355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Генри Мортон » От Каира до Стамбула. Путешествие по Ближнему Востоку » Текст книги (страница 10)
От Каира до Стамбула. Путешествие по Ближнему Востоку
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 18:35

Текст книги "От Каира до Стамбула. Путешествие по Ближнему Востоку"


Автор книги: Генри Мортон



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Длинный Джек пришел сказать, что автобус подан. Мне выдали подушку и два одеяла. Джордж Брайант проводил меня: миновав темный двор, мы оказались в пустыне, огромной, безмолвной, освещенной звездами. Автобус вибрировал в ожидании пассажиров, два белых луча пронзали пустоту, в которую нам предстояло нырнуть.

– Всего хорошего! – попрощался Джордж Брайант. – Заглядывайте на обратном пути.

И, быстро пройдя мимо часового, он скрылся за стенами форта.

Та ночь была безлунной, пустыню омывал голубой свет звезд, в котором камни казались беспорядочно разбросанными тенями. Лучи наших фар гасли в бесконечном пространстве впереди. Предметы то светились, то ускользали от света звезд, и пустыня казалась даже более оживленной, чем днем. Совсем рядом с автобусом вспорхнула песчаная куропатка; мы вспугнули стайку голубей; а еще все вокруг просто кишело странными существами с пружинками внутри: это были крысы пустыни – тушканчики, похожие на маленьких кенгуру. Они одного цвета с песком, необыкновенно прыгучи, двигаются со скоростью птиц, так что надо сильно напрячь зрение, чтобы разглядеть их.

Я откинул спинку кресла, завернулся в одеяла и насладился полусном с яркими, фантастическими сновидениями. Изредка пробуждаясь, почему-то с чувством утраты, я видел Длинного Джека, прикорнувшего на переднем сиденьи. Его большое тело было совершенно расслабленно – в буквальном смысле слова он спал как убитый. Водитель-сириец сидел за баранкой, и по салону струился дымок от его иракской сигареты.

Так я и спал: то повернешься на левый бок, то на правый, десять минут спишь, полчаса бодрствуешь. Море бледного звездного света, огни фар, рев двигателя.

Внезапно я совершенно проснулся и увидел, что автобус стоит на песчаной дороге с домами по обеим сторонам. Было темно, и, взглянув на часы, я увидел, что еще только 2 часа 30 минут. Длинный Джек разговаривал с полицейским, держа в руке паспорта пассажиров. Я понял, что мы в Рамади – проходим паспортный контроль при въезде в Ирак. Это значило, что до Багдада осталось девяносто миль. Выйдя из автобуса размяться, я понял: что-то изменилось в воздухе. Ветер в акациях – вот что это было… Я вспомнил, что уже много дней не видел настоящих деревьев.

Рядом с будкой таможни стоял небольшой домик с садом. Отель «Вавилон». В окнах горел свет. Я вошел в вестибюль, где маленькие смуглые официанты в белых куртках – такие официанты могли быть и в форте Эр-Рутба – суетились, разнося заспанным пассажирам чайники с чаем и тарелочки с английским печеньем. Нам предлагали чай с печеньем в Эр-Рутбе, а теперь и здесь то же самое! Неужели мы в Сирии? Я выпил четыре чашки крепкого чая и выкурил сигарету. Само фойе напоминало магазин персидских ковров. Еще я заметил на стене портрет молодого короля Ирака Гази. Но официанты говорили по-английски и подавали чай так, что можно было не сомневаться – они учились этому у англичан.

Я расплатился с официантом банкнотой в десять шиллингов, и он дал мне сдачу. Это были первые иракские деньги, которые я держал в руках. С 1931 года Ирак имеет собственные деньги, на основе фунта стерлингов. Один динар – сразу заставляющий вспомнить фильм «Чу-чин-чоу» – равен английскому фунту и состоит из ста филов; серебряные монеты бывают по 20, 50 и 100 филов, никелевые неправильной формы, похожие на наши по три пенни, – достоинством 4 и 10 филов; медные монеты – в 1 и 2 фила. Но, видимо, удовлетворение моего вкуса стоило так дорого, что я так и не понял, что, кроме благодарности маленьких официантов, можно купить на мелкие монеты.

Настойчивый клаксон напомнил, что пора в автобус. Когда мы проезжали по деревянному мосту, я успел увидеть, как быстро бежит под ним вода. Это то место, где Евфрат, попетляв по Месопотамии, будто собираясь в Багдад, внезапно «передумывает» и поворачивает на юг, уступив Багдад Тигру.

Пробудившись от крепкого сна, я понял, что мы едем по равнине, по довольно плохой дороге, а впереди у нас – скопление землистого цвета зданий и минаретов. И несколько башен среди равнины, широкой и плоской под низким небом, как в Голландии. Взошло солнце.

Глава вторая

Багдад

Я осматриваю город, знакомый по сказкам, посещаю городской музей и книжный магазин. Знакомлюсь с окрестностями.

1

Безупречное издание «Тысячи и одной ночи» в переводе Лейна, которое когда-то можно было найти во всех викторианских библиотеках, возможно, объясняет, почему слово Багдад звучит для нас так волшебно. У меня было в высшей степени романтическое представление об этом городе. Жизненный опыт его не разрушил, но я прекрасно понимал, что Багдад окажется другим.

Когда наш автобус на рассвете подъезжал к Багдаду, я, вспомнив юношеские мечтания, сказал себе, что город с серыми зданиями и далекой мечетью, чей золотой отблеск виден мне, – действительно город калифов.

Мы переехали через реку по деревянному понтонному мосту – его секции мягко колебались под тяжелым транспортом. Тигр в Багдаде, пожалуй, немного шире, чем Темза в районе Лондонского моста. На западном берегу в зеленой бахроме финиковых пальм стоят дома с белыми балконами; на восточном теснится современный Багдад со своей единственной главной улицей и невообразимым хаосом более мелких улиц и переулков. Синее небо, горячее солнце, длинная и широкая главная улица (называемая – ваше сердце учащенно забьется – улицей Аль-Рашид) с маленькими магазинчиками и открытыми экипажами – таковы мои первые впечатления от Багдада.

Я вошел в гостиницу на улице, носившей имя генерала Мода. Слуга называл меня «сахиб», официант в ресторане принес мне лучшую яичницу с беконом, какую я когда-либо ел, и тоже именовал меня сахибом. Впервые со мной общались в киплинговском стиле. И я подумал, что приятно приехать туда, где Запад бледнеет и ты настраиваешься на восточную волну. Средиземное море где-то далеко и кажется чужим, а Индийский океан – близок и реален. Ирак – именно такое место. Индия тут рядом, за углом.

Я вспомнил, что про некоторых знакомых, выполнявших обязанности администраторов в Ираке, я знал, что до этого они были государственными служащими в Индии, и многое для меня прояснилось: яичница с беконом, чай и печенье «пти бер» в Рамади и все остальное.

Довольный своими дедуктивными способностями, я отправился смотреть Багдад.

2

За три века до войны Ирак разделил участь Османской империи – смерть при жизни. Война вывела его из оцепенения, и, пробыв десять лет британской подмандатной территорией, он стал независимым арабским государством, и правит им Гази, сын короля Фейсала.

Багдад, возможно, таит в себе море очарования для уроженца этого города или человека, долго в нем прожившего. Для приезжего это большой, грязного цвета город на берегу грязного цвета реки. При малейшем ветерке пыль, легкая, как пыльца, летит по улицам. По давней вавилонской традиции основным строительным материалом здесь являются саманные кирпичи, а главным архитектурным украшением с библейских времен считается глазированная плитка, В современном Багдаде она встречается разве что на куполах нескольких мечетей.

Бедность и ужасающая инертность властей в период турецкого владычества все еще сказываются на облике Багдада. Понадобилось более десяти лет западного влияния, чтобы стереть память о трехстах годах застоя и коррупции. Конечно, сейчас дух новизны уже проник всюду. Появились хорошие больницы, отлично работающая полиция, школы, развилась сфера бытовых услуг, и, главное, возникло трогательное чувство национальной гордости. Словно старое дерево подрезали надлежащим образом и оно дало новые побеги. Длинная главная улица с ее развалюхами все еще выглядит по-турецки, хотя время от времени натыкаешься на какой-нибудь фешенебельный салон красоты или современную аптеку.

На главной улице кипит жизнь. С утра до ночи снуют туда-сюда маленькие повозки, запряженные двумя лошадьми каждая. Этих проворных экипажей так много, и цены такие скромные, что нет нужды куда-либо идти пешком. Если не вдаваться в более тонкие различия, люди на улицах делятся, как Библия – на Ветхий и Новый Заветы, – на старых и новых. Новые носят европейскую одежду и головные уборы из голубой ткани, напоминающие фуражки, вроде тех, что надевают члены Церковных бригад мальчиков; а старые – все, что угодно, от зеленых тюрбанов и струящихся риз до жалких мешковатых одежд, в которых ходят носильщики-курды.

В столице этой страны, больше всего на свете похожей на биллиардный стол, о том, что существуют и другие формы рельефа, упорно напоминают лишь дикого вида оборванцы, в которых сразу распознаешь жителей гор. Это кочевники из Курдистана или с высокогорья в районе Мосула. Есть еще персы, арабы, евреи, афганцы, индусы, негры – гремучая смесь. Кто ездит верхом, кто ходит пешком, кто валяется в пыли на главной улице Багдада.

Причины, по которым сегодня в Багдаде не осталось ничего от главного города халифата Аббасидов, историкам еще предстоит выяснить. Город грабили и разрушали, перестраивали и затапливали, снова и снова, поэтому мало что в столице Ирака напоминает сегодня о стране доброго Гаруна аль-Рашида.

Здешние базары – запутанный лабиринт коридоров и проходов. Торгуют дешевыми японскими набивными ситцами, разнообразнейшими медными изделиями, золотыми и серебряными безделушками. Обычно здесь темно, разве что лучи, в которых стоят столбики пыли, пробиваются между кусками ткани, покрывающими базар сверху. Тщетно искал я караван-сараи, какие видел в Каире, Дамаске, Иерусалиме, Алеппо. Багдад – город великого, но невидимого прошлого, в нем сейчас нет архитектурных достопримечательностей, достойных упоминания.

Очутившись в Багдаде, прежде всего надо идти в музей. Здесь выставлены поразительные находки, найденные в шумерском городе Ур, и многое другое. Странно: все наслышаны о сокровищах гробницы Тутанхамона, а ведь они не намного расширили наши познания о мире. Находки же в Уре, благодаря которым начало истории переместилось из Египта в Вавилон, да еще на тысячу лет назад, не нашли громкого отклика в широких массах, разве что среди тех, кто вообще интересуется подобными вещами.

На главной улице мне попался единственный магазин, который произвел на меня впечатление в этом городе. Он называется «Книжная лавка Маккензи». В Оксфорде или Кембридже его можно было бы и не заметить, но среди восточных лавочек он сразу обращает на себя внимание. Магазин от пола до потолка набит новыми и старыми английскими книгами и, безусловно, является своеобразным памятником периоду британского влияния. И сейчас он имеет особенное значение, гораздо большее, чем когда здесь хозяйничали англичане. Теперешние покупатели – в основном, молодые иракцы. Здесь вечно болтается молодежь, листает последние новинки. Возможно, Англия и Франция не оставили значительного следа в культуре Палестины, Трансиордании или Сирии, но в случае Ирака это не так.

За десять лет британского правления иракцы научились говорить на нашем языке и читать наши книги. И, судя по размерам «Лавки Маккензи» и, что еще важнее, по характеру книг, имеющихся в продаже, в Багдаде вполне развитые литературные вкусы и критически настроенный читатель.

Днем я взял такси и попросил шофера свозить меня куда-нибудь за город на пару часов.

Мы некоторое время тряслись по грязной дороге с возделанными полями по обеим сторонам. Всякий верховой обдавал нас коричневой пылью, а колеса нашего автомобиля устраивали настоящие песчаные бури для несчастных пешеходов. Скоро возделанные поля кончились, и я получил некоторое представление о разнице между этой страной сегодня и в древние времена.

Современная привычка называть Месопотамией территории в нижнем течении Тигра и Евфрата, возможно, выработалась во время войны, когда пресса и военные источники постоянно именовали их Меспотом. Но древняя Месопотамия – страна, расположенная к северу от Багдада, это широкие, поросшие травой равнины между двумя реками. Южнее Багдада стоял Вавилон.

Глядя сегодня на эту землю, голую, бурую, простирающуюся до горизонта, покрытую зеленью только по берегам рек и в орошаемых зонах, трудно себе представить, что такая пустыня могла быть колыбелью великой цивилизации. Но Авраам, рожденный в городе Ур, и сыны Израилевы во время вавилонского плена видели совсем другую страну. Если заменить пшеничные прерии Канады финиковыми рощами, пересеченными во всех направлениях каналами, мы получим некоторое представление о древнем Вавилоне.

Сельское хозяйство здесь всегда было сопряжено со значительными трудностями. Надо собрать воду двух разливающихся весной рек, а потом использовать ее для полива в период засухи. Халдеи, вавилоняне, ассирийцы – большие специалисты в ирригации – взнуздали Тигр и Евфрат и создали сложную систему распределения воды. Ее унаследовали персы, потом арабы, но когда Халифат ослабел, система обветшала, а после нашествия монголов в XIII веке великолепные водоводы, сложные плотины и дамбы окончательно пришли в негодность, и это чудо великой цивилизации было потеряно навсегда.

Сейчас инженеры работают над проблемой ирригации, но решить ее непросто. Русла рек за века небрежения претерпели некоторые изменения. Дело в том, что воду для индивидуальных нужд брали таким образом, что русла не могли восстанавливаться правильно, а рытье каналов, которое велось без всякого плана, часто способствовало наводнениям. Так что возвращение Вавилону его прежнего плодородия – это не одна проблема, а сотни, из которых не последняя – культура пользования ирригационной системой. Тем не менее даже одного взгляда, брошенного на просторные сухие равнины, хватит для того, чтобы поверить: если Ираку снова удастся достичь плодородия древнего Вавилона, соотношение сил на мировом рынке пшеницы значительно изменится.

Глава третья

Шииты-флагелланты

В гостях у местных жителей я из окна наблюдаю шествие шиитов-флагеллантов.

1

Я обнаружил, что мне, как всякой «христианской собаке» по выражению XVII века, в шиитские мечети Багдада путь заказан. Шла первая неделя первого месяца мусульманского календаря мукаррам. В это время шииты предаются самобичеванию, режут себе ножами кожу на голове, таким образом доводя себя до религиозного экстаза. Все завершается полным страсти действом, изображающим смерть Хусейна, внука Мухаммада.

Я, бывало, подолгу стоял около мечетей и смотрел на входивших и выходивших мужчин. Мечети в это время напоминают гудящие ульи. Фанатичной толпе чуждо какое бы то ни было чувство юмора. А если ты не имеешь отношения к объекту их мании, тебя просто не видят. Эти люди страшны в своей целеустремленности. Они вовсе не кажутся подавленными и убитыми горем – скорее, одержимыми жаждой мести. Глядя на них, я понял, что в древности разрядить обстановку могли только человеческие жертвоприношения. Шииты всегда жаждали крови.

Мне, вероятно, следует пояснить, что ислам разделяется на две ветви. Первая – ортодоксальное большинство (сунниты), вторая – фанатичное меньшинство (шииты). Раскол датируют 680 годом, когда пресекся род Пророка – Хусейна, внука Мухаммада, убили в Кербеле (Ирак). Шииты считают, что с этого момента все халифы были узурпаторами и самозванцами. Такой нонконформизм характерен больше для Индии и Персии. У шиитов свои мечети, своя иерархия священнослужителей, даже своя интерпретация Корана. Если ортодоксальные мусульмане-сунниты во время молитвы обращаются лицом к Мекке, то шииты – к Ираку, где находятся четыре святых для них города – Наджаф, Кербела, Кадиман и Самарра. Их ежегодно посещают двести тысяч паломников.

Первые десять дней мухаррама шииты отмечают с присущей им мрачной суровостью смерть Хусейна в Кербеле. В Багдаде в этот период полно паломников, которые, достигнув цели своего путешествия, маршируют по улицам ночью и безжалостно себя бичуют. Христианину, да и мусульманину-сунниту не поздоровится, если нарвется на такую процессию.

Подружившись с несколькими местными христианами, прихожанами древней Халдейской церкви, я рассказал им о своем желании увидеть шествие флагеллантов, и один из них согласился отвести меня к своему другу, живущему на одной из глухих улочек Багдада. Мимо его окон пролегал путь шиитов от одной мечети к другой. Знакомый обещал зайти за мной в восемь вечера.

Когда мы отправились, уже стемнело, но на улице было полно народа, потому что жители Багдада переняли западную привычку бесцельно шататься вечерами, – возможно, все дело в том, что улицы стали освещать электричеством, и в том, что клерки не слишком сильно устают на работе. Свернув с главной улицы, мы углубились в узкие переулки. Наши шаги отдавались гулким эхом. Местами все очень напоминало трущобы Нью-Йорка. Дома жались друг к другу, выдвинув вперед верхние этажи. Над головой оставалась лишь узкая, как лезвие ножа, полоска неба. Улочки так причудливо переплетались, что казалось, город проектировало стадо сумасшедших баранов. С наступлением темноты старый Багдад вновь обретает былую таинственность. Я почувствовал, что здесь и вправду можно встретить халифа, вышедшего из дворца навстречу ночным приключениям. А какой-нибудь карлик, столь часто встречающийся в восточных сказках персонаж, быть может, глядит сейчас на меня откуда-нибудь с чердака.

Те, кто ходит по этим улицам, не похожи на благовоспитанных эфенди, фланирующих в центре города в накрахмаленных воротничках и шляпах. Здесь бесшумно, как летучие мыши, мелькают молчаливые субъекты в туфлях без задников. Проходя мимо, они успевают бросить на вас косой взгляд из-под яшмага, головного платка, придерживаемого на голове жгутом. Иной раз из-за стены донесется тоскливый вопль турецкой музыки, и представишь себе, что за жизнь ведут здесь эти люди, – будто в засаде сидят.

Мой провожатый остановился перед одной из серых стен и постучал в дверь. Мы услышали стук шагов – кто-то спускался по лестнице, а потом голос из-за двери спросил, кто там. Дверь быстро открыли, и за ней оказался не евнух, как можно было бы ожидать в именно этом районе именно этого города, не купец в тюрбане и шелковом халате, а молодой человек в темном пиджаке, полосатых брюках и черных лакированных туфлях.

Беседуя с нами на хорошем английском, он провел нас по каменной лестнице наверх, в комнату окнами во двор. Там стояли два дивана с персидской обивкой и белыми покрывалами. Лампочки были без абажуров. На стенах – несколько китайских картин, на бамбуковых столах – разные безделушки. Наибольшее впечатление производило чучело: кобра душит мангуста. Оно стояло на тумбочке, очень реалистичное и страшное, придавая комнате индийский колорит, который я уже начал подмечать повсюду в Багдаде.

Темноволосая девушка в красном, как мак, платье с улыбкой встала с дивана, где сидела в очень официальной позе ожидания, и робко поздоровалась с нами за руку. Вот и хозяйка дома. Она совсем недавно окончила школу, стеснялась своего английского, однако время от времени все-таки вставляла в разговор слова «да» и «нет». Мы всякий раз это отмечали и в конце концов так смутили ее, что она потупилась и покраснела, как ее платье.

Слуга принес поднос с чаем, английским печеньем, апельсинами и сладкими лимонами.

Мы сидели и разговаривали о шиитах, которых мои собеседники, будучи христианами, осуждали и считали опасной и фанатичной сектой. Нам рассказали о физических истязаниях, которым подвергают себя шииты каждый год в месяц мухаррам. Те, кого нам сегодня предстояло увидеть, то есть бичующие себя – это обычные флагелланты. Они просто десять ночей подряд странствуют из одной мечети в другую, хлеща себя плетьми по спине и груди. А есть и такие, что лупят себя цепями. А самый дикий способ умерщвления плоти – изрезать себе кожу на голове. Так делают особо фанатичные шииты утром десятого дня месяца мухаррама.

Хозяину дома случалось видеть такое в Наджафе и Багдаде. Он сказал мне, что в экзекуциях участвуют самые разные люди, но турки проявляют особое рвение и, случается, не рассчитав, убивают себя. В государственном учреждении, где он служит, некоторые специально берут отгул на один день, чтобы присоединиться к процессии «головорезов».

Я попросил нашего хозяина рассказать, как именно они это делают. Итак, толпа людей, которые не один день готовились к предстоящей эмоциональной встряске, собирается в мечети.

– В Кербеле или Наджафе, – сказал он, – за несколько дней до процессии можно увидеть этих людей на улице – они что-то шепчут над своими мечами, точат их, начищают.

В мечети они становятся в кружок и начинают «водить хоровод» вокруг главного, повторяя имена Али, Хасана и Хусейна, чем взвинчивают себя до предела. Потом главный испускает дикий вопль и бьет себя мечом по голове. Увидев кровь, остальные просто теряют рассудок. С криками «Хусейн!», «Али!», «Хасан!» эти люди кромсают себе головы мечами, пока их белые одеяния не покроются красными пятнами крови.

Потом флагелланты попарно выходят из мечети и шагают по городу, продолжая наносить себе удары. Брызги крови летят на стены домов. Жители города, услышав крики фанатиков и увидев струящуюся по их лицам кровь, горестно стенают. Иногда люди, которые, в общем, не имеют никакого отношения к этой оргии, теряют над собой всякий контроль, хватаются за перочинные ножи или ножницы, режут себе вены.

Пока хозяин дома обо всем этом рассказывал, вдали послышались тоскливые ритмичные звуки.

– Они идут! – сказал он. – Нам надо подняться.

Мы поднялись еще на один лестничный пролет, в маленькую спальню с окнами на улицу. В комнате горел свет, но его тут же выключили, спросив предварительно, не возражаем ли мы посидеть в темноте. Так как комната примерно на ярд выдавалась во двор, мы себя чувствовали, как в оперной ложе. Тростью я мог бы дотянуться до головы любого проходящего внизу. Нас обступили темные и таинственные дома. Улочка, извиваясь, терялась из вида, перетекая, может быть, в другую, столь же извилистую и узкую. Единственным источником света был табачный киоск на противоположной стороне улицы. Среди беспорядочно наваленных пачек сигарет и коробок табака, скрестив ноги по-турецки, сидел старик. Оставаясь невидимыми, мы могли наблюдать за происходившим внизу – в этом было нечто приятно авантюрное. К табачному киоску подходили покупатели и попадали в круг света, а потом снова исчезали в темноте. Иногда до нас доносился, постепенно усиливаясь, странный звук: как будто тысяча нянек, воспользовавшись отсутствием хозяек, ритмично и с наслаждением шлепали по попкам тысячу детишек. Но по мере того, как звук приближался, становилась понятна и его горестная и яростная окраска. Это были стоны и вопли. В какой-то момент шум сделался просто нестерпимым. На улочке появилась самая странная процессия из всех, какие я только видел. Первыми шли юноши и молодые мужчины со знаменами, которые они с истинно восточной непоследовательностью наклоняли то в одну сторону, то в другую. За ними следовали люди с носилками. Узкая улочка озарилась оранжевым сиянием парафинового пламени. За носилками по восемь человек в ряд шли обнаженные до пояса мужчины. Их смуглые лица и торсы блестели от экстатического пота. Они были словно полк полуобнаженных воинов, брошенный на врага. И у каждой роты имелся командир, и за каждой ротой плыли эти странные носилки-ковчеги, дымящиеся, светящиеся желтым светом. Войско останавливалось через каждые несколько ярдов, командир поворачивался лицом к подчиненным и выкрикивал: «Хусейн!» И сразу раздавался дружный, мучительный ответный вопль сотен голосов. «Хасан!» – еще вопль. За ними следовали ритмичные арабские песнопения, вся рота скандировала: «О, Хусейн, добро пожаловать в Кербелу!»

После каждого слова мужчины воздевали руки, а потом хлестали себя по голым торсам. Вместо спин у них было отвратительное, кровавое месиво. Тела некоторых покрывали вспухающие рубцы, грозящие стать ранами. У них были бледные, покрытые испариной лица. Смотрели они вперед, в одну точку, словно мученики, идущие на костер.

Военная выправка, ритмичные взмахи рук, прекрасная реакция на команды, беспрекословное повиновение начальникам – все это странно контрастировало с чуть ли не волочащимися по земле знаменами и вихляющимися носилками. Эти люди будто явились из какого-то страшного сна, и в их глазах я видел муку Хусейна, которого мучили и пытали огнем в пустыне Кербела.

Я смотрел на эти лица, старые и молодые, на мужчин с волосатой грудью и на стройных и безволосых юношей, на бородатых и на чисто выбритых и думал: зачем, черт возьми, эти люди так себя ведут, из какой тьмы веков явился такой страшный обычай?

Подобные самоистязания пророк Илия видел на горе Кармель, где жрецы Ваала с громкими криками полосовали себя ножами и стилетами, пока не зальют кровью все вокруг себя. В Ветхом Завете такую странную, дикую скорбь по Хусейну назвали бы одним из последних грехов вавилонских. Я смотрел на лица и на израненные тела, на плывущие ковчеги с огнем – и понимал, что вижу то, что происходило в этой стране давным-давно, когда на зиккуратах курились алтари Ваала и Астарты.

Мимо наших окон прошло около тысячи человек, мы уже попривыкли к их окровавленным торсам и однообразным выкрикам. Каждая последующая группа, по сути, ничем не отличалась от предыдущей. Иногда скорбными воплями подливали масла в огонь женщины на улице или в окнах. Тогда флагелланты принимались хлестать себя с удвоенным рвением. Наконец последние скрылись за поворотом, и я понял, что теперь никогда в жизни не забуду их пронзительного «иль-алла», этот крик навсегда застрял в моем мозгу. Я встал, чтобы попрощаться и уйти. Хозяин дома включил свет, но сказал, что пока шииты не доберутся до своей мечети, выходить на улицу небезопасно. Так что эти добрые люди опять угостили нас чаем, печеньем и сладкими лимонами. И только ближе к полуночи по пустынным улицам я отправился домой спать.

Глава четвертая

Вавилон

Осматривая Вавилонские развалины, я вспоминаю историю – Вавилонскую башню, Висячие сады и Вавилонский плен.

1

Едва ли не самым нелепым поступком в моей жизни было путешествие в Вавилон на такси. Дело в том, что багдадские таксисты, не понимающие глубокого несоответствия масштабов своих транспортных средств и великого Вавилона, то и дело тормозят у обочины и предлагают такси по сниженным ценам.

Развалины находятся в шестидесяти милях к югу от Багдада, и поездка туда занимает от трех до четырех часов. Сначала дорога довольно хорошая, но вскоре появляются рытвины и ухабы. Я понял, что уже близко, когда мы пересекли узкоколейку, проложенную по песку, и я увидел доску, на которой по-английски и по-арабски было написано: «Платформа Вавилон».

Я читал о том, как Время посмеялось над могущественным когда-то городом, но этот щит словно перевел на язык моей цивилизации все постигшие его унижения. Итак, «краса царств, гордость халдеев» теперь должна называться «платформой», которую даже пригородные поезда минуют с вызывающим свистом. Это показалось мне чуть ли не горестней любого из пророчеств Исайи.

Вдоль дороги высились кучи песка – одни достаточно высокие, чтобы их можно было назвать холмами, другие – небольшие гряды, а иногда просто неуклюжие возвышения. На мили вокруг все было пропитано недоброй памяти древним Вавилоном. Итак, здесь стоял город, чьи висячие сады были одним из семи чудес света. Повозка, запряженная четырьмя лошадьми, могла свободно проехать по его стене. Только на одном алтаре каждый год курили на тысячу талантов ладана.

Я вскарабкался на песчаный холм, внутри которого немецкие археологи в период с 1899 по 1917 год провели весьма обширные раскопки. Честно говоря, мне трудно было понять их рвение – я видел акр за акром коричневые стены, разрушенные своды, нижние этажи и кладовые, находящиеся в таком беспорядке, что только квалифицированный архитектор смог бы разобрать, что это такое. Время уравнивает дворцы и лачуги, широкие дороги и узкие тропки. Но одна руина по-прежнему великолепна: знаменитые ворота Иштар, построенные в Вавилоне Навуходоносором. Башни поднимаются на сорок футов, на бурых стенах – барельефы, изображающие сто пятьдесят два вида животных почти в натуральную величину. Целые ряды быков и драконов. Когда-то их покрывала эмаль, а сейчас видна глина, из которой они вылеплены.

Что это была за счастливая находка! Ничего нет тоскливее кирпичей из глины с рубленой соломой, одинаковых по форме, скучных по цвету, крошащихся, стремящихся обратиться в пыль, из которой их когда-то и спрессовали. Даже необработанный камень выглядит красивее, чем саманные кирпичи. Глядя на эти акры вавилонских кирпичей, невольно думаешь: а так ли были красивы здешние здания, как нам внушают. Но сохранившиеся на воротах Иштар быки и драконы развеивают все сомнения. Быки, причесанные, как французские пудели, ступают с грацией молодых коней. Шерсть вдоль хребта, от головы до хвоста, вокруг морды, под брюхом, на груди, на ляжках лежит мелкими тугими колечками, к которым, возможно, привязывали разные драгоценные безделушки или бусины. Что за великолепные животные! Они не такие массивные, как египетский Апис, не похожи на фантастических полулюдей – ассирийских быков. Эти гордые, сильные существа шествуют в голубое утро по воротам, снабженным пятью засовами.

Их спутники – драконы, или сирруши, тоже выполнены прекрасно, но они не так привлекательны. В действительности таких животных не существует. Возможно, их поместили сюда, чтобы отпугивать мидян и персов. Сирруш – это нечто среднее между змеей, рысью и орлом: голова, туловище и хвост – от змеи, передние лапы – рысьи, а задние, заканчивающиеся когтями, могли бы принадлежать крупной хищной птице.

Вавилоняне часто изображали сиррушей. Профессор Колдуэй, открывший ворота Иштар, допускает, что жрецы держали во тьме храма странных, напоминающих рептилий животных, очень похожих на сиррушей. Если так, то это проливает свет на историю о драконе из «Книги пророка Даниила». Суть истории в том, что Даниил отказался поклоняться дракону в Вавилоне и вызвался победить и убить его. Смельчака впустили в логово зверя, веря, что ему больше оттуда не выйти. Однако Даниил взял с собой сильнодействующее снадобье (смесь смолы, жира и волос) и заставил дракона проглотить его. Бедный сирруш издох. Точнее, рассеялся.

С вершины холма вы смотрите вниз на фундамент, на кирпичную кладку дворца Навуходоносора. Как трудно осознать, что эта несуразная масса строительного материала – все, что осталось от Висячих садов, что линия, едва намеченная и теряющаяся вдали, – контур могучих стен, некогда окружавших Вавилон и поражавших воображение.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю