Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 10"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 43 страниц)

Она, как обычно, восседала в помещении, которое, за неимением более точного слова, мы называли «будуаром», и, как только дверные шторы были раздвинуты, поднялась с дивана и направилась с протянутыми руками приветствовать нас, вернее, Лео, ибо я, Как нетрудно догадаться, оказался теперь на заднем плане. Признаюсь, я наблюдал с восхищением, как она скользит навстречу рослому молодому англичанину в его сером фланелевом костюме; тут я должен сказать, что, несмотря на значительную примесь греческой крови и золотой цвет волос, Лео выглядит типичным англичанином. Свою замечательную красоту он, по-видимому, унаследовал от матери, на чей портрет он так похож, но в нем нет ничего от щуплых и слащаво-угодливых современных греков. Я уже говорил, что он очень высок и широк в груди, но, в отличие от многих крупных людей, отнюдь не страдает неуклюжестью; гордая посадка головы, энергичное выражение лица вполне оправдывают прозвище Лев, которое дали ему амахаггеры.

– Добро пожаловать, мой иноземный господин, – произнесла она шелковисто-мягким голосом. – Я очень рада видеть тебя на ногах. Поверь, не спаси я тебя в самый последний миг, ты никогда бы уже не стоял на ногах. Но опасность миновала, и уж это моя забота, – ее слова зазвучали с необычайной многозначительностью, – чтобы она больше не возвратилась.

Лео поклонился и, призвав на помощь все свое знание арабского языка, поблагодарил ее за доброту и участие по отношению к незнакомцу.

– Я не могла допустить, чтобы мир лишился такого человека, – тихо ответила она. – Красота – редчайшее сокровище в этом мире. Я счастлива, что ты пришел, и не стоит меня благодарить.

– Гм, старик, – сказал мне Лео по-английски, – леди – сама любезность. Кажется, нам сильно повезло. Надеюсь, ты тут не терял времени зря. Какие у нее дивные руки, просто чудо!

Я толкнул его в ребро, чтобы он замолчал, ибо заметил любопытный блеск в глазах Айши.

– Надеюсь, – продолжала она, – мои слуги заботливо за тобой ухаживали; если в этом скромном месте и есть какие-либо удобства, они все тебе предоставлены. Нет ли у тебя просьб ко мне?

– Есть одна, – поспешил сказать Лео, – я хотел бы знать, где находится молодая девушка, которая меня выхаживала.

– А, девушка, – сказала Айша, – я ее видела. Но где она – я не знаю. Она сказала, что хочет уйти, и ушла. Может быть, она возвратится, может быть, и нет. Ходить за больными очень утомительно, а эти дикие женщины – такие ветреницы.

Лео выслушал ее с мрачным, встревоженным видом.

– Очень странно, – сказал он мне по-английски и, обращаясь к Айше, добавил: – Ничего не понимаю. Мы были привязаны друг к другу, я и эта девушка.

Айша рассмеялась тихим, очень мелодичным смехом и сменила разговор.

Глава XIX. Приведите черную козу!

Дальнейшая беседа была такой несвязной, что почти не сохранилась в моей памяти. То ли не желая открывать свои истинные мысли и намерения, то ли по другой причине, Айша говорила без обычной свободы.

Она сообщила Лео, что этим вечером будет устроен танец для нашего развлечения. Я был очень изумлен, ибо полагал, что амахаггеры – слишком угрюмый народ, чтобы предаваться легкомысленным забавам, но, как потом выяснилось, их танцы имеют мало общего с пышными празднествами, устраиваемыми в других странах, диких или цивилизованных. Мы уже собирались удалиться, но тут Айша предложила показать Лео достопримечательности пещеры, он охотно согласился, и мы все, включая Джоба и Биллали, отправились их осматривать. Не стану повторять большую часть уже описанного. Хотя усыпальницы – вся гора состояла из них, как из сотов, – и различались размерами и формой, их содержание было почти всегда одинаковым. Затем мы осмотрели пирамиду из костей, которая снилась мне накануне ночью; оттуда, по длинному коридору, мы отправились в одну из тех общих гробниц, где хоронили бедных граждан имперского Кора. Их тела сохранились не так хорошо, как тела богачей. Многие даже не были прикрыты саванами, и укладывали их по пятьсот-тысяче в одной большой гробнице, а иногда даже наваливали грудами – так валяются павшие на поле сражения.

Нечего и говорить, что Лео был очень заинтересован этим невиданным потрясающим зрелищем, которое сильно будоражило его воображение. Бедный Джоб, однако, не проявил подобного энтузиазма. После всего, что он перенес в этой варварской стране, его нервы были в сильном расстройстве и, как нетрудно догадаться, он с трудом выдерживал вид такого множества останков людей, чьи голоса навсегда растворились в вечном безмолвии гробниц, тем более что их тела были в превосходной сохранности. Не утешили его и слова старого Биллали, который, видя его сильное волнение, сказал, что он напрасно боится мертвецов, ибо недалек час, когда он и сам присоединится к их сонмищу.

– Нашел чем утешить, сэр, – воскликнул Джоб, когда я перевел ему эту реплику. – Но чего и ждать от старого дикаря-людоеда? Хотя, конечно, он и говорит сущую правду, – со вздохом добавил он.

Окончив обход пещер, мы вернулись к себе и пообедали: шел уже пятый час и мы все, особенно Лео, нуждались в подкреплении и отдыхе. В шесть часов мы, вместе с Джобом, зашли к Айше, и она окончательно запугала нашего бедного слугу, показав ему картины на глади воды. Она узнала от нас, что в семье у него семнадцать душ детей, и велела ему представить себе по возможности больше братьев и сестер, будто бы они собрались в отцовском доме. И вот на воде отразилась сценка из далекого прошлого – какой она запечатлелась в памяти нашего слуги. Некоторые из лиц видны были совершенно отчетливо, другие – смутно, как будто их смазали, или же у них резко подчеркивалась какая-нибудь одна черта: это происходило в тех случаях, когда Джоб плохо помнил наружность или помнил что-то общее для всего семейства, а вода отображала лишь его собственное представление. Тут следует иметь в виду, что Она была отнюдь не всесильна и, за очень редкими исключениями, могла воспроизвести на воде только то, что было запечатлено в памяти кого-либо из присутствующих, и только усилием его собственной воли. Но если местность была ей знакома, так было в случае с нами и вельботом, она могла отобразить на воде все происходящее как бы со стороны. Эта способность, однако, не распространялась на других. Она могла, например, показать, как выглядит изнутри часовня нашего колледжа, в том виде, в каком она мне запомнилась, но не в ее нынешнем: когда дело касалось других, эта ее способность строго ограничивалась воспроизведением того, что хранилось в их собственном сознании. Когда мы попытались показать ей, для ее развлечения, такие прославленные сооружения, как собор св. Павла и Парламент, и то и другое изображения оказались неполными: хотя мы и имели общее представление об их виде, но не могли припомнить всех архитектурных деталей, что, конечно же, портило эффект. Но растолковать все это Джобу было невозможно: он никак не хотел принять естественное объяснение феномена, который при кажущейся загадочности, в сущности, является замечательно совершенным образцом применения телепатии, а не проявлением черной магии, как считал наш слуга. Никогда не забуду дикого вопля, которым он разразился, увидев достаточно точные портреты своих братьев, давно уже разбредшихся по белому свету, так же как я не забуду и веселого смеха, каким Айша приветствовала его остолбенение. Испуган был и Лео: запустив пальцы в свои золотые кудри, он сказал, что по спине у него ползают мурашки.

Так мы развлекались почти целый час – все, кроме Джоба, который отказался от дальнейшего участия в общей забаве, но затем появились слуги и жестами показали, что Биллали просит аудиенции. Ему было разрешено «подползти», что он и сделал с обычной своей неловкостью, сообщив, что все уже готово к танцу – дело только за тем, чтобы Она и белые чужеземцы осчастливили их своим присутствием. Мы поднялись, Айша накинула темную мантию (ту самую, кстати, в которой она волхвовала над огнем) прямо на белые покрывала, и мы отправились. Танец устраивался на свежем воздухе, на гладком каменистом плато перед большой пещерой. В пятнадцати шагах от входа были поставлены три табурета. Мы уселись на них и стали ждать, так как танцоров пока еще не было видно. Уже стемнело, но луна еще не взошла, и мы недоумевали, каким образом сможем посмотреть танец.

– Сейчас поймешь, – с легким смешком сказала Айша, когда Лео высказал свое недоумение вслух. Только она успела это вымолвить, как со всех сторон, будто из-под земли, выросли темные фигуры с огромными пылающими факелами в руках. Языки огня были длиной в целый ярд. Человек пятьдесят танцоров – выглядели они сущими дьяволами – ринулись прямо на нас. Лео первый понял, что за факелы у них в руках.

– Боже! – воскликнул Лео. – Они держат подожженные трупы.

Я все смотрел и смотрел. Он был абсолютно прав – для освещения празднества использовались мумии из склепов.

Факельщики-танцоры складывали эти мумии крест-накрест шагах в двадцати от нас. Господи, как ужасно ревело и сверкало пламя этого огромного костра. Даже бочонки с дегтем не горели бы с такой неистовой силой. И это еще не все. Внезапно один здоровенный амахаггер схватил горящую человеческую руку, которая отвалилась от туловища, и умчался с ней в темноту. Вскоре он остановился, и в небо взметнулся высокий столб огня, освещая все кругом, и сам факел. То было тело женщины, привязанное к крепкому колу, вбитому в расщелину скалы: факельщик поджег ее волосы. Пробежав несколько шагов, факельщик запалил еще одну мумию, затем третью, четвертую; вскоре с трех сторон от нас яростно пылали человеческие тела: бальзам, влитый в их жилы, обладал такой горючей способностью, что из ушей и глаз вырывались языки огня длиной не менее фута.

Нерон, как известно, приказывал обмазывать живых христиан смолой и поджигать их для освещения своих садов; впервые с его времен мы присутствовали при подобном же спектакле, только, к счастью, вместо живых людей использовали мумии.

Мои скромные литературные способности не позволяют мне с достаточной выразительностью описать ужасное и отталкивающее величие действа, которое разворачивалось перед нами. Прежде всего, оно не только оскорбляло нравственное чувство, но и вызывало физическое неприятие. Было что-то вселяющее страх и в то же время завораживающее в использовании тел давно уже умерших людей для освещения оргий живущих; происходящее само по себе воспринималось как сатира на живых и мертвых. Конечно, прахом Цезаря – или то был прах Александра Македонского? – можно затыкать дыру в бочонке; однако прах этих цезарей, пришельцев из далекого прошлого, использовался, чтобы освещать дикую шаманскую пляску. Подобное применение, может быть, уготовано и нам, мы не будем иметь никакого значения в глазах наших энергичных потомков: многие из них не только не будут чтить нашу память, но и будут проклинать нас за то, что порождены нами в этой юдоли скорби.

Была в этом фантастическом действе и другая сторона, чисто физическая. Древние граждане Кора горели так же быстро и ярко, как и жили (я сужу по оставленным ими изваяниям и надписям). И было их великое множество. Как только очередная мумия сгорала по лодыжки, это происходило минут за двадцать, амахаггеры отшвыривали остатки ног пинками и тащили следующую. Костер бушевал все с той же силой, языки огня с треском и шипом взвивались на двадцать– тридцать футов, отбрасывая вокруг ослепительные отблески; а из темноты все выныривали и выныривали амахаггеры – ни дать ни взять дьяволы, поддерживающие огонь под котлами в аду. Мы все в глубоком потрясении не отрываясь смотрели на чудовищное действо, и казалось, из теней вот-вот появятся души, которые некогда обитали в этих пылающих телах, и обрушат грозное возмездие на дерзких осквернителей.

– Я обещала тебе диковинное зрелище, мой Холли, – засмеялась Айша, она одна среди всех нас сохраняла спокойствие. – И как видишь, я сдержала слово. Есть тут и наглядный урок. Не возлагай все свои надежды на будущее – кто знает, что оно может принести. Поэтому живи днем нынешним и не пытайся избежать могилы, которая суждена всем людям. Как ты думаешь, что почувствовали бы давно позабытые вельможные особы, знай они, что когда-нибудь дикари будут освещать ими свои танцы или использовать их как топливо для варки еды? Но вот уже и танцоры – премилые, не правда ли? Итак, сцена уже освещена – пора начинать спектакль.

Мы увидели две шеренги танцоров, мужчин и женщин, их было около сотни; одетые в обычные свои леопардовые и антилопьи шкуры, они пружинистым шагом обходили костер. Затем обе шеренги в полном молчании выстроились друг против друга, между нами и костром, и начался танец, некое дьявольское подобие канкана. Описать его просто невозможно; хотя танцоры высоко взбрасывали ноги или двигались двойными шагами, на наш непросвещенный взгляд, это была скорее пантомима, чем танец; как и следовало ожидать, эти ужасные амахаггеры, чьи души как будто окрашены в бурый цвет пещер, где они обитают, чьи шутки и веселье имеют своим неиссякаемым источником бренные останки, с которыми они делят свои жилища, избрали для своего танца поистине кошмарную тему. Схватив свою жертву, злодеи погребают ее заживо, тщетно пытается она выбраться из могилы – таково было содержание этой омерзительной трагедии, которая исполнялась в полном молчании и заканчивалась жутким, неистовым танцем вокруг предполагаемой жертвы, корчившейся на земле в багровых отсветах пламени.

Внезапно это столь приятное действо было прервано. Небольшая суматоха – и от группы танцующих отделилась рослая, могучего сложения женщина, которая давно уже обратила на себя мое внимание своей бурной пляской; в безумном возбуждении, спотыкаясь и пошатываясь, словно одурманенная, она приближалась к нам и громко вопила: «Мне нужна черная коза, нужна черная коза, приведите черную козу!» Затем она повалилась наземь, изо рта у нее шла пена, она корчилась и требовала, чтобы ей привели черную козу; нетрудно себе представить, какое жуткое это было зрелище!

Ее тут же окружила большая толпа танцоров, хотя кое-кто еще продолжал выделывать свои антраша на заднем плане.

– В нее вселился злой дух, – крикнул один из танцоров. – Приведите ей черную козу, да побыстрее! Погоди, дух! Успокойся! Сейчас ты получишь свою козу. Сейчас ее приведут.

– Мне нужна черная коза, нужна черная коза! – катаясь по земле, с пеной у рта вопило бесноватое существо.

– Погоди, дух, сейчас приведут черную козу; успокойся, дух, успокойся, дорогой дух!

Это продолжалось до тех пор, пока из соседнего крааля не привели козу; она упиралась, жалобно блеяла, но ее тащили за рога.

– Черная коза! Черная коза! – визжала одержимая.

– Да, да, дух, черная как ночь. – И в сторону: – Держите ее позади себя, чтобы дух не видел, что у нее белое пятно на крестце и еще одно на брюхе… Погоди чуть-чуть, дух! Вспорите ей горло! Где чаша?

– Коза! Коза! Коза! Дайте мне кровь черной козы! Я должна испить ее, должна испить! О! О! О! Дайте мне крови козы!

Испуганный крик возвестил, что коза принесена в жертву, и в следующий миг женщина поднесла одержимой, которая бесновалась все яростней, полную чашу крови; та схватила ее, залпом осушила и сразу же успокоилась, словно бы и не было истерического припадка, буйства или каких-либо других проявлений одержимости. Она вытянула руки, слегка улыбнулась и спокойно примкнула к танцорам, которые так двумя шеренгами и удалились; пространство между нами и костром опустело.

Я думал, что на том развлекательная программа окончилась, и, так как мне было не по себе, хотел уже спросить у Нее позволения уйти вместе со своими спутниками, но тут к костру припрыгало странное существо, которое я принял было за бабуина, с противоположной же стороны подошел лев – вернее, человек в львиной шкуре. К ним присоединились другие ряженые: козел, буйвол с нелепо болтающимися рогами, антилопы бубал, импала, куду, несколько коз и еще много животных, среди них девушка в сверкающей чешуе удава с длинным, волочившимся по земле хвостом. Как только все звери собрались вместе, они принялись плясать, совершая неуклюжие, неестественные телодвижения и подражая крикам соответствующих животных; воздух огласился ревом, блеянием и змеиным шипом. В конце концов эта пантомима мне наскучила, и я попросил у Айши разрешения осмотреть человеческие факелы, и, поскольку она не возражала, мы направились налево. Мы осмотрели несколько пылающих тел, испытывая глубокое отвращение к этому гротескному зловещему зрелищу, и собирались уже вернуться, когда наше внимание привлекла танцорка в леопардовой шкуре, которая выплясывала с особой живостью; она отделилась от группы других зверей и, продолжая плясать, постепенно углублялась в темное пространство между двумя факелами, недалеко от нас. Подталкиваемые любопытством, мы направились к ней; едва оказавшись в темноте, танцорка выпрямилась и шепнула: «Идите за мной», – голос принадлежал Устане. Не советуясь со мной, Лео повернулся и последовал за ней, в густую тень; хотя меня и обуревали недобрые предчувствия, мне не оставалось ничего, кроме как поплестись вслед за ними. Леопард крадучись сделал шагов пятьдесят и остановился там, куда уже не достигал свет костра и факелов, поджидая нас с Лео.

– О мой господин, – прошептала она, – наконец-то я отыскала тебя! Послушай! Моя жизнь в смертельной опасности: случись что, Та-чье-слово-закон не пощадит меня. Бабуин, конечно, рассказал тебе, как она прогнала меня? Я люблю тебя, мой господин, и по обычаю нашей страны ты мой. Ведь я спасла тебе жизнь! Неужели же ты отречешься от меня, мой Лев?!

– Ни за что, – воскликнул Лео. – А я-то все удивлялся, куда ты подевалась. Пойдем и объясним все царице.

– Нет-нет, она убьет нас. Ты не знаешь, как велико ее могущество – Бабуин знает, он видел. У нас только один выход: если ты хочешь быть со мной, убежим через болота, прямо сейчас, только так мы можем спастись.

– Лео, умоляю тебя, – начал я, но Устане перебила меня:

– Не слушай его. Нельзя терять времени, ни мгновения, ибо смерть витает даже в воздухе, которым мы дышим. Может быть, Она слушает нас даже и сейчас. – И в подкрепление своих доводов, не говоря больше ни слова, она бросилась к нему в объятия. Леопардовая шкура соскользнула у нее с головы, и в звездном свете засветились три белые отметины в волосах. Положение было чревато опасностью, я хотел было снова вмешаться, ибо знал, что под действием женских чар Лео быстро теряет голову, но тут вдруг – о ужас! – я услышал за спиной серебристый смех. Обернувшись, я увидел Ее, Биллали и двух глухонемых прислужников. Я отчаянно глотнул воздух и чуть не упал наземь, так как у меня были все основания предполагать, что дело кончится ужасающей трагедией и первой жертвой паду именно я. Устане вырвалась из объятий Лео и прикрыла глаза, сам же Лео, не сознавая всего ужаса нашего положения, стоял с глуповато-смущенным видом, свойственным мужчинам, оказавшимся в подобной щекотливой ситуации.

Глава XX. Триумф

Наступило мучительно неловкое молчание. Первой заговорила Айша: слова ее были обращены к Лео. – О, мой повелитель и гость, – произнесла она ласковым тоном, в котором слышались, однако, стальные нотки, – почему ты так смутился? Леопард и Лев – что может быть прекраснее этого зрелища?

– Проклятье! – выругался Лео по-английски.

– Я не заметила бы тебя, Устане, – продолжала она, – если бы свет не упал на твою седину. – Она показала на яркий край луны, которая только-только выплывала из-за окоема. – Танец уже кончился, – факелы сгорели дотла: все в мире завершается прахом и безмолвием. Стало быть, Устане, моя рабыня, ты решила, что это самое подходящее время для любви, а мне даже и в голову не приходило, что ты можешь меня ослушаться, я была уверена, что ты далеко отсюда.

– Не играй со мной, – взмолилась несчастная девушка. – Убей меня сразу, только не мучай.

– Нет-нет, хорошо ли переходить так быстро от жарких объятий любви к холодным объятиям могилы. – Она сделала знак прислужникам, и те схватили девушку за обе руки. С громким ругательством Лео бросился на ближайшего из них и повалил наземь; он стоял над поверженным с каменным лицом и сжатыми кулаками.

Айша снова засмеялась.

– Превосходный бросок, мой гость; для человека, который еще недавно болел, ты очень силен. Но я прошу тебя, из уважения ко мне, пощадить моего слугу. Он не причинит никакого вреда девушке, становится холодно, и я хочу, чтобы ее отвели в мои покои. Та, которой ты благоволишь, может надеяться и на мое благоволение.

Я схватил Лео за руку и оттащил его от простертого на земле глухонемого: он был в явной растерянности и не сопротивлялся. Мы все направились по плато к пещере; к этому времени танцоры уже исчезли, и только груда человеческого пепла осталась от костра, который освещал недавнее действо.

Мы скоро достигли будуара Айши – мне показалось даже, что слишком скоро, ибо мое сердце давили тяжелые предчувствия.

Айша уселась на подушки, отпустила Джоба и Биллали, велела прислужникам проверить, в порядке ли светильники, и уйти, оставив при себе только любимую личную прислужницу. Мы все трое продолжали стоять, несчастная Устане слева, чуть в стороне.

– Ну, а теперь, о Холли, – начала Айша, – объясни мне, как ты, в чьем присутствии я повелела этой ослушнице, – она указала на Устане, – уйти отсюда, ты, по чьей мольбе я сохранила ей жизнь, участвовал в том, что я видела; как это случилось – я спрашиваю. Отвечай и, ради своего же блага, говори только правду, ибо я не потерплю ни малейшей лжи!

– Это произошло случайно, о царица, – ответил я. – Я ничего не знал.

– Я верю тебе, о Холли, – холодно ответила она, – и это твое счастье, что я тебе верю, – так, значит, вся вина на ней?

– Не вижу тут никакой вины, – вмешался Лео. – Она свободная девушка и, по обычаям этой ужасной страны, избрала меня своим мужем; кому это во вред? Во всяком случае, госпожа, – продолжал он, – если она в чем-нибудь провинилась, то и я виноват в том же самом, и если ее надлежит наказать, накажи и меня, но предупреждаю, – продолжал он с нарастающей яростью, – если по вашему приказу кто-нибудь из этих глухонемых негодяев посмеет вновь притронуться к ней, я разорву его на куски. – Его вид не оставлял сомнений в том, что он готов выполнить эту угрозу.

Айша слушала в ледяном молчании, не произнося ни слова. А когда он договорил, обратилась к Устане:

– Можешь ли ты сказать хоть что-нибудь в свое оправдание, женщина? Ты думала, дурочка, что можешь добиться своего вопреки моей воле, но разве может соломинка или перышко сопротивляться могучему ветру? Говори же, я хочу понять. Почему ты посмела меня ослушаться?

И вот тогда я увидел потрясающее проявление отваги и неустрашимости. Несчастная обреченная девушка хорошо знала, чего можно ждать от ее грозной повелительницы, не менее хорошо, по собственному горькому опыту, знала она и как велико ее могущество, и, однако, она не пала духом и в самой глубине своего отчаяния нашла силы бросить ей вызов.

– Я поступила так, о Хийя, – сказала она, выпрямляясь во весь свой рост и сбрасывая с головы леопардовую шкуру, – потому что моя любовь сильнее самой смерти. Я поступила так потому, что жизнь без этого человека, избранного моим сердцем, была бы для меня смертной мукой. Вот почему я рискнула ослушаться тебя, зная, что навлеку на себя твой гнев; и все же я рада, что посмела так поступить, ибо мой Лев обнял меня и сказал, что все еще любит.

Айша приподнялась и снова откинулась на подушки.

– У меня нет никакой колдовской силы, – продолжала Устане своим звонким и звучным голосом, – я не царица, а простая смертная, но женское сердце может опуститься на любую глубину, о царица, а глаза женщины видят даже сквозь твое покрывало. Послушай: я знаю, ты сама любишь этого человека и хочешь убрать меня со своего пути. Да, я умру – умру, погружусь во тьму, уйду неведомо куда. Но я знаю одно. В моей груди пылает яркое пламя, и при его свете я провижу грядущее: оно развивается передо мной, как свиток. Когда я впервые увидела моего господина, – она показала на Лео, – я знала, что его свадебным даром мне будет смерть, я поняла это с первого же мгновения, – но я не переменила своего решения, я готова была заплатить эту цену, – и вот она, смерть! Но и сейчас, стоя на последней ступени жизни, я твердо знаю, что это преступление не принесет тебе ничего хорошего. Он мой, и, хотя твоя красота – словно солнце среди звезд, он все равно останется моим. Никогда не посмотрит он тебе в глаза и не назовет тебя женой. Ты тоже обречена, я вижу…– Она говорила звонко, с вдохновением прорицательницы. – Я вижу…

Ее прервал крик ярости и ужаса. Я повернул голову. Айша вскочила и протянула руку в сторону Устане, которая не могла больше выговорить ни слова. На ее лице вновь появилось то самое полное боли и страха выражение, с каким она когда-то пела свою дикую песню. Ее глаза округлились, ноздри расширились и губы побелели.

Айша не проронила ни единого звука, она только вся напряглась и, дрожа как осиновый лист, впилась взглядом в свою жертву. Устане обхватила голову руками, издала пронзительный вопль, дважды повернулась вокруг себя и с глухим стуком упала навзничь. Мы с Лео кинулись к ней – она была уже мертва, сраженная какой-то таинственной электрической энергией или сверхъестественной силой воли, которой обладала грозная Она.

Лео не сразу осознал, что случилось. Но когда понял, на его лицо было страшно смотреть. С диким проклятьем он распрямился и набросился на Айшу. Но она была уже наготове и опять вытянула руку, он, шатаясь, попятился и упал бы, если бы я не подхватил его. Потом уже он рассказал мне, что его как будто бы остановил сильный толчок в грудь и – что еще хуже – он вдруг обессилел, лишился всякого мужества.

– Прости меня, мой гость, – ласково обратилась к нему Айша, – если я причинила тебе боль, свершив свой справедливый суд.

– Простить тебя, дьяволица! – проревел бедный Лео, ломая руки в ярости и отчаянии, – Простить тебя, убийца! Клянусь Небом, я убью тебя, если смогу.

– Нет-нет, – продолжала она все тем же ласковым голосом, – ты не понимаешь… настало время узнать тебе правду. Ты мой возлюбленный, мой Калликрат, мой Прекрасный, мой Сильный! Две тысячи лет, Калликрат, я ждала тебя, и когда ты наконец возвратился, эта женщина, – она показала на труп, – встала между мной и тобой, поэтому я вынуждена была устранить ее, Калликрат.

– Проклятая ложь! – вскричал Лео. – Я не Калликрат. Я Лео Винси, а Калликрат был моим далеким предком, – так, во всяком случае, я полагаю.

– Значит, ты подтверждаешь: Калликрат был твоим предком. Знай же, что ты возродившийся Калликрат и мой дорогой повелитель.

– Я не Калликрат и, конечно же, не твой повелитель, скорее уж я стану повелителем какой-нибудь демоницы: даже она лучше, чем ты.

– Что ты говоришь, Калликрат, что ты говоришь? Ты не видел меня так долго, что ничего не помнишь обо мне. А ведь я так прекрасна, Калликрат.

– Я ненавижу тебя, убийца, не хочу тебя знать. Не все ли мне равно, прекрасна ты или нет. Повторяю: я ненавижу тебя!

– И все же очень скоро ты будешь ползать у моих колен и клясться в любви, – с милой насмешкой ответила Айша. – Сейчас, пожалуй, самое подходящее время: здесь, перед этой мертвой девушкой, которая тебя любила, мы и проверим, права ли я… Смотри на меня, Калликрат! – Быстрым движением она стряхнула с себя полупрозрачное покрывало, оставшись в своем платье с низким вырезом и перехваченном золотой змеей; ее лучезарная красота и царственная стать были поистине неотразимы; она напоминала Венеру, выходящую из морских волн, или Галатею, вытесанную из мрамора, или же прекрасный дух, покидающий свою темницу. Она шагнула вперед и вперила в Лео свои бездонно глубокие, ярко сияющие глаза, и тотчас же его стиснутые кулаки разжались, лицо перестало подрагивать и успокоилось. Изумление сменилось восхищением, он как будто бы был заворожен, и, хотя он продолжал бороться с собой, ее ужасная красота завладевала им все сильнее и сильнее, одурманивая его и лишая всякой воли к сопротивлению. Все это было мне уже знакомо. Я вдвое старше Лео, но испытал то же самое. Ее любящий страстный взгляд предназначался не для меня, и все же я опять был в ее власти. Увы, это так. Вынужден признаться, что в тот миг мое сердце раздирала яростная, безумная ревность. Я готов был наброситься на него, какой стыд! Эта женщина поколебала, едва не опрокинула мои моральные устои; да и кто мог бы противиться ее сверхчеловеческому обаянию. Однако – сам не знаю как – я сумел овладеть собой и стал ожидать кульминации этой трагедии.

– О, силы небесные! – выдохнул Лео. – Неужели ты женщина?

– Да, женщина, настоящая женщина и твоя супруга, Калликрат, – ответила она, протягивая к нему свои округлые, словно выточенные из слоновой кости, руки и сладко – ах как сладко! – улыбаясь.

Он все смотрел и смотрел, медленно приближаясь к ней. И вдруг его взгляд упал на тело бедной Устане, и он, вздрогнув, остановился.

– Как же я могу? – прохрипел он. – Ты убийца; она так любила меня.

Заметьте, он уже стал забывать, что и сам ее любил.

– Ничего, – прошептала она так же тихо, как шелестит ночной ветерок в листве, – ничего. Если я и свершила грех, вся вина – на моей красоте. Если я и свершила грех, то потому, что люблю тебя; да простится и будет забыт этот грех! – Она снова протянула руки и еле слышно произнесла: «Иди ко мне», – и через несколько секунд все было кончено. Лео изо всех сил боролся с собой, даже пробовал повернуться и бежать, но ее взгляд удерживал его крепче, чем железные оковы, а магические чары ее красоты, сила воли и страсти подчинили себе все его существо, и происходило это перед телом женщины, которая ради любви к нему пожертвовала своей жизнью. Звучит это отвратительно и мерзко, но его вина не столь уж непростительна, хотя ему и не избежать расплаты. Его искусительница была отнюдь не обычной земной женщиной, и ни одна дщерь человеческая не могла бы поспорить с ней красотой.

Когда я вновь поднял глаза, она покоилась уже в его объятиях, их уста слились в поцелуе; вот так, перед своей мертвой возлюбленной вместо алтаря, Лео поклялся в вечной любви к ее жестокой убийце. Те, кто совершает подобную сделку, расплачиваются своей честью; чтобы уравновесить чаши весов, одна из которых нагружена похотью, им приходится бросать на другую свою душу, поэтому они не могут надеяться на спасение ни в этой, ни в загробной жизни. Что они посеяли, то и пожнут; маки одурманивающей страсти увянут у них в руках, только плевелы достанутся им в изобилии.