяв на себя обязательства соблюдать декларацию Балфура, утверждавшую, что Великобритания «наблюдает за соблюдением интересов» национального дома для евреев в Палестине и в то же время охраняет территориальные права и национальные устремления арабов, Британия оказалась перед труднейшей дилеммой, не удовлетворяя ни одну из сторон и не находя пути избежать нарушения интересов либо евреев, либо арабов – при том, что американское мнение откровенно склонялось на сторону сионистов.

Происхождение декларации Балфура, согласно которой в Палестине были приняты сотни тысяч еврейских иммигрантов, заслуживает особого упоминания. Ллойд Джордж в «Военных мемуарах» (том 2) рассказывает, что когда он в 1916 году был министром военного снабжения, британские поставки кордита (бездымного пороха) оказались под угрозой из-за трудностей в доставке из США достаточного объема древесины, необходимой для производства древесного спирта, служившего в то время сырьем для производства кордита. Ему посоветовали обратиться за консультацией к блестящему, но тогда не слишком известному профессору химии из университета Манчестера доктору Хаиму Вейцману, который позднее стал первым президентом Израиля и умер в 1952 году.

Ллойд Джордж обрисовал доктору Вейцману проблему, и тот пообещал работать днем и ночью и найти новый способ получения древесного спирта. Несколько недель спустя он заявил: «Проблема решена». После исследования микрофлоры, живущей на кукурузе и других злаках, а также находящейся в почве, он сумел выделить органическое вещество, способное трансформировать крахмал, получаемый из злаков, в смесь ацетона, бутила и спирта. Таким образом, снабжение британских войск кордитом было обеспечено.

«Единственное, о чем он [Вейцман] по-настоящему заботился, был сионизм, – писал Ллойд Джордж. – Он был убежден, что только в победе союзников заключается надежда его народа… Когда наши трудности были преодолены благодаря гению доктора Вейцмана, я сказал ему: „Вы оказали большую услугу государству, и я хотел бы просить премьер-министра представить вас Его Величеству для выражения нашей признательности“. Он ответил: „Для себя мне ничего не нужно“. – „Но неужели мы ничего не можем сделать, чтобы выразить признательность за вашу ценную помощь стране?“ – спросил я. Он отреагировал: „Да, я хотел бы, чтобы вы сделали кое-что для моего народа“. Затем он объяснил, что его главное устремление – это репатриация евреев в священную землю, которую они сделали столь знаменитой. В этом и состоит источник происхождения широко известной декларации по поводу создания национального дома для евреев в Палестине».

Доктор Вейцман оставался во главе еврейских дел в Палестине на протяжении всего трудного периода мандатного правления, а когда это время закончилось в полночь 14 мая 1948 года, он был избран первым президентом еврейского государства. На следующий день после провозглашения новой республики, арабские силы вторглись в Израиль со стороны Сирии и Ливана на севере, Ирака и Трансиордании – на востоке, Египта – на юге. Новое государство было окружено врагами-мусульманами, и впервые с римской эпохи еврейская армия сражалась в Палестине. Арабо-еврейская война затянулась на много месяцев, пока под покровительством ООН в январе 1949 года не было заключено перемирие, основанное на четырех отдельных соглашениях о прекращении боевых действий с каждой из противных сторон, которые так и не выкристаллизовались в тот момент в настоящий мир.

Границы Израиля остаются такими, какие удалось установить по четырем соглашениям 1949 года. Во время войны иорданские арабы вторглись в Иерусалим, в котором находятся по сей день, и теперь эта территория официально включена в состав Хашимитского королевства. Это означает, что сам Иерусалим превратился в границу. Старый город принадлежит арабам, а Новый – евреям. В тот момент не было никаких контактов между частями Иерусалима за исключением проходов, находившихся под контролем представителей ООН, которые заняли старый Дом правительства. Столь же непоследовательное и нелогичное разделение наблюдается повсюду. Иерихон и Вифлеем принадлежат арабам, Мертвое море разделено между арабами и евреями, а египтяне оккупируют небольшую полосу прибрежной территории к югу от Газы. Таковы некоторые аномалии израильских границ на текущий момент, но слеп тот, кто скажет, что эта ситуация может быть стабильной [1]1
  Ситуация, описанная автором, сохранялась до 1967 г. Во время Шестидневной войны 1967 г. Израиль занял Синайский п-ов и сектор Газа у Египта, Иудею и Самарию (Западный берег р. Иордан) и Восточный Иерусалим – у Иордании и Голанские высоты – у Сирии. Во время Войны Судного дня (1973) границы на Синайском п-ове и на Голанских высотах изменились еще раз в пользу Израиля. В декабре 1981 г. Израиль объявил об аннексии Голанских высот. В соответствии с условиями мирного договора 1979 г. вывел свои войска с Синайского п-ова. Кроме того, была восстановлена государственная граница между Израилем и Египтом. В дальнейшем в 1994 г. была официально закреплена граница Израиля и Иордании, проходящая по р. Иордан. В декларации, которую подписали в 1993 г. Израиль и Организация освобождения Палестины (ООП), и на последующих переговорах большое внимание уделялось будущему правового статуса сектора Газа и города Ариха (Иерихон) в долине р. Иордан. В сентябре 1994 г. стороны достигли договоренности о расширении палестинского самоуправления в других городах Иудеи и Самарии и об отводе израильских войск. Вопросы о будущем и о статусе этих территорий остаются горячими и по сей день. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Соответствующие перемены произошли на северных территориях Сирии, которые до начала Второй мировой войны управлялись Францией по мандату Лиги Наций. После поражения Франции в 1940 году на этих территориях образовались два арабских государства: Сирия со столицей в Дамаске и – на узкой полосе вдоль моря, на сто двадцать миль к северу от Израиля, – Республика Ливан со столицей в Бейруте.

В ходе недавнего визита в Святую Землю я смог сравнить свободу передвижения, которой я наслаждался во время написания данной книги, с ограничениями, введенными теперь на иордано-израильской границе. Молодые люди принимают эту ситуацию как нечто само собой разумеющееся; другие, и я в том числе, с ностальгией вспоминают легкость путешествий и дружескую атмосферу, существовавшую в той части мира, которая управлялась Британией и Францией. Это было самое лучшее время для посещения Святой Земли, и я надеюсь, на страницах книги вы ощутите, хотя бы отчасти, это настроение.

Я нашел Старый Иерусалим практически не изменившимся, сохранившимся ценой того, что арабы изгнали евреев, и в силу этого у Стены плача всегда пустынно. Также я не мог удержаться от улыбки, когда видел и слышал, что современные муэдзины, поднимаясь на минареты, чтобы призвать верующих к молитве, обязательно пользуются микрофонами и громкоговорителями! Именно таким незаметным образом элементы нового проникают в столь мощный оплот консерватизма.

Поскольку я путешествовал по обе стороны границы, я был поражен новыми церквями, появившимися теперь у всех святынь, благодаря деятельности францисканцев. Эта впечатляющая архитектурная программа находилась на начальной стадии реализации, когда я писал книгу: сейчас она уже почти завершена. Эти церкви являются творением одного человека, преданного своей цели, итальянского архитектора по имени Антонио Барлуцци, который скончался в 1960 году. Они замечательны своей оригинальностью и разнообразием облика, который едва ли можно связать с определенным архитектурным стилем или традицией, так как их источник – исключительно набожность их создателя. Все святилища Барлуцци являются попыткой выражения эмоционального отклика на евангельскую историю. Например, стоит сравнить величественный купол базилики в Гефсиманском саду с веселым рождественским напевом церкви на Поле пастушков в Вифлееме. Тот же контраст можно заметить между церковью Встречи Марии и Елизаветы в Эйн-Кареме [2]2
  Русским паломникам это место известно под названием Горняя, что представляет собой прямой перевод топонима. – Примеч. перев.


[Закрыть]и базиликой на Фаворской горе; а также между этими двумя церквями, с одной стороны, и церковью Блаженных в Галилее – с другой.

Я уверен, что Барлуцци будет со временем признан гением, хотя, как ни странно, о его работах или о его жизни всееще написано крайне мало. А его история весьма примечательна. Он уже был практикующим архитектором, когда почувствовал призвание стать священником, но исповедник в Риме велел ему отправиться в Палестину и восстановить святилища. Занимаясь этим, он жил как францисканец, среди францисканцев и полностью следовал заповедям и установлениям этого ордена. Его не интересовали ни слава, ни богатство, и как только к нему попадали деньги, он их раздавал. Его единственной целью было осуществление акта благочестия – каковым и была постройка церквей: строительство новой базилики в Назарете, для которой он подготовил план. В 1958 году он узнал, что его чертежи отвергнуты властями. Ночью у него случился сердечный приступ, который привел к церебральной глухоте и обширной эмфиземе легких. Безнадежно больной, бедный и старый (ему было уже 74 года), он нашел прибежище у францисканцев в Риме и получил келью в представительстве Святой Земли возле Латерана. Там я видел его за несколько недель до смерти, в 1960 году. Эта встреча оказалась для меня тяжким испытанием. Барлуцци был величественным стариком, высоким, сухощавым и седовласым, но болезни и страдания превратили его в умирающего святого с картин Эль Греко или Риверы. Память его сильно ослабела, он ослеп. Разговор был невозможен; единственное, что мне оставалось, – стоять в изножье его постели и, вспоминая красоту, которую он создал в Святой Земле, удивляться, почему жизнь столь благочестивого христианина должна заканчиваться таким мученичеством. Вскоре после моего визита францисканец, который приводил меня к Барлуцци, написал мне о его смерти 14 декабря 1960 года.

Каждый, кто посещает Святую Землю, должен знать, где и с какой стороны границы находятся церкви Барлуцци. Вот его главные работы.

На арабских территориях: Латинская капелла Кальвария в храме Гроба Господня в Иерусалиме; Гефсиманская базилика на Елеонской горе; церковь Св. Лазаря в Вифании; часовня Пастухов в Вифлееме; церковь Доброго Пастыря в Иерихоне.

На территории Израиля: церковь Встречи Марии и Елизаветы в Эйн-Кареме; базилика на Фаворской горе; церковь Блаженных в Галилее.

Современный паломник наслаждается привилегией, естественно, недоступной мне во время написания этой книги. Это возможность увидеть свитки Мертвого моря, которые были обнаружены в горных пещерах в районе Мертвого моря в конце 1940-х годов, а теперь выставленные для обозрения в Палестинском археологическом музее в Старом Иерусалиме и в Еврейском университете Нового Иерусалима.

Г. В. М.

Апрель 1962 г.

Глава первая
Иерусалим: в Гефсиманском саду

Описывает путешествие в Святую Землю и впечатления от Иерусалима. Я посещаю Гроб Господень, Елеонскую гору и Гефсиманский сад.

1

Когда начинает заходить солнце, на Египет опускается тишина. Водные каналы, пересекающие поля, приобретают цвет крови, затем становятся ярко-желтыми, постепенно переходя к серебристому тону. Пальмы кажутся вырезанными из черной бумаги и приклеенными к раскаленному небу. Коричневые ястребы, весь день парившие над сахарным тростником и зреющей пшеницей, уже не видны, и одна за другой загораются над песчаными дюнами звезды, замирающие над четко очерченными контурами финиковых пальм.

Именно этот момент навечно остается в памяти как образ Египта, тот момент, когда день уже закончился, а ночь еще не расправила крылья, странное межвременье, в величественном молчании которого сама земля словно слушает послание небес. Умирает яростный день, песок теряет накопленный жар, и предметы занимают все меньше места, лишаясь теней.

В такой тишине я ступил на борт лодки на Суэцком канале. С весел стекала красная вода, но не успели мы еще пересечь узкую полосу, отделявшую от нас Эль-Кантару, как вода стала серебристой, а на морской глади засияло отражение луны. Маленькая станция среди песчаных дюн была тихой и пустынной. Лунный свет отливал на рельсах, тянувшихся к северу через Синайскую пустыню в Палестину, а вокруг царил зеленоватый сумрак и покой, поднимавшийся вверх, к самым звездам. Кантара по-арабски означает «мост». Задолго до той поры, когда появились первые письменные свидетельства, это место служило перекрестком дорог между Египтом и Палестиной, это была узкая песчаная полоса, по которой караваны могли, не замочив ног, преодолеть расстояние между озерами Мензале и Тимса. Иосиф прошел этим путем, когда его уводили в Египет. По этой дороге Святое Семейство бежало от гнева Ирода.

Минуты превращались в часы, пока я ждал поезд до Иерусалима. Но мне нравилось это ожидание, позволявшее вслушиваться в ночные звуки, отдаленный лай собак в пустыне, резкие и грубые крики верблюдов, устроившихся в лунном свете на станционном дворе, подогнув колени и опустившись на них всем телом. Семь дней в море были забыты. Казалось, каким-то магическим образом я перенесся прямиком из холодного английского января в этот странный зеленый свет на краю пустыни. Было так чудесно стоять в Эль-Кантаре и ждать поезда в Иудею, и я подумал, что когда утрачу эту способность удивляться, надо будет прекратить странствия по миру.

Появившийся поезд долго медлил на станции, словно набираясь храбрости, чтобы отправиться в путь ночью через пески. Затем он покинул Эль-Кантару и двинулся вперед в лунном свете.

2

Солнце еще не взошло. Поезд отстукивал ритм по ровной долине, смутно напоминавшей мне заболоченные равнины Линкольншира. Я чувствовал усталость, глаза и одежда были засыпаны песком, попадавшим сквозь щели внутрь вагонов, пока мы ночью пересекали пустыню. В некотором отдалении слева можно было различить силуэты песчаных дюн, а за ними мрачноватую, стальную полосу Средиземного моря.

Путешествие на поезде сквозь неизвестную страну в предрассветном сумраке напоминало ночной кошмар. Хотелось остановиться, чтобы осознать реальность полупонятных объектов за окном, убедиться, что передо мной камень, а не человек и наоборот; но поезд неумолимо увлекал дальше, словно во сне, и я оставался инертным, заинтригованным, но не удовлетворенным.

Земля иссушенного цвета выглядела зловещей и мертвой. В ней не было ничего от «прекрасного Востока». Редкие арабы, стоявшие в стороне от дороги, с головами, обмотанными белой тканью, могли показаться выжившими жертвами катастрофы. Они безразлично смотрели на проходящий поезд, сжимая в руках веревки, которыми удерживали грязных и явно недовольных верблюдов, вечно хранивших на лицах то менторское выражение, которое напоминает путешественнику о ворчливой викторианской тетушке. Но встречались и неожиданно волнующие моменты. Когда мы ехали по высокой набережной, словно поднявшись к небу, я заметил группу нагруженных верблюдов, медленно бредущих в предутреннем свете. И в это короткое мгновение, прежде чем поезд прошел дальше, я понял, что ощутил самый дух этого древнего пути: ведь железная дорога в Иерусалим, проложенная войсками Алленби, повторяла вековой маршрут. Она следовала старинному караванному пути из Египта и в Египет, и именно по этой дороге Иосиф был уведен в рабство. Именно по ней первый еврейский финансист Соломон посылал сандаловое дерево и специи на рынки Мемфиса. Эта дорога вела ко всем известным странам того мира: в Дамаск на севере, в пустынный город Петра на востоке, в Египет на юге.

На той же набережной я увидел нескольких арабов, кутавшихся от холода. Сначала я заметил осла, на спине которого сидела женщина с ребенком, а следом шагал мужчина. И тут я снова вспомнил, что именно этой дорогой Иосиф и Мария с Младенцем бежали в Египет.

Мы подъехали к станции, и я с волнением прочитал название «Газа». Мы двинулись дальше, и я увидел на востоке какие-то перемены в обстановке. Белый ослепительный свет разливался по небу. Мне показалось, что нечто приближается к нам с огромной скоростью, словно там была могучая армия, состоявшая из колесниц и всадников. Световые мечи рассекали пространство снизу вверх, поддевая облака и превращая их в розовые и золотые знамена. Затем в воздухе появилось оранжевое свечение, солнце во всеоружии поднималось в небо; оно было теплым, и мертвая земля внезапно ярко и даже яростно ожила. Ослы, стоявшие на каменистых полях, вытягивали шеи и обнажали зубы, приветствуя наступление нового дня, петухи взгромоздились на крыши глинобитных домов, чтобы прокричать свои утренние возгласы, босоногие женщины с коричневыми лицами склонялись над маленькими очагами, дети, обнаженные животы которых блестели на солнце, стояли в тени оливковых деревьев, а из деревень, сгрудившихся вокруг кривых грушевых стволов, пастухи выгоняли стада на пастбища.

В нескольких милях слева засверкали в солнечных лучах песчаные дюны, а в их просветах – голубая линия моря. Я встал и вытянул шею, но ничего не смог разглядеть, хотя знал, что где-то в этих дюнах лежит то, что осталось от Аскалона. «Не рассказывайте в Гефе, не возвещайте на улицах Аскалона» ² . «Там раздаются звуки торговли, позвякивание шекелей, которое слышится в самом имени города», – утверждал Джордж Адам Смит, и нет сомнения, что улицы Аскалона были темными базарами, на которых самый тихий шепот мгновенно разносился повсюду.

И по мере того как я смотрел на ныне бесплодные пески Аскалона, где сегодня уже не звучит ничей шепот, кроме шелеста ветра, дующего со стороны моря, печаль этого края отчасти передавалась мне – печаль земли, которая некогда значила слишком много и которой не дано забыть то, что случилось давным-давно.

Мы остановились в Лидде, где в 303 году, после мученической смерти, был похоронен святой Георгий, определивший судьбы Англии, Португалии и Арагона. А затем половина состава отправилась в Яффу, а другая некоторое время двигалась к югу, потом повернула на восток и принялась карабкаться на горы Иудеи.

Поезд поднимается так медленно, что арабские мальчишки бегут рядом с ним с букетами красных анемонов в руках, предлагая их пассажирам. Горы выжженные и коричневые. Дороги кажутся белыми лентами, вьющимися по холмам. Верблюды, абсурдно большие, мрачно, с очевидной неохотой, тянут крошечные плуги по чахлым полям. Семьи, которые могли бы путешествовать из Второзакония в Книги Царств, бредут вслед за нагруженными поклажей ослами; тут и там живописный патриарх, напоминающий обликом Авраама, склоняется на посох, чтобы взглянуть на проходящий мимо ежедневный поезд.

Пока поезд карабкается все выше, петляя между холмов в направлении горной столицы – Иерусалима, начинаешь ощущать в воздухе нечто суровое и даже жестокое. То же чувство возникает в Испании, когда поезд пересекает Сьерра-Гвадаррама в сторону другой горной столицы – Мадрида. Но Иудея намного суровее любого места в Европе. Это обнаженная, свирепая страна, как хищник, припавшая к залитой солнцем земле, насыщенная дикой жизненной силой, с течением веков приобретшая мрачность и внешнюю бесстрастность.

Суровость пересохших канав, жестокость бесплодных вершин холмов, страсть растрескавшейся почвы, в которой стремительно прячутся и вновь выныривают ящерицы, мертвенная выжженность безводных долин сосредоточены на этом участке и видны с любой точки. И имя этому материальному воплощению – Иерусалим.

Утомленный поезд остановился на отдых. Я ступил на платформу, над которой красовалась вывеска «Иерусалим» на трех языках: английском, арабском и еврейском. Статья 23 британского мандата на Палестину гласит, что «английский, арабский и еврейский будут официальными языками Палестины. Любое заявление или надпись на арабском на печатях или монетах в Палестине должны повторяться на еврейском, и любое заявление или надпись на еврейском должны повторяться на арабском».

Как только выходишь со станции, сразу замечаешь, что дорожные знаки, объявления, указатели и прочее написаны на трех языках, и осознаешь, что история причудливым образом повторяется. В имперских архивах Древнего Рима, должно быть, хранился указ, аналогичный статье 23 нашего палестинского мандата. Во времена Христа тремя официальными языками были латинский, греческий и еврейский. И когда попадаешь в Иерусалим, повсюду наблюдая торжество трехъязычия, невольно на ум приходят слова святого Иоанна:

«Пилат же написал и надпись, и поставил на кресте. Написано было: „Иисус Назорей, Царь Иудейский“. Эту надпись читали многие из Иудеев, потому что место, где был распят Иисус, было недалеко от города, и написано было по-еврейски, по-гречески, по-римски» ³ .

3

Я прибыл в отель неподалеку от Яффских ворот, там араб, одетый как опереточный турок, подхватил мои сумки. Зарегистрировал меня армянин. Горничная-немка отперла дверь моего номера.

Это оказалась красивая комната с письменным столом и хорошим освещением над кроватью, маленький балкон выходил на узкую улицу и стену монастырской школы. Через окна я мог наблюдать за тем, как монахини ходят по просторной, скудно обставленной спальне, где стояли лишь два ряда кроватей.

Я сразу вышел, чтобы пройти к церкви Гроба Господня. Я неделями изучал план Иерусалима, и мне был интересно, смогу ли я найти дорогу сквозь хитросплетение переулков Старого города. Ступив на Яффскую дорогу, я оказался в окружении энергичных, жарко шепчущих мужчин в европейских костюмах и красных фесках, обычно служивших знаком турецкого гражданства.

«Вы идти со мной к Гробу Господню! – шептали они. – Я показать вам все!»

В их настойчивых приглашениях мне почудилось откровенное кощунство, так что я решительно отмахнулся от них и пошел сам. Они следовали за мной, словно тени в кошмарном сне, нашептывая свое, и кто-то даже попытался схватить меня за рукав. Пришлось недвусмысленно продемонстрировать им свое недовольство, чтобы они наконец скрылись из вида. Я был весьма расстроен тем, что настоящий Иерусалим, полный ослов, верблюдов, мужчин, продающих апельсины, сильно отличался от ясного плана, который я выучил наизусть! Я пришел к Яффским воротам и увидел огромный размах городских стен, уходивших к югу. Затем я вступил в Старый город. Справа находилась огромная квадратная башня, известная как Башня Давида, которая на самом деле представляет собой единственный остаток великой башни Ирода, называемой Фазаель. Я смотрел на нее с тем чувством, которое вызывает любая реликвия времен Христа, будь наблюдатель ревностным христианином или не менее ревностным историком. Крупные желтоватые камни в основании башни существовали в Иерусалиме времен Распятия. Вероятно, Его глаза останавливались на ней.

Вокруг башни и возле ворот собралась необычайная толпа, показавшаяся мне, только что прибывшему с Запада, совершенным воплощением микрокосма Востока, и я смотрел на нее с восторгом ребенка, увидевшего рождественское представление.

Я мог различить крестьян из окрестных деревень – феллахов, прирожденных фермеров и землепашцев, которые представляли собой странную смесь хитрости, простоты и насилия. Я вспомнил историю, которую мне кто-то рассказывал о палестинском феллахе. Создавая мир, Господь послал своего ангела с даром ума, чтобы дать каждому человеку его долю. Жалоб ни у кого не было. Затем он послал другого ангела с даром удачи. И все было недовольны. Затем последовала норма глупости, и ангел, нагруженный тяжким бременем, неожиданно встретил феллаха, которому уже была дана его доля ума и удачи.

«О ангел! – спросил феллах, – что ты принес на этот раз?»

«О феллах, это глупость!» – ответил ангел.

«О ангел! – закричал феллах в приступе жадности, – дай мне побольше, потому что я бедный человек и у меня большая семья».

И ангел дал ему часть глупости мира.

Это недобрая история, но я думаю, что ее не могли сочинить о ком-то менее подходящем. Я уверен, что в бремени, принесенном ангелом, была немалая доля простоватости.

Затем, помимо феллахов, я разглядел в толпе араба-бедуина. Хотя он был одет в лохмотья, держался он истинным царем земли. Он презирал феллахов и их лопаты. Бедуин – человек свободный, помнящий своих предков, он обладает стадами, а свой шатер называет «домом из волос». В нем по сей день живет Авраам.

Там были еще и городские арабы, которые носят европейские костюмы и фески. Были армяне, монахи-францисканцы, а также белые доминиканцы. Были греческие священники с окладистыми бородами, как у ассирийских царей, которые шагали сквозь толпу в порыжевших рясах и высоких, округлых черных головных уборах. Самыми странными казались старые евреи с длинными спутанными бородами и локонами-пейсами на висках. Эти ашкенази носили бархатные кафтаны и огромные широкие шляпы, отороченные мехом, они двигались внутри толпы, но не принадлежали ей, ни с кем не говорили, производили впечатление людей застенчивых, непроницаемых, замкнувшихся в мистических глубинах своей духовной истории. Там были и евреи-сефарды, тоже ортодоксальные, но в широкополых фетровых шляпах, многие из них светлокожие, в очках, с жидковатыми светлыми бородами.

Восток обладает особым даром сочетать интенсивную страсть и не менее интенсивную расслабленность. Арабы сидели с сонным видом под навесами кафе, потягивая дым из кальяна; другие, достигая пика возбуждения, яростно торговались по поводу фиников, салата, за несколько минут затрачивая страсти больше, чем западный человек расходует за месяц.

Я нырнул на улицу Давида, которая ведет в глубь, к храму Гроба Господня. Это типичный проулок старого Иерусалима, в котором никогда не сможет появиться автотранспорт. Улица опускается за счет нескольких рядов ступеней, а по обеим сторонам тянутся лавки. Она столь узкая и так забита разного рода людьми всех возрастов и размеров, что зачастую приходится беспомощно стоять, упершись лицом в мешок проса, а на ваше плечо ложится ослиная морда. Делать нечего, остается терпеливо ждать в надежде, что те, кто задерживает поток, сдвинутся с места. Улица Давида темна и прохладна. Время от времени солнечные лучи, проскальзывая в глубокую щель проулка, падают на ослепительную груду апельсинов, дынь, огурцов и артишоков, или на менее аппетитно выглядящую рыбу, или, что гораздо приятнее взгляду, на округлого торговца в рубахе без ворота, развалившегося за баррикадой сирийских шелков и то и дело подносящего к губам усыпанную кольцами коричневую руку с сигаретой.

Несмотря на все мои карты и планы, я вынужден был признаться самому себе, что безнадежно потерялся в этом пестром хаосе, но все же я решительно шел вперед, понимая: стоит хоть на мгновение задуматься, как на меня набросится очередная свора сопровождающих. Однако чувствовал я себя не лучшим образом, потому что, оставив позади толпу, внезапно оказался в лабиринте темных узких переулков, ограниченных обветшавшими стенами, которые прерывались лишь черными входами в подвалы или сырыми крошечными двориками, куда шмыгали из-под ног перепуганные диковатые кошки. Мне вдруг пришла в голову мысль, что человек, не знающий арабского и забредший в эти кварталы, заслуживает удара ножом в спину. Мне показалось настоящим чудом, когда я вышел на перекресток, где постукивали копытами ослы, нагруженные мешками муки с ближайшей мельницы. Я взглянул вверх и прочитал на синей табличке, прибитой к стене: «Виа Долороза».

«Если я пойду вдоль этой улицы, – подумал я, – она неизбежно приведет меня к Кальварию, находящемуся внутри храма Гроба Господня».

И не успел я об этом подумать, как устыдился собственной мысли. Я наткнулся на Крестный путь и размышляю о нем, как о самой обычной улице. Мне стало не по себе. Я понял, что это типичный ход мыслей для человека, впервые оказавшегося в Иерусалиме. Сознание, приученное к восприятию Божественного Христа западных церквей, в Иерусалиме наталкивается на воспоминания об Иисусе-человеке, Иисусе, который ел и спал, уставал, изгонял торгующих из Храма, который испил чашу смерти на Голгофе. Дома мы думаем о Иисусе на небесах, сидящем одесную Отца, но в Иерусалиме думаешь о том, как Он ходил по белесым пыльным дорогам, и сознание постоянно то отвергает, то принимает определенные части традиции, ассоциирующейся с Его человеческим путем. Как Бог, Он пребывает повсюду, но в Иерусалиме века благочестия соперничают за то, на каком камне на этой дороге остались следы Его стопы. Для меня было настоящим шоком, когда я понял: Виа Долороза – это реальная дорога, по ней ходят мужчины, женщины, животные.