Текст книги "Возвращение «Back»"

Автор книги: Генри Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 3

На другой день в Лондоне, недалеко от работы, Чарли столкнулся с человеком по фамилии Мидлвич. Они были знакомы еще с июля, по Центру, в котором Чарли поставили новый протез.

– Быть не может, – громко воскликнул Мидлвич. – Неужто Саммерс? Товарищ по полку безруких и безногих? А я как раз иду обедать. Знаешь местечко напротив? – Он поднял свою хромированную спрятанную в рукав черного пиджака руку и, лавируя между машинами, по-свойски повел за собой Чарли. Тот заковылял рядом, подрыгивая новехонькой алюминиевой ногой, одетой в штанину в мелкую светло-серую полоску.

– Заманчиво, – заметил Мидлвич, – помнишь, как до войны все забегали в бар на чашку кофе. А теперь? Врываемся сюда, как оголтелые, боясь, что до нас сметут всю еду. А во Франции, между прочим, нас зовут «Les grands mutilés»[6]6
  Les grands mutilés – инвалиды с тяжелым ранением (франц.).


[Закрыть] и уступают очередь. Увы, здесь такого нашему брату не дано. Ни за какие коврижки! – он аппетитно рассмеялся.

Чарли не проронил ни слова.

– Ну, вот и пришли, – Мидлвич нырнул в освободившееся пространство перед стойкой. – Что пьешь?

И, не дожидаясь ответа, окликнул официанта по имени Джон, заказал столик, нашел в толпе знакомое лицо, обменялся приветствиями, потребовал два двойных виски и только потом поинтересовался, что все-таки пьет Чарли. Саммерс, в сущности, спиртного не пил.

– Твое здоровье, – впервые подал голос Чарли.

– И тебе того же, – Мидлвич достал здоровой рукой папиросу и приступил к невообразимой манипуляции со спичками. – Плевал я на эти зажигалки, – он засунул коробок подмышку, оставил на поверхности малюсенькую полоску кремния и принялся чиркать об нее спичкой.

Увидев, барменша бросила на ходу все и кинулась дать ему прикурить.

– Благодарю вас, Роза.

Чарли вздрогнул, невольно оглянулся – но, нет, девушка была светловолосой.

– Ну что, – озираясь по сторонам, сказал Мидлвич, – как жизнь? Моя – не сахар. Вот какого лешего она мне прикуривает? По мне, так это лишнее. Ладно, это еще куда ни шло. А вот как дойдет до постели, увидишь. Боже милостивый, ты только представь, тут на днях моя визжала как резанная, представь, обнимаю ее этой алюминиевой штуковиной за самую аппетитную поверхность. Хотя тебе это чертовски затруднительно. Куда уж тебе. Но ты не робей – они это любят.

Мистер Саммерс коротко крякнул в кулак.

– Удивительный народ – женщины, – продолжал Мидлвич. – Взять хотя бы мою невестку. Тихоня, делает вид, что не от мира сего, но, как говорится, в тихом омуте черти водятся. Помню, у них на свадьбе пошли всякие шуточки. Семь лет прошло, а никак не забуду. А она как будто знать не знает, что там да как. Этакая цаца, видишь ли. Но как открывается истинное лицо человека? В обыкновенных вещах. Стоит обронить самую невинную шутку, нет, упаси бог, какие-то пошлости, но так, на грани, так сказать, опасности – она уже за три девять земель отсюда. Зато, прихожу из плена – а они устроили в мою честь вечеринку, – и она от меня ни на шаг. Думаю, может, она другим человеком стала, ведь, при всем уважении к Теду (это братец мой), она никогда не была, так сказать, роковой женщиной. Но ничего подобного – какой была, такой осталась, бьюсь об заклад. Нет, Саммерс. Обыкновенное любопытство. Ей, видите ли, интересно, как у нас за колючей проволокой обстояли дела с девчонками. Прилипла – не отвязаться. Уж я на что малый не из застенчивых, и то не знал, куда от стыда деться. Представляешь? А Тед, видя, что я уже потихоньку выхожу из себя, давай ей подпевать – о тайнах их супружеской жизни, впервые причем. Словно сговорились, все норовили выудить у меня что-нибудь этакое.

Чарли прочистил горло. Он немного разомлел от виски и как будто развеселился. И подумал, что еще чуть-чуть и через четверть часа, глядишь, и разговорится. Потому что обычно между ним и свободной речью стояла какая-то преграда.

– Давай еще по одной, – выдавил он, глядя в опустевший стакан.

– Благодарю, повтори и мне тоже. Все-таки странно видеть тебя здесь. Итак, женское любопытство, – продолжал мистер Мидлвич. – Бабы – они, как кошки, стоит пошуршать газетой – они тут как тут. И эти туда же. Как услышат, что ты несколько лет жизни провел в, так сказать, неестественных обстоятельствах – пиши пропало, – залезут тебе в печенки, пока всю кровь не выпьют. Ладно, Ивонна – да все девчонки на меня вешаются. И не стану скрывать – я извлекал из этого замечательную выгоду, просто замечательную. А что? Пару раз было.

Чарли хрюкнул в кулак.

– А леший их знает, может, они того и ждут. Барышни, они народ сложный, с ними никогда не знаешь – ни до, ни после.

– И не только женщины, – Чарли с удивлением услышал собственный голос, расплачиваясь за напитки.

– Нет, мужчины – другое, есть такие, плевал я на них. Суют свой нос в чужие дела, как эти мерзкие собачонки, знаешь, вечно что-то вынюхивают и тявкают на каждом углу. Шпицы, что ли? Нет, Саммерс, ты у нас тихоня. Спорю, все сохнут по твоим глазищам, барышни то бишь. Так как насчет перекусить? Джон держит для нас столик. Меня тут любят. Спорю, и у тебя найдется пара историй, хотя знаю я вашего брата, – сказал он, выглядывая в толпе знакомые лица. – Знаю я вашего брата. Тихони.

Заказав пива – которое было тут же отвергнуто под предлогом, что, когда есть виски, грех его не выпить, – Чарли заговорил.

– Забавно, со мной тут произошел случай. Как раз, о чем ты говоришь.

– Знаю я вашего брата, – Мидлвич вертел головой в поисках знакомых завсегдатаев и новых хорошеньких личиков.

– И пока не решил, как поступить, – Чарли сделал большой глоток виски с содовой и понял, что, видимо, пора закругляться.

– А ты знаком с Эрнестом Мэндрю? В Лондоне его знает каждая собака.

Но Чарли, как любого очень неразговорчивого человека, трудно было сбить с толку.

– В гости меня пригласили, – заплетаясь языком, продолжал он. – Родители моей девушки. Выдалась вечеринка, что ни говори. Но только я собрался уходить, как старик вручил мне записку. С адресочком. Именно так. Понимаешь, а ведь я встречался с его дочерью, и она умерла.

Чарли замолчал. И вдруг у него вырвалось, он проболтался.

– И, между прочим, родила мне ребенка, – хвастливо сказал он – и второй раз отрекся от Розы. – И он после всего дает мне адресок некоей вдовы.

Чарли глотнул, и откинулся на спинку стула, словно свалил тяжелый груз.

– Что? вдовы? – эхом отозвался Мидлвич. – О, напомни мне подойти к Эрни Мэндрю. Я должен ему кое-что сообщить, но все теперь к чертям собачьим забываю. Так о чем мы?

Но Чарли сказал все, во всяком случае, пока. Взгляд его застыл на стакане. Лицо его, и это правда, было очень печальным, в голове царила концентрированная пустота. И все стало легко.

– Кто знал, что так повернется? – мистер Мидлвич бросил на него взгляд. – Все мы вернулись к чему-то иному. Все мы кого-то потеряли. А тебе не кажется, они чересчур долго несут суп?

Он несколько раз помахал официанту, Чарли с неподдельным удовольствием блуждал взглядом по лицам посетителей.

– Значит, вдова, говоришь? – продолжал Мидлвич. – Не знаешь, брюнетка или блондинка?

Чарли понятия не имел.

– Рыжая, – по привычке сказал он.

– Рыжеволосая, дьявол ее возьми.

– Вообще-то я не видел.

– Не видел? До сих пор? Ну ты даешь – выходит, у тебя все путем на амурном фронте. Но это грандиозно, приятель, вокруг этого добра хоть отбавляй – глаз девать некуда. Ничто человеческое нам не чуждо, и добрая часть мужчин пока по ту сторону морей, а? Но рыжеволосая с веснушками? Прости, старик, но это выше моего разумения.

Чарли, однако, не так нелегко было сбить с панталыку, и он, довольно улыбаясь, молчал.

– Понял, – сказал Мидлвич. – Но если тебе ненароком подскажет внутренний голос, отдай адресок мне. Нет, я, конечно, человек занятой, но минутку для нее выкрою. В случае крайней нужды. Нет, непременно выкрою. Да в любом случае, пожалуй.

Наконец, официантка принесла суп, и он заказал еще по порции виски.

– Не гони, – сказал Чарли.

– Не жмись, – ответил Мидлвич. – Держи курс прямо. Считай, это мера за меру. Столько лет без скотча, и бог знает, без чего еще. Все равно, как впервые после лагерей увидеть девушку. Мы тогда возвращались на корабле из плена. И вот, выхожу в порту и вижу – девушка, представляешь, настоящая. Ослепительная блондинка, сама колдунья.

Если бы не несколько порций виски, Чарли пропустил бы эти слова мимо ушей, но тут он промолвил:

– Ого.

– Вот и я об этом, – воодушевился Мидлвич. – После всех этих лет, когда ты даже не помнишь вкуса, и мир, в котором одни мужчины, и где открывается истинная природа человека – и чур не говори, что ты не замечал – и тебя бросают на самое дно, и ты видишь, сколько на самом деле в каждом человеке дерьма, потому что все оно выползает наружу, и вдруг – свобода, и тебя везут на этом шведском пароходе и рядом тысячи таких же одуревших от свободы репатриированных маньяков, и вдруг – мать честная! – блондинка, шагает себе в магазин или, неважно, куда – свободная, как ветер, как сам воздух! Понимаешь? Рев был такой, думал, все доки рухнут.

– А она?

– Бровью не повела. После я об этом часто думал. Привычка, должно быть. Комендантская дочка, полагаю – она явно чувствовала себя в порту, как дома. Понимаешь, к чему я? Сотни тысяч солдат туда-сюда проходят через порт. Так-то. Это война, дружище, c’est la guerre[7]7
  Это война (франц.).


[Закрыть]. Делает из женщины черствый сухарь.

– Это точно.

– Точно и тем не менее. Вспомни, о чем мы мечтали в этом царстве гуннов? Что воображали, вспоминая о доме? Летний вечер, розы, в общем, всю эту дребедень, и еще маленькие невинные шалости в стареньком автомобиле. Но, в основном, мы были, как дети, и мечтали дотянуться до звезд и, быть может, встретить хорошую девочку. А что мы сделали, когда вернулись? Надрались, как черти и все на хрен выблевали.

– Верно говоришь.

– И знаешь почему? Потому что все теперь не так, не то, о чем мы мечтали, – он с отвращением отодвинул от себя суп и неожиданно рассмеялся. – Там бы я с харчами такого не позволил.

Чарли, не отрывая глаз от стакана, наклонился к нему через стол. Кровь его бурлила от виски.

– Моя девушка умерла, пока я был там, о которой я тебе рассказывал. Я поехал к ней на могилу, а там все другое.

– И я о том же. Однозначно. Но что мы, леший его возьми, за это получили? Никаких компенсаций. Следовательно, остается одно – держать себя в руках, Саммерс. Мы через такое прошли. И знаем. Я с самым своим близким другом не стану говорить, как с тобой. Потому что ты вообще меня не знаешь, и я тебя не знаю. Поначалу я еще как-то знавался с нашими, так вот, некоторые так затянули пояса, ушли в себя, понимаешь? Это опасно, Саммерс. Потому что они до сих пор как будто все еще там, в неестественных условиях. Так, вот мой совет – вылезай из норы, пока не поздно.

– Конечно, – Чарли смотрел на него невидящими глазами.

– Господи, да где же наш зайка, что они так долго несут? Давно уже могли бы вытащить его из клетки, прикончить, освежевать, приготовить и подать пострела со всеми почестями.

– Захожу на кладбище, а там, возьми его нелегкая, ее муж.

– Ты подумай, неудобно вышло. И дальше? Всплакнули, как говорится, друг у друга на груди, стоя над ее могилой? Постой, или вы были знакомы раньше?

– Приличный парень. Мы пошли перекусить потом.

– Заманчиво. Обменялись, так сказать, мнениями?

– Нет, – поморщился Чарли.

– У меня была похожая история. Тоже ужасно неудобно получилось. Я тогда только закончил школу и стал встречаться с одной девушкой, со своей улицы. Моя ровесница. Оно, конечно, между нами ничего такого, мы же были совсем детьми. А потом она заболела, не помню, кажется, менингит, ужасная штука, и умерла, и мне пришлось утешать ее мать, я ходил к ней каждый вечер, наверное, несколько недель подряд. Милейшая дама, во всех отношениях, но я был еще молод, ничего не понимал в этом. Нет, ты не подумай, для своих лет я был вполне себе хорошо развитым мальчиком, так сказать.

Саммерс промолчал.

– Со временем понимаешь, сколько было в жизни упущенных возможностей. Обидно, – вздохнул Мидлвич, вспоминая годы заключения. – Да вот, взять хотя бы этого ушастого. Знал бы я, сколько мне придется есть одну крольчатину, стал бы я отказывать себе в жареных ростбифах? Я, видите ли, полагал, что они слишком тяжелы для моего желудка. В те времена я захаживал к старому Джорджу на углу Вуд-лейн, там сейчас один руины, и у него почти всегда можно было заказать кролика. Знать бы тогда. Но такова жизнь.

Чарли молчал. Лично ему было безразлично, что у него в тарелке, а когда Мидлвич подозвал официантку и заказал сыр и кофе, то Роза превратилась для него не более, чем в имя. Все девушки в кафе звались одинаково. И он с жадностью набросился на мысль о грантовской вдове.

– Думаешь, звякнуть ей? – бросил он в тишину – за их столом сделалось такое молчание, словно тихий ангел пролетел.

Но мистер Мидлвич утомился.

– Слушай, давай я познакомлю тебя с Эрни. Он может тебе пригодиться. Так о чем мы? Позвонить ей? Да Господь с тобой, ни в коем разе! Иди сам, дружок. Потому что у женщин навык говорить по телефону – как ножом отрежут. Надо идти, без предупреждения. Иди и все, вот мой совет.

Глава 4

Миссис Фрейзер пристроилась рядом с Чарли перед полыхающим в камине огнем. Эта худощавая дама лет пятидесяти сдавала ему комнату с удобствами.

– Был бы уголь, остальное приложится, – вздохнула она. – Наслаждайтесь, пока есть возможность, грейтесь, сколько вашей душеньке угодно. А то, кто его знает, что там впереди, какие еще несчастья на нас свалятся. Этот теперь бросает на нас новые бомбы, они летят так неслышно и падают как снег на голову. Вот сидишь дома и вдруг среди бела дня как обухом по голове – тьма египетская и потолок под ногами, если вам еще повезло, и ни крыши над головой, ничего, одно несчастье. А насчет угля – что верно, то верно. «Уголь? – спросил меня торговец. – Какой уголь, мадам? Не слышал о таком». Люди говорят, эти бомбы летят неслышно и падают так, что и моргнуть не успеете. А люди знают, что говорят – кто еще Богу душу не отдал, конечно.

Чарли молчал, гадая про себя, будут ли у него шансы на повышение. Потом вспомнил про карточки.

– На той войне все было иначе. Боже святы, теперь все так изменилось. Раньше их хотя бы слышно было, и люди, бывало, как заслышат – так ничком на землю. Я все помню, меня мистер Фрейзер научил. Но в этой войне вы и разобраться толком не успели. Вот, сами мне давеча говорили, что, дескать, высадились на том берегу, повоевали без году две недели – и в плен. Так что милости просим. Вот вам последнее ведро угля, да будет оно вам в радость. Опустел погребок-то. Я так и сказала Мэри: «Отдай уголь мистеру Саммерсу, Мэри. Мы этому человеку обязаны за все, это он из-за нас натерпелся». Так она мне: «А как же вы, мадам?». «А я, – говорю, – Мэри, присяду рядышком и посмотрю с мистером Саммерсом, как догорает наш последний огонь».

Однако в глубине души миссис Фрейзер была спокойна, ибо знала, что в другом ее погребе хранится честных полторы тонны угля.

Она украдкой взглянула на его большие карие глаза. Молодой человек, казалось, совсем о ней забыл. Хотя лицо у него очень приятное.

– Смотрю на вас и в толк не возьму, отчего вы дома сидите? Сходили бы куда-нибудь. В ваши-то годы, да еще через такое пройти. А там, глядишь, и девушку себе найдете.

Он весело рассмеялся.

– Веселитесь? Ну смейтесь на здоровье, только я к вам со всей душой.

Чарли молчал.

– Вот мистер Мидлвич – тоже чудак-человек, впервой с таким столкнулась. Пришлось даже пожурить его ненароком.

– Мидлвич? – переспросил Чарли. – Который из СЭГС?

– Ну, наверняка не скажу, – и она подробно описала его внешность. – Так вы, часом, не по работе знакомы?

– Это он.

– А я порой думаю, как он теперь?

– И вы не подозревали о нашем знакомстве?

– Подумать только, как все-таки тесен мир. Это ж надо, вы знакомы с мистером Мидлвичем. Нет, я плохого не скажу, все люди разные. Полагаю, он и вправду решил, что в Кенсингтоне, да по соседству с парком, куда удобнее. Он все бегал по утрам или что-то в этом роде – убегал перед завтраком. А потом съехал. Оплатил все как миленький, долгов за собой не оставил. Порядочный джентльмен, разве что кое-какие мелочи… Но я, должна вам сказать, ничуть не расстроилась, когда за ним захлопнулась дверь. И дай Бог ему всего. А ведь он не с улицы ко мне пришел, а по рекомендации одного уважаемого господина. Мистера Джеральда Гранта.

– В годах и проживает в Редхэме?

– Он самый. Ну разумеется, вы знакомы. Ведь это он за вас хлопотал. Вам очень повезло, вы уж простите, что приходится себя хвалить. Но не будь у вас за плечами таких напастей, я бы, вероятно, отказала вам.

– Конечно. Я совсем забыл.

– Хотите – можете считать меня старой занудой, но вы вернулись недавно и не успели оглядеться – скоро вы и сами поймете, что прошлого как не бывало, жизнь стала другой. И в наши дни – это непростое дело подыскать приличное жилье. У многих ведь даже крыши над головой не осталось. Так что, когда мистер Грант позвонил мне насчет вас, я сказала: «Надеюсь, это не очередной мистер Мидлвич?» – «Нет, что вы, – ответил он. – Небо и земля». Но этот человек – вы уж меня простите. Я дама замужняя, и не такая уж ханжа, но любовные связи этого джентльмена – что-то совершенно неописуемое…

– Я и не полагал, что эти двое знакомы, – Чарли был ошеломлен.

– Что уж тут странного? Жизнь – череда совпадений, сплошь и рядом. Я вам сейчас такое расскажу, ни за что не поверите, но, видит Бог, говорю сущую правду, – и она поведала какую-то длинную историю.

Он не слушал. Новость о том, что старик Грант и Мидлвич знакомы, глубоко опечалила Чарли, и он, сам не зная почему, нашел в этом нечто подозрительное.

И совсем забыл о собеседнице.

– А я и говорю: «Так ведь это один и тот же человек, – история миссис Фрейзер близилась к концу. – Предупреждаю, – говорю. – Я сейчас свалюсь в обморок», – говорю, и она хвать меня под руки. И эти двое оказались как две капли похожи друг на друга, – закончила она и торжествующе посмотрела на Саммерса.

– Да что вы говорите, – Чарли не понял ни слова.

– А вам необходимо встряхнуться. После той войны таких, как вы, было пруд пруди – что сиднем сидели по домам и кисли в одиночестве. Оно, конечно, понятно, но в жизни всякое бывает, и нечего вешать нос. Это, скажу я вам, чести никому не делает. Посочувствовать можно, оно грех не посочувствовать, ведь шутка ли – пережить такое. Но есть тут одна загвоздка, мистер Саммерс. Так, к чему это я – ах, да: никто вас вечно жалеть не будет, люди этого не любят. Так что подыщите себе порядочную девушку. Так оно лучше.

– К вопросу о внешнем сходстве, – он не отрывал взгляда от огня. – Положим, дети, их отцы и матери, они всегда похожи?

– Ничего подобного, – миссис Фрейзер очередной раз с нескрываемым интересом посмотрела на Чарли. – Ничегошеньки подобного.

И заворковала о каких-то тетушках и племянниках. Но он думал о Ридли и клял себя за то, что редко вспоминал Розу.

В прихожей зазвонил телефон.

– Я отвечу, – с готовностью предложил он. Удивительно, но звонили ему. И более того, звонил мистер Грант.

– А как поживает миссис Грант?

– Грех жаловаться, – ответил старик. – Ведь если подумать, беспамятство – это своего рода компенсация, да ты по себе знаешь. Но я вот чего звоню. Ты созвонился с той молодой барышней? Я тебе скажу, в чем дело. Ты ведь не такой, как все, неуверенный в себе. Не позвонил?

– Забыл.

– Слушай. Я старше тебя. И умею говорить прямо и без обиняков, а не хожу, как нынешняя молодежь, вокруг да около. Я же это не выдумал. На то есть определенная причина.

– Спасибо.

– Да не за что.

Чарли вернулся к себе. Миссис Фрейзер снова заладила о своем. На этот раз о росте цен.

– Дефицит-то все рос за…

Чарли вздрогнул, услышав странное созвучие. Вот, сейчас его захлестнет боль, знакомая, с которой он давно свыкся, особенно в Германии, он задержал вдох, приготовился к ее накату. Скрипучий голос миссис Фрейзер изолировал его от мира. Он знал – боль неминуема, как песнь кукушки когда-то ранним воскресным утром накануне войны – всякий раз, когда он проходил тропинкой мимо одного открытого окна. Тогда как раз пришла пора кукушек. А сейчас, по-видимому, стояла осень, и она, кажется, только что обмолвилась о Розе, но он ничего не чувствовал. Ничего. Он удивился. Он винил себя. Но ничего не чувствовал.

– Никакой тревоги, – он пресек ее словесный поток.

– Тревога? – испугалась миссис Фрейзер. – Да вроде тихо. Я бы услыхала, если что.

– Простите. Я опять говорю с самим собой.

Она уставилась на него. Он был явно не в себе, и это странное замешательство на его лице.

– Говорите с самим собой? Но, мистер Саммерс, вам бы следовало быть осторожней. В вашем-то возрасте. Вы так громко говорите, зачем это? Ах, Боже ты святы, неужто вы и впрямь чуете какую угрозу? – и опять это слово, сейчас, еще немного, и вернется это старое, привычное чувство вины, но в душе его была пустота. – Осторожней, мистер Саммерс, ладно в мои-то годы, но вы-то еще совсем молоды.

Повисло молчание. Он был готов ловить каждое ее слово.

– Возьмите цены на цветы, – миссис Фрейзер вернулась к своей мысли. – Тюльпаны, нарциссы, хризантемы и даже лесные фиалки, – Чарли ждал, ждал сигнала, – цветы исчезли, и совершенно непонятно, с какой такой стати. Зато их при всем честном народе продают на черном рынке. Это же не дело.

– То-то и оно, – подхватил Чарли изо всех сил желая, чтобы она продолжала говорить.

Она, как завороженная, смотрела в его огромные глаза, и ей почудилось, будто они отделились от лица и повисли прямо перед ней в воздухе. Аж дух захватывало от этих глаз.

– Ах, да, – она на секунду задумалась, но, вспомнив, продолжала: – Вот вы говорите, мол, вы – как все, не слушаете меня и сидите тут, словно испанский гранд. – Он улыбнулся, подумав о своей девушке. Что за чушь она несет? – Но вы же ничего не делаете, а лучше бы пошли и купили с получки цветы для девушки, когда она у вас появится, конечно – чего, осмелюсь предположить, не произойдет, если будете сидеть и слушать мою болтовню. Так вот, я давеча как увидала эти цены за углом, у меня аж мурашки, как от мороза.

Больше он ничего не слышал. Все мысли его сосредоточились на последнем слове, впрочем, он ничего не чувствовал. Совсем ничего.

Роза ушла.