Текст книги "Железо"

Автор книги: Генри Роллинз

4 сентября 1990 г. Мюнхен, Германия: Сижу в ресторане, ужинаю один в свободный вечер. Вокруг люди, разговоры и смех поверх музыки. Всё тело ноет. Слишком много провёл в дороге последние девять месяцев. Время летит так быстро. Смотрю на календарь. Третья поездка в Европу за этот год.

Дорога оживляет меня. Если бы не постоянное движение и работа, я бы давно подох. Это единственный способ избавиться от боли, которая преследует меня. Я не артист. Я реакция на жизнь. Я знаю, что жизнь сильнее меня. Может, поэтому я тащу её по дороге, а она вопит и пинается. Это и моя жизнь, и не моя. Я как-то могу её контролировать. А то, чего не могу, разрывает меня и не даёт остановиться. Я хочу состариться в дороге, исчезнуть без следа. Годы уходят на то, чтобы учиться и разучиваться, учиться, чтобы забыть. Сейчас невозможно, это задача на будущее. С этим засранцем можно зайти так далеко, как захочешь.

11 сентября 1990 г. Бордо, Франция: Свободный вечер. Номерам гостиничных номеров я потерял счёт. Кровать занимает большую часть комнаты, её трудно обойти. Глаз выпадает. Восемь часов езды, может, сами отстанут. Бесконечный след освещённых изнутри коробок. По телевизору идёт дублированный на французский «Бонни и Клайд». Если бы я мог вспомнить, какое у тебя лицо, я мог бы лучше представить, каково касаться тебя. Несколько часов назад я мысленно видел тебя. Но только вспышка, я не смог удержать её. Проходят безымянные дни. Вторник мог быть пятницей – без названья, без даты. В моём магнитофоне играет Колтрейн. Дело к полуночи. Твои глаза… Пытался вспомнить, какие они, когда я в них смотрел. Измождение превращает всё в бесконечную протяжённость дороги. Хотя пусть. Короткие гастроли, длинные гастроли, да какие угодно. Я как-то подумал, когда мы заехали на заправку, как здорово будет отправиться в турне этой же зимой. Поехать одному, в холод – это большое испытание. Ребята из моей группы не любят, потому что, как они говорят, у них мёрзнут руки. Ну и ладно, мне, во всяком случае, больше нравится ездить одному. Но вся суть в том, что я готов ехать куда угодно и когда угодно, в жару или в холод. В Канаду. Чёрт, даже в Италию. Даже в Англию, а это говорит о многом, настолько там противно. Лучше где угодно, только не в моей комнате больше, чем на пять дней. Я хочу знать, любишь ли ты меня, что ты думаешь обо мне, что ты думаешь обо всём. Я хочу знать, как пахнут твои волосы. Как я чувствовал бы их на своей груди? Следовало размазать по стенке этого говнюка в Пизе как-то вечером. Надо было схватить ту бутылку, которой он запустил мне в голову, и запихать её ему в глотку. Мне рассказывали, как Майкл Стайп получил в рожу бутылкой в Вене, в том же клубе, где я играл с «Black Flag» в 1983-м. Теперь там всё по-другому. Хорошо было недавно в Вене надавать по морде тем троим, не говоря уже о том, чтобы раскроить одному голову стаканом. Сегодня сделали остановку, и мы с Крисом прошлись до почтамта. Попросили марки для почты в Америку. Служащий рассмеялся нам в лицо. Если вы видели реку, мосты и здания вековой давности, то поймёте, что открытка в страну безрассудных убийц – шутка. Я мог бы убедить вас со мной согласиться. Но даже если бы вы захотели, это была бы плохая мысль. Вблизи у меня не получается. Я хам и не знаю, когда это начинается и откуда приходит. Надо двигаться дальше. Номера в этом отёле хороши – никто не знает, где я. Я не хотел бы делать вам больно, но знаю, что сделаю. Когда остановиться, я тоже не знаю, – так происходит постоянно. Мне лучше всего держаться дороги. Счастье душит меня. Что бы я ни сказал, вы отшатнётесь. Я могу кашлять и выхаркивать тысячи миль чёрного дорожного полотна. Сплошные вонючие мужские туалеты, планета смрада. Я не хочу вас отталкивать. Раньше я мог всё это обрулить и достучаться до вас. Но теперь я еду на долгие гастроли, на короткие гастроли, зимой, летом, автобусом, поездом, самолётом. Движение – это болезнь. Дивная чума. Лихорадка, сжигающая мои сны.

18 сентября 1990 г. Франкфурт, Германия: В ожидании вылета. Снаружи на улице – перебранка и хохот пьяниц. В нескольких кварталах отсюда – hauptbahnhof. Дохлые торчки собираются и пускают слюни. Сегодня вечером был на автобане. Ночь ясная, звёзды, сосны. Движение – это всё. Я подсел. Эти дальнобойщики, жёсткие отсутствующие взгляды. Я знаю, здесь моё место.

5 октября 1990 г. Где-то в Джорджии: Большая луна над реками, которые мы пересекаем. На дорогах полно обломков и печали, по радио меняется старая музыка. Мои руки пахнут бензином. Женщина в забегаловке сказала, что все служащие или анонимные алкоголики, или анонимные наркоманы, или просто «торчки». Сколько раз уже на этой дороге? Станция за станцией, до изнеможения. Давай быстрее и дальше, чтобы не было времени оглядываться. Чтобы не видеть, как от тебя отпадают и разбиваются кусочки. Трескучий голос по телефону усиливает расстояние. Ухом к трубке, чтобы лишь наполовину слышать голос из другого мира. Мира, не подсевшего на движение. Пролетают мили, разглядываешь трещины у себя на руках. Дышишь бензином, всё глубже проваливаешься в себя. Сегодня вечером по FM был Рой Орбисон. «О, красотка» больше ничего не значит для меня. Она кончилась за пятьдесят тысяч миль отсюда. Стоянка грузовиков возле реки с красивым индейским названием. Мужик внутри чинит рации и рассказывает анекдоты собравшимся водителям, а те наблюдают, как он работает за своим складным столиком. Кантри-музыка, чёрствые фонари, сухой воздух. После – на летящей дороге, отчаянной смертельной артерии. Я смотрю, как мимо с грохотом проносятся «Рыцари Дороги». Вознеслись в своих безумных кабинках, отгородились стеклом и металлом. Окутаны дохлыми насекомыми и птичьей кровью. Я вижу хвостовые огни уезжающего грузовика, на заднем борту надпись «на всю ноч». Мы все подохнем здесь – проездом.

9 октября 1990 г. Тусон, Аризона: Человек с татуировкой свастики на груди помог нам затащить аппаратуру в говенный клуб.

– Я рад, что у ваших ребят мало аппаратуры. Вот затащу ваше барахло и пойду домой, где мне снова отсосут.

Тут раньше был такой поганенький барчик, где играли кантри-энд-вестерн. Сюда никто никогда не ходил. Юго-Восток весь исполнен тоски. Солнце садится так долго. Кажется, оно висит без движения, окрашивая всё вокруг глубокой и гулкой печалью. Оплакивает землю перед тем, как окончательно исчезнуть из виду. Катимся по 10-й Западной трассе, и каждый город – как город-призрак. Словно их построили, чтобы можно было уехать. Так много тупиков. Жара парализует, держит всё в своих тисках. У этих засранцев взгляды каменные, зажимают тебя в клещи. Глядят прямо сквозь тебя так, как сквозь тебя смотрела бы жаркая живая ночь в пустыне. Толстый тип вваливается в раздевалку.

– Да, снаружи всё мертвяк. Мертвее, чем в преисподней. Так же мёртво как тогда, когда здесь играли «John Doe»… Пьют, курят, разбивают костяшки, срок, татуировки, выбитые зубы, мотоциклы, бедность и насилие. Выпотрошенная сверкающая американская мечта опрокинулась на бок. Оазис давно пересох. Здесь так много печали, среди расползшихся песков и кактусов. Осталось меньше часа, и мы выйдем на сцену пробивать электричеством эту пустую пустынную ночь.

29 октября 1990 г. Литэм, Нью-Йорк: В холодном пивном амбаре. Войдя, сразу увидели этот здоровенный барьер перед сценой. Мы спросили у человека, нельзя ли его передвинуть. Парень ответил, что нет, потому что он не пускает публику на сцену, а ребятишкам так только лучше, поскольку вышибалы колотят их почём зря при первом удобном случае, и по-другому нельзя. Амбар стоит на небольшом шоссе где-то в глухомани. Вчера вечером здесь играл «Danzig», пришли всего несколько сот человек. Это место напоминает мне те, где я играл с «Black Flag». Холодные комнаты неизвестно где, набитые мерзкими, обдолбанными, матёрыми обсосами. Здесь везде холодно. Туалеты не работают. Стены испещрены ублюдочными выплесками сексуальной фрустрации. В таком месте поневоле начинаешь скучать по своей девушке, если она у тебя есть. Начинаешь думать о своей комнате дома и хочешь оказаться там немедленно. Проведёшь здесь три-четыре вечера подряд, и часть тебя отомрёт. Будто когда-то вообще мог надеяться перевести тоску и депрессию, которые испускает такое место. Я никогда не мог понять, чем меня притягивают такие места. Может, потому, что они настолько далеки от этого мира, что мне кажется, я могу дышать. В таком месте я понимаю, каков расклад, я знаю своё место. В нём есть цель и боль. Без движения, давления и противостояния жизнь – позорище.

19 июня 1991 г. 8.28 вечера, Лос-Анджелес, Калифорния: Морская болезнь. Совсем прихватило. Я несколько дней как дома и не хочу больше никого из них видеть. Звонит телефон, и это пытка. Смысл есть лишь в одном – вернуться туда, где хоть что-нибудь может произойти. Европейские гастроли прошли неплохо. Мне там хорошо. А здесь меня достают голоса. Я не могу с ними. Сегодня позвонил парень из группы «Pantera». Где он откопал мой номер, понятия не имею. Какого хера я беспокоюсь? Как-то пришлось давать два интервью в день. Мне будто зубы выдирали. Никогда раньше не было так плохо. Телефон стал врагом. Я ною, как ребёнок, но, блядь, именно таково мне сейчас.

Наступила ночь, и я слушаю Сонни Роллинза и Колтрейна. Постепенно становится лучше. Я медленно собираю себя по кусочкам, и мне уже не хочется мчаться по автобану со скоростью 150 км в час. От морской болезни тебя шкивает туда и сюда. Слова при ней выходят странные и перекосоебленные. При ней я не могу с реальностью тех людей, которые не ездят по 600 км в день. Если вы так не делаете, то не поймёте того, кто делает, и наоборот.

Давайте не будем разговаривать при встрече. Можно кивать и объясняться жестами. Нет нужды в словах, улыбках или вопросах. Жизнь проходит так или иначе. Всё проходит.

Посмотри, как взрослый плачет

Здесь собраны записи 1988—1991 годов. Довольно тяжёлый материал. То, что я пишу, всегда отражает то, что меня окружает в это время. В те дни у меня было много нагрузки и стрессов – нужно было поддерживать и группу, и книжное издательство. Писать для меня тогда было – как прострачивать шов, который уберёг бы меня от взрыва.

 
Нахуй
Жизнь – позорище
Каждый вздох грозит спустить с тебя штаны
Враньё громоздится непристойными кучами
И я поневоле думаю о покойнике
Который повесился у себя дома на шнуре
Записка у него в кармане гласит:
Я остановился, но это не остановило меня
Я не собираюсь стареть
Я не люблю эту кучу
Я остановлюсь
Но это не остановит меня
Слова языка выпадают у меня изо рта
Ритуальная привычка
Любовь ненавидит
Правда лжёт
Бля бля бля
Подходящие методы пытки
Наслаиваются накапливаются набиваются во все поры
Пока ты не вынужден встать с собой рядом
На полусогнутых
А клоунские рожи щерятся
Нет ни движения, ни противостоянья
И нет моей руки на глотке жизни, что будет давить
Выжимать определение из этого нездорового смятенья
Жизнь – это оскорбление
Так на хуй её
Я тащу её по следу тлеющих углей
И я не хочу слышать о том
Что, по-твоему, ты олицетворяешь
Потому что это ничто
Мебель, ящики, костры, списки
Труппа съёмщиков
Объятье, поцелуй, долгий взгляд
Падает на пол коридора смертников
Жизнь есть позорище
 

…

 
Некоторые вещи слишком позорны
Я бы никогда тебе сказать не мог
Я б никому сказать не смог
Как много я думаю о тебе
И как мне это страшно
Каждое утро, когда разжимаются челюсти бессонницы
Смотрю на твою карточку
Я думаю о твоей болезненной робости
Твоей разрушенной уверенности в себе
Твоей невероятной красоте
Как меня тянет к тебе
 

…

 
Ты причина того, что я не всегда хочу умереть
Когда я с тобой, жизнь стоит того, чтобы жить
Вдали от тебя мне странно и больно
Когда я смотрю в твои глаза
Я вижу как жестоко жизнь обошлась с тобой
Хорошо, если ты упадёшь
Я подхвачу тебя
Тот, кто захочет тебя обидеть
Должен сначала убить меня
Я никогда не смогу вколотить слова в строки
Равные скорости твоего присутствия
 

…

 
Я никогда не дам тебе понять, как ты ранишь меня
Нет, я никогда не скажу тебе
Последние несколько месяцев загнали меня в себя
Тебя забыть нелегко
Время меня лечит
Я держу свои чувства в себе, помогает
Я не понимаю тебя или таких как ты
Я прекратил себя курочить
Я больше не могу сносить побои
 

…

 
В мёртвые часы
Сидишь в моей комнате
Закрыв лицо правой рукой
Играет музыка
Ты думаешь о нём
О его руках в твоих волосах
О том, как он закрывает глаза
От запаха твоей кожи
О своём дыхании на его шее
 

…

 
Когда она
Вдали
Я вижу, как пытаюсь удержать её
Я никогда не ведал такой боли
 

…

 
Когда ты сойдёшь с ума не будет ничего
Когда ты сойдёшь с ума не будет никого
Ничто не обнимет тебя
Никто не полюбит тебя
Никто с тобой не заговорит
Но это неважно
Неважно, если стены серы
А время поло и одиноко
И проходит свистя и шипя, словно ветер в высоких травах
Пожимаю плечами и смеюсь на пути к смерти
Я не знал ни мгновенья настоящей жизни
Смотри, как я бегу, бездумно и бесцельно
Вперёд
 

…

 
Если бы я думал что это поможет
Я бы остался с тобой, сколько нужно
Я показал бы тебе кое-что другое
Не то, о чём я всегда говорил тебе правду
Как сейчас
Я принял всё, что мог
Твоя пустота швырнула меня в глубокую яму
Мне бы лучше сейчас тебя ненавидеть, я знаю
Но не могу
Я пытаюсь, но по-прежнему думаю о тебе одинокой
Ты как осколки стекла на полу
Трудно с твоей перевёрнутой яростью
Удачи тебе
 

…

 
Моё одиночество так велико, что переросло меня
Бредёт со мной – бредёт пустыня в ногу
Иногда наши плечи соприкасаются
Словно зубы вгрызаются в мою плоть
Новый неведомый провал пустыни открылся предо мной
 

…

 
Если ты хочешь сделать больно им и их ещё не родившимся детям
Всегда говори им правду
Встретившись
Заглядывай им поглубже в глаза
Возьми тех, кто хочет властвовать тобой
И обрати игру против них
 
 
Не давай им никакой пощады
Уверься, что ты рассказал им всё о крови и боли
Пусть говорят, что хотят
Ты сам способен вызвать их реакцию
Отныне всё здесь – кровь и смерть
Тебе не придётся долго ждать
 

…

 
Сделать шаг в эту огромную опустошающуюся пустыню
Это залитое светом, наполненное надеждами пространство
Этот космос, что сводит нас к правде
Принять этот жизнеподавляющий процесс
Постоянно ебстись со смертью
Выжить в этой бойне, не убив себя
Вот так так так
 

…

 
Для меня тени вечно расширяются
Громкость тишины непрерывно возрастает
Отделение от себя
Чтобы идти рядом со своим телом
Я слышу их голоса, как ветер в высокой траве
Тьма рвётся вперёд
 

…

 
Если бы я мог, растаял бы в твоих руках
Исчез бы, как десять мёртвых языков
Я б не сопротивлялся
Я бы не лгал тебе
Не думаю что смог бы ещё лгать
Я слишком стар для этих юношеских штучек
Я хочу полюбить кого-то, пока не сдох
Поспеши
Осталось уже недолго
 

…

 
Мы только жрём, дрыхнем и не знаем, чем платить за жильё
Где-то есть настоящая жизнь
И те кто живёт ею
А как же остальные
Парализованные телевидением и полицейскими захватами
Увы
Жизнь расширяет и наращивает дистанцию
 

…

 
Одиночество, порождаемое миром
Мы не даём ему остановиться всю ночь напролёт
Ожидая тупого мгновенья, или множества тупых мгновений
Чтобы ускользнуть от боли
В эти неподвижные безмолвные ночи я чувствую его сокрушающее колесо
Есть ли в мире кто-нибудь, кого я могу узнать?
Я устал от того, что настолько знаю себя
 

…

 
Я неуязвим
Слишком измотан, чтобы замечать что-то
Слишком параноик, чтобы спать или слишком долго удивляться
Слишком унижен и замкнут, чтобы помочь себе
Реальная жизнь с этим не сравнится
 

…

 
Любовь исцеляет рубцы, оставленные любовью
Мы все лицемеры
Отчаянно ищем
Пока наша способность чаровать
Не начинает отнимать слишком много сил
Или не исчезает, к нашему ужасу
Мы умираем, пытаясь поразить друг друга
Лучше б меня почтила молния
 

…

 
Мне нравится мой мир
Сейчас я способен вытерпеть только его
Подступишь слишком близко – и тебя уволокут на дно
Они ебут мне мозг
Иду в магазин и вынужден это слушать
Это нескончаемая трагедия
Наступила ночь но
Ни одного выстрела
Хорошо бы, солнце взяло выходной
И оставило меня в темноте хоть ненадолго
Чтобы я излечился
И попробовал понять, почему у меня всё наперекосяк
 

…

 
У меня мания документации
Я должен записывать каждую капельку
У меня хорошее оборудование
Я пропускаю немного
Это болезнь
Одержимость презрением к жизни
Для жизни нам всем нужна болезнь
Способ показать свой страх смерти
У меня зафиксировано много часов разговоров
Целые страницы слов в каталажке
Видеоплёнки двойной жизни
Вечного срока
Не попадайте в это место
 

…

 
Всё это важно и бессмысленно
Депрессия вгоняет свой автомобиль мне в спину
И чем дальше, тем хуже
Иногда я даже говорю с трудом
А по телефону и вовсе немыслимо
Сегодня вечером пытался поболтать с женщиной
И через полминуты мне захотелось повесить трубку
Через несколько дней начнутся гастроли
Начинай гастроли или убей меня
Сейчас мне уже всё равно
 

…

 
Не подходи близко
Тебе будет больно
Это всё что я умею
Я не могу перевести боль в слова
Которые не вызывают боли
Не говори мне, что любишь меня
А то я стану думать о своей матери
О тысяче разбитых окон
О годах подавленных криков в подушку
Столько ненависти, что хрустят рёбра
Я проложу в глазах мили расстояний
Я вгоню безмолвие в свой мозг
Что угодно, лишь бы удрать
Уходи прочь, и чем быстрей, тем лучше
Никогда больше не говори обо мне или со мной
Слишком поздно
Для всего этого
Смерть – единственная тень на моей дороге
 

…

 
Мужчины его обнимали
Женщины просили пойти с ними домой
Деньги так и сыпались
Он был так одинок, что хоть плачь
Если бы знали, как он живёт, расхохотались бы
Иногда всё это казалось ему наказанием
Ни за что не спастись от унизительного родительского ада
Хоть те уже умерли
Теперь ему платят за его самоунижение
Его всё время от себя тошнит
Во имя истины
Одиночество и отчуждение душат его
Он говорит людям: живите
Он говорит себе: умри
 

…

 
Я живу за стеной шрамов
Страшных шрамов
Редких рубцов
Я не люблю думать о себе
Хотя мне нравится поднимать тяжести
Мне нравится чувствовать боль
И ничего больше
Я спасён от своего сознания
Ночи опять наполнены болью
Я ничего не могу сделать с этой болью
Плохо мне
За стеной рубцов
Я туго подрублен
И не хочу, чтобы они меня знали
Я говорю им всё, и ничего не остаётся
Эту роль я приберёг для себя
Наверное, чем глубже я ныряю в эту боль
Тем лучше я справлюсь с ней
Вот так я ненавижу эту дрянь
 

…

 
100 женщин бросили меня сегодня ночью
И я не слишком хорошо это выдержал
Пинал себя за то, что так случилось
Пинал себя за то, что всё зашло так далеко
Я потерял себя в перетасовках
А теперь в комнате холодно
Вдруг наступила ночь субботы
И никакого волшебства тут нет
Выходить на улицу слишком опасно
Не вру
Я горжусь, что я самый одинокий человек на свете
Проклятье
 

…

 
19 декабря 1991 года
Кончилась часть моей жизни
Убили моего лучшего друга
Прямо у меня на крыльце
Он никого не обижал
Человек который выстрелил ему в лицо
Так и не узнал, как его зовут
А я всё ещё жив
Ну, как бы
Но отныне
Моя жизнь ёбнулась, идёт без цели
Без вдохновения
Маска с которой я умру
 

…

 
Когда темнеет, я жду чего-то ужасного
Наверно, кто-то будет в меня стрелять всю оставшуюся жизнь
Как в сериях телеспектакля
Кошмары приносят мне прямо к двери
Приходит темнота, и я жду больше ужаса
Наверно, мы останемся друзьями на всю жизнь
Я плаваю в мешке с убоиной
Всё провоняло мясом
Каждый – убийца
Вот я смотрю на них всех
Ловлю их взгляд
Даю понять им, что убью их в ответ
Один взгляд – и они понимают, о чём я
Я запираю за собой дверь
И мне хочется напасть на всё, что движется
Я знаю, каковы сейчас люди
Забирают у тебя деньги
Разбивают тебе сердце
Или вообще пытаются тебя убить
Вот я гуляю по улицам, как тайный зверь
И некоторые меня знают
Но не все
Тому, кто сцепится со мной
Я вырву глотку
Он вообще не поймёт, с кем связался
Я живу на задворках человечества
Я исшрамлен на всю жизнь
Вот всё, что это для меня
Время, оставшееся здесь
Время, потраченное на прогулки в городской грязи
Вдохи и выдохи, заточка зубов
В ожиданье чего-то ужасного снова
 

…

 
От каждого медленного танца замирал дух
Прибивал моё сердце к стене
Я верил каждой медленной песне
Меня пьянили запах и движенье
Каждая немного разбивала мне сердце
А теперь не осталось ничего, кроме горечи познания
Утомления от того, что всё это видел
Лужа крови в грязи
Реальное время начало кончаться
А дальше – всё легенда
 

…

 
Сыщики обшаривали мою квартиру много часов
А я сидел в свинарнике
И узнал об этом лишь позднее
Они рылись в продуктах на кухне
Я вернулся домой, а там всё перевернули
Всё крыльцо в крови моего ближайшего друга
Они ищут то, за что нас можно замести
Эти говнюки прошерстили даже чердак
Им интересно, почему у меня так много кассет
Говорит со мной, внушая, будто он мне друг
Я смотрю на него и знаю: он думает, я подонок
Если я уступлю этим говнюкам хоть что-нибудь, они победят
Сами знаете
В мире так много говнюков
Что поразительно, как вообще в нём могут жить люди
Свиньи спрашивали, не гомики ли мы с Джо
И испытали такое облегчение, обнаружив, что нет
Ё6 твою мать, свинья
Будто я должен тебе что-то доказывать
Даже представить себе не могу более ёбнутой ситуации
Теперь я вынужден всё время разговаривать с этими засранцами
И они ещё расспрашивают обо мне других
Будто я что-то замышляю
Я у них что – подозреваемый?
Не-ет, но они – точно свиньи
 

…

 
Джо, видел бы ты, что он тебе трындят таблоиды
Они просто в восторге от того
Что твой отец был женат на сучке из «Ангелов Чарли»
Пишут о её горе
Что вы были так близки
Типа вы всё время тусовались вместе
Как тебе было 29 и ты играл в «Black Flag»
Один из дерьмовых дружков твоего отца врал
И нёс какую-то херню
В «Инкуайрере» ты выглядел здорово
Отличные снимки где ты и эта, как, блядь, её там звали
Я видел её на поминках по тебе
Хотелось плюнуть ей в рожу
Твой отец устроил их в «Гаццарри»
Все его друзья из анонимных алкоголиков там были
После того, как вся эта липовая публика, которая тебя не знала
Высказалась и поздравила себя с хорошим выступлением
Отговорила всю эту херню о боге и анонимных алкоголиках
Твой отец встал в конце очереди
Чтобы они могли подходить и беседовать с ним
Твоя мать никого там не знала
Просто стояла в сторонке
Со своим мужем и твоей сводной сестрёнкой
Они не привыкли к голливудской тошноте
Это было мерзко
После этого мы пошли посмотреть на твоё тело
А твой отец не пошёл
И на похороны тоже не пошёл
Не знаю почему
Может, потому что там слишком много людей
Слишком занятых собственным горем
Чтобы сочувствовать ещё и его
Мне тебя не хватает, старик
Смотрю на твои фотографии не могу смириться
Вчера мне хотелось забраться в фотографии и остаться с тобой
В последнее время я много думал о том, чтобы сдохнуть самому
Жить без тебя – довольно скучно
Я должен сказать тебе, Джо
Я делал всё для тебя
Я надеялся, что если я вырвусь отсюда и сделаю что-то хорошее
Ты увидишь, что можно сделать что-то великолепное
Как я сказал тебе вечером перед тем, как ты умер
У тебя огромный талант
Потому что ты не лгал
Я восхищаюсь этой правдой
Ты будешь вдохновлять меня всю оставшуюся жизнь
Теперь я вижу, что её, быть может, осталось не так уж много
Этот говнюк уничтожил тебя быстрее
Чем можно выключить свет
Когда я смотрел на тебя – ты лежал на тележке
С дыркой от пули в виске
Залепленной воском гробовщика
На пороховые ожоги у тебя на лице
Как храбро с твоей стороны быть таким мёртвым
Быть тем, чего мы боимся больше всего
И вот ты отколол этот номер, такой пустяк
И даже слегка ухмыляешься
Но ты весь холодный и пахнешь формальдегидом
Так трудно было уйти из комнаты, где ты лежал
С третьего раза, кажется, получилось
Я всё время возвращался сказать тебе что-то ещё
Казалось, всё мало
Никогда не будет достаточно
Прошу, приснись мне поскорей
Мне так тебя не хватает
Мой дорогой друг
 

…

 
До 1992 года осталась пара часов
Я остановился у кого-то дома
Мне почти 31
Все мои вещи – на складе
Я один и собираюсь оставаться им дальше
Взывать к более нежной натуре женщин —
Сплошная трата времени
Как смешно
Мерзейшие проклятые людишки в моей жизни
Я одинок в целом мире, и ничто этого не изменит
Моё одиночество жжёт меня изнутри
Ну и пускай, потому что
Я один из никого
Никогда мой путь не был мне так ясен
Смерть вырвала почти все слова из моей речи
Слова – болезнь
Действие – лекарство от неё
Смерть шла со мной весь год
Говорила со мной в ночи
Я отвечал ей бессонницей
Мои глаза жёстко блестят от паранойи
Я мешаю хохот с яростью
Действенность с отчуждением
Красоту с неистовством
Восходящее солнце – мой немой боевой клич
Изнеможение – моя победа
Смерть – моя мера себя
Я не признаю ни ровни, ни союзника
Я понимаю:
Смерть – мой повелитель
И определение абсолютной власти
Мой путь ясен и лежит передо мной
Ветер свистит в ушах
Я мечтаю о пустых просторах пустыни
И иду дальше