Текст книги "Собрание сочинений в 10 томах. Том 4"

Автор книги: Генри Райдер Хаггард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 46 страниц)

XVII. Обручение

В сумерках следующего дня Адриан пришел, согласно обещанию, и был впущен в ту же комнату, где застал Черную Мег. Она передала ему маленький пузырек с совершенно прозрачной, как вода, жидкостью, что было вполне естественно, так как в пузырьке действительно была вода.

– И это питье в самом деле повлияет на ее сердце? – спросил Адриан, рассматривая пузырек.

– Это удивительное лекарство, – отвечала старуха, – кто выпьет его, сходит с ума от любви к давшему его. Оно составлено по рецепту самого мага из драгоценных трав, не имеющих никакого вкуса и растущих в африканских пустынях.

Адриан понял и стал шарить в кармане. Мег протянула руку, чтобы получить награду. Это была длинная, костлявая рука, на которой недоставало одного пальца. Мег увидела, что Адриан смотрит на руку и поспешила объяснить:

– Со мной случилось несчастье, – сказала она, – мясник резал свинью и отхватил мне палец.

– У вас было кольцо на этом пальце? – спросил Адриан.

– Было, – мрачно и сердито отвечала она.

– Как странно! – вырвалось у Адриана.

– Почему?

– Потому, что я видел палец, длинный женский палец с золотым кольцом на нем, как будто отрубленный от вашей руки. Вероятно, мясник спрятал его на память.

– Может быть, хеер Адриан, а где он теперь?

– Теперь он хранится, или, по крайней мере, хранился в банке со спиртом, привязанный ниткой к пробке.

Злое лицо Мег передернуло.

– Достаньте мне его, – хрипло сказала она. – Я много делала для вас, хеер Адриан, сделайте это для меня.

– На что он вам?

– Чтобы по-христиански похоронить его, – мрачно проговорила она. – Не годится и не на счастье, если человеческий палец сохраняется в банке, как какой-нибудь жук или ящерица. Достаньте его. Я не спрашиваю, у кого он. Иначе я больше не стану помогать вам в ваших любовных делах.

– Хотите получить вместе с тем и рукоятку кинжала? – колко спросил он.

Она искоса взглянула на него своими черными глазами. Этот молодой человек знал слишком много.

– Мне нужен палец с кольцом, который мясник отрубил, свежуя свинью.

– Может быть, тетушка, вам и свинку хотелось бы получить? Не ошибаетесь ли вы? Вы, может быть, сами хотели перерезать ей горло, а она откусила вам палец.

– Если мне понадобится свинья, я стану искать ее в хлеву… Принесите мне банку, или…

Она не успела окончить, так как дверь отворилась и в комнату вошел маг.

– Вы ссоритесь? – укоризненно спросил он. – Из-за чего? Я догадываюсь, – он провел рукой по лбу. – Тут замешан палец – перст судьбы?… Нет, не то? А!… – Он схватил руку Мег и, как бы осененный новым вдохновением, добавил, – теперь понимаю. Принесите его, друг Адриан, мертвый палец приносит несчастье всякому, кроме его владельца. Сделайте это для меня.

– Хорошо, – отвечал Адриан.

– Моя сила увеличивается, – продолжал маг как бы про себя. – Я вижу эту честную руку и большой меч. Но пока еще не стоит говорить. Этого еще слишком мало. Оставьте нас, тетушка. Даю вам слово, ваш палец вернется. Да, вместе с золотым кольцом. А теперь, мой молодой друг, поговорим. Вы получили напиток? Говорю вам, что он окажется действенным, он заставит ожить мраморную Галатею. Пигмалиону, вероятно, был известен этот секрет[96]  [96] Пигмалион, царь Кипра, знаменитый скульптор, влюбившийся в статую изваянной им девушки Галатеи. По его просьбе богиня Афродита оживила статую, и Пигмалион женился на ней (греч. мифол.).


[Закрыть]. Но расскажите мне что-нибудь о вашей жизни, о том, что вы думаете и делаете. Когда я дарю свою дружбу, я люблю жить жизнью моих друзей.

Поощряемый им, Адриан рассказал очень многое, сообщил столько подробностей, что сеньор Рамиро, кивая ему из-под надвинутого колпака, думал про себя: «Успеет ли шпион, спрятанный в потайном шкафу, несмотря на свою опытность, записать все, что он слышал?» Он старался не давать Адриану уклоняться в сторону и, время от времени вставляя свое замечание, искусно перевел разговор на дела веры.

– Вам нечего скрытничать со мной, – сказал он, – я знаю, как вы выросли, как не по своей вине покинули лоно истинной Церкви и принимаете участие в тайных сборищах еретиков. Вы сомневаетесь, что мне это известно? Дайте припомнить. Кажется, на прошлой неделе вы сидели в комнате с выбеленными стенами, выходящей на рыночную площадь. Я вижу всех, бывших там. Некрасивый, низенький человек проповедует резким голосом. Его проповедь – сплошное кощунство. Корзины… корзины… Какое отношение могут иметь к нему корзины?

– Он, кажется, прежде делал их, – прервал Адриан, попавшись на удочку.

– Может быть, так, а может быть, я вижу их потому, что ему предстоит быть похороненным в корзине. Как бы то ни было, его судьба странным образом связана с корзинами. Вместе с вами тут и другие: человек средних лет с тупыми чертами лица. Не Дирк ли это ван Гоорль, ваш отчим? Еще довольно красивый молодой человек, вероятно, родственник. Я вижу его имя, но не могу ясно разобрать. Ф… Ф… о… и… по-французски значит вера (странное имя для еретика).

– Фой, – поправил Адриан.

– В самом деле!… Как это я не разобрал последнюю букву? Но в видениях подобные вещи случаются. Кроме того в комнате еще один человек высокого роста с рыжей бородой…

– Нет, вы ошибаетесь, – горячо возразил Адриан, – Мартина не было там, он оставался караулить дом.

– Вы уверены в этом? – с сомнением спросил маг. – Я смотрю, и мне кажется, вижу его.

Он пристально глядел на стену.

– Вообще он часто бывает на этих собраниях: не был только на прошлой неделе.

Нет необходимости дальше следить за разговором мага с Адрианом. Маг, вынув из-под плаща хрустальный шар, продолжал описывать свои видения, а молодой человек поправлял его, зная в точности все случившееся, пока сеньор Рамиро и его сообщник не нашли, что собрали неопровержимых улик по понятиям того времени достаточно, чтобы три раза сжечь Дирка, Фоя и Мартина, а если бы потребовалось, то и самого Адриана. После этого маг простился со своим новым другом.

На следующий вечер Адриан явился с пальцем в банке, на которую Мег бросилась как уж на лягушку, и снова начался интересный разговор. Адриана очень привлекала мистическая болтовня мага вперемежку с мудрыми наставлениями в сердечных и других житейских делах и льстивыми отзывами о его собственных качествах и дарованиях.

Несколько раз Адриан приходил к магу. Все это время Эльза была больна и не выходила из комнаты, а Адриан не имел случая дать ей выпить магического напитка, от которого ее сердце должно было воспылать любовью к нему.

Наконец, когда даже Рамиро начали надоедать продолжительные визиты молодого человека, счастье улыбнулось Адриану. Эльза появилась в один прекрасный день за столом, и Адриан ловко и незаметно для других успел вылить содержимое пузырька в стакан воды, который Эльза, к великой радости влюбленного, выпила до дна.

Но случая объясниться не представилось, так как Эльза, вероятно, подавленная нахлынувшим на нее чувством, ушла к себе в комнату, чтобы бороться с собой наедине. Так как следовать за ней туда и сделать ей сейчас же предложение оказалось невозможным, то Адриан, призвав на помощь все самообладание, на какое был способен, уселся в гостиной, ожидая ее возвращения. Он знал, что она никогда не выходит раньше пяти часов. Однако в этот вечер Эльза иначе распорядилась своим временем. Она обещала Лизбете навестить с ней нескольких соседок, а затем зайти за Фоем в контору и пройтись с ним за город.

И пока Адриан сидел в гостиной, погруженный в мечты, Лизбета вышла с Эльзой из дома через боковой подъезд.

Они уже побывали в двух или трех домах, и случайно оказались около старинной городской тюрьмы, называемой «Гевангенгооз». Эта тюрьма находилась у городских ворот. Она была встроена в стену и выходила на городской ров, окружавший ее со всех сторон водой. Перед массивной дверью, охраняемой двумя часовыми, на подъемном мосту и улице, ведущей к нему, собралась небольшая кучка людей в ожидании кого-то или чего-то. Лизбета взглянула на трехэтажное мрачное здание и содрогнулась: здесь допрашивали еретиков и здесь же многих из них казнили.

– Пойдемте скорее, – сказала она Эльзе, пробираясь через толпу. – Наверное, тут происходит что-нибудь ужасное.

– Не бойтесь, – ответила пожилая, добродушная на вид женщина, услышав ее слова, – мы только ждем, чтобы послушать, как новый смотритель тюрьмы выйдет и прочтет о своем назначении.

В ту же минуту дверь отворилась, и из нее вышел человек. Это был палач с мечом в одной руке и связкой ключей на подносе в другой. За ним в нарядной одежде следовал смотритель, сопровождаемый взводом солдат и служителями тюрьмы. Вынув из-под плаща свиток, он стал быстро, едва слышно читать его.

Это было назначение его смотрителем, подписанное самим Альбой. В нем перечислялись полномочия, весьма значительные, ответственность, весьма небольшая, и все прочее, кроме той суммы, которую он заплатил за место, так как подобные должности продавались совершенно открыто тому, кто предлагал больше. Подобная должность в любом из больших нидерландских городов была местом весьма доходным для тех, кто не пренебрегал такими способами разбогатеть. И действительно, доходы были так велики, что жалованье на этой должности никогда не выплачивалось, и смотрителю предоставлялось существовать на суммы из карманов еретиков.

Закончив чтение, новый смотритель поднял глаза и окинул взглядом слушателей, быть может, чтобы увидеть, какое впечатление он произвел на них. Эльза, в первый раз увидевшая тут его лицо, схватила Лизбету за руку:

– Это Рамиро, – шепнула она, – шпион, следивший за отцом в Гааге.

Но ее спутница не отозвалась. Лизбета как будто окаменела, и, побледнев, бессмысленным взглядом смотрела в лицо человека, стоявшего напротив нее. Она тоже узнала его. Несмотря на печать прожитых лет, пережитых страстей, перенесенные страдания и злые мысли, несмотря на то, что он потерял один глаз, оброс бородой и страшно похудел, она узнала его: перед ней стоял ее бывший муж, Хуан де Монтальво. Как бы повинуясь гипнозу, он тоже посмотрел на нее. Узнав ее в толпе, он вздрогнул и побледнел, отвернулся и быстро пошел в ад «Гевангенгооза». Он явился оттуда, будто дьявол, сошедший в людской мир, чтобы выискать себе жертву и, как дьявол, снова скрылся. Так, по крайней мере, показалось Лизбете.

– Пойдем, пойдем, – проговорила она, увлекая за собой девушку и стараясь выбраться из толпы.

Эльза заговорила сдавленным голосом, часто переходившим в рыдание:

– Да, это он. Он затравил моего отца, ему нужно было его состояние, но отец поклялся, что умрет прежде, чем отдаст ему свое богатство, и он умер, умер в тюрьме инквизиции, а этот человек – его убийца.

Лизбета не отвечала: она не произнесла ни слова, пока они не остановились у маленькой двери. Здесь она заговорила сдержанным, неестественным тоном:

– Я зайду к фроу Янсен, ты слышала о ней. Это жена того человека, которого они сожгли. Она присылала сказать мне, что больна. Я не знаю, что с ней, но в городе ходит оспа. Я уже слышала о четырех случаях, и поэтому лучше, если ты не пойдешь со мной. Дай мне корзинку с вином и провизией. Мы уже дошли до конторы, где тебя ждет Фой. Не вспоминай Рамиро. Что сделано, того не воротишь. Пойди, погуляй с Фоем и забудь на это время о Рамиро.

Эльза нашла Фоя у дверей конторы, где он уже ждал ее, и они вместе вышли из городских ворот в луга, раскинувшиеся за городом. Сначала оба говорили мало, так как у каждого были мысли, которые не хотелось высказывать. Однако, отойдя подальше от города, Эльза не могла больше сдерживаться. Страх, пробужденный в ней Рамиро, доводил ее почти до истерики. Она заговорила, слова лились, как вода, прорвавшая плотину. Эльза рассказала о том, что видела Рамиро, и еще обо всем, что с этим связано, что она пережила за это время и как она перенесла смерть любимого отца.

Наконец Эльза замолчала и, остановившись на берегу реки, ломая руки, заплакала. До сих пор Фой ничего не говорил. Его находчивость и веселость оставили его, и он даже не знал, что сказать. Он обнял девушку за талию и, привлекая к себе, поцеловал ее в губы и глаза. Она не сопротивлялась, а опустив голову ему на плечо, тихо рыдала. Наконец она подняла лицо и спросила очень просто:

– Чего ты хочешь, Фой?

– Чего? – переспросил он. – Хочу стать твоим мужем.

– Время ли теперь выходить замуж или жениться? – спросила она снова, как будто рассуждая про себя.

– Не знаю, – ответил он, – но мне кажется, что только так и нужно поступить. В наши дни вдвоем все же легче жить, чем одному.

Она несколько отступила и, грустно покачав головой, начала было:

– Отец мой…

– Да, – прервал он ее, просияв, – благодарю, что ты упомянула о нем. Он тоже хотел нашего союза. И теперь, когда его уже нет, думаю, ты исполнишь его желание.

– Не поздно ли теперь спрашивать об этом, – проговорила она, не смотря на Фоя и приглаживая своей маленькой белой ручкой растрепавшиеся волосы. – Но что ты хочешь сказать этим?

Восстановив в памяти подробности, Фой повторил сказанное ему Хендриком Брантом перед тем, как они с Мартином отправились на опасное дело на Харлемское озере, и закончил:

– Ты видишь, он желал этого.

– Его желания всегда были моими желаниями, и я… я тоже желаю этого…

– Бесценные вещи нелегко приобрести, – сказал Фой, вспомнив слова Бранта, между тем как в душу его закралось опасение.

– Это он намекал на сокровище? – сказала она, и улыбка осветила ее лицо.

– Это сокровище – твое сердце.

– Правда, эта вещь, не имеющая цены, но, мне кажется, неподдельная.

– Но и лучший металл может треснуть от долгого употребления.

– Мое сердце выдержит до смерти.

– Большего я не прошу. Когда я умру, можешь отдать его кому захочешь, я снова найду его там, где нет ни женитьбы, ни замужества.

– Не много от него досталось бы другому… Но вглядись внимательно и в свое золото, как бы его чеканка не изменилась. Ведь золото плавится в горне, и каждая новая королева чеканит свою монету.

– Довольно, – нетерпеливо перебил ее Фой. – Зачем ты говоришь о таких вещах, да еще загадками, сбивающими меня.

– Потому… потому, что мы еще не женаты, бесценные же вещи – повторяю не свои слова – нелегко достаются. Полную любовь и согласие нельзя приобрести несколькими нежными словами и поцелуями: они приобретаются путем испытаний…

– Немало их еще выпадет на нашу долю, – весело отвечал он. – А в начале пути очень приятно поцеловаться.

После этого Эльза уже не стала возражать.

Наконец, когда уже спустились сумерки, они, счастливые в душе, пошли обратно в город рука об руку. Они не выражали своих чувств, потому что голландцы вообще народ сдержанный. Кроме того, они соединили руки как бы у смертного одра Хендрика Бранта, гаагского мученика, кровь которого взывала к небу о мести. Это чувство сдерживало проявление юношеской страсти. Но даже, если бы они забыли свое горе, осталось бы другое чувство, которое сковало бы их – чувство страха.

«Вдвоем легче жить», – сказал Фой. И Эльза не оспаривала этого. Но она чувствовала, что в этом деле была и другая сторона. Если, поженившись, молодые люди могут поддерживать и любить друг друга, то не должны ли они и страдать друг за друга? При появлении же ребенка беспокойство удваивалось, а заботы увеличивались. Этот вопрос, важный при каждом браке, был еще более понятен, когда дело касалось Фоя и Эльзы – ибо речь шла о богатых еретиках, живших в постоянном страхе перед арестом или костром. Осознав это особенно остро после того, как она увидела Рамиро, Эльза не могла полностью отдаться своему счастью, а лишь робкими глотками пила из чаши радости. На жизнерадостности Фоя отразились те же опасения и тайная душевная тревога.

* * *

Расставшись с Эльзой, Лизбета вошла в комнату фроу Янсен. Это была бедная каморка, так как после казни мужа его палачи отобрали все имущество у несчастной вдовы, и она существовала теперь исключительно на подаяния своих единоверцев. Лизбета застала ее в постели, около которой сидела старуха, утверждавшая, что, по ее мнению, У больной горячка. Лизбета наклонилась над постелью и поцеловала больную, но отшатнулась, заметив что железы у нее на шее опухли и вздулись, а лицо горело и налилось кровью. Однако фроу Янсен узнала посетительницу и сказала:

– Что со мной, фроу ван Гоорль, не оспа ли? Скажите мне, а то доктор, пожалуй, скроет.

– Я боюсь, не хуже ли, – отвечала мягко Лизбета, – это чума.

Бедная женщина хрипло засмеялась.

– О, я надеялась на это! – сказала она. – Я рада. Теперь я умру и пойду к нему. Жалко только, что раньше не подхватила ее. Я бы занесла ее к нему в тюрьму, и они не сделали бы над ним того, что сделали теперь, – продолжала она как бы в бреду, но затем, снова придя себя, обратилась к Лизбете: – Бегите отсюда, фроу ван Гоорль, вы можете заразиться.

– Если я могу заразиться, то боюсь, что уже заразилась, потому что поцеловала вас, – отвечала Лизбета, – но я не боюсь такой болезни, хотя, быть может, если б мне удалось заразиться, я бы избавилась от многих неприятностей. Однако я должна думать о других и поэтому уйду. – Она опустилась на колени, чтобы помолиться, и затем, отдав корзину с вином и провизией старухе, ушла.

На следующее утро Лизбета услышала, что фроу Янсен умерла.

Лизбета знала, что подвергалась большой опасности, так как нет болезни более заразной, чем чума. Поэтому, вернувшись домой, она решила немедленно сжечь свое платье и всю остальную одежду, а самой очиститься дымом трав. А затем она перестала думать о чуме, так как ум ее был занят другими мыслями.

Монтальво вернулся в Лейден! Этот злой дух ее жизни (из мрака прошлого, с галер) стал по роковой случайности также и злым духом жизни Эльзы. Лизбета была мужественная женщина. Она встречалась в своей жизни со многими опасностями, но, увидев Рамиро, она похолодела от ужаса. Лизбета знала, что ей не избавиться от этого страха, пока он или она живы. Она поняла, что Монтальво привлекло сюда проклятое богатство Хендрика Бранта, ибо Эльза сказала ей, что в течение года человек в Гааге, по имени Рамиро, прилагал много усилий, чтобы завладеть этим богатством. Ему не удалось этого сделать. Он потерпел полное поражение благодаря храбрости и находчивости ее сына и слуги. Теперь он перебрался в Лейден, чтобы узнать тайну захоронения сокровищ. Это было ясно. Она отлично знала этого человека. Недаром она жила с ним! В справедливости ее догадок она была уверена. Рамиро, без сомнения, добился места смотрителя «Гевангенгооза», купив эту должность, чтобы быть рядом с теми, кого намеревался выследить.

Еле передвигая ногами и ничего не видя, Лизбета добрела до дома. Ее единственной мыслью было, поскорее все рассказать Дирку, но она прикоснулась к чумной, и значит, сначала надо обеззаразить себя. Она пошла к себе в комнату, развела огонь в очаге и сожгла все платье. Потом она окурила себе волосы и тело, посыпав на угли ароматические травы, которые в те времена использовались как защита от заразных болезней и находились в каждом доме, и, переодевшись, пошла к мужу. Лизбет застала его в его комнате у конторки за чтением какой-то бумаги, которую при ее появлении он быстро спрятал в ящик.

– Что это, Дирк? – спросила она с внезапно проснувшимся подозрением.

Он сделал вид, что не слышит, и она повторила вопрос.

– Если ты уж очень хочешь знать, то скажу: это мое завещание, – прямо ответил он.

– Почему ты стал читать свое завещание? – спросила она, начиная дрожать. Ее нервы были напряжены, и этот незначительный случай показался ей ужасным предзнаменованием.

– Без особых причин, – спокойно ответил Дирк, – но всем нам суждено рано или поздно умереть. От этого не уйдешь. А теперь это случается гораздо чаще. Так лучше уж, чтобы все было в порядке. Раз разговор коснулся этого, выслушай меня.

– В чем же дело?

– Дело касается моего завещания. Видишь ли, Хендрик Брант дал мне урок. Я не такой богач, как он, но во многих странах считался бы богатым человеком, так как работал усердно, и теперь главная часть моего состояния вложена в деньги. Но деньги не здесь и даже не в этой стране. Ты знаешь моих партнеров, Мунта и Броуна в Норвиче, в Англии, которым мы отправляем наши товары для английского рынка. Они честные люди, а Мунт мне обязан всем, даже жизнью. Так вот, деньги у них, они благополучно дошли до них. Вот квитанция о получении и извещение, что капитал помещен за хорошие проценты под залог больших имений в Норфолке, где я или мои наследники всегда можем получить его. Копия этого свидетельства, на случай его утраты, внесена в их английские книги. Здесь у меня осталось немного. Дом и контора заложены. Дело дает достаточно дохода для жизни, и с процентами, получаемыми из Англии, мы везде можем прожить без нужды. Но что с тобой, Лизбета? Какой у тебя странный вид!

– О Боже! – вырвалось у Лизбеты. – Хуан де Монтальво здесь. Он назначен надзирателем тюрьмы. Я видела его сегодня вечером. Я не ошиблась, хотя он лишился одного глаза и очень изменился.

От удивления Дирка разинул рот, и его цветущее лицо побледнело.

– Хуан де Монтальво? – переспросил он. – Я слышал, что он давно умер.

– Ты ошибаешься. Дьявол никогда не умирает. Он разыскивает наследство Бранта и знает, что тайна известна нам. Ты теперь догадаешься об остальном. Только сейчас я вспомнила, что слышала, будто у Симона, прозванного Мясником, и Черной Мег, которую мы с тобой знаем, в последнее время жил какой-то странный испанец. Это, без сомнения, он. И теперь, Дирк, нас, может быть, уже сторожит смерть.

– Откуда ему знать о сокровище Бранта?

– Он – Рамиро, тот самый человек, который затравил Бранта, тот самый, который старался догнать «Ласточку» на Харлемском озере. Эльза была со мной сегодня вечером и тоже сразу узнала его.

Дирк, опершись головой на руку, задумался на минуту, потом сказал:

– Я очень рад, что отправил деньги Мунту и Броуну. Само небо внушило мне эту мысль. Что ты посоветуешь делать теперь?

– Мой совет – бежать из Лейдена всем нам еще сегодня ночью.

Он улыбнулся.

– Это невозможно… Как бежать? По новым законам нам нельзя выйти за город, но дня через два я смогу устроить все так, что мы сможем уехать, если ты желаешь.

– Сегодня, сегодня! – настаивала она. – Иначе кому-нибудь из нас придется остаться здесь навсегда.

– Говорю тебе, это невозможно. Разве я крыса какая, чтобы какой-то негодяй Монтальво мог выжить меня из моей норы? Я уже немолод и человек мирный, но чего доброго, пока еще живу здесь, проколю его мечом.

– Как хочешь, – сказала Лизбета, – но мне кажется, что меч пройдет сквозь мое сердце. – Она залилась слезами.

* * *

Невесело было в этот день за ужином. Дирк и Лизбета, сидя на противоположных концах стола, молчали. С одной стороны расположились Фой и Эльза, тоже молчавшие, хотя и по другой причине, напротив – Адриан, наблюдавший все время за Эльзой.

Он был уверен, что любовный напиток произвел свое действие, так как Эльза казалась сконфуженной и краснела и, что казалось ему весьма естественным, старалась избегать его взгляда, показывая при этом, будто занята Фоем, казавшимся Адриану еще глупее обыкновенного. Адриан решил при первой возможности выяснить все, а в настоящую минуту тяжелое молчание, господствовавшее за столом, раздражало его. Чтобы что-нибудь сказать, он спросил мать:

– Где вы были сегодня, матушка?

– Я? – спросила она, вздрогнув. – Была у фроу Янсен, которая очень больна…

– Что с ней?

Лизбета, мысли которой были далеко, с трудом могла ответить.

– Что с ней?… У нее чума.

– Чума! – вскричал Адриан, вскакивая. – Неужели вы ходили к женщине, у которой чума?

– Да, – ответила она, улыбаясь. – Но не бойся, я сожгла свое платье и окуривалась.

Адриан испугался. Он еще не забыл о своей недавней болезни, кроме того, хотя он не был трусом, он особенно терпеть не мог заразных болезней.

– Это ужасно, – сказал он, – ужасно! Дай Бог нам, то есть вам, избежать заразы. В доме у нас такая темнота. Я пройдусь по саду.

Он ушел, забыв в эту минуту о своей любви к Эльзе и о любовном напитке.