Текст книги "Тропик любви"
Автор книги: Генри Валентайн Миллер
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 40 страниц)
Если есть в чем-то истинная потребность, она будет удовлетворена.
Эта мысль, которую Джин Уортон повторяла вновь и вновь и в сотнях вариантов, принадлежит к того рода высказываниям, над которыми можно смеяться, как над бессмысленными, или воспринимать их всерьез и доказывать либо опровергать. То, что в моем случае она получала подтверждение бесчисленное число раз, не перестает меня удивлять. О чем прежде всего надо спросить себя, это – да знаем ли мы, в сущности, наши действительные потребности? «Жизнь» знает, но не мы. «Мы» обычно жаждем чего-то неопределенного, часто не существующего вовсе. Мы отрекаемся от престола, который могли бы занять, даже прежде, чем нам его предлагают. Есть добрый скакун, грызущий в нетерпении удила, всегда готовый помчать нас к целям, которые нам во сне не снились. Но спешим ли мы вскочить на него? Те, у кого хватает на это Духу, оставляют за собой огненный след.
Вопрос в том, куда мы хотим отправиться? И в том, хотим ли взять с собой багаж или пуститься в путь налегке? Ответ на второй вопрос содержится в первом. Куда бы мы ни отправились, мы должны отправляться нагими и в одиночестве. Мы, каждый из нас, должны усвоить, что никто не может быть нам учителем. Мы должны совершать нелепые поступки, чтобы приблизиться к великому.
Кто может сказать, что в действительности нужно другому человеку? Никто не в состоянии реально помочь другому иначе, как побудив его двигаться вперед. Иногда нужно идти дальше, не сходя с места. Суть в том, чтобы освободиться от проблем. К чему пытаться разрешить проблему? Уничтожь ее! Окуни в соляной раствор пренебрежения, презрения и безразличия. Не бойся быть трусом, предателем, отступником. В этой Вселенной есть место всему, а возможно, даже потребность во всем. Солнце изливает свой свет на всех, без различия ранга и статуса; циклон валит с ног и благочестивого, и безбожника; правительство дерет с тебя налоги даже будучи прогнившим. И атомная бомба уничтожает без разбора. Может, потому-то так корчатся праведники!
Фанатик кажется смешным оттого, что имеет привычку изрекать глубокие истины, глубокие заезженные истины и продолжает их доказывать среди царящих вокруг мелочности и ничтожества. Но если ты сам способен хотя бы немного отступить от общепринятого, есть вероятность, что ты сможешь увлечь за собой другого человека. Доказательства, добытые ученым в лаборатории, безошибочны. Результаты неудачных попыток отбрасываются или используются, чтобы доказать то, что он был намерен доказать. Рассудочный человек считает ниже своего достоинства употреблять слово «чудо». Он из кожи вон лезет, чтобы доказать: нет такой вещи, но только одно ему удается доказать – что он сам являет собой чудо непонимания. Есть чудеса и чудеса: все зависит от того, кто употребляет это слово и в каких целях. Но у человека, притязающего на роль мошенника из машины (машины сознания), есть манера, когда его опровергают, говорить, как Бог. Часто оказывается, что он опровергает себя.
Оставим на минуту Бога. Задраим двери и окна, замажем все щели! Теперь мы можем поговорить как разумные люди. Так о чем, бишь, мы говорили… об атомной бомбе? Ага, вспомнил – о кофе. Кофе опять пропал, вы заметили? Как, черт возьми, жить дальше? Как? Еще мы говорили о деньгах… о том, на что люди готовы пойти ради денег, как деньги делают деньги, о таких вот вещах. Что, когда речь идет о том, чтобы заработать хлеб насущный, находятся люди, которые скорее согласятся на любую работу, чем остаться без работы. Monsieur le Paris, парижский палач, например. Вы можете подумать, что никто на земле не захочет зарабатывать на хлеб, отрубая людям головы. Добро бы еще он отрубил голову себе – ради денег или просто так. Но другим… и за такие деньги за каждую голову? Просто невероятно! У генерала, например, есть люди, которые делают за него грязную работу. Сам он никогда не марает рук. После какого-нибудь особого подвига (который может стоить жизни сотне тысяч людей) его обычно награждают. Но от Monsieur le Paris«народ» всегда шарахался. Хотя он вряд ли когда рубит больше одной головы в месяц. Часто он добрый христианин. Причащается и все такое. Пьет кровь Иисуса и думает: не забыть бы наточить топор. Как говорится, добросовестный труженик. Верит, что наводит чистоту – и когда казнит, и когда моет посуду. А что до крови – это другая история. (Иногда ее брызги попадают ему в глаз.) Если б он забивал быка, за кровь можно было бы выручить деньги. Но человеческая кровь – она никому не требуется. Хотя в ней есть все витамины, от А до Я. Странные они все-таки, эти табу.
Прервемся на минуту.
На днях мы с моим сынишкой Тони отправились на прогулку. Только подошли к укромному местечку, которое мы с ним назвали «Аризона» (где Коломбина прилегла с Братцем Ониксом), как он говорит:
– Никогдане пойду на войну!
– Как это? – спрашиваю.
– Сперва отрежу себе палец, как Бенни Бьюфано.
Не знаю, что это ему вдруг пришло в голову. Может, вспомнилась одна из наших с ним послеобеденных бесед.
Продолжим…
Если случится, что к вам в дверь постучит женщина, похожая на красотку из Армии спасения, не посылайте ее подальше toute de suite. [245]245
Тотчас, сразу (франц.), прим. перев.
[Закрыть]Пускай ее заводит свою шарманку, если за тем и пришла. Люди часто строят догадки, как бы выглядел Спаситель, реши он вновь посетить нас. (Могу сказать по секрету, что он не был бы похож на портрет кисти да Винчи! Заявляю ex cathedra. [246]246
Со всей авторитетностью (лат.), прим. перев.
[Закрыть])
Кстати о красотке из Армии спасения… Если она несет совсем уж околесицу, скажите себе: «Может, это дорогой наш Иисус вернулся на землю, чтобы впаривать нам пылесосы. Вернулся в образе женщины, чтобы застать нас врасплох».
(Очень похоже к нам однажды явился доктор Бернштейн, выдающийся нейрохирург. Мы как раз занимались весенней уборкой. Первое, что он сказал, сняв пальто: «Позвольте вам помочь!» Не: «Я доктор Бернштейн из Уинтеровского госпиталя для ветеранов в Топеке», а просто: «Позвольте вам помочь. Мне этим заниматься не впервой».)
И дорогой наш Спаситель, если решит сделать новую попытку, вполне может сказать, неловко освобождаясь от женского плаща: «Спокойно, приятель, этот пылесос сбережет тебе много времени. Это самая современная, самая надежная, самая замечательная игрушка, ты такой еще не видал. Попробуй сам!»
И как вы можете быть уверены, не имея времени на размышление, что эта вот штуковина, этот такой весь из себя хромированный, такой надежный пылесос не есть та вещь, которая вам необходима, что это не ответ на ваши молчаливые молитвы?
Даже если вы по природе человек подозрительный, даже если вы сверхбдительны и сверхрассудочны, вы должны почувствовать разницу между Спасителем в образе коммивояжера, торгующего пылесосами, и палачом в образе государственного служащего. Когда генерал говорит: «Солдаты, я хочу, чтобы эти укрепления были взяты, даже если мы все до одного погибнем», – он подразумевает, что его ни пуля, ни штык не тронут. Это вы должны покрыть себя славой. Что касается его, у него будут еще армии, еще сражения, еще войны, чтобы одерживать победы. «Вперед! – командует он. – А я пошел за подкреплением».
У Иисуса не было подкреплений. У него было только собственное слабое тело. И мы знаем, как его осквернили. Он висел на кресте, и когда муки стали невыносимы, возопил Он громким голосом: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» Затем тьма была вокруг, и земля потряслась, и гробы отверзлись и исторгли тела усопших, и в небесах были знамения. Затем три дня и три ночи. Затем еще сорок дней. Затем Петр и Павел. Затем деяния апостолов. Затем Иероним и Августин. А когда минуло много лун – Франциск, дорогой Франциск Ассизский. Тем временем догма сменяла догму, церковь – церковь, крестовый поход – крестовый поход, инквизиция – инквизицию. Все во имя Иисуса.
И некоторые воображают, что Он собирается сойти с Небес и повторить спектакль.
Насколько мы знаем, Он может сойти.
В Брюгге, где хранятся несколько капель драгоценной крови, упавших на распятие, каждый год происходит чудо – всегда в один и тот же день! – свернувшаяся кровь становится вновь жидкой. Такого никогда не бывало ни с чьей кровью.
Удивит ли кого, если в следующий раз, вместо того чтобы распять Иисуса, Ему отрубят голову? Если кровь нашего Господа и Спасителя, хлынув, заговорит огненными языками?
ГЛУПЕЦ, МЕНЯ НЕ УНИЧТОЖИТЬ. ЧЕЛОВЕКА НЕ УНИЧТОЖИТЬ. МИР НЕ УНИЧТОЖИТЬ. ПРЕКРАТИ, ИДИОТ! ХВАТИТ! ЭТО ПОВТОРЯЛОСЬ 79, 457, 648, 325, 496, 721 РАЗ. ВО ИМЯ ВЕЛИКОГО ИЕГОВЫ, БРОСЬ ТОПОР!
Если есть в чем-то истинная потребность, она будет удовлетворена. Без всякого бесполезного создания роботов, открытия закрытых шлюзов памяти, пришествия из космоса маленьких человечков или бомбежки врага с космических платформ. Без уничтожения всех опасных вирусов и микробов, даже без второго пришествия Христа и воскресения мертвых.
Сперва ты должен доказать, что твоя потребность истинная. (Только не при помощи неевклидовой логики!) Во-вторых, придется представить справку, что ты психически здоров, в обоснование твоей правдивости. В-третьих, придется сделать прививку против возможного заражения чрезмерной гордостью и самовлюбленностью.
Выполнив эти условия, ты будешь готов пройти обряд посвящения: испытание, установленное Братством Дурней и Простаков. Тебе предстоит ответить на три вопроса. Всего на три. Первый: «Как бы ты устроил мир, будучи наделен могуществом Создателя?» Второй: «Чего ты желаешь из того, чем уже не обладаешь?» Третий: «Скажи что-нибудь, что и вправду нас удивит!»
Если ответишь удовлетворительно, далее тебе надо будет отправиться на место своего рождения, спокойно сесть, сложить руки и предаться медитации о потребностях всякой Божьей твари, включая микробов, бацилл и вирусов. Когда узнаешь, что им – вплоть до последнего таракана! – нужно, вернешься в Братство и займешься мироустройством.
Ну вот, разве это не много проще, нежели пробовать втиснуться обратно в материнское чрево или пытаться найти формулу бомбы, которая гарантированно не обернется против тебя самого и не уничтожит жизнь на планете? Земля ежедневно открывает свои чудеса. Мы только начинаем познавать то, что лежит на поверхности. Терпение! Если недостает времени, всегда есть вечность. Она всегда в твоем распоряжении – как то светлое, холодное, освежающее пиво, что рекламируют по радио.
Это интерлюдия. Она, может, резала вам слух, но лишь потому, что у меня пересохло в горле. Все раздражающие ноты, что звучали до сих пор – знаю, знаю, как вы чувствительны! – могут быть сглажены, если проиграть это на рояле, где нет абсолютно никакой разницы между диезами и бемолями, хотя одни клавиши белые, а другие – черные. Кроме того, все это – разминка перед тем, как взяться за дело всерьез. Объяснить…
Несколько минут назад, подойдя к краю скалы, чтобы малость опорожнить мочевой пузырь – не будем употреблять вульгарное «отлить», – я вдруг понял, что почти ничего не сказал о «Тысячелетнем царстве от Иеронима Босха». Если вы приобретете эту книгу, а я уверен, что приобретете, обратите внимание на иллюстрацию на вклейке 23, последней в книге, которую вы найдете напротив страницы 147. Картина называется «Пещера Пифагора». Если увиденное тут же не потрясет вас, отошлите книгу в ближайший сумасшедший дом, где ее будут держать в смирительной рубахе.
Последние три слова, которыми кончается страница, откуда я собираюсь привести цитату (стр. 127), звучат так: «… задача истинной любви». Позвольте мне повторить их:
ЗАДАЧА ИСТИННОЙ ЛЮБВИ.
Не бросайтесь сразу же искать этот абзац, умоляю вас. Присядьте на первый попавшийся стул и сосредоточьте мысль на этих словах. Спросите себя, приходилось ли вам за все те годы, что живете на этой планете, задуматься хоть на миг над подобной проблемой? Допустите, хотя бы на мгновение, что может быть на свете такая проблема, которая перевешивает все те проблемы, которые сейчас навалились на вас. (В том числе и проблему отсутствия проблем.) Не записывайтесь в воскресную школу, чтобы научиться думать, как все. Убедите себя, что способны думать самостоятельно. Потом, с учетом дефляции, спросите себя: в чем состоит задача истинной любви!
Автор книги, из которой я собираюсь цитировать, пишет на предыдущей странице о понятии «unum necessarium [247]247
Единственно необходимое (лат.), прим. перев.
[Закрыть]в евгенике адамитов». За сведениями о том, кто такие были адамиты и какое отношение они имели к «Тысячелетнему царству», а также о прочих головоломных загадках я отсылаю читателя к самой книге. Но сперва бросим беглый взгляд на мир. На то, каково, что называется, положение вещей.
Когда выходит из строя радио или телевизор, радуешься день-другой, не слыша и не видя новостей, и хочется спросить себя, к чему вся та суета, весь тот галдеж. О чем там они кричали и вопили на днях в ООН? Было ли это день или десять тысяч лет назад?О законе и порядке, о мире и гармонии, о братстве людей говорят, наверно, с начала времен. Теперь они говорят, разумеется, очень, очень серьезно. Или хотят заставить нас поверить в то, что это так. («Официант, еще горку пшеничных блинчиков, пожалуйста! Да-да, с медом и маслом».) Есть истинная потребность, и она будет удовлетворена. Каждый согласен: мы должны прекратить воевать; беда в том, что никто не хочет складывать оружия. Сегодняшнее положение таково, что у противников массового уничтожения оппонентами те, кто стоит за частичное уничтожение. Фактически все жители этого единственного и неповторимого мира представлены в ООН, кроме горстки дикарей в Африке и Австралии, американских индейцев и нескольких миллионов китайцев, которым, хотя они потомки наиболее древнего, наиболее культурного народа, нельзя доверять. [248]248
Г. Миллер, вероятно, все же имеет в виду не ООН, а Лигу Наций, существовавшую с 1920 по 1946 г., среди членов которой не было не только Китая, но и самих Соединенных Штатов. При преобразовании же Лиги Наций в ООН Китай был в числе четырех стран – основательниц новой организации, выработавших в 1954 г. ее хартию. Прим. перев.
[Закрыть](Не сегодня, во всяком случае. Завтра мы, возможно, запоем по-другому. Сегодня же мы против.)
Когда видишь одну из этих эпохальных сессий, на которых никогда ничего не происходит, только все больше вето, референдумов, отсрочек, протоколов, мундиров и регалий, банкетов, авиапутешествий, угроз, боеготовности, паники, истерии, стратегических запасов, новых бомбардировщиков, больше и больше линкоров, крейсеров, подводных лодок, танков, огнеметов, тогда становится совершенно ясно, что наступление тысячелетнего царства нам не грозит. Тогда становится ясно, что по сравнению с членами этой организации пара похотливых обезьян в зоопарке, пара обезьян, ловящих блох на заднице друг у друга, заняты, можно сказать, настоящим делом.
Все можно было бы уладить в один момент – а что именно, между прочим? – взяв трех человек, чьи мудрость и благожелательность не вызывают сомнений, и устроив их встречу на рисовом поле, чтобы на них были одни набедренные повязки. Им даже не нужно быть межпланетными дипломатами. Просто нормальные люди, в противоположность, скажем, Лао-цзы, Гаутаме, Иисусу. Практичные люди, не государственные мужи, не политики, не мечтатели. Иными словами, люди доброй воли.
Среди прочего, это трио отличало бы то, что они говорили бы только тогда, когда имели что сказать. Молчание же их было бы еще более говорящим.
Попытайтесь представить сладостные слова мудрости, которые бы потекли из уст наших выдающихся представителей в ООН, если бы завтра им предстояли прения по вопросу о задаче истинной любви. Сравните эту воображаемую картину с той, что описана (на странице 127) в книге «Тысячелетнее царство по Иерониму Босху»:
«…Эти избранники, мужчины и женщины, столь схожи, что почти неотличимы друг от друга, и позы их столь же едины. Они – одна семья и напоминают растения одного семейства еще более потому, что все лица выражают молчаливую задумчивость, во всех взглядах – отрешенная сосредоточенность. Их неподвижность – это неподвижность растений, отчего их тонкие, ищущие руки напоминают усики, цепляющиеся за соседние цветки.
И кажется, что они возникают из земли в любом, где придется, месте так же случайно, как полевые цветы на лугу. Ибо неуловимое единообразие этой нагой жизни не подчинено никакой строгой дисциплине. И в каком бы произвольном порядке ни сосредоточивались и ни собирались группы движущихся тел в одном месте или рассыпались в другом, нигде не возникает тесноты или пустоты. Как бы вольно ни перемещался каждый, невидимая нить связывает их друг с другом и со всеми. Эта нить – нежность, с какою все эти обитатели небесных лугов льнут друг к другу в братской и сестринской близости».
14. День на источникахУ английского литератора есть свой клуб, чтобы восстанавливать силы, у миллионера – яхта, у муэдзина – минарет. У меня же – горячие серные источники, Слейдовы ключи.
Если повезет и, кроме меня, на источниках никого нет, я делю восхитительное одиночество со скалами, морскими выдрами, проплывающим китом, странствующими облаками, мглой и туманом, плавучими островами водорослей и неугомонными чайками. Во время отлива я общаюсь с двуликой скалой – высеченной слепящим солнцем и волнами прибоя скульптурой короля и королевы из рода Птолемеев. Под косыми лучами заходящего солнца их черты четки, как у короля и дамы пик. Довольно любопытно, но ни разу не приходилось видеть, чтобы чайки пачкали им голову.
Но редко когда удается насладиться купанием в одиночестве. Обычно там кто-нибудь есть – нежится в воде, загорает на солнышке. Те, кто ищет в источниках пользу своему здоровью, – народ молчаливый. (Как там сказал Гете? «Лично я предпочел бы совершенно отказаться от речи».) Умные не нуждаются в разговоре. Они просто благодарны богам за возможность попариться в целебных водах и пожариться на солнце.
Среди здешних завсегдатаев кого только нет, от идиотов, которым доставляет удовольствие швырять чем попало в тюленей, до делового люда; эти, от солнца красные, как раки, бешено решают кроссворды. Иногда наезжают парни из Гилроя и плещутся, словно буйволы. Поразительное у всех у них сложение – как у быка Аписа. [249]249
Священный бык у древних египтян, одно из главных божеств. Прим. перев.
[Закрыть]Самые постоянные купальщики – те, у кого какое-нибудь кожное заболевание или же артрит, прострел, подагра, ревматизм и бурсит. У одного из них, раздражительного ублюдка, семь лет страдающего чесоткой, задница до того расчесана, что напоминает пылающее солнце. Другой тип, который отказывается надевать бандаж, таскает с собой тестикулы столь чудовищных размеров, что не во всякой тачке поместятся. Ну а уж что касается варикозных вен, то каких тут только не увидишь; интригующей всего те, что выглядят как сине-пурпурные леденцы.
В определенные дни появляются кавалеры древнего ордена гермафродитов. («Ах, Рон, как мне нравится твоя сегодняшняя прическа!») Большинство стройны, как эфебы; многие – художники, все – танцовщики и обожают щебетать о пустяках. Они всегда обсуждают безличные вещи в очень интимной манере. И всегда очень заняты – полируют ногти, завивают волосы, разминают мышцы, прихорашиваются, любуются собою, глядя в карманное зеркальце. Очаровательные создания, ей-ей. Особенно когда распускают волосы. Когда доверительно обращаются к тебе. Часто, наблюдая за их туалетом, я вспоминаю доблестных спартанцев – перед сражением у Фермопил. Сомневаюсь, однако, что эти, у Слейдовых ключей, готовы умереть до последнего человека. («Своего рода глупость, вы не находите?») Изредка вдруг появляется изящный, щеголеватый европеец неясного возраста в сопровождении французского пуделя, с которым он обращается, как галантный господин со своей возлюбленной. С подобной личностью, как правило, путешествующей по свету, почти наверняка парфюмером, одно удовольствие поболтать. Он с одинаковой бойкостью рассуждает о том о сем, обо всем и ни о чем. Все его внимание сосредоточено на собаке; если нет достойного собеседника, он разговаривает с ней.
Я встречал у источников людей всех мыслимых типов, или так мне казалось до недавнего времени, что всех. Но потом наткнулся на представителя неведомого племени, возможно, первого в своем роде. В тот день я наслаждался одиночеством и покоем. Море, почти зеркальное, чуть слышно шумело внизу; розовели коралловые валуны, торчащие вдоль линии берега. Как загипнотизированный, я смотрел на выжженные, бесцветные скалы, торчащие у воды, на их шелушащиеся, выветренные бока, отливавшие слюдяным блеском. Природа блаженствовала. Даже старые купальни, разбросанные по склону, казалось, были частью природы, столь же естественной, как заросли водорослей, лента тумана на горизонте и холмы, плывущие на месте. В тот момент я был легкой добычей для «аллигатора экстаза».
Обернувшись – я стоял у поручней, – я увидел темнокожего человека толщиной чуть не в три обхвата, похожего на медузу, покрытую каучуком. Его пронзительные черные глаза сверкали, как антрацит. Беспокойные глаза, впивавшиеся в тебя, как клыки. С ним был мальчик лет десяти, белый, с которым он обращался, как господин со слугой.
Вскоре к нам присоединились несколько старожилов, возвращавшихся с холмов с мешочками золотарника. Через несколько минут после них появился мой приятель Боб Финк. Перебросившись с ними парой слов, я снова залез в воду, чтобы еще немного отмокнуть. Тем временем толстяк, стоя в воде, энергично намыливался и плескался, фыркая, как буйвол, потом встряхнулся, похлопал себя по груди и выбрался на сушу, чтобы обсохнуть на солнце. Окинул нас изучающим взглядом, выбрал ровное местечко и вытянулся во весь рост лицом к солнцу. Его голова, лежавшая на возвышении, была всего футах в двух от моей.
Разговор, необязательный и добродушный, начался с гремучих змей – что индейцы их совершенно не боятся. Потом перескочил на бродяг и смысл анархизма. У одного из тех, кто спустился с холмов, брат был бродягой. Из принципа. Он долго объяснял его философию. Я обратил внимание, что у толстого коротышки с каучуковой кожей была мания перебивать говорящего и уточнять подробности. Он, похоже, был прирожденным скептиком, знал все лучше других и вместе с тем производил впечатление поразительного невежи. Вопросы его, наглые и бесцеремонные, были больше похожи на ядовитую насмешку и придирку. Вдобавок голос его никак нельзя было назвать приятным. Когда он приходил в возбуждение и все, что мы говорили, вызывало в нем чуть ли не злобу, хотя к нему-то как раз никто не обращался, он соскальзывал со своего места, с важным видом грузно шел к вам, похожий на низкорослого Геркулеса, смешную пародию на него, и, став напротив, вопрошал:
– А вот что заставляет волны подыматься и опускаться? Можете мне ответить?
Если ты просто говорил, что не знаешь, он глядел на тебя с великой досадой. Ему бы хотелось, чтобы ты ответил:
– Я не знаю, объясните мне.
Все это время я спокойно лежал в воде и неторопливо изучал его, желая понять, откуда его занесло к нам и чем бы он мог заниматься. Время от времени я принимал сидячее положение и давал правильный ответ. Для него это было все равно что получить прямой в челюсть. В конце концов я сам решил задать ему вопрос.
– Вы египтянин… или, может, турок?
– Я из Индии, – последовал ответ; глаза его вспыхнули, голова качнулась слева направо, и, словно желая выразить высшее удовлетворение от сего факта, он издал горлом воркующий, клохчущий звук, который даже павлин затруднился бы повторить.
– Замечательно, – сказал я. – Но вы не индус, так ведь? Из какого вы района Индии?
– Я из Пуны… это под Бомбеем.
– Значит, вы говорите на гуджарати.
– Нет, на хинди. – Его глаза снова вспыхнули. В них так и плясал огонь.
– А санскрит вы знаете?
– Не говорю, но могу писать.
– Может, вы раджа?
– Магараджа! – поправил он.
– Уж не махатма ли?
– Нет, даже не йог.
Секунду мы молчали, с изумлением глядя друг на друга.
– Можете сказать мне, в чем разница между йогом и Махатмой?
– Йог думает только о себе.
(Очень недурно, подумал я про себя.) А вслух спросил:
– И как вы это узнали?
– Я знаю много такого, о чем не написано в книгах, – ответил он с самодовольной ухмылкой. – Я путешествую. Путешествую по свету.
Снова пауза. Он смотрит на меня, словно говоря: «Давай, спрашивай! Я жду».
– В сентябре… в этом сентябре я буду в Лондоне. Вы бывали в Лондоне?
Прежде чем я успел утвердительно кивнуть, он продолжил:
– Из Лондона отправлюсь в Париж, из Парижа в Берлин, потом в Вену, оттуда в Рим, Афины, Дамаск, Иерусалим, Каир…
– В сентябре… в этомсентябре… – сказал я, – я буду в Японии. Оттуда отправлюсь в Камбоджу, Бирму, Индию…
– Вы уже бывали в Индии?
– Нет.
– Непременно побывайте в Индии! – Совет его прозвучал как приказ.
Больше из желания послушать, что он еще скажет, я ответил, что прежде мне надо подумать, ехать ли в Индию.
– Такое путешествие требует значительных денег. Особенно если хочешь объездить страну, как ваша.
Откинув голову, он засмеялся, как шакал, и визгливо закричал:
– Деньги! На что вам деньги? – Помолчал секунду и спросил: – Каким бизнесом вы занимаетесь?
– Я не занимаюсь бизнесом. Я пишу.
– Наверно, статьи?
– Нет, книги.
Он мгновенно оживился. Сидя на корточках, сложа руки на пухлых ляжках, как масляный Будда, он слегка подался вперед и устремил на меня блестящий взгляд.
– Вы пишете статью… хорошую статью… а я плачу вам за нее пять тысяч. Может, больше… Сколько вам нужно?
Не успел я ответить, как он вскочил на ноги и схватил мою руку, словно собираясь вытащить из воды.
– Я дам деньги, сколько хотите, еще и оплачу поездку в Бирму, Индию, на Яву, Цейлон, Бали… – Он остановился, потом продолжал, пританцовывая от возбуждения: – Слушайте, я хочу, чтобы вы написали о Природе, не о людях, понимаете меня? – Он отступил на несколько шагов, показал на холмы, высившиеся над нами, потом позвал жестом, чтобы я вылезал из воды. – Видите деревья вон там… и темное место повыше? – Рука его описала полукруг. Я внимательно посмотрел, куда он показывал, удивляясь, что он увидел там такого особенного. На мой взгляд, обычные мягкие изгибы невысоких гор, обычные деревья, скалы, заросли кустарника.
Он уронил руку, взглянул на меня, словно намереваясь сказать какой-нибудь коан, и воскликнул:
– Можете написать об этом, просто об этом, – он плавным жестом вновь обвел окрестности, – только без всяких там описаний?
У меня отвалилась челюсть. Без описаний! (Sic).
– Все, что вам надо, – продолжал он, – это рассказать о… как вы это называете?.. землетрясениях! пещерах и гротах, вулканах, волнах, морских львах, акулах и китах… и прочих подобных вещах, но не о людях. Вы должны подойти к этому с точки зрения символики, понимаете меня? Вот что интересует нас.
( Нас! Интересно, кого он имел в виду?)
– Кстати, – сказал он, как будто мы уже полностью договорились, подписали контракт и я уже уложил чемоданы. – Кстати, владеете вы какими-нибудь языками – кроме английского? Вы должны говорить еще на нескольких языках.
Чтобы доставить ему удовольствие, я ответил:
– Владею французским, немного…
– Скажите что-нибудь по-французски!
– Например? Что вы хотите услышать?
– Скажите что угодно! Я все понимаю. Говорю на французском, итальянском, немецком, испанском, греческом, русском, персидском…
– T'es bien cale! [250]250
– Да запросто! (франц.), прим. перев.
[Закрыть]– рявкнул я.
– Это на каком языке? – проворчал он.
– Du franceis, espece de con! Demerde-toi! [251]251
– Французском, баран! Говнюк! прим. перев.
[Закрыть]
(Он, естественно, не понимал, что я над ним издеваюсь.)
– Ou avez-vous apprendi le francais! [252]252
– Где вы учились французскому? прим. перев.
[Закрыть]– спросил он.
– Comme toi, a Paris. Panam! [253]253
– Как и ты, в Париже. Париж, Панам! (старофранцузское народное название Парижа), прим. перев.
[Закрыть]
– Я говорю только на правильном французском. Изящном французском, – пробормотал он, косо глянув на меня. Он явно понял, куда я клоню.
На что я ответил:
– A quoi bon continuer? Sprechen Sie Deutsch? [254]254
– Итак, продолжим? (франц.) Вы говорите по-немецки? (нем.), прим. перев.
[Закрыть]
– Ja wohl! – воскликнул он. – Je vous dite que je parle Arabe, Espagnol… [255]255
– Конечно! (нем.)… Говорю вам, я знаю арабский, испанский… (франц.), прим. перев.
[Закрыть]и греческий, и турецкий. А еще немного армянский.
– Fabelhaft! [256]256
– Чудесно! прим. перев.
[Закрыть]
– Was meint das! [257]257
– Что это значит? прим. перев.
[Закрыть]
– Das meintчудесно… потрясающе. Kennen Sie nicht ein Wort wie fabelhaft! Vielleicht kennen Sie wunderbar. [258]258
– Это значит… Вам не знакомо слово fabelhaft? Тогда вы, наверно, знаете wunderbar. (нем.), прим. перев.
[Закрыть]
– Wunderbar, ja! [259]259
– «Чудесно»? Конечно (знаю)! (нем.), прим. перев.
[Закрыть]Это немецкое слово… А теперь назову вам еще один язык, на котором я могу говорить: даргон!
– Никогда не слыхал о таком.
Он ухмыльнулся. Какое-то мгновение я думал, что он не выдержит и признается: «Я тоже не слыхал!» Но он этого не сказал.
Он отвернулся, словно его привлекло море, качающиеся в воде бурые водоросли. Когда он снова повернулся ко мне, во взгляде его была пустота.
Прервав наконец то, что должно было означать выразительное молчание, он спросил:
– Вы верите в Создателя?
– Верю, – ответил я.
– Прекрасно! Значит, вы христианин?
– Нет, я не исповедую никакой религии.
– Вы иудей?
– Не думаю.
– Но вы верите в Бога?
– Да.
Он искоса взглянул на меня. Ясно было, что он мне не верит.
– А во что веруете вы? – спросил я.
– В Создателя! – последовал ответ.
– Исповедуете какую-то религию?
– Нет. Я приверженец бабизма. [260]260
Бабизм, религиозное учение исламской секты бабидов, созданной в Иране в 40-х гг. XIX в. Сейидом Али Мухаммедом, принявшим впоследствии имя Баб (арабск. «Врата»), которые провозглашали окончание господства всех законов, основанных на Коране и шариате, и замену их новыми, исходящими из принципов равенства всех людей, установление священного царства бабидов и проч. Прим. перев.
[Закрыть]Это единственная настоящая религия.
– Ах, вот как!
– Вы должны познать Создателя! Иисус Христос был всего лишь человеком, не богом. Разве Бог дал бы распять себя? Чепуха все это! – Он вскинул голову и уставился прямо на солнце. Потом резко потянул меня за руку и скомандовал, указывая на пылающий шар: – Глядите туда! Скажите, видите вы то, что находится за ним?
– Нет, – сказал я. – А вы?
– За солнцем, за звездами и всеми планетами, за всем, что человек может увидеть в свои телескопы, находится Создатель. Он там… Вы должны верить в Него. Это необходимо. Иначе…
– Иначе что?
– Иначе вы погибли. У нас в Индии много религий, много богов, которым поклоняются, много идолов, много суеверий… и много глупцов.
Точка. Я промолчал. Пустота на пустоту.
– Приходилось вам слышать о Ниле?
– О чем?
– Нил! Река… в Египте.
– Ах, Нил! Ну, конечно, приходилось. Всякий знает, что такое Нил. Он посмотрел на меня долгим надменным взглядом.
– Да, всякий знает, что такое Нил, как вы говорите, но известно ли им, сколько существует Нилов?
– Что вы хотите этим сказать?
– Разве вы не знали, что есть белый Нил, голубой Нил и черный Нил?
– Нет, – ответил я. – Я знаю только зеленый Нил.
– Так я и думал, – сказал он. – А теперь скажите, что такое Нил?
– Вы только что сами сказали… река.
– Но что значит это слово?
– Какое, река?
– Нет, Нил!
– Если вы имеете в виду его этимологию, – ответил я, – то тут я вынужден признаться в своем невежестве. Если его символический смысл, то опять вынужден признаться в своем невежестве. Если эзотерический, то я трижды невежда. Теперь ваша подача!
Словно не слыша моих последних слов, он менторским тоном поведал мне, что слово «Нил» – на хамитском! – означает мудрость и плодородие.
– Теперь-то вы понимаете? – добавил он.
– Думаю, что да, – пробормотал я со всей смиренностью, на какую был способен.
– Причина этого (причина чего?) в том, что он лежит спокойно, как змея, а потом начинает изрыгать воды. Я много раз плавал вверх и вниз по Нилу. Видел Сфинкса и пирамиды…
– Не вы ли говорили только что, что были в Дамаске?
