Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 10"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 43 страниц)

За греческими подписями следовала короткая пометка: «Romac A.U.С.», из чего можно было заключить, что семья переселилась в Рим. Затем, где только можно, вписаны были двенадцать латинских подписей. За тремя исключениями, они оканчивались фамилией Виндекс, или Мститель, латинским эквивалентом фамилии Тисисфен. Впоследствии, как и следовало ожидать, латинская фамилия трансформировалась сначала в де Винси, а затем в простую современную Винси. Любопытно отметить, как идея мести, к которой египтянка взывала еще до Рождества Христова, сохранилась в типично, казалось бы, английской фамилии.

Лишь немногие из римских имен, написанных на черепке, упоминаются в исторических летописях или хрониках. Если не ошибаюсь, это нижеследующие:

MVSSIVS. VINDEX

SEX. VARIVS. MARVLLVS

G. FVFIDIVS. G. F. VINDEX

и

LABERIA. POMPEIANA. CONIVX. MACRINI. VINDICIS

Последнее, разумеется, имя римлянки.

Воспроизвожу список, охватывающий все римские фамилии на черепке:

G. CAECILIVS. VINDEX

М. AIMILIVS. VINDEX

SEX. VARIVS. MARVLLVS

Q. SOSIVS. PRISCVS. SENECIO. VINDEX

L. VALERIVS. COMINIVS. VINDEX

SEX. OTACILIVS. M. F.

L. ATTIVS. VINDEX

MVSSIVS. VINDEX

G. FVFIDIVS. G. F. VINDEX

LICINIVS. FAVSTVS

LABERIA. POMPEIANA. CONIVX. MACRINI. VINDICIS

MANILIA. LVCILLA. CONIVX. MARVLLI. VINDICIS

В течение нескольких веков судьба рода неизвестна. Никто никогда не узнает, что происходило в это время с реликвией и каким образом она сохранилась в роду. Мой бедный друг Винси, помнится, упоминал, что его римские предки в конце концов поселились в Ломбардии, а после завоевания ее Шарлеманем перешли с ним через Альпы и осели в Бретани, а оттуда уже – в царствование Эдуарда Исповедника – переехали в Англию. Не знаю, где почерпнул он эти сведения, на черепке не упоминаются ни Ломбардия, ни Шарлемань, хотя и имеется упоминание о Бретани. Продолжаю. Под фамилиями – продолговатое пятно то ли крови, то ли красного пигмента, два красных креста – возможно, схематичное изображение мечей крестоносцев – довольно аккуратная монограмма («Д. В.»); начертана она алой и голубой красками, по-видимому, той самой Доротеей Винси, что написала, вернее – нарисовала, уже цитировавшееся двустишие. Слева – бледно-голубые инициалы «А. В.» и дата: 1880 год.

Далее следует одна из самых любопытных надписей на этой необыкновенной реликвии. Сделана она готическим шрифтом, прямо поверх крестов (или мечей крестоносцев), и датирована 1445 годом. Полагаю, что эта надпись не нуждается в толковании, поэтому публикую ее в латинском оригинале без каких бы то ни было сокращений; то, что автор – превосходный средневековый латинист, не вызывает никаких сомнений. Что, может быть, еще более удивительно – тут же и английский перевод. Этот перевод, также написанный готикой, мы нашли на втором пергаменте, который хранился в сундучке. Он, очевидно, более старинного происхождения, чем средневековый латинский перевод унциальной греческой надписи. Привожу его целиком.

Факсимиле готической надписи на черепке вазы принцессы Аменартас.

Факсимиле староанглийского перевода предыдущей латинской надписи на черепке. Надпись сделана готическим шрифтом на пергаменте.

Была там и более современная версия перевода, сделанного готическим шрифтом:

«Ista religuia est valde misticum et myrificum opus, quod majores mei ex Armorica, scilicet Brittania Minore, secum convehebant; et quidam sanctus clericus semper patri meo in manu ferebat quod penitus illud destrueret, affirmans quod esset ab ipso Sathana conflatum prestigiosa et dyabolica arte, quare pater meus confregit illud in duas partes, quas quidem ego Johannes de Vinceto salvas servavi et adaptavi sicut apparet die lune proximo post festum beate Marie Virginis anni gratie MCCCCXLV.»

«Сия реликвия – вещь преудивительная, таинственного происхождения. Мои предки привезли ее из Арморики, что ныне прозывается Бретанью. Слуги Божьи увещевали отца, дабы уничтожил он сию реликвию, творение сатанинское, черной магией созданное, и отец разломал ее на две части, но я, Джон де Винси, снова соединил эти части. Пишу сие в понедельник после празднества Святой Марии, Девы Благословенной, в год от Рождества Христова одна тысяча четыреста сорок пятый».

Следующая, предпоследняя надпись принадлежит к елизаветинской эпохе и датирована 1564 годом: «Случилась чрезвычайно странная история, которая стоила моему отцу жизни: в то время, когда он искал подходящее место для высадки на восточном побережье Африки, его полубаркас был потоплен португальским галеоном под командованием Лоренцо Маркеша, а сам он погиб. Джон Винси».

Последняя, судя по некоторым особенностям, надпись сделана в середине восемнадцатого столетия. Это неточная цитата из «Гамлета»:

Есть многое на свете, что не снилось,

О друг Горацио, нашим мудрецам.

Оставался лишь один непрочитанный пергамент – старый, сделанный готическим шрифтом перевод унциальной латинской надписи на черепке. Перевод датирован 1495 годом и принадлежит перу некоего «мужа ученого» – Эдмунда де Прато (Эдмунда Пратта), лиценциата, знатока канонического права (Эксетерский колледж, Оксфорд), ученика Гросина, первого преподавателя греческого языка в Англии. Нет сомнений, что, заслышав о человеке столь высокой учености, тогдашний Винси, вероятно, тот самый Джон Винси, что спас реликвию от гибели и сделал в 1445 году надпись готическим шрифтом, обратился в Оксфорд за помощью в расшифровке таинственного послания. Ученый Эдмунду с не посрамил своего имени. Его перевод – великолепный образец средневековой учености и знания латинского языка. Я не могу останавливаться здесь на некоторых особенностях перевода, все же хотел бы привлечь внимание к отрывку: «duxerunt autem nos ad reginam advenaslasaniscoronantium». На мой взгляд здесь восхитительно передан греческий оригинал:

Далее следует расширенный вариант средневекового латинского перевода:

Amenartas, e genere regio Egypti, uxor Callicratis, sacerdotis Isidis, quam dei fovent demonia attendunt, filiolo suo Tisistheni jam moribunda ita mandat: Effugi quondam ex Egypto, regnante Nectanebo, cum patre tuo, propter mei amorem pejerato. Fugientes autem versus Notum trans mare, et viginiti quatour menses per litora Libye versus Orientem errantes, ubi est petra quedam magna sculpta instar Ethiopis capitis, deinde dies quatuor ab ostio fluminis magni ejecti partim submersi sumus partim morbo mortui sumus: in fine autem a feris hominibus portabamur per paludes et vada, ubi avium multitudo celum obumbrat, dies decem, donec advenimus ad cavum quendam montem, ubi olim magna urbs erat, caverne quoque immense; duxerunt autem nos ad reginam Advenaslasaniscoronantium, que magica utebatur et peritia omnium rerum, et saltern pulcritudine et vigore insenescibilis erat. Нес magno patris tui amore perculsa, primum quidem ei connubium michi mortem parabat; postea vero, recusante Callicrate, amore mei et timore regine affecto, nos per magicam abduxit per vias horribiles ubi est puteus ille profundus, cujus juxta aditum jacebat senioris philosophi cadaver, et advenientibus monstravit flammam Vite erectam, instar columne volutantis, voces emittentem quasi tonitrus: tunc per ignem impetu nocivo expers transiit et jam ipsa sese formosior visa est.

Quibus factis juravit se patrem tuum quoque immortalem ostensuram esse, si me prius occisa regine contubernium mallet; neque enim ipsa me occidere valuit, propter nostratum magicam cujus egomet partem habeo. Ille vero nichil hujus generis malebat, manibus ante oculos passis, ne muliers formositatem adspiceret: postea ilium magica percussit arte, at mortuum efferebat inde cum fletibus et vagitibus, et me per timorem expulit ad ostium magni fluminis, velivoli, porro in nave, in qua te peperi, vix post dies huc Athenas vecta sum. At tu, О Tisisthenis, ne quid quorum mando nauci fac: necesse enim est mulierem exquirere si qua Vite mysterium impetres et vindicare, quantam in te est, patrem tuum Callicratem in regine morte. Sin timore seu aliqua causa rem relinquis infectam, hoc ipsum omnibus posteris mando, dum bonus quis inveniatur qui ignis lavacrum non perhorrescet, et potentia dignus dominabitur hominium.

Talia dico incredibilia quidem at minime ficta de rebus michi cognitis.

Нес Grece scripta Latine reddidit vir doctus Edmundus de Prato, in Decretis Licenciatus, e Collegio Exoniensi Oxoniensi doctissimi Grocyni quondam e pupillis, Idibus Aprilis Anno Domini MCCCCLXXXXV°».

– Ну что же, – сказал я, когда наконец прочитал и тщательно изучил все надписи и пометки – по крайней мере те из них, что еще можно было разобрать. – Теперь ты знаешь все, Лео, и можешь составить свое собственное мнение. Мое уже сложилось.

– И каково же оно? – быстро спросил он.

– Вот оно. Я верю, что черепок подлинный и что он действительно хранится в вашем роду с четвертого столетия до Рождества Христова. Достоверность этого – поистине удивительного – факта подтверждается всеми надписями. Остальное, однако, вызывает большие сомнения. Допустим, одна из надписей в самом деле написана твоей отдаленной прародительницей, египетской принцессой или каким-нибудь писцом под ее диктовку; совершенно очевидно, что перенесенные муки и смерть мужа лишили ее разума, ее пером водило чистейшее безумие.

– А как вы объясните то, что видел и слышал мой отец?

– Простое совпадение. Конечно же, на берегах Африки есть немало скал, напоминающих по форме человеческую голову, и многие там говорят на исковерканном арабском языке. Достаточно в тех местах и болот. И еще одно соображение, Лео; ты уж извини меня, но я полагаю, что твой бедный отец был не в своем рассудке, когда писал все это. Он столкнулся с большими трудностями, а человек он был очень впечатлительный, и вся эта история сильно подействовала на его воображение. Как бы там ни было, я считаю, что это полнейший вздор. В природе, хотя и нечасто, встречаются любопытные явления и феномены, которые ставят нас в тупик. Но пока я сам не буду убежден в обратном, а это маловероятно, никогда не поверю, что можно отсрочить собственную смерть, пусть даже на некоторое время; не внушают мне доверия и россказни о белой колдунье, которая жила или живет среди африканских топей. Это просто бред, мой мальчик, сущий бред! А что скажешь ты, Джоб?

– По-моему, сэр, это все напридумано; а если и не напридумано, надеюсь, мистер Лео не станет встревать в такие дела, ничего хорошего из этого не получится.

– Может быть, вы оба и правы, – очень спокойно произнес Лео. – Я оставлю при себе свое мнение. Скажу лишь одно: я намерен до конца раскрыть эту тайну; и если вы не захотите меня сопровождать, я поеду один.

Посмотрев на молодого человека, я понял, что он не отступит от своего слова. Когда Лео что-нибудь твердо решит, он чуть заметно поджимает губы. Так было с самого детства. Признаюсь откровенно, я никуда не отпущу Лео одного, если не ради него самого, то хотя бы ради собственного спокойствия. Слишком сильна моя привязанность к нему. Нет у меня, кроме него, ни одного близкого человека. Обстоятельства против меня, моего общества чураются не только женщины, но и мужчины, так мне, по крайней мере, кажется, а уж как это на самом деле – не имеет значения. Все они, видимо, судят о моих душевных качествах по достаточно непривлекательной наружности. Чтобы не сталкиваться с проявлениями неприязни, я отгородился от внешнего мира, исключив все возможности установления сколько-нибудь близких отношений с другими людьми. Лео для меня все: и брат, и сын, и друг, и пока он не скажет, что тяготится моим присутствием, я готов сопровождать его хоть на край света. Но само собой, он не должен знать, как велика его власть надо мной; необходимо найти какой-нибудь благовидный предлог для капитуляции.

– Да, я поеду, дядя. Если я и не найду этот «Вращающийся Огненный Столп Жизни», то хотя бы вволю поохочусь: охота там первоклассная.

Случай был благоприятный, и я не преминул им воспользоваться.

– Охота? Об этом я и не подумал. В тех диких краях, должно быть, водится много крупной дичи. Мне всегда хотелось поохотиться на буйволов. Знаешь, мой мальчик, я не верю, что наши поиски увенчаются успехом, но я верю в свою охотничью удачу, поэтому, если ты и в самом деле поедешь, я возьму отпуск и составлю тебе компанию.

– Я был уверен, что вы не упустите такой возможности. А как насчет денег? Их понадобится целая куча.

– Об этом можешь не беспокоиться. Все эти годы я откладывал ренту, которая выплачивалась тебе по отцовскому завещанию, и сэкономил две трети того, что твой отец завещал мне как твоему опекуну. Так что тут нет никаких препятствий.

– Ну что ж, тогда уберем сундучок со всем, что в нем есть, поедем в город и купим себе ружья… А ты, Джоб, поедешь с нами? Пора тебе повидать мир.

– Может, и так, сэр, – флегматично ответил Джоб. – Я, конечное дело, не любитель таскаться по всяким там заграницам, но уж если вы, джентльмены, оба едете, вам нужен слуга, а я ведь двадцать лет прослужил у вас, неужто же отпущу вас одних? Не таковский я человек.

– Хорошо, Джоб, – сказал я. – Никаких чудес ты там не увидишь, но поохотимся мы на славу… А теперь и ты, и Лео послушайте меня. Я не хочу, чтобы хоть одна живая душа знала об этой чепуховине, – я показал на черепок. – Только просочись слушок, весь Кембридж будет хохотать, а уж если со мной что случится, мой ближайший родственник сможет оспорить мое завещание на том основании, что я, мол, был не в своем уме.

Через три месяца мы уже плыли на корабле в Занзибар.

Глава IV. Шквал

Как разительно отличается сцена, к описанию которой я сейчас приступаю, от ранее описанной! Далеко позади – уютная квартирка в колледже, знакомые тома на полках; далеко позади – раскачивающиеся на ветру вязы и крикливые грачи. Кругом, куда ни глянь, под лучами полной африканской луны мерцает и переливается притененными серебряными огоньками спокойная ширь океана. Ветер вздувает огромный парус нашей дау, мелодично журчит вдоль бортов вода. Время полуночное, и почти все матросы спят на баке; только смуглый кряжистый араб Мухаммед стоит у руля, определяя наш курс по звездам; у него неторопливые, с ленцой движения. В трех милях по правому борту смутно темнеет узкая полоска – восточный берег Центральной Африки. Наша дау под северо-западным муссоном направляется на юг. Материк на добрых сотни миль окаймлен опасными рифами. Ночь так тиха, так необыкновенно тиха, что даже произнесенные шепотом слова можно расслышать по всему нашему суденышку, от носа до кормы; с отдаленной земли доносится слабый рокочущий звук.

Араб за рулем поднимает руку и говорит одно-единственное слово:

– Симба (лев).

Мы все садимся на палубе и вслушиваемся. Вот он, этот звук, раскатистый, величественный, наполняющий наши сердца трепетом,

– Завтра в десять часов, – сказал я, – если капитан не ошибся в своих расчетах, что более чем вероятно, мы увидим таинственную скалу, похожую на голову негра, высадимся и начнем свою охоту.

– И начнем поиски развалин великого города и Огненного Столпа Жизни, – с легкой усмешкой поправил меня Лео, вынув изо рта трубку.

– Пустое! – ответил я. – Днем ты разговаривал с нашим рулевым, практиковался в арабском. И что же он тебе сказал? Добрую половину своей не очень праведной жизни он занимался торговлей (или работорговлей) в этих широтах, однажды даже высаживался у подножия Скалы-Человека. Слышал ли он о развалинах города или пещерах?

– Нет, – признался Лео. – Он говорит, что от самого берега начинаются сплошные болота, кишащие змеями, особенно питонами; водится там и всевозможная дичь, но людей нет. Пояс болот тянется вдоль всего восточно-африканского побережья, но это не имеет никакого значения.

– Нет, имеет, – возразил я. – Где болота – там и лихорадка. Сам видишь, какого мнения все эти господа о здешних местах. Никто не хочет сопровождать нас. Они считают нас полоумными, и, честное слово, я готов с ними согласиться. Буду очень удивлен, если мы снова увидим добрую старую Англию. Мне, в мои годы, терять уже нечего, а вот за тебя, мой мальчик, и за Джоба я беспокоюсь. Все это дурацкая затея.

– Ничего, ничего, дядя Хорейс. Почему бы мне не попытать счастья? Но поглядите, что это за туча? – он показал на темное пятно, которое появилось в звездном небе в нескольких милях от нас, за кормой.

– Спроси рулевого, – посоветовал я.

Лео встал, потянулся и пошел на корму. Через несколько минут он вернулся.

– Он говорит, надвигается шквал, но надеется, что шквал пройдет стороной, далеко от нас.

Тут подошел Джоб, он выглядел типичным англичанином в своем коричневом фланелевом охотничьем костюме, который сильно его толстит. С тех пор как мы очутились в этих незнакомых водах, с его честного круглого лица почти не сходило озадаченное выражение.

– Пожалуйста, сэр, – сказал он, притрагиваясь к широкополой шляпе, смешно нахлобученной на затылок, – послушайте меня. Все наши ружья и вещи в вельботе, за кормой. Там же и провизия. На ночь я переберусь туда. Уж больно у всех этих черных джентльменов, – тут он понизил голос до зловещего шепота, – воровской вид. А что, если кто-нибудь из них заберется ночью в наш бот? Хватил ножом по канату – и поминай как звали. Что нам тогда делать? Беда.

Здесь я должен пояснить, что этот вельбот построили по особому заказу в Данди, в Шотландии. Мы взяли его с собой, так как знали, что берег изрезан сетью небольших речушек, и нам может понадобиться шлюпка, чтобы подняться по одной из них. Бот был превосходный, в тридцать футов длиной, с килем, обшитым медным листом – чтобы не источили жучки – днищем и с множеством водонепроницаемых ящиков-отсеков. Капитан дау предупредил нас, что из-за подводных рифов и отмелей мы вряд ли сможем подойти вплотную к хорошо ему знакомой, похожей на голову негра скале, по всем признакам той самой, о которой упоминается в надписи на черепке и о которой говорил отец Лео. В то утро ветер прекратился с восходом солнца, и, пользуясь затишьем, мы за три часа перенесли все наше имущество в вельбот, уложив ружья, амуницию и провизию в специально для них приготовленные ящики-отсеки, с тем чтобы, когда мы подойдем к таинственной скале поближе, осталось только перебраться в бот и доплыть на нем до берега. К тому же капитаны-арабы по ошибке или беспечности нередко проскакивают назначенное место. А как хорошо знают все матросы, осадка дау не позволяет ей идти против ветра. Поэтому мы спустили бот на воду, чтобы в случае необходимости подойти к берегу на веслах.

– Хорошо, Джоб, – сказал я, – пожалуй, это дельная мысль. Одеял там полно, только не ложись лицом к луне – можешь ослепнуть или одуреть.

– Господи, сэр! Я и так уже одурел от одного вида этих грязных арабов, которые тащат все, что ни попадет под руку. Сущее дерьмо, а не люди. И воняют так же противно.

Джоб, как явствует из его слов, отнюдь не был поклонником нравов и обычаев наших темнокожих собратьев.

Мы подтянули бот канатом к самой корме дау, и Джоб плюхнулся в него, как мешок с картофелем. Затем мы с Лео вернулись и сели на прежнее место; покуривая, мы перебрасывались отрывочными репликами. Ночь была несказанно прекрасна, мы испытывали вполне понятное сильное возбуждение и не хотели расходиться по каютам. Через час или около того мы оба задремали. Помню только, как Лео сонно рассуждал о том, куда следует стрелять, охотясь на буйвола: неплохо всадить пулю ему в голову, между рогов, или в горло, что-то в этом роде. Затем в моей памяти – провал.

Проснулся я от ужасающего рева ветра. Испуганно кричат матросы; вода, как хлыстом, стегает по лицам. Кое-кто из команды пробует убрать парус, но фал защемило в бейфуте, рей никак не опускается. Я вскочил и схватился за какую-то снасть. Небо за кормой было черным-черно, но впереди, разгоняя тьму, все еще ярко сверкала луна. При ее свете я увидел, как на нас стремительно надвигается огромный, футов в двадцать или даже выше, вал, увенчанный пенистым гребнем, который насквозь пронизывали серебристые лучи. Гонимый грозным шквалом, этот – уже на изломе – вал мчался вперед под чернильно-темным небом. В следующий миг черный силуэт нашего вельбота взметнулся ввысь, и на дау обрушилась гигантская масса пенящейся воды; я изо всех сил держался за канат, раскачиваясь, как флаг на ветру.

Огромный вал схлынул. Мне казалось, будто я пробыл под водой долгие минуты, на самом же деле прошло всего несколько секунд. Я посмотрел вперед. Большой парус, сорванный шквалом, трепетал в вышине, словно громадная раненая птица. На мгновение шум притих, и я услышал отчаянный вопль Джоба:

– Ко мне, в бот!

Я успел нахлебаться воды, с трудом соображал, но все же, собравшись с духом, бросился на корму. Дау быстро погружалась в воду. Вельбот яростно крутился под кормовым подзором; я увидел, как в него спрыгнул араб Мухаммед, наш рулевой. Схватив буксирный канат, я отчаянным рывком потянул бот и прыгнул вслед за ним. Джоб поймал меня за руку, и я повалился на днище. Чтобы дау не утянула нас за собой, Мухаммед выхватил свой кривой нож и перерезал канат – в следующее мгновение мы уже плыли по тому самому месту, где только что находилась дау.

– Боже! – закричал я. – Где же Лео?… Лео! Лео!

– Его снесло, сэр, да спасет его Господь! – проревел Джоб в мое ухо, но в неистовом вое ветра его голос прозвучал тихим шепотом.

В полном отчаянии я ломал руки. Лео погиб, а я остался в живых, чтобы оплакивать его.

– Осторожно, сэр! – возопил Джоб. – Еще одна волна!

Я обернулся и увидел, что нас нагоняет второй гигантский вал. «Хоть бы он утопил меня!» – горестно подумал я. Странно зачарованный, наблюдал я за его продвижением. К этому времени луна была уже полускрыта клочьями туч, но я все же различил на гребне всесокрушающей водяной горы что-то темное – должно быть, обломок кораблекрушения. Волна затопила вельбот чуть ли не по самые края. Но он недаром был построен с водонепроницаемыми отсеками – да благословит Небо их изобретателя! – и продолжал плыть, как лебедь. В пенной кипени я снова увидел какой-то темный предмет – он мчался прямо на меня. Я протянул правую руку, чтобы защититься от него, – и как тисками сжал запястье чьей-то руки. Человек я очень сильный и крепко держался за борт, но под тяжестью плавающего тела мою руку едва не вырвало из плечевого сустава. Еще пара секунд – и я либо разжал бы пальцы, либо меня утянуло бы за борт, но и этот второй вал схлынул, оставив нас по колено в воде.

– Вычерпывайте воду! Вычерпывайте воду! – прокричал Джоб, подкрепляя этот призыв собственным примером.

Но я не мог в тот миг присоединиться к нему: случайный луч света озарил лицо человека, которого я спас из морской пучины. Он то ли лежал на днище, то ли плавал в воде.

Это был Лео. Лео, живой или мертвый, возвращенный волной из самой пасти смерти.

– Вычерпывайте воду! Вычерпывайте воду! – вопил Джоб. – Или мы сейчас пойдем ко дну!

Я вытащил из-под банки прикрепленный там большой жестяной черпак, и мы все втроем энергично принялись за работу: речь шла о спасении нашей жизни. Яростный ураган швырял бот, как щепку; клочья пены и брызги воды ослепляли нас, но мы работали как одержимые, подбадриваемые отчаянием, ибо и отчаяние может подбадривать. Минута! Три минуты! Шесть минут! Бот понемногу облегчался, и, на наше счастье, больше таких огромных валов не было. И вдруг сквозь ужасающие взвизгивания урагана стал пробиваться однообразный глухой рев. О силы небесные! Буруны!

В этот миг снова заблистала луна – на этот раз позади оставленной шквалом тропы. Над израненной грудью океана неслись ее зазубренные дротики, и в полумиле по направлению к берегу мы увидели белую полосу пены, за ней – неширокое пространство зияющей черноты, а дальше – еще одна полоса пены. Это были буруны; все явственнее и явственнее слышался рев; вот они уже перед нами – белокипенные, грозные, как оскаленные челюсти самого сатаны.

– Правь рулем, Мухаммед! – заревел я по-арабски. – Мы должны попробовать пройти.

Я вырвал весло из уключины и жестом показал Джобу, чтобы он сделал то же самое. Мухаммед переполз на корму и схватился за румпель. Джоб иногда развлекался греблей на реке Кеме; хотя и не без труда, но весло он все же вытащил. Бот повернулся носом к приближающейся пенной полосе; то зарываясь в воду, то выныривая, он несся вперед стремительно, с быстротой скакуна. Прямо перед нами первый ряд бурунов казался чуточку поуже, чем справа или слева, – здесь, видимо, глубина была больше. Я повернулся и показал на этот просвет.

– Правь туда, Мухаммед! – выкрикнул я. Рулевой он был очень искусный, хорошо знакомый с многочисленными опасностями этого коварного побережья. Он навалился на румпель всем своим тяжелым телом и уставился на пенящийся ужас: глаза его, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. Тем временем лодку разворачивало направо. Достаточно было отклониться в ту сторону ярдов на пятьдесят, как вздыбленные бурлящие волны неминуемо поглотили бы бот. Мухаммед уперся ногой в банку с такой силой, что пальцы его ноги расплющились. Бот изменил направление, но недостаточно. Я крикнул Джобу, чтобы он табанил, и сам начал изо всех сил грести веслом. Бот наконец отозвался на наши усилия, и как раз вовремя!

Господи помилуй, мы уже среди бурунов! Несколько минут невыразимого страха и волнения. Со всех сторон могучие пенные волны – кажется, это злые духи восстали со дна своей океанской могилы, чтобы покарать незваных пришельцев. Помню, один раз бот даже закрутило, уж не знаю, что нас спасло: чистая случайность или искусство Мухаммеда, но только бот успел выправиться, прежде чем нас накрыл бурун. И еще один – сущее чудовище! Мы буквально пронырнули сквозь него. Дикий радостный вопль араба – и мы уже в относительно спокойных водах, между двумя рядами оскаленных зубов моря!

Бот, однако, вновь полузатоплен, а не более чем в полумиле от нас – вторая бурунная полоса. Мы принялись ожесточенно работать черпаками. К счастью, буря уже совсем утихла, и при ярком свете луны мы увидели скалистый мыс, который вдавался в море на полмили или больше, так что эта вторая полоса бурунов казалась его продолжением. Во всяком случае, они кипели у самого его подножия. По-видимому, мыс, постепенно спускаясь в океан, образовывал целую цепь подводных рифов. Над оконечностью мыса, не далее мили от нас, высилась какая-то странная скала. Мы уже успели вычерпать всю воду, когда, к моей величайшей радости, Лео открыл глаза и сказал, что его одежда свалилась с кровати, а ведь пора вставать и идти в часовню. Я велел ему закрыть глаза и лежать спокойно, что он и сделал, не имея ни малейшего понятия о происходящем. Это неожиданное упоминание о часовне растравило в моем сердце сильную тоску по уютной кембриджской квартирке. Какого же дурака я свалял, покинув ее! Эта тоска возвращалась потом еще несколько раз, со все возрастающей силой.

И вот мы снова направляемся к бурунам, хотя и не так быстро, так как ветер совсем прекратился и нас несет то ли течение, то ли прилив (позднее стало ясно, что прилив).

Араб жалобно воззвал к Аллаху, я вознес несколько слов молитвы, а Джоб издал восклицание отнюдь не столь благочестивого свойства. Мы среди бурунов. И все, вплоть до нашего окончательного спасения, повторяется, только не с таким ужасающим неистовством. Мастерство рулевого и водонепроницаемые отсеки вторично спасают нам жизнь.

Через пять минут буруны остались позади, и нас понесло к мысу. Мы были слишком измучены, чтобы делать хоть что-нибудь, кроме как рулить прямо вперед.

Вместе с течением мы огибали мыс, пока не оказались под его прикрытием. Бот плыл все медленнее и медленнее и наконец остановился в неподвижной воде. Бури как будто и не бывало; небо блистало первозданной чистотой; мыс надежно защищал нас от еще не спокойного моря; прилив, который продолжал подниматься вверх по реке (мы находились уже в ее устье), вскоре должен был смениться отливом; бот стоял спокойно; еще до захода луны мы вычерпали всю воду, так что он обрел прежнюю плавучесть. Лео все еще крепко спал, и я решил, что лучше его не будить. Плохо, конечно, что он спит в мокрой одежде, но ночь очень теплая, и я подумал (Джоб меня поддержал), что опасность простыть не столь уж и велика для человека такого могучего сложения, как Лео. К тому же под рукой у нас не было сухой одежды.

Луна скрылась за окоемом; вода лишь слегка покачивала нашу лодку, вздымаясь, точно грудь взволнованной женщины; и мы могли спокойно размышлять обо всем только что пережитом и о нашем спасении. Джоб примостился на носу, Мухаммед занимал свое привычное место за рулем, а я сидел на банке в самой середине бота, рядом с лежащим Лео.

После ухода луны, а она удалилась, как прекрасная невеста, скрывающаяся в спальню, небо занавесили длинные тени, сквозь которые робко проглядывали последние звезды. Скоро, однако, и они померкли перед великолепным сиянием востока; по новорожденной голубизне, стряхивая еще не потухшие планеты, торопливо зашагала трепещущая заря. Море становилось все тише и тише: клубы мягкого тумана окутывали его чуть вздымающуюся грудь – не так ли, неся желанное забвение, покрывала сна обволакивают смятенную душу? Щедро разбрасывая пригоршни света, ангелы утренней зари стремительно летели с востока на запад, над морями, над горными вершинами. Вынырнув из темноты, они мчались все вперед и вперед в ореоле совершенства и славы, духи высшей справедливости, восставшие из могил; вперед и вперед стремились они – над спокойным морем, над низкой береговой линией, над болотами и горами; над мирно почивающими и над пробуждающимися в печали; над добром и злом; над живыми и мертвыми; над беспредельным миром, над всем, что в нем дышит или навсегда отдышало.

Зрелище изумительно прекрасное, хотя и печальное. Может быть, именно преизбыток красоты и наводит печаль? Солнце встающее, солнце заходящее. Не символ ли это, не образ ли судьбы человечества и всего, с чем оно сталкивается? Да, символ и образ начала земного существования – его конца. В то утро я осознал это с особенной ясностью. Солнце, взошедшее сегодня для нас, вчера закатилось для восемнадцати наших спутников, для восемнадцати людей, которых мы знали!

Дау ушла на дно вместе со всем своим экипажем, и сейчас тела утопленников плавают между подводных рифов и водорослей, человеческие останки в море смерти. А мы четверо спасены! Но однажды взойдет солнце, и нас уже не станет на свете; другие будут любоваться его ослепительными лучами, тосковать среди преизбытка красоты и мечтать о смерти в ярком сиянии нарождающейся жизни.