Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 4"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 46 страниц)

– Что вы хотите, чтобы я сделала?

– Я желаю, чтобы вы убедили вашего мужа перестать упорствовать и сообщить тайну нахождения наследства Бранта. В таком случае я обещаю немедленно после того, как удостоверюсь в справедливости его слов, освободить его. А пока с ним будут обращаться хорошо.

– А если он не захочет или не сможет?

– Я сказал вам, что будет в таком случае, и чтобы показать, что не шучу, я сейчас же подпишу приговор. Если вы не согласитесь на выполнение моего поручения или, если ваше вмешательство окажется безуспешным, я в вашем присутствии передам это распоряжение офицеру, и через десять дней вы узнаете о том, что приговор приведен в исполнение.

– Я пойду, – сказала она, – но мы должны увидеться наедине.

– Это правилами не допускается, – отвечал Монтальво, – но если я буду убежден, что при вас нет оружия, то я сделаю исключение.

Написав приговор и засыпав песком из песочницы (Монтальво во всем любил аккуратность), он сам, с соблюдением всевозможной вежливости проводил Лизбету в тюрьму к ее мужу и, впустив ее туда, обратился к Дирку мягким тоном:

– Друг ван Гоорль, привожу вам гостью, – запер дверь и сам остался ожидать за дверью.

Не станем описывать то, что произошло в тюрьме. Сообщила ли Лизбета мужу о своем ужасном, но вместе с тем спасительном намерении, рассказала ли ему о предательстве Адриана, о чем они говорили между собой на прощание и как молились вместе в последний раз, – все это обойдем молчанием, предоставив читателю дополнить все подробности своим воображением.

Монтальво, потеряв терпение, отпер дверь и увидел, что Лизбета и ее муж стоят рядом посреди комнаты на коленях, подобно изваяниям на каком-нибудь древнем мраморном памятнике. Услышав шум, они поднялись. Дирк обнял жену последним долгим объятием и затем, выпустив ее, положил одну руку ей на голову, благословляя ее, а другой указал на дверь. Так невыразимо трогательно было это немое прощание, что не только насмешка, но даже вопрос замер на губах Монтальво. Он не мог выговорить ни слова здесь.

– Пойдемте, – проговорил он наконец. И Лизбета вышла.

В дверях она обернулась и увидела, что муж ее все еще стоит посреди комнаты и из глаз его катятся слезы, но на лице сияет неземная улыбка, а одна рука поднята к небу. В таком положении он стоял, пока она ушла.

Монтальво и Лизбета вернулись в маленькую комнату.

– Я опасаюсь, на основании виденного, – заговорил Монтальво, – что ваши старания не увенчались успехом.

– Да, не увенчались, – отвечала она голосом умирающей. – Тайна сокровища, о которой вы допытываетесь, не известна ему, стало быть, он не может открыть ее вам.

– Очень сожалею, что не могу поверить вам, – сказал Монтальво, – стало быть… – Он протянул руку к колокольчику, стоявшему на столе.

– Остановитесь! – вскричала Лизбета. – Остановитесь ради самого себя. Неужели вы действительно решились на это ужасное бесполезное преступление? Подумайте, что, здесь или там, вам придется отвечать, за него, подумайте, что я, женщина, обесчещенная вами, выступлю свидетельницей перед престолом Всевышнего против вашей обнаженной, содрогающейся души. Подумайте о том, как этот добрый, никому не сделавший зла человек, которого вы собираетесь убить, будет говорить Христу: «Вот он, мой безжалостный убийца»…

– Молчите! – загремел Монтальво, отскакивая к стене, будто стараясь избежать удара меча. – Молчи, злая колдунья-вещунья. Поздно, говорю тебе, поздно. Руки мои слишком часто обагрялись кровью, на моем сердце слишком много грехов, в уме слишком много воспоминаний. Не все ли равно? Одним преступлением больше… Пойми же, мне нужны деньги, деньги, чтобы иметь возможность доставлять себе наслаждения, чтобы счастливо прожить свои последние годы и умереть спокойно. Довольно я страдал и работал. Я, теперешний нищий, хочу иметь богатство и отдых. Имей ты двадцать мужей, я капля за каплей вытянул бы их жизнь, чтобы добыть золото, которого жажду.

Пока он говорил под впечатлением страсти, прорвавшей оболочку обычной хитрости и сдержанности, его лицо изменилось. Лизбета, зорко наблюдавшая за выражением его лица, поняла, что всякая надежда потеряна. Перед ней было совершенно такое же лицо, как двадцать шесть лет тому назад, когда она сидела рядом с этим человеком во время бега. Точно так же глаза его, казалось, готовы были выкатиться из орбит, те же клыки сверкали из-под приподнятой губы, и над ней усы, теперь седые, поднялись к скулам. Он был как оборотень, имеющий способность при некоторых магических словах и знаках сбрасывать свою человеческую оболочку и превращаться в зверя. Лицо Монтальво превратилось в лицо хищника-волка, но на этот раз на лице волка, которое Лизбете суждено было увидеть снова, был написан страх.

Припадок прошел, и Монтальво опустился на стул, с трудом переводя дыхание. Лизбета же, несмотря на весь свой смертельный страх, содрогнулась при виде этой открывшейся души, преследуемой дьяволом.

– У меня есть еще одна просьба, – сказала она, – раз муж мой должен умереть, разрешите мне умереть вместе с ним. Неужели вы мне откажите в этом, переполнив чашу ваших преступлений и заставив отойти последнего ангела Божьего милосердия?

– Откажу, – отвечал он. – Неужели я буду терпеть присутствие здесь женщины с таким дурным глазом, чтобы на мою голову обрушились все беды, которые вы мне сулите? Говорю вам, что я боюсь вас. Много лет тому назад ради вас я дал Пресвятой Деве обет, что никогда не подниму руки на женщину. Я свято исполнил свою клятву, и надеюсь, это зачтется мне. И теперь я исполняю свой обет, иначе и вам, и Эльзе не избежать пыток. Уходите и унесите с собой ваше проклятие, – он схватил колокольчик и позвонил.

В комнату вошел солдат, отдал честь и ждал приказания.

– Передай этот приказ офицеру, которому поручен надзор за еретиком Дирком ван Гоорлем. Здесь указан род его казни. Приказания строго выполнять и доносить мне каждое утро о состоянии заключенного. Стой, проводи сеньору из тюрьмы.

Солдат снова отдал честь и направился к двери. Лизбета последовала за ним. Она не сказала больше ни слова, но, проходя мимо Монтальво, взглянула на него, и он осознал, что и в будущем ее проклятье останется на нем.

Лизбета чувствовала, что чума вступает в свои права: голова и кости во всем теле страшно болели, между тем как несчастное сердце истекало кровью от горя. Однако сознание еще оставалось ясным и ноги еще могли двигаться. Дойдя до дома, Лизбета прошла наверх, в гостиную, и послала служанку за Адрианом.

В комнате она застала Эльзу, которая бросилась к ней навстречу, крича:

– Это правда?… Правда?…

– Да, правда, что Фой и Мартин бежали.

– О, Господь милосерден! – с плачем сказала девушка.

– А муж мой в тюрьме и приговорен к смерти.

– О! – воскликнула девушка. – Какая я эгоистка!

– Вполне естественно. Женщина прежде всего вспомнит о любимом человеке. Не подходи ко мне, у меня, кажется, чума.

– Я не боюсь ее, – отвечала Эльза. – Разве я не говорила, что я болела ею еще когда была девочкой, в Гааге.

– Ну, хоть одна хорошая весть среди всех тяжелых. Не говори ничего! Вот идет Адриан, мне надо сказать ему несколько слов. Нет, не уходи. Будет лучше, если ты узнаешь всю правду.

Адриан вошел в комнату, и наблюдательная Эльза заметила, что он очень изменился и казался совсем больным.

– Вы посылали за мной, матушка? – начал он, пытаясь сохранить свою обычную манеру говорить свысока, но, взглянув в лицо матери, замолчал.

– Я была в тюрьме, Адриан, – сказала Лизбета, – и у меня есть что сказать тебе. Как ты, может быть, уже слышал, твой брат Фой и наш слуга Мартин бежали неизвестно куда. Они бежали от мучений худших, чем смерть, из застенка, убив негодяя-палача и заколов часового. Мартин унес раненого Фоя на спине.

– Я рад этому, – взволнованным голосом сказал Адриан.

– Молчи, лицемер! – крикнула на него мать, и он понял, что настала для него минута расплаты. – Мой муж, твой отчим, не бежал. Он в тюрьме и приговорен к голодной смерти.

– Боже мой! – воскликнула Эльза, а Адриан застонал.

– По счастливой или несчастной случайности, мне пришлось видеть бумагу, в которой мой муж, твой брат Фой и Мартин осуждаются на смерть по обвинению в ереси и убийстве королевских слуг, – заговорила Лизбета ледяным голосом, – а внизу стоит засвидетельствованная законными свидетелями твоя подпись… Адриан ван Гоорль.

У Эльзы вытянулось лицо. Она смотрела на Адриана, как парализованная, между тем как он, схватившись за спинку стула, опирался на нее, покачиваясь взад и вперед.

– Что ты можешь сказать на это? – спросила Лизбета.

Для него, будь он более бесчестен, оставался один выход: отречься от своей подписи. Но это даже не пришло ему в голову. Он пустился в несвязные, путанные объяснения, так как гордость даже в эту ужасную минуту не позволяла ему открыть всю правду в присутствии Эльзы. Ледяное молчание матери приводило его в отчаяние, и он говорил, сам уже не зная что, и, наконец, совсем замолчал.

– Из твоих слов я поняла, что ты подписал эту бумагу в доме Симона в присутствии некого Рамиро, смотрителя городской тюрьмы, который показал документ мне, – сказала Лизбета, подняв опущенную голову.

– Да, матушка, я, действительно, подписал что-то, но…

– Я не желаю слышать ничего больше, – прервала Лизбета. – руководила тобой ревность или досада, природная злость или страх – все равно, ты подписал такой документ, который порядочный человек не подписал бы, даже если бы его растерзали на куски. Ты же дал свое показание по доброй воле, я читала это, и приложил как доказательство отрубленный палец женщины Мег, который украл из комнаты Фоя. Ты убийца своего благодетеля и сердца своей матери, ты желал быть убийцей брата и Красного Мартина. Когда ты родился, сумасшедшая Марта, приютившая меня, советовала убить тебя, предсказывая, что ты принесешь много горя мне и всей моей семье. Я отказалась, и ты погубил нас всех, а главное – погубил свою собственную душу. Я не проклинаю тебя, но предаю тебя в руки Господа, пусть Он поступит с тобой, как Ему будет угодно. Вот деньги, – она подошла к бюро, вынула из него тяжелый кошель с золотом, приготовленный на случай бегства, и сунула его в карман куртки Адриана, обтерев пальцы платком после прикосновения к нему. – Уходи отсюда и никогда больше не показывайся мне на глаза. Я родила тебя, ты плоть от плоти моей, но перед всем миром я отрекаюсь от тебя. Я не знаю тебя больше! Уходи, убийца!

Адриан упал на колени. Он ползал у ног матери, пытаясь поцеловать край ее платья, а Эльза истерически рыдала. Лизбета же оттолкнула его ногой, говоря:

– Уходи, иначе я позову слуг и велю выбросить тебя на улицу!

Адриан поднялся и шатаясь выбрался из комнаты, из дома и, наконец, из города.

Когда он ушел, Лизбета взяла перо и написала крупными буквами следующее объявление:

Объявление к сведению всех лейденских граждан.

Адриан, названный ван Гоорлем, по письменному доносу которого его отчим Дирк ван Гоорль его сводный брат Фой ван Гоорль и слуга Красный Мартин приговорены в тюрьме к пытке, голодной смерти и обезглавливанию, не имеет более права жить в этом доме.

Лизбета ван Гоорль.

Лизбета позвала слугу и приказала ему прибить это объявление над входной дверью, где каждый прохожий мог прочесть его.

– Сделано, – сказала она. – Перестань плакать, Эльза, и уложи меня в постель, откуда я, Бог даст, уже не встану.

* * *

Два дня спустя после описанных событий в Лейден приехал измученный и израненный человек – беглец, лицо которого носило отпечаток ужаса.

– Какие вести? – спрашивала толпа на площади, узнав его.

– Мехелен, Мехелен… – задыхаясь проговорил он. – Я из Мехелена.

– Что же случилось с Мехеленом? – спросил, выступая вперед, Питер ван де Верф.

– Дон Фредерик взял его. Испанцы перебили всех от мала до велика: мужчин, женщин, детей. Я убежал, но целую милю я слышал крики тех, кого убивали… Дайте мне вина.

Ему дали вина, и медленно, отрывистыми фразами он передал об одном из ужаснейших преступлений против Бога и себе подобных, когда-либо совершенных злыми людьми во имя Христа. Оно крупными буквами занесено на страницы истории, и нам не нужно передавать здесь его подробности.

Когда все стало известно, толпа лейденцев гневно загудела, послышались крики, требующие мщения. Горожане схватились за оружие, у кого какое было: бюргер – за меч, рыбак – за острогу, крестьянин – за пику. Тут же нашлись предводители, и раздались крики:

– К «Гевангенгоозу»!… Освободим заключенных!…

Толпы народа окружили ненавистное место. Подъемный мост был поднят. Навели новый. Из-за стен в толпу раздалось несколько выстрелов, но затем оборона прекратилась. Толпа взломала массивные ворота и бросилась в тюремные камеры освобождать еще живых заключенных.

Испанцев и Рамиро в тюрьме не оказалось, они исчезли неизвестно куда. Кто-то крикнул:

– Где Дирк ван Гоорль? Ищите его!…

Все бросились к камере, выходящей во двор, крича:

– Ван Гоорль, мы здесь!

Взломали дверь и нашли его лежащим на соломенном матраце со сложенными руками и обращенным кверху лицом: его поразила не рука человека, а чумной яд.

Голодный и без ухода, он умер очень быстро.

КНИГА ТРЕТЬЯ
ЖАТВА
XXIII. Отец и сын

Выйдя из дома матери на Брее-страат, Адриан пошел наугад. Он чувствовал себя таким несчастным, что был даже не в состоянии подумать о том, что ему делать и куда идти.

Он очутился у подножия большого холма, известного до нынешнего времени под именем «бурга», странного места с остатками круглой стены на вершине, как говорят, построенной римлянами. Он взобрался на холм и лег под одним из дубов, выросших там на выступе стены. Закрыв лицо руками, он пытался собраться с мыслями.

Но о чем мог он думать? Как только он закрывал глаза, перед ним вставало лицо матери, такое ужасное в своем неестественно гневном спокойствии, что он смутно удивлялся, как мог он, отвергнутый сын, вынести этот взгляд Медузы, поразивший его душу. Зачем он остался в живых? Зачем он еще не умер, если на боку у него есть шпага? Может быть, чтобы доказать, что он не виновен в этом ужасном преступлении? Он не виновен в нем. Ему и в голову не приходило отдать Дирка ван Гоорля, Фоя и Мартина в руки инквизиции. Он только сказал о них человеку, которого считал астрологом и магом, умеющим приготовлять напитки для привораживания женщин. Не его вина, если этот человек оказался членом Кровавого Судилища. Но зачем он говорил так много? Зачем подписал эту бумагу? Лучше бы он дал себя убить. Он подписал и, как ни оправдывайся, он уже никогда не посмеет взглянуть в лицо честному человеку, а тем более женщине, если правда известна ей. Стало быть, он остался в живых не потому, что был невиновен (в его собственных глазах его правота была весьма сомнительна), и не потому, что испугался смерти. Правда, он всегда боялся смерти, но у молодого и впечатлительного человека бывают минуты, когда смерть кажется меньшим из зол. В таком состоянии он находился прошлой ночью, когда наставил было острие меча себе в грудь, но испугался прикосновения этого острия. Теперь это настроение миновало.

Он остался в живых, думая отомстить, добиться возмездия. Он убьет этого пса Рамиро, замагнетизировавшего его своими чарами и дружеской речью, запугавшего его угрозой смерти до того, что он, как растерявшаяся девочка, подписью обесчестил себя, он, всегда гордившийся своей испанской кровью, кровью рыцарей. Да, он убьет этого коварного пса, не остановившегося перед тем, чтобы, выпытав от него все, что было нужно, выдать его позор той, от кого его следовало скрывать тщательнее всего. Теперь Фой, если они когда-нибудь встретятся, плюнет ему в лицо. Фой честен и ненавидит всякую скрытность, он не может представить себе, до какого унижения нервы могут довести человека! А Мартин, всегда не доверявший ему и не любивший его? Он, если представится случай, с наслаждением разорвет его на клочки, как ястреб куропатку. А хуже всего то, как отнесется к нему Дирк ван Гоорль, человек, принявший его в свою семью, воспитавший его как родного, хотя он был сыном его соперника! Вот он сидит теперь в тюрьме: щеки его с каждым днем западают все больше и больше, тело все больше и больше худеет, пока, наконец, не превратится в живой скелет. Он сидит, глядя на кушанья, которые проносят мимо, и среди мучений долгой ужасной агонии возносит молитвы к небу, прося воздать Адриану за все зло, причиненное им! Адриан не мог дольше выносить этих мыслей, лишился чувств и обрел то спокойствие, которое в наши дни испытывают люди, готовящиеся к ножу хирурга, спокойствие, от которого они часто просыпаются для более острых страданий.

Придя в себя, Адриан заметил, что ему холодно: наступил осенний вечер, и в воздухе чувствовался морозец. Голод также давал о себе знать. Адриан вспомнил, что и Дирк ван Гоорль теперь, вероятно, голоден. Он решил пойти в город поесть и потом обдумать, что ему делать.

Адриан отправился в лучшую городскую гостиницу и, сев к столу под деревьями перед домом, велел слугам подать кушанья и пива. Бессознательно он принял свой обычный насмешливо-высокомерный тон испанского идальго, но тотчас же, несмотря на свое расстройство, с негодованием заметил, что слуга не поклонился ему, а только приказал принести требуемое из дома и, обернувшись спиной к Адриану, заговорил с одним из посетителей.

Скоро Адриан заметил, что он служит предметом обсуждения. Разговаривавшие косились на него и указывали пальцами.

Мало-помалу к двум собеседникам присоединилось еще несколько человек, и они начали рассуждать о чем-то, по-видимому, сильно интересовавшем всех. Собрались также дюжина мальчишек и несколько женщин, и все начали коситься и указывать на него. Адриану стало неловко. Он начал сердиться, но, надвинув шляпу на глаза и скрестив руки на груди, сделал вид, что ничего не замечает. Слуга принес ему ужин, но так грубо сунул ему кушанье и пиво, что оно расплескалось по столу.

– Осторожнее! Ну-ка, вытри! – приказал Адриан.

– Сам вытри! – ответил слуга, дерзко поворачиваясь на каблуках.

Первым движением Адриана было встать, но он был голоден и решил прежде поужинать. Он взял кружку и стал жадно пить, как вдруг что-то упало на дно кружки, так что пиво снова расплескалось и залило его платье. Он поставил кружку и, схватившись за меч, спросил, кто смел помешал ему пить. Из толпы не раздалось ни шуток, ни насмешек. Она казалась слишком серьезно настроенной, но голос из задних рядов крикнул:

– Это тебе за Дирка ван Гоорля. Ему пища скоро понадобится.

Адриан понял. Все знали о его позоре, всему Лейдену было известно случившееся с ним. Слова замерли у него на губах, и рука выпустила меч. Как ему было поступить? Сделать вид, что он относится с презрением к происшедшему? Он попробовал, было, приказать подать себе новую порцию, но слова не шли у него с языка. Толпа заметила его колебание и, сделав из этого вывод о его виновности, разразилась криками и бранью.

– Предатель!… Испанский шпион!… Убийца!… – раздалось со всех сторон. – Кто донес на нашего Дирка?… Кто предал брата на пытку?…

Затем раздались еще более резкие ноты:

– Убить его!… Повесить вниз головой!… Побить камнями!… Вырвать у него язык!… – и так далее.

Из толпы к нему протянулась длинная женская костлявая рука, и пронзительный голос закричал:

– Дай-ка нам подарочек, красавчик!

Адриан почувствовал, как у него вырвали клок волос. Это было уже слишком! Он должен был подняться и дать себя убить, но вдруг его охватил страх перед этими грубыми руками. Очутиться повешенным за ноги? Нет, он не мог покориться этому! Он выхватил меч и приготовился бежать.

– Держи его! – раздалось из толпы.

Он же рванулся вперед, налетев на мальчика, старавшегося задержать его, расставив руки.

Вид крови и крик раненого мальчика решили вопрос, и толпа ринулась на Адриана, но он был проворен и, прежде чем чья-либо рука успела схватить его, уже бежал по улице, преследуемый градом камней и грязи. Толпа бежала за ним, и началась самая отчаянная травля человека, когда-либо виданная Лейденом.

Адриан поворачивал с одной улицы на другую, сворачивал за один угол, за другой, а позади плотной массой бежали его преследователи. Несколько женщин протянули через улицу веревку, чтобы остановить его, но он перепрыгнул через веревку, как олень. Четыре человека пытались задержать его, забежав вперед, он вырвался и побежал по Брее-страат. Здесь, на двери дома своей матери, он увидел бумагу и догадался, что там было написано. Толпа, однако, настигала его, к ней присоединялись все новые и новые лица. Теперь ему оставалось одно спасение. Рейн был близко, в этом месте он был широк и моста не было. Может быть, его преследователи не решатся последовать за ним в воду! Адриан бросился в реку и поплыл. За ним вдогонку полетели камни и палки, но к счастью для Адриана, ночь стала быстро спускаться, и он скоро исчез с глаз толпы. До него долетели крики стоявших на берегу, возвещавшие, что он утонул.

Однако Адриан не утонул. Он с трудом выбрался через илистую грязь на противоположный берег и, спрятавшись между старыми лодками и наваленным лесом, ждал, пока придет в себя. Но долго он не мог оставаться здесь: стало слишком холодно. Он потащился дальше в совершенной темноте.

* * *

Полчаса спустя, когда Симон-мясник и его супруга Черная Мег уселись, отдыхая от дневных трудов, за ужин, в дверь их дома постучали. Они выронили ножи и испуганно переглянулись.

– Кто это может быть? – проговорила Мег.

Симон покачал круглой головой.

– Я никого не жду, – сказал он, – и не люблю непрошеных гостей. В городе скверный дух!

– Ступай, посмотри! – приказала Мег.

– Ступай сама… – он добавил эпитет, способный взбесить самую кроткую женщину.

Мег отвечала ругательством и запустила металлическую тарелку в лицо мужу, но прежде, чем ссора успела разгореться, снова у двери раздался стук колотушки и на этот раз все сильнее и сильнее. Черная Мег пошла отпирать, а Симон спрятался за занавеску. Обменявшись шепотом несколькими словами с посетителем, Черная Мег пригласила его войти в комнату, ту самую роковую комнату, где Адриан подписал свой донос. Теперь, при свете, Мег узнала его.

– Симон, иди сюда: это наш графчик! – закричала она. Симон вышел, и почтенная парочка, подперши бока руками, разразилась хохотом!

– Это наш дон… наш дон… – задыхаясь повторил Симон.

Смех их, видевших Адриана высокомерным, в богатом платье, был вполне естественен при виде этого несчастного, стоящего, прижавшись к стене, с волосами, слипшимися от грязи, разбитым виском, из которого сочилась кровь, в изорванном платье, пропитанном грязью и водой, в одном сапоге. С минуту беглец сносил их насмешки, но затем, обнажив меч, вдруг, не говоря ни слова, бросился на скотоподобного Симона. Тот побежал вокруг стола.

– Перестаньте смеяться, – закричал Адриан, – или познакомитесь с этим! Я теперь на все готов.

– Это замечательно! – отвечал Симон, уже не смеясь, так как видел, что шутить дальше рискованно. – Что вам угодно, хеер Адриан?

– Угодно, чтобы вы дали мне кров и пищу, пока мне вздумается остаться здесь. Не бойтесь, у меня есть деньги, чтобы заплатить.

– Вы опасный гость, – вмешалась Мег.

– Знаю, – отвечал Адриан, – только, если я буду на улице, я буду еще опаснее. Не я один замешан в доносе, и если меня захватят, то доберутся и до вас. Понимаете?

Мег кивнула. Она прекрасно понимала. Лейден становился опасным местопребыванием для людей, занимавшихся ее ремеслом.

– Постараемся устроиться, менеер, – сказала она. – Пройдите наверх, в комнату мага, и переоденьтесь в его платье: оно будет вам впору, вы почти одинакового роста.

У Адриана дыхание сперло в горле.

– Он здесь? – спросил он.

– Нет, но комната остается за ним.

– Он заходит к вам?

– Думаю, что будет заходить, раз оставил комнату за собой. Вам нужно видеть его?

– Очень нужно!… Но вы не говорите ему. Мое дело может подождать, пока мы встретимся. Высушите мое платье как можно скорее. Я не люблю носить чужое.

Четверть часа спустя Адриан, обсохший и переодетый, уже не похожий на беглеца, за которым гонится толпа, вернулся в гостиную.

Когда он вошел, одетый в платье Рамиро, Мег толкнула мужа и шепнула:

– Правда, похожи?

– Как два дьявола в аду, – ответил Симон критически и прибавил: – Ужин готов, менеер, садитесь и кушайте.

Адриан поел с аппетитом: мясо и вино были хороши, а он был голоден. Ему доставило грустное удовольствие сознание, что он может еще наслаждаться чем-нибудь, хотя бы едой и питьем.

Поужинав, он описал хозяевам случившееся, или то, что считал нужным передать, и затем отправился спать, спрашивая себя, не убьют ли его хозяева во время сна, чтобы завладеть кошельком с деньгами. Он даже надеялся на это и крепко проспал целых двенадцать часов.

Следующий день, до самого вечера, Адриан просидел в доме шпионов, отдыхая и раздумывая о своем падении. Черная Мег сообщила о происходившем в городе. От нее Адриан узнал, что мать его заболела чумой и что приговор о голодной смерти застал бездыханное тело Дирка ван Гоорля. Он узнал также подробности бегства Фоя и Мартина, бывшие предметом всеобщего разговора в городе. В глазах народа беглецы стали героями, и кто-то даже сочинил на этот сюжет песенку, которую распевали на улицах. Два стиха ее относились к Адриану, и Черная Мег повторила их ему со скрытым злорадством. Да, брат его превратился в народного героя, а он, Адриан, стоявший бесконечно выше его, стал предметом всеобщего презрения. И во всём этом был виноват Рамиро.

Адриан ждал Рамиро. Рано или поздно Рамиро заглянет в этот дом, и тогда… Адриан вынул свою рапиру, отпарировал, и, наконец, прошипев угрозу, воткнул ее в пол, воображая, что горло Рамиро находится между острием оружия и досками. Конечно, в поединке, который неминуемо состоится между ними, Рамиро, наверняка искусно владеющий оружием, может взять верх и тогда рапира проколет горло Адриана. Но что из этого? Ему все равно. Он решил свести счеты с Рамиро, а там пусть пойдет к дьяволу он сам или Рамиро, или оба вместе.

Под вечер второго дня Адриан услышал крики на улице, и вошедший Симон рассказал, что прибыл человек с плохими вестями из Мехелена. Пока он еще не знал подробностей и отправился разузнать их.

Прошло несколько часов, и снова раздались крики, на этот раз более отчетливые. Черная Мег пришла с вестями об избиении жителей Мехелена и о восстании лейденцев, направившихся к городской тюрьме. Затем она снова убежала: где вода замутилась, там Черная Мег ловила рабу.

Прошел еще час. Снова кто-то вошел, отворив входную дверь ключом, а потом осторожно запер.

«Симон или Мег», – подумал Адриан, но на всякий случай из предосторожности спрятался за занавеску.

Дверь комнаты отворилась, и вошел Рамиро. Для Адриана настал удобный момент. Маг казался расстроенным. Он сел на стул и вытер лоб шелковым платком, а потом, потрясая кулаком в воздухе, начал проклинать всех и вся, главное же – лейденских граждан. После этого он снова погрузился в молчание и сидел, неопределенно смотря в пространство и крутя свои седые усы.

Теперь настала минута, которой Адриан мог воспользоваться. Ему следовало выйти из-за занавески и проколоть Рамиро прежде, чем тот успеет подняться со стула. План был довольно привлекательный, и Адриан привел бы его в исполнение, если бы его не остановило воображение, подсказавшее, что убитый таким образом Рамиро никогда не узнает, за что он убит, а Адриан непременно хотел, чтобы тот узнал это. Ему мало было просто отомстить Рамиро, он должен знать, за что Адриан мстит ему. Кроме того, надо отдать справедливость Адриану, он предпочитал открытый поединок удару из-за угла. Люди благородные бьются, а убийцы нападают сзади.

Выбрав удобный момент, Адриан вышел из-за занавески и стал между Рамиро и дверью, которую запер на задвижку, чтобы никто не прервал их свидания. Услышав шум, Рамиро вздрогнул и поднял глаза. В этот момент он понял свое положение. Его загорелое лицо побледнело, так как он знал, что опасность велика, но он смело взглянул ей в лицо, как дворянин, видевший много разных опасностей на своем веку.

– Хеер Адриан ван Гоорль, – сказал он, – я рад видеть своего ученика и друга, но позвольте вас спросить, зачем вы в этой тесной комнате так угрожающе размахиваете обнаженной рапирой?

– Негодяй, ты знаешь, зачем! – отвечал Адриан. – Ты предал меня и моих родных, опозорил меня… В награду я убью тебя.

– Вижу, опять это дело ван Гоорля, – сказал Рамиро. – Ни на полчаса мне нет от него покоя. Ну, прежде чем вы приступите к выполнению вашего намерения, вам, может быть, интересно будет узнать, что ваш почтенный батюшка, попостившись несколько дней, теперь, вероятно, находится на свободе, так как чернь взяла приступом «Гевангенгооз». Однако, я не могу скрыть, что он сильно страдает от чумы, которую ваша матушка со свойственной ей находчивостью передала ему, считая подобный конец для него более приятным, чем тот, который был назначен ему законом.

Рамиро говорил медленно, все время стараясь встать так, чтобы свет из окна падал на его противника, между тем как он сам оставался в тени, что, как он знал по опыту, очень удобно при поединке.

Адриан не отвечал, но поднял меч.

– Одну минуту, молодой человек, – продолжал Рамиро, в свою очередь обнажая оружие и становясь в позицию. – Вы серьезно хотите драться?

– Да, – отвечал Адриан.

– Какой же вы глупец после этого, – заявил Рамиро. – Почему вы в ваши годы ищите смерти? Ведь у вас против меня столько же шансов, сколько у крысы против терьера. Смотрите! – Он коварно направил свой меч прямо в сердце своего противника, но Адриан был настороже и парировал удар.

– Я знал, что вы сделаете это, – сказал Рамиро, – я бы не промахнулся, но все ангелы знают, что я не желаю ранить вас. – Про себя же он подумал: – Молодец опаснее, чем я предполагал. Теперь надо думать о жизни. Старая ошибка – слишком высоко метил.

Но тут Адриан бросился на него, как тигр, и в следующие минуты в комнате не было слышно ничего, кроме звона стали и учащенного дыхания сражающихся.

Сначала удача была на стороне Адриана, он нападал ожесточенно, и его более пожилому противнику приходилось только обороняться. Отразив удар Рамиро, Адриан слегка ранил его в левую руку. Царапина, видно, разгорячила Рамиро, он перестал обороняться и начал нападать. Искусство и сила пришли ему на помощь. Адриану пришлось медленно отступать перед ним до тех пор, пока можно было двигаться в тесной комнате, и вдруг, споткнувшись или потеряв равновесие, он кубарем полетел к противоположной стене. С гортанным криком торжества Рамиро бросился к нему, намереваясь покончить с ним, пока Адриан еще не успел стать в позицию, но задел ногой за стул, опрокинутый во время борьбы, и во всю длину растянулся на полу.