355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Генри Мортон » От Каира до Стамбула. Путешествие по Ближнему Востоку » Текст книги (страница 6)
От Каира до Стамбула. Путешествие по Ближнему Востоку
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 18:35

Текст книги "От Каира до Стамбула. Путешествие по Ближнему Востоку"


Автор книги: Генри Мортон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Сейчас в Египте осталось всего лишь семь действующих монастырей. Четыре из них – в Вади-Натруне, в знаменитой своей святостью пустыне Скетис; один – в Асьюте; два – в Аравийской пустыне, недалеко от Красного моря: Дейр Авва Була (монастырь Святого Павла) и Дейр Авва Антоний (монастырь Святого Антония).

Они существуют с IV века и являются самыми древними христианскими монастырями в мире. Можете себе представить, с каким огромным интересом я спускался по песчаному склону Вади-Натруна, чтобы увидеть, каковы монахи Египта теперь, как они живут, похожи ли хоть сколько-нибудь на своих знаменитых древних предшественников.

2

Пустыня постепенно спускается к озерам, богатым природной содой, где над обширными песками поднимается красная труба химического комбината. Фабрика в пустыне – необычное зрелище. Она напоминает доисторического монстра, пришедшего напиться насыщенной содой воды, существо, которое, чувствуя свою уязвимость на открытой местности, подняло голову и вытянуло длинную красную шею, опасливо осматриваясь.

Рабочие живут в поселке поблизости, где есть также и пограничный пост. Заслышав шум нашего мотора, дежурный наряд, жители поселка, которые были не на смене, дети и собаки высыпали на улицу, чтобы поприветствовать нас. Капитан вежливо осведомился, куда я еду, и, выслушав ответ, предложил отправить со мной местного шейха и сержанта. Шейх оказался человеком средних лет с гвардейскими усами. Его головной платок удерживал на голове тяжелый золотой игаль (обруч) – раньше я видел такие только у членов королевской семьи, – а на поясе у него я заметил кожаную кобуру, из которой торчала рукоятка револьвера. Сержант был суданец шести футов ростом, одетый в форму цвета хаки. В руке он сжимал кнут.

Эти двое уселись в патрульную машину, чтобы прокладывать мне путь по песчаной местности, которая постепенно должна была превратиться в голую твердыню пустыни Скетис, простирающейся до границы Триполи и далее на запад, перетекая в Сахару с ее тремя с половиной тысячами квадратных миль пустоты и безлюдья.

Уже довольно высоко поднявшись, мы увидели три белых мазка на однородном фоне пустыни: один – обособленно, два других – рядом друг с другом. Увидеть здесь эти белые монастыри было все равно, что разглядеть корабли в бескрайнем море после долгого одинокого плавания. Шейх остановил машину и, указывая на монастыри, назвал мне их. Тот, что справа, на отшибе, – это Дейр эль-Барам; на шесть миль левее – Дейр Авва Бишой и Дейр эс-Сириани. Куда поедем сначала? Я выбрал Дейр эль-Барам. Но где же Дейр Абу Макар, самый знаменитый из всех? Шейх указал налево и сказал, что это в двенадцати милях, отсюда не видно.

Некоторое время нам были видны все три монастыря, и я успел разглядеть, что они построены по единому плану: прямоугольник высоких стен и только одни въездные ворота. Вокруг монастырей не было абсолютно ничего, кроме голой пустыни, простиравшейся насколько мог видеть глаз. Ни дороги, ведущей к воротам, ни следов колес, человеческих ног или копыт животных. Отсутствие хозяйственных построек придавало монастырям настороженный вид – казалось, их обитатели все время находились в состоянии боевой готовности. Три белые коробки на коричневом столе.

Сначала я видел только стены, белеющие на фоне песка, но когда мы приблизились к Дейр эль-Бараму, различил и приземистые белые арки, и крыши домов, и несколько пальм над крепостными валами – это были настоящие крепости. Каждый из монастырей готов был выдержать осаду, и тем, что у них такая долгая история, они обязаны прежде всего бдительности своих обитателей. Вот нас уже накрыла тень крепостной стены.

Шейх потянул за шнурок звонка. За воротами несколько раз слабо звякнуло. Но за этим ничего не последовало. Монастырь оставался молчаливым, как гробница. Глиняный кувшин с водой стоял на плоском камне рядом с воротами, и шейх сказал мне, что этот обычай существует «с давних, давних времен» – монахи оставляли воду у ворот для путешественников и бедуинов. В каждом монастыре, сказал он, есть такой кувшин. У врат первой же обители, которую увидел, я обнаружил материальное свидетельство милосердия и заботы о ближнем, которые отшельники в золотом веке монашества так высоко ценили.

На меня произвели впечатление не только толщина стен, но также огромный сводчатый проход – разительный контраст с самими воротами. Если проход был рассчитан на гигантов, то ворота – на карликов. Не было нужды спрашивать о причине столь узкого входа: набеги, которым часто подвергались монастыри.

Наконец мы услышали чей-то голос и, подняв головы, увидели, что сверху на нас удивленно смотрит коричневый старик в белой скуфейке и запыленной черной рубахе. Что нам надо? Мы хотим войти? Кто мы такие? Задав кучу вопросов, он наконец пообещал, что сейчас нам откроет. Мы слышали, как он поворачивал ключи в многочисленных замочных скважинах, отодвигал засовы, и вот ворота робко приоткрылись. Наш древний привратник держал в руках три или четыре огромных ключа, один из них был с деревянными зубцами и достигал двух футов в длину.

Хотя мне не терпелось увидеть это странное место изнутри, я задержался на несколько секунд, разглядывая ворота: нигде не видел столько цепочек, задвижек, замков, деревянных засовов. Ворота выглядели так, как будто на них отметились все изобретатели запоров за последние десять веков. А чтобы уж совсем запечатать вход в монастырь, узкую канавку за воротами можно было еще засыпать камнями. Потому и мерцает еще свет христианства в пустыне Скетис.

Старик повел нас к весьма примечательной группе зданий. Все они сияли ослепительной белизной. Некоторые были увенчаны множеством куполов, напоминавших белые шляпки грибов. Здания толпились совершенно беспорядочно. Здесь имелась центральная площадь, сад-переросток с кустами и пальмами и несколько апельсиновых деревьев, отягощенных плодами. Мы прошли мимо келий. Дверь в одну из них была открыта – там, на коврике, скрестив ноги, сидел монах и сосредоточенно переписывал пером на пергаменте церковную книгу на арабском языке. Как и на старике-привратнике, на нем были белая скуфейка и черная галлабия.

Меня проводили в дом для гостей, современный, похожий на французский домик с верандой и деревянными пластинчатыми ставнями на окнах. Несколько монахов весьма преклонного возраста, похожие на черных жуков, выглядывали из своих келий, чтобы посмотреть на меня. Нищета, в которой они себя намеренно держали, не подлежала сомнению. А еще было заметно, что они, подобно древним отцам-пустынникам, считали мыло и воду непозволительной роскошью.

Меня провели в скромно обставленную комнату в верхнем этаже и усадили на один из диванов. На стенах висели фотографии в рамках – действующий патриарх и очень похожий на него другой бородатый человек, возможно его предшественник. Занавески из темной материи кое-как держались на карнизах, и я подумал: как безжизненно выглядит помещение, не знающее женского глаза. Возможно, для мужчины естественно жить в пещере, но не в комнате. Как только у него появляется комната, тут же требуется женщина, – выбрать цвет обоев, время от времени делать уборку, следить, чтобы все эти неодушевленные предметы, которые почему-то слушаются женщин, – коврики, ковры, стулья, столы, занавески, – были на своих местах. Неумело повешенные занавески напомнили мне о жилище одного монаха в Асьюте. Интересно, приходится ли иногда отцам-пустынникам обращаться за советом, как повесить шторы, как правильно сдвигать и раздвигать их, к более молодому собрату как к человеку, который еще недавно соприкасался с потерянным для них миром женщин.

Мои размышления прервались, когда в комнату вошел невысокий человек в черной рясе, круглом черном тюрбане и домашних туфлях. Мы поздоровались за руку. Я понял, что это настоятель. Думаю, посетивших Дейр эль-Барам за год можно пересчитать по пальцам. Тем не менее настоятель приветствовал меня, как будто ожидал моего визита, и не задал мне ни одного вопроса – таковы древние законы гостеприимства. Но, понимая, что ему все же интересно узнать цель моего приезда, я сполна удовлетворил его любопытство. Один из монахов принес маленькие чашечки с обжигающим чаем.

Посещая потом другие монастыри, я приходил к выводу, что мне очень повезло с первым настоятелем. Этот человек был явно умнее большинства занимающих высокие посты в коптской церкви. От него я узнал, что в настоящее время в монастыре тридцать пять насельников и что слово «Барам» – это испорченный арабский вариант «Па Ромеос», что означает «монастырь римлян». Когда я спросил его, кто эти римляне, он рассказал весьма интересную историю.

Около 380 года н. э. два молодых монаха, два брата, прославленные чудесами, которые они творили, пришли из Палестины в пустыню Скетис. Этих монастырей еще не было, но в здешних пещерах и в тростниковых хижинах жило множество отшельников. Братьев звали Максим и Домаций.

Остальные отшельники называли братьев «молодые чужестранцы». Максим «достиг совершенства», а Домаций, очень набожный молодой человек, он… еще не вполне… Тут настоятель сделал едва заметное движение рукой, показывая, что второму брату до совершенства не хватало буквально самой малости.

Унесла ли их чума, или они не выдержали той аскетической жизни, какую вели, но только оба молодых человека скончались вскоре после прихода в Скетис, и «все собрались, чтобы проводить их души на небеса». Вскоре после этого святой Макарий Великий велел монахам построить церковь в честь «молодых чужестранцев» и назвать ее Па Ромеос.

По моей просьбе настоятель привел меня на крепостную стену, где обычно ходит караульный. Отсюда, с высоты сорока футов, мы смотрели на простиравшуюся до горизонта пустыню и на здания в стенах монастыря. Все монастыри Вади-Натруна в главном одинаковы: укрепленные стены с единственными воротами, а внутри – церкви, кельи, трапезная, пекарня, мельница, хозяйственные постройки и производящая наибольшее впечатление высокая квадратная башня или, точнее, крепость, каср, обычно расположенная на отшибе и снабженная навесным деревянным мостом. Монахи могут забаррикадироваться в этой башне и поднять мост, если в монастырь ворвутся чужие.

Я спросил настоятеля, остались ли у них мечи и мушкеты со времен арабских набегов, но он удивился даже самому моему предположению, что монахи могут брать в руки оружие. Получается, что пятнадцать веков они отражали нападения врага, поливая его кипятком и забрасывая камнями. В последний раз на монастырь напали бедуины, и было это в XVIII веке.

Глядя на эти монастыри сегодня, естественно, предполагаешь себе, что вначале они были организованы как пахомианские монастыри. Но это не так. В IV веке пустыня Скетис была одним из самых известных прибежищ сенобитов, то есть живших монастырскими общинами, и отдельных монахов. Их здесь насчитывались тысячи, жили поодиночке и группами, объединяясь вокруг того, кого считали главным, в кельях, построенных из камня и тростника. Говорят, многие обитали в пещерах, но вряд ли в этой плоской пустыне нашлись бы подходящие для жизни пещеры.

Построили церкви, в которые монахи ходили по воскресеньям. Вкусив обычной пищи, они спешили возвратиться в свои кельи и осуществлять собственный план спасения души. В V веке, когда нередки были набеги местных племен, построили башни, предшественницы современных касров, где монахи скрывались в случае опасности.

Следующая стадия строительства монастырей приходится на IX век, когда набеги участились, а потом приобрели регулярный характер. Тогда начали возводить укрепленные стены вокруг церквей и башен. В этот период монахи постоянно подвергались такой опасности, что просто вынуждены были сбиваться в общины, чтобы вместе прятаться за стенами монастырей.

Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, что все нелестные характеристики современного коптского монаха («грязный», «ленивый», «никчемный» – вот слова, которые обычно употребляются) – это пережитки взглядов на монашество, существовавших восемнадцать веков назад. Идеал современного коптского монаха, как и его древних предшественников в IV веке, – спасаться в одиночку. Он заинтересован в спасении только своей собственной души. Такие убеждения вряд ли заслужат похвалу большинства людей.

Сама скудость монашеского быта, отпугивающая и отталкивающая западных христиан, находится в полном соответствии с убеждениями первых отшельников. Когда благочестивая женщина Мелания увидела, как молодой дьякон, впоследствии ставший епископом Аскалона, моет руки и ноги, чтобы освежиться в знойный день, она неодобрительно вымолвила: «Поверь, сын мой, мне шестьдесят, и с тех пор, как ношу монашескую одежду, я ни разу не омочила в воде более, чем кончики пальцев, никогда не умывала лица, не мыла ног, ни других частей тела. Хотя я приобрела множество болезней и врачи убеждали меня мыться, я ни разу не согласилась и не позволила воде коснуться моего тела; и никогда не спала я на кровати и не подкладывала под голову ничего, кроме соломы».

Отшельники верили, что чем грязнее становится тело, тем чище делается душа. Муки, на которые обрекали себя отшельники – столпничество, подвиги Макария, отдавшего свое тело на растерзание комарам, и множество других терзаний и унижений, добровольно принимаемых монахами, – все это было для того, чтобы унизить тело и возвысить душу. Мы на Западе давно утратили эту древнюю связь между грязью и святостью, существовавшую в сознании отцов-пустынников, но мне кажется, что в коптских монастырях эта традиция сохранена. Наша максима «Чистоплотность угодна Богу» святому Антонию показалась бы гласом сатаны! И пока мы не поймем этого, мы не перестанем зло и несправедливо упрекать восточных монахов. Всякий раз, когда мне доводилось с ними сталкиваться, я напоминал себе, что не вправе судить их по меркам современного западного мира.

Настоятель привел меня в прохладную темную церковь, похожую на огромную гробницу. Она посвящена Деве Марии и стоит на месте древней церкви IV века. Некоторые фрагменты древней церкви сохранились, хотя большая часть постройки относится, думаю, к VIII веку или к еще более позднему времени.

Свет проникал в маленькие окошки высоко под сводчатым потолком. Все здесь было подернуто не поддающейся описанию патиной веков. Все поседело от древности, как дерево седеет от лишайников. Престарелые монахи бродили по церкви подобно привидениям. В нефе был насыпан целый холм зерна высотой примерно в шесть футов. Монастырь получает пшеницу и растительное масло из Каира, вернее, из окрестностей Танты, что в дельте Нила.

Церковь, как это принято в коптских церквях, была разделена на отсеки деревянными ширмами, и в одном конце ее находились обычные три алтаря. Слева, в тихом уголке, мне показали тела святого Максима и святого Домация, зашитые в кожаные чехлы, а также мощи святого со странным именем «Моисей Разбойник».

Через дверь в конце церкви я вошел в святая святых: в центре стоял каменный стол более пятидесяти футов длиной и четырех футов шириной, сквозь окошки в сводчатом потолке проникал солнечный свет. Вдоль стола тянулась каменная скамья, а в торце комнаты я увидел каменный аналой. Это была трапезная, пыльная, грязная, с обшарпанными стенами. Стол завален кусками каменной соли и какими-то круглыми предметами, твердыми, как кирпич, – я решил, что это хлеб.

Когда я спросил об этом настоятеля, он тут же навязал мне пригоршню коричневых «камней», сказав, чтобы я размочил их в воде, как это делали монахи. Так поступал и святой Антоний шестнадцать веков назад, а святой Афанасий объясняет, что в Египте было принято печь хлеб на целый год вперед. Достойный удивления консерватизм: египетские монахи до сих пор едят этот черствый хлеб, посыпая его каменной солью, в точности так, как это делали первые отшельники.

Потом, пройдя по навесному мосту и поднявшись по массивной каменной лестнице, мы оказались в касре. Два этажа башни занимали комнаты со сводчатыми потолками, большей частью пустые, сильно нуждающиеся в ремонте. В них было темно, хоть глаз коли. Самое интересное из помещений – часовня Михаила Архангела; такая, как мне сказали, есть во всяком монастыре. На крыше – маленькая келья, построенная около двадцати лет назад для последнего из отшельников, монаха по имени Серабамум (производное от египетского Серап-Амон). Ему, как настоящему отшельнику, не подходила жизнь в монастыре, поэтому он жил в пещере в получасе ходьбы от Дейр эль-Барама. Он приходил в монастырь на Пасхальную неделю или на Рождество, что не улучшало монахам настроения, ибо в разговоры отшельник ни с кем не вступал и свободную келью занять отказывался, устраиваясь в башне. Случилось так, что во время одного из его кратких визитов вышел из строя небольшой насос, приобретенный в редкий момент хозяйственного рвения, и, к удивлению братии, гость оказался единственным человеком, способным починить его! Некоторые восприняли это как настоящее чудо. Продемонстрировав неожиданное знакомство с XX веком, Серабамум собрал свое тряпье и с явным облегчением сбежал обратно в IV век. Мне не удалось выяснить, случалось ли монахам и в дальнейшем приглашать его как водопроводчика или электрика.

Вся община проводила меня до ворот. Мне указали на дорогу до Бишой и эль-Сириани[5].

Глава девятая

Луксор

Я переправляюсь через Нил в Долину царей, вновь посещаю гробницу Тутанхамона и другие пирамиды. Беседую с шейхом Курны и наблюдаю закат над Нилом.

1

Поезд с белыми пульмановскими вагонами каждую ночь уходит из Каира на юг, в Луксор и Асуан.

Выглянув рано утром в окно поезда, я вижу, что мы исправно следуем вдоль достаточно высокой дамбы. Солнце высоко. Небо голубое. Деревни уже проснулись. Ослики быстро семенят, неся на спинах что-то округлое и громоздкое. Я замечаю лису – она крадется в свою нору по полосе, засаженной сахарным тростником. Женщины в широких, болтающихся на них одеждах идут к колодцам, неся кувшины на плече или на голове. В деревнях, сидя под пальмами у освещенных утренним солнцем стен домов, греются старики и молодые.

Не успеет теплый солнечный свет пролиться на Египет, как все здесь начинает протестовать, жаловаться и хныкать на разные голоса, напоминающие вздохи и стоны человека, несущего непосильный груз. Под ободранными навесами из пальмовых листьев медленно ходят по кругу быки; это хождение началось еще до того, как построили пирамиды, и вряд ли когда-нибудь кончится.

И вот они идут, сопя, не надеясь когда-нибудь прийти, жалобно пищат колеса сакиев, специальных водочерпательных устройств, вращаясь медленно, словно мельницы Господа, и некоторое количество подвешенных сосудов, опорожняясь, вносят свою мгновенную лепту в благоденствие этой земли.

Возможно, когда-нибудь ученые, покопавших в этих древних песках, которые столько могли бы рассказать, обнаружат плоский камень с высеченным на нем планом первого, самого простого сакия. Ахнув от восхищения, ученый на внятном языке иероглифов прочитает имя изобретателя – Хи-Атх Робин-Сон[6]. Ибо кто может сомневаться, что сакия, как и буйвол, – всего лишь шутка, которую приняли всерьез.

Люди с кожей цвета красного дерева, сияющей, как полированная мебель «чиппендейл», стоят в канавах, полных грязи, и при помощи шадуфа (нечто вроде колодезного журавля) погружают ведра в голубую воду, а потом поднимают их и выливают воду в оросительный канал. Через несколько часов, когда солнце будет палить сильнее, они сбросят одежду и станут похожи на бронзовые статуи.

Чем дальше поезд продвигается на юг, тем тише и безветреннее становится на Ниле этим золотым утром. Река лежит меж изумрудными полями маиса и сахарного тростника, как широкая бледно-голубая лента. На западном берегу поднимается к диким холмам Ливийская пустыня – иногда цвета львиной шкуры, иногда оранжевая. В долинах между холмами, в трещинах и расщелинах – свет: розовато-лиловый, сгущающийся местами до мглисто-голубого, оттенка цветущей лаванды.

Нил изгибается и петляет по зеленым полям, временами пропадая в пальмовых рощах, чтобы потом сверкнуть вновь, а потом опять потеряться в зелени, давая о себе знать лишь парусами судов, похожими на крылья усевшихся на пальмы белых птиц.

По вагону проходит проводник, стучит в двери купе и возвещает: «Луксор!» Туристы бросаются к окнам, сначала с одной стороны, потом – с другой, потому что приближается самое интересное в путешествии по Египту: Фивы, Долина царей, гробница Тутанхамона, Великий храм в Карнаке.

Выйдя из поезда, я выбираю симпатичную маленькую телегу арабия, запряженную двумя серыми в яблоках арабскими лошадками. Их сбруя позвякивает и позванивает колокольчиками, пока мы едем по улицам этого растущего, довольно мрачного, несмотря на яркий солнечный свет, города. Наконец перед нами предстает один из самых изысканных пейзажей в мире – берег Нила в Луксоре.

На берегу – два отеля. Один прячется в душистом саду, другой стоит у самой воды, как корабль на верфи. Несколько лавочек, обращенных фасадами к Нилу: сувениры, фальшивые древности, английские книги, аптека, принадлежащая шотландцу, фармацевту из Челси.

Я выбираю большой отель у самой реки. С балкона своей комнаты любуюсь на реку. Нил здесь в два раза шире Темзы в Вестминстере, но поверхность у него такая гладкая, что паром, курсирующий до западного берега, кажется, скользит по бледному зеркалу.

По другую сторону реки на фоне неба сияют Ливийские холмы. В долинах залегли синие тени, будто художник, писавший колокольчики в Кью, оставил на рыжеватых боках холмов несколько легких мазков.

В этот утренний час Луксор встречает стуком водяных струй по жестким листьям. Я вижу садовников, направляющих шланги на экзотические цветы, будто вырезанные из красного бархата, на заросли синей бугенвиллеи, на тысячи кустов, усыпанных красными и желтыми розами. Если их не поливать хотя бы месяц, сад засохнет и снова превратится в пустыню. Здесь иногда не бывает дождя по шестнадцать лет, но постоянные усилия людей, поливающих сады водой из Нила, сделали этот участок одним из самых зеленых в Египте. Ни одного дождя за шестнадцать лет! Можете вы себе представить, какое в Луксоре солнце? Как оно выскакивает на безоблачное небо каждое утро, проводит на нем долгий золотой день, а вечером садится за Долину мертвых, исполнив перед этим целую симфонию красок – красные, оранжевые, лимонные, зеленоватые оттенки заполняют небо? И так день за днем, год за годом.

Уверенность в том, что завтра будет такой же прекрасный день, как сегодня, объясняет то чувство счастья и благополучия, которое снисходит на человека в этих местах.

2

Во время пребывания в Луксоре четырнадцать лет назад я обычно садился в лодку на восточном берегу Нила, переплывал на западный и, оседлав ослика, за час добирался до Долины царей, точнее – до гробницы Тутанхамона. Теперь все по-другому. Между двумя берегами намыло песчаный остров, там приходится вылезать из лодки, идти пешком, а потом садиться в другую лодку и плыть на западный берег. И там тоже вас ожидают значительные перемены.

Вместо осликов и повозок – штук двадцать стареньких «фордов» стоят с включенными двигателями «лицом» к Долине. Водители из кожи вон готовы выпрыгнуть – не то что из машины. Они кричат:

– Вам в Долину царей, сэр? Скорее садитесь ко мне в машину, сэр, и на обратном пути я отвезу вас в Рамессеум или к гробнице Дейр эль-Бахари – куда пожелаете! Садитесь, сэр, моя машина – самая лучшая!

Очень жаль, что ослики практически исчезли, потому что в Долину мертвых, по-моему, лучше ехать медленно, постепенно приближаясь к этой огненной расщелине, и видеть, как с каждым ярдом вокруг становится все мрачнее и пустыннее. Это не то, что мчаться туда в автомобиле по тряской дороге.

Долина расширяется, дорога заканчивается, оранжево-желтые горы становятся выше и круче со всех сторон. Нижние склоны покрыты небольшими обломками известняка, выброшенными сюда три тысячи лет тому назад, когда под землей появились гробницы. Под ярким солнцем известняк кажется белым как снег. Здесь обнаружили шестьдесят одну гробницу, но лишь семнадцать из них открыты для осмотра. Сколько еще захоронений предстоит открыть, никто не может сказать. Большинство гробниц были разграблены в античные времена. Лишь одно царское захоронение не тронули – гробницу Тутанхамона.

В Долине не слышно никаких звуков, за исключением настойчивого стрекота маленького керосинового двигателя, вырабатывающего электроэнергию, чтобы освещать пирамиды. Оплачиваемые правительством гафиры, вооруженные заряженными дробью винтовками, охраняют пирамиды день и ночь. Весьма трогательно, что эти стражи происходят от тех самых грабителей, которые до недавнего времени посвящали свою жизнь поискам мумий и были готовы оторвать им руки и ноги в поисках золота, которое, как они верили, спрятано где-нибудь на теле мертвеца.

Входы во все гробницы совершенно одинаковы: ступеньки из известняка, ведущие вниз, внутрь горы, и заканчивающиеся черным отверстием в скале, забранным решеткой подобно двери в подвал. Одна из первых гробниц справа – молодого фараона Тутанхамона, самая маленькая и простая в Долине. Хорошо известно, что ее местоположение было утеряно к тому времени, когда непосредственно над ней начали строить более позднюю гробницу – Рамсеса VI. Если бы строители отклонились на какой-нибудь ярд, они могли попасть в сокровищницу, которая находилась внизу, под ними.

Спускаясь по шестнадцати пологим ступенькам в гробницу, я вспоминал, как делал то же самое четырнадцать лет назад, когда погребальные камеры громоздились одна над другой до самого потолка, со всеми их сокровищами, хранящимися теперь в каирском музее.

Странное это было чувство – стоять перед двумя статуями-стражами и знать, что когда родился Александр Великий, они уже были здесь больше тысячи лет; уже две тысячи лет сжимали в руках свои жезлы, когда Вильгельм Завоеватель вступил на территорию Англии. Ужас, который охватывает в такие моменты, объясняется отчасти тем, что Время, неумолимо работающее над нами, даже когда мы спим, каким-то образом пощадило сокрытое внутри этой горы. Что не пострадали золото и дерево – не так удивительно, но вот цветы, коричневые от времени и готовые рассыпаться в мелкую пыль от прикосновения, тем не менее сохранили свою форму! И все это заставило меня задуматься о тех, чьи руки когда-то сорвали эти цветы и положили их там, где они все еще лежат.

Еще я вспомнил, как ждал снаружи и слышал приглушенный толщей горы стук молоточков и зубил, который один только и нарушал царственную тишину. От стены, отделявшей переднюю от самой погребальной камеры, отбивали кусочек за кусочком, пока наконец не различили в темноте слабо мерцающую нишу с гробами.

Итак, я снова в гробнице Тутанхамона. При бледном электрическом свете я поднялся на деревянную платформу и заглянул в другую комнату, где увидел красивейший саркофаг из красного гранита. Внутри находится золотой гроб, повторяющий очертания человеческого тела, а в нем – довольно плохо сохранившаяся мумия юноши восемнадцати лет, именно в этом возрасте смерть унесла фараона Тутанхамона.

Открытые глаза золотой маски смотрят в потолок гробницы. Фараон изображен в плотно прилегающем к голове военном шлеме с символами его царства, грифом и коброй, на лбу. Его руки сложены на груди. В правой он сжимает плеть, в левой – посох с загнутой верхней частью – эмблемы его царской власти. Высокие фигуры, изображенные на стене – это он и следующая за ним Ка. В последней сцене фараона обнимает Осирис, уводя его в Царство мертвых.

Много о чем думается в этой безмолвной гробнице, но прежде всего просто радуешься, что обнаружившие могилу не увезли мумию царя в Каир, а оставили здесь, где она пролежала более трех тысяч лет.

3

Все утро я спускался в одну гробницу за другой. Коридоры имеют пологий уклон вниз, так что мумию фараона тянули вниз на специальных волокушах. Заканчиваются тоннели просторными помещениями, на стенах которых, освещенные неясным светом, фигуры и сцены из жизни богов выглядят такими же яркими, как и в тот далекий день, когда они были написаны. Коридор ведет еще ниже, в душную темноту, пока наконец вы не оказываетесь на расстоянии примерно пятисот футов от входа в гробницу, в погребальной камере.

На полу дюймовый слой черной пыли с обломками камней: осколки песчаника, красного гранита, алебастра. Их присутствие здесь говорит о том, что когда-то охотники за сокровищами, торопясь добраться до золота, что-то разбили. Освещение тусклое, углы комнаты погружены в глубокий сумрак. Свет включают и выключают, когда требуется, и когда он вдруг зажигается, то от потолка быстро отделяются какие-то темные предметы, будто приклеившиеся к нему черные лоскуты, и с беззвучным хлопком тают в горячем неподвижном воздухе.

Большие летучие мыши в гробнице Аменхотепа II, которые вызвали у меня такое отвращение четырнадцать лет назад, все еще исполняют свой danse macabre[7] над лицом мертвого царя. Тот, кто когда-то был хозяином всей этой прекрасной земли, лежит теперь в темной комнате, глядя сквозь толстое стекло на их дрожащие крылья.

Пока я изучал одну из царских гробниц, свет из коридора вдруг загородили две фигуры. Один из пришедших был американец, другой – его гид. Американец вытер вспотевший лоб, снял плащ и спросил меня:

– Интересно, а как они расписывали стены? Разве у них было электричество?

Многие недоумевают, как художники могли сделать такие изысканные росписи глубоко под землей, притом что не осталось ни следа копоти от какого-нибудь светильника. Я ответил ему, что читал, будто древние использовали особое масло, не дающее копоти. Но есть и другая теория: что существовала система отражающих дисков, благодаря которой сюда проникал солнечный свет.

– А теперь, джентльмены, обратите внимание, – вклинился гид, – на глаз Гора. А вон там – священный павиан…

Я задержался ровно настолько, чтобы увидеть на лице посетителя озадаченное, но внимательное выражение, которое, возможно, возникало на лице Геродота в подобных случаях. Оставив американца слушать объяснения гида, я пошел назад, к выходу. Теперь и дня не проходит, чтобы я не вспомнил, как там, внизу, в темноте стояли растерянный христианин и не слишком хорошо осведомленный мусульманин. А вокруг них – величественные боги Древнего Египта.

Я отправился в Эль-Курну – взглянуть на гробницы знати. Вместо мифических, очень условных сценок из загробной жизни, здесь – занятные и трогательные картинки реальной жизни. Тут вы можете увидеть людей, живших в Египте тридцать веков назад, – они одеты в лучшую свою одежду, пируют, слушают музыку, танцуют, заняты рыбной ловлей, охотой, сбором урожая, сидят счастливые в окружении родных и близких.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю