355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Генри Грин » Возвращение «Back» » Текст книги (страница 1)
Возвращение «Back»
  • Текст добавлен: 12 мая 2017, 01:00

Текст книги "Возвращение «Back»"


Автор книги: Генри Грин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Генри Грин
Возвращение

Глава 1

Автобус остановился у церкви, и из него вышел молодой человек. Тут ему пришлось нелегко, потому что вместо ноги у него была деревяшка.

Дорога резко засинела асфальтом.

В Англии стояли летние дни. Дождевые облака сгрудились над холмом за колокольней. Он безошибочно отметил щели оборонительных бойниц, чернеющих на фоне того бурого, почти кровавого кирпича; и после долго и настороженно смотрел вдаль сквозь кипарисы, туда, где были ряды надгробий. Будто остерегался засады. Вроде той, что была во Франции, когда он потерял ногу, не заметив дула под цветками роз.

И здесь, в кладбищенских деревьях, куда ни глянь, повсюду тоже переплетались розы, розы, розы – они тянулись и алели сквозь узкие прозоры в кронах и вдруг, под тяжестью соцветий, роняли обессилевшие стебли, и издали казалось, будто то там то тут живой, цветущий венок лежит на каменном венке; еще легли на плиты, фризы матовые, мрамор, седой, сырой, как утренние травы; на потускневшие бумажные бутоны под перевернутым стеклом, которые, как водится, увенчивали каждый надмогильный холм, откуда любимые, покинув мир, лелеют жизнь в зеленых всходах, в кипарисах, в розах – что нынче там и тут пылали, рдели, ликовали и ненароком замирали, как этот долгий темный день, и взглядами соприкасались со всеми, кто на них смотрел; иные же поблекли, отцветали, встречали тихо свой черед; и угасали.

Шла еще война. Молодой человек в шерстяном пиджаке и светлых военных брюках был только что освобожден из плена[1]1
  В соответствии с Женевской Конвенцией 1929 года «Об обращении с военнопленными» (СССР ее не подписал) во время затяжных военных конфликтов, тяжело раненные и тяжело больные обязаны быть репатриированы. (Здесь и далее – прим. перев.).


[Закрыть]
. И, едва выпала возможность, вернулся.

Он знал городок под холмом, хотя что-то уже позабыл. Он знал каждый его закуток, хотя был здесь совсем чужим. А на кладбище не зашел ни разу. Но теперь пришел навестить ее – ту, которая жила в его сердце, волновала его сон по ночам, когда он был за колючей проволокой – женщину, которую любил, ее положили здесь, пока он был далеко, и звалась она именем из имен – Роза.

Автобус тронулся и увез пассажиров, которые все еще смотрели на него в окно. Он дождался, когда станет совсем тихо, и, тяжело хромая, двинулся вверх по тропинке, в сторону кладбища. Вдруг где-то рядом в тишине взметнулся зычный трескучий клекот всполошившихся гусей, и от этих резких, оглушительных звуков перед ним будто заново в воздух поднялась от упавшего поблизости снаряда целая вязанка хвороста, вонзилась каждым отдельным сучком в небо, сложилась в вышине веером и, полоснув воздух, упала вниз. И все время, пока замолкали гуси, он испытывал то, что увидел; но наступила тишина, и он забыл, мгновенно.

Но осталось чувство непонятной тревоги, словно ему откуда-то поступил сигнал.

Он побрел дальше – туда, где между высокими кипарисами была видна калитка. Но понял, что, прежде всего, надо избавиться от наблюдения. И тогда он запретил себе смотреть на розы. И опустил глаза, чтобы оставаться невидимым, заковылял вперед, волоча по земле своей деревяшкой.

Поскольку откуда-то со стороны церквушки все ближе и ближе дребезжал велосипедный звонок, выбрасывая мелкими очередями снопы трелей, пронизывая зыбким узором воздух, вторя волнистым очертаниям роз, которые – чувствовал он – все еще пристально следили за ним из-за надгробий.

И вдруг встал как вкопанный, увидав, как с вершины холма прямо на него катится на трехколесном велосипеде мальчишка лет шести. Тот быстро разогнался, и молодой человек, несмотря на то, что между ними была закрытая калитка, опасливо сошел с тропинки. Он успел разглядеть его черты, светлые волосы. Но ничего, ничего не шелохнулось в его сердце, да и не могло быть иначе, потому что тогда он еще не знал.

Он был раздосадован. Мальчик слез с велосипеда, открыл задвижку и быстро промелькнул, резко и неприятно брякнув звонком. Молодой человек вернулся на тропинку и медленно продолжил путь. И сей же час забыл о мальчишке, который исчез, который ничего для него не значил.

Ведь Розы больше нет. Она мертва. Умерла, пока он воевал во Франции, – снова и снова повторял он. Она мертва. Он узнал об этом не скоро, только в плену. Розы нет, – твердил он, прислонясь к калитке, – ее без него положили здесь, но почему так, ведь если бессмертие не ложь, то ей, должно быть, совсем не по душе этот скорбный сад. И наверняка она чувствует себя здесь не на своем месте, поскольку Роза – она сама жизнь, ее нельзя взять и заколотить в какой-то ящик, где только мрак и корни диких роз, что оплетают, тянут за собой ее рыжие пряди, которыми она так гордилась. Ведь на его памяти она ни разу не заглянула за приходскую ограду, где теперь ее дом, она хозяйка, она принимает гостей, его Роза, он видел ее сквозь пелену слез, такую живую и всегда разную – ее смех, безудержность, ее материнство, с этим младенцем на руках, но, Роза, милая, он больше всего вспоминал ее волшебные, рассыпанные по подушке локоны.

Нет, так не пойдет, – думал он, – да где же она? И понял, что даже не знает, где искать. Поскольку выбор был более, чем щедрым. Несмотря на скромную церквушку, кладбище было огромным и простиралось далеко и вглубь, и в сторону. Повсюду, насколько хватало глаз, оно бугрилось каменными, испещренными пятнами мха, плитами. И поскольку он то и дело терзал себя вопросами, на которые лишь изредка находил ответ, – а они копились и хранились в его голове, оставаясь нерешенными, – вот и теперь он подумал, что делать, если, положим, ему повстречается женщина и посетует, мол, такой молодой, а уже калека, потерял ногу; а что, если, и правда, его увидит главная деревенская сплетница; и, допустим, узнает его; но наверняка, в любом случае, обрадуется, что будет о чем посплетничать с соседями – о чужом юноше с кривой деревянной ногой, который бродит один по кладбищу и все ищет чью-то могилу.

Он представил, как расхохоталась бы Роза, застав его, как обычно, в сомнениях, витающим в облаках, как в тот день, когда – вот тебе раз – прозевал снайпера.

В самом деле, думал он, петляя между могилами, если бы не весь этот путь через войну, под пулями, через одну страну, через другую, пока не добрался до дома, то сейчас, не раздумывая, ушел бы прочь. Но лишь только вошел в калитку, роза нежно коснулась его щеки, и он робко пошел искать среди роз свою Розу – там, где, полагал он, светлее всего в ясный погожий день, где теплее всего в полдень, когда солнце стоит высоко, ведь сама она была такой теплой; и где выросли новые памятники, и, конечно, из местного камня, поскольку – думал он – у Джеймса как пить дать не получилось найти мрамор для той, которую, вот до этой самой минуты, немыслимо было вообразить под глыбой – пищей для червей, – где до сих пор растут ее рыжие, ее восхитительные пряди, в которых черви, словно в земляной утробе, устроили себе сырое влажное гнездо.

Что ж, значит, лучшие дни позади, думал он, убирая с лица ветку шиповника – роза качнулась, прыснула ему в глаза росой. Он раздвинул листья низких карликовых деревьев, нашел под ними мраморную плиту. «София», – прочитал он. И всё – ни годов жизни, ни фамилии. Поискав тростью, обнаружил рядом в траве гнездо. Оно было заботливо устроено под покровом плотных глянцевых листьев – темных, как хвоя кипарисов, как взгляд его карих глаз в просветах бледных матовых роз. Перехватив в другую руку трость, отпустил ветку – роза затрепетала, ударила его по лбу. Он наклонился, придерживая над головой листву, осторожно опустил руку в траву, дотронулся до холодноватой синей, как лунный свет, скорлупы. Яйца оказались тухлыми.

Он вытер руки. В кармане что-то зашелестело. Он вспомнил про телеграмму. «Явиться в Реабилитационный Военный центр Гейтейкес Эмманфорд 12 июня к 20:00».

Было уже тринадцатое[2]2
  13 июня 1944 на Лондон была сброшена первая немецкая «летающая бомба», Фау-1. Налеты длились до сентября 1944 г.


[Закрыть]
.

Ну, не расстреляют же они человека за то, что тот не явился, не прикажут платить за новехонькую конечность, что, верно, ждет его, как полагается, в коробке – пронумерованная болванка.

ЭНИС – стояло в конце телеграммы. И рядом еще непонятные буквы.

Мода на аббревиатуры переживала в лагере настоящий расцвет. Каждый заключенный расписывал свою койку буквами. Чтобы издалека было видно, что он преподает. Вроде ИТ, – Иннер темпл[3]3
  Иннер темпл – судебная палата адвокатского сообщества в Лондоне.


[Закрыть]
, там Марплз, быть может, прямо сейчас все еще читает Римское право. Так было задумано, чтобы время в плену не стояло на месте, заставить стрелки часов идти вперед. А он, болван, вернулся и повернул их назад лишь ради того, чтобы воочию увидеть эти розы, которые пробились между минутами и часами и так крепко сплелись в единый узор, что стрелки часов застряли в них, встали на месте.

Мысли его блуждали. А ведь ему повезло, что у него есть работа – удивительно, как ему умудрились сохранить должность. И те, кто еще там, отдали бы полмира, лишь бы оказаться на его месте. Они бы тут не раскисли, не стали бы швырять на ветер деньги ради путешествия в прошлое. И потом, вопрос с карточками. Как быть? Все, что у него есть, это костюм, который на нем, да и то потому, что он купил его когда-то давно, а портной не успел доставить, сохранил до его возвращения. Остальное все как в воду кануло. Ну вот, он совсем заблудился на этом чертовом кладбище. Да где же она? Роза, любимая, из-за которой он приехал в такую даль. Зачем она умерла? Как это понять? Наверное, лучше бы его совсем убили, думал он, врезали бы из чего-нибудь потяжелее снайперской винтовки. Розе бы все равно не узнать, ведь она умерла приблизительно в те же дни, ровно на той же неделе. Господи, упокой ее душу, – к глазам его подступили слезы, – пусть там ей будет хорошо, и она обретет покой.

Полил дождь. Странно, видимо, он настолько забылся, что даже не заметил, как упали первые капли. И быстро, изо всех сил, заскакал к аллее, торопясь укрыться под портиком церкви. Но ему пришлось идти напрямик, без тропинки, больно царапая шею, протискиваясь сквозь кипарисы, продираясь сквозь заросли роз, которые наотмашь хлестали его по щекам, брызгали дождем так, что вода заливалась в уши. Потому что он не мог нормально ступать, поднимать ногу, но не хотел тащить деревяшкой по тонкому нежному дерну, оставляя на свежих могилах шрамы подарком, с которым он вернулся из Франции.

От усталости в голове сделалось пусто. Но едва дошел до портика – тут же оцепенел от страха, увидав того, кто прятался там от дождя все это время. Ведь из всех людей, из всех мужчин, которых он знал или когда-то видел, перед ним стоял жирный, как пролетевшие гуси, Джеймс.

– Мать честная, Чарли, какими судьбами?

Не найдя, что ответить, Чарли оглянулся: не видел ли этот вдовец, как он искал могилу.

– Надо же, выходит, тебя выпустили? Господи, Чарли, как же это здорово, приятель! Ну, рассказывай, где тебя жизнь носила? В Германии, верно? Ты подумай, пять лет как не бывало. Как жизнь, старина? – он дружески ткнул его в грудь. – А здесь только и слышно «Вот, наши ребята вернутся!» Так ты насовсем? Как говорится, на веки вечные, окончательно и бесповоротно? Ну, каково там, во вражьем логове? Паршиво? Ты, верно, в госпиталь угодил? Как они там с ребятами нашими? Знаю, приятель, досталось тебе крепко. Тут теперь все иначе, прошли старые времена. Но, дружище, как же я рад тебя видеть!

– Да вот, нога, – пробормотал Чарли.

– Вот оно как, – продолжал Джеймс.

– Вот так, – сказал Чарли.

Повисло неловкое молчание. Вдруг у толстяка задергалась верхняя губа.

– Господи, я бы не заметил, если б ты не сказал. Но послушай, доктора научились творить чудеса. Во всяком случае, я слышал. Война медицине на руку. Как говорится, не было бы счастья – да несчастье помогло. Но такой ценой это ужасно. Значит, вот оно как, дружище.

– Бывает, – сказал Чарли.

– А кстати, где ты собирался обедать? Вот что, давай, разыщем что-нибудь пожевать. Дело это хлопотное. С тех пор как развелись эти БРНК, ВБСБ и ПМВО[4]4
  Большинство аббревиатур в этом романе – авторский вымысел. Во время Второй мировой войны появилось так много акронимов и аббревиатур, что для лондонцев, вернувшихся с войны, этот «ампутированный» язык родного города был совершенно чужим и непонятным.


[Закрыть]
, они и правят бал. Как только началась война. Хотя вру – после оккупации Голландии, кажется. Представляешь, даже рейсовый сняли. Так что передвигаемся на своих. Детей еще, правда, возят в школу – через СЭС – хотя дурака они там валяют. Ну вот что, давай найдем этот волшебный горшок. А кстати, мы в деревне организовали поросячий клуб ПБХР. Нынче у нас времена аббревиатур. Впервые, когда наши местные скинулись в общагу. Зато теперь кусок ветчины у меня всегда найдется. Хотя я, честно говоря, еще не притрагивался к ней. Покуда. О, кстати, за мной стаканчик-другой для разминки.

– Спасибо.

– Пустяки, старик, чем могу. Устроим в твою честь прием. Ты ведь получил мое письмо? Все произошло чуть ли не в тот день, когда ты попал в плен. С тех пор пошла другая жизнь. Такие, брат, времена и поверь мне, то ли еще будет. Да ведь это чертовски хороший повод взяться за ветчину. И как же ты меня раньше не предупредил?

Чарли пробормотал что-то невнятное.

– Знаю, – сказал Джеймс. – Мне это знакомо. Помню, как сам вернулся с прошлой войны, – и поведал Чарли скучную историю о каком-то знакомом. – С той разницей, что теперь они бросают на нас бомбы, будь они прокляты, – продолжал он. – Слушай, а ты часом не встретил моего парнишку на велосипеде? До нитки же вымокнет.

Дождь затихал, делался реже, шум его стал похож на свист серпа. Джеймс еще говорил, обо всем подряд, потому что для него эта встреча была не меньшим потрясением. Но Чарли больше его не слышал.

Он боялся выдать себя, чувствуя, как у него побелело лицо, судорогой свело живот, поскольку между ним и Розой постоянно висел этот вопрос – его ли это ребенок, которого она носит.

Ему сделалось страшно от того, что, увидав мальчика, он совсем ничего не почувствовал. А ведь всю жизнь верил, что родная кровь заговорит.

Значит, ребенок, которому он уступил тропинку, был Ридли[5]5
  Riddle – загадка (англ.).


[Закрыть]
. Бедняга, как же он будет жить с таким именем?

Он устал, был бы рад присесть, но, боясь обидеть Джеймса, заставил себя прислушаться. Тот продолжал, как ни в чем не бывало.

Вдруг Чарли, во что бы то ни стало, захотел увидеть мальчика, его пухлое личико, поймать в нем отголосок Розы, заглянуть ему в глаза и, возможно, увидеть в их отражении себя – да любую подсказку, пусть обманчивую, что отец он, что Роза жива – через него – в их сыне.

И он решил пойти на хитрость. И как только толстяк договорил, он, изумляясь собственной выдержке, спросил:

– Джеймс, в котором часу ты обедаешь?

– Смотри, старина, у меня тут пара дел в деревне, а ты пока ступай ко мне. А сперва, – с той же интонацией, – пойдем, нам сюда.

Ни о чем не подозревая, Чарли поплелся за ним. Но не поспевал, отставая все сильнее, и Джеймс неожиданно встал, махнул куда-то в сторону шляпой.

– Увидимся позже, – и быстро зашагал прочь.

Чарли доковылял до того места, откуда помахал Джеймс, и тут под высоким кипарисом бросились в глаза заостренные, врезанные в мрамор буквы, свежий, перевязанный тесемкой, букет роз, и он понял, что ее положили здесь, ибо буквы сложились в слово и открыли ему имя – Роза. Чарли склонил голову и неожиданно каким-то странным образом почувствовал, будто только что, в эту самую минуту, впервые отрекся от нее; потому что забыл; и понял, что ему суждено отречься от нее снова; и даже снова; именно так – трижды.

Глава 2

Родители Розы, мистер и миссис Грант, по-прежнему проживали в пригороде Лондона, в Редхэме. Они давно знали и любили Чарли как некогда возможного претендента на руку их единственной дочери – до того, как она вышла замуж за Джеймса. Миссис Грант питала особую слабость к его большим карим глазам. И когда старик Грант узнал, что Чарли вернулся, он позвонил ему и пригласил вместе скоротать вечер.

Он встретил Чарли в саду.

– Мать уже не та. Не знаю, может, оно и к лучшему. Память ее подводит последнее время. Вероятно, такова природа, опускает эту заслонку. Но то, как ушла Роза, было для нее страшным потрясением. Это естественно. Я решил предупредить тебя, чтобы ты не обращал внимания. Если что.

– Конечно.

Субботний день близился к закату. Он окрасился в розовые и голубые тона, и Чарли снова подумал, какой это грандиозный дар – вернуться.

– Но все не так просто, – продолжал мистер Грант. – Да, природа жестока, и ее законы неумолимы. Она не щадит слабых. Доктор говорит, так она защищает Эми, лишая памяти. Что тут сказать. Я бы и не спорил. Да и к чему это, правда, сынок?

– Правда.

– Да ты и сам знаешь, со своим ранением. Не бойся, если не знать – не видно, – он покачал старой своей седой головой. – Что за великолепный вечер. Так, о чем я? Ах да, я не стал принимать его слова на веру. Видишь ли, природа жестока, это правда, и милости от нее не жди. И тогда знаешь что? Вот, послушай. Тогда я подумал, а может, оно совсем и не к лучшему, чтобы Эми позабыла Розу.

Чарли откашлялся.

– Ведь так одно забудешь, другое, а там, неизвестно, чем дело кончится, – продолжал мистер Грант. – Я знавал одного человека, по работе, у которого время от времени случались эти провалы. И скоро он забыл всех. Его даже пришлось держать взаперти, постоянно. Но ведь это не жизнь, правда, сынок? И я начал потихоньку говорить с Эми о Розе.

Слушая, Чарли втайне искал повод уйти. Он поглядел вокруг. И понял, что вернулся, бесповоротно.

– Но нет, – продолжал мистер Грант, – все бесполезно, чтобы я ни говорил. И я решил: надо просто жить дальше. Вышел на пенсию, стал получать пособие, заниматься хозяйством, понемногу, впрочем, какие у нас дела – одни думы. Хотя, слава Богу, мы с Эми не такие уж и старики, на несколько лет нас хватит, так что устроились на общественных началах – я в ХРОН, а Эми потихоньку справляется в АРБС. Но это так, всего несколько часов в неделю, и потому я сказал себе: «Джеральд, надо что-нибудь сделать. Не дело это забывать родную дочь. Как ни крути». Пойми, Чарли, она даже не знает своего внука. А когда женщина стареет, ребятишки для нее большое дело, и оно правильно, ведь так устроен человек, сынок. В общем, что ходить вокруг да около: я решил, а позову-ка я Чарли Саммерса. Впрочем, ты и так здесь всегда желанный гость. Тем более после всего, что с тобой приключилось. Ты уж пойми меня. Я просто хотел проверить, кто ее знает, вдруг она…

Старик повернулся на полуслове и зашагал в дом.

– Так что не удивляйся, когда увидишь, – бросил он на ходу, и Чарли вздрогнул – столь громко прозвучал его голос.

До чего же это эгоистично, – думал Чарли, поднимаясь на крыльцо. – Конечно, все можно понять, но, тем не менее, это слова человека, которому незачем заботиться о карточках и ломать голову, как купить насущные вещи. Да и сам он сделал немало – рисковал, в конце концов, собственной жизнью, потерял ногу, провел лучшие годы в плену, за колючей проволокой, и теперь, когда вернулся, его хотят использовать как подопытную мышь в эксперименте над матерью Розы.

Мистер Грант громко позвал жену.

– Иду, дорогой, – свирелью откликнулась она и – вся какая-то чересчур ладненькая – вышла к ним. Она мелко засеменила вниз и прямиком направилась к Чарли, заключив его в объятья.

– Джон, Джон! – пропела она дважды.

– Нет, дорогая, это не Джон – это Чарли вернулся с войны.

Она склонила к нему на грудь голову, и Чарли, глядя на ее поседевшие волосы, осторожно обнял ее за плечи.

– Как они жестоки со мной, Джон, – и тихо потекли слезы.

– Ну же, дорогая, это Чарли Саммерс.

– Не стоит, – пробормотал Чарли.

– Джон, не верю своим глазам, ты вернулся!

– Вот, я же говорил, она решила, ты ее брат. Он скончался в семнадцатом.

– Джон, братик мой, малыш! – почти радостно воскликнула она. Но Чарли не давал воли чувствам.

Миссис Грант немного отстранилась и, обняв его за плечи, впилась в него взглядом. Как-то она излишне, чересчур опрятна. Не считая пары слезинок на подбородке и влажных дорожек, что пролегли от краешек неестественно блестящих глаз. Но в остальном комар носа не подточит.

– Эми, прошу тебя, – взмолился мистер Грант.

– Но что же мы стоим! Право, где мои мозги?

Она повела его в гостиную. Усаживаясь, он заметил, что она смотрит на него уже менее уверенно и быстро, куда-то в сторону, затараторила о войне, дескать, как это невыносимо, особенно теперь, когда сдались русские.

– Ужасная война, – и вдруг загородилась руками, словно он перед ней разделся.

– Побудь тут, сынок, а я пока приготовлю нам чай, – заявил Грант, выходя из комнаты. – Я на минуту.

Чарли не хотел оставаться с ней наедине, он открыл было рот, чтобы возразить, но, как это часто бывало, опоздал.

– Так жестоки, – пробормотала миссис Грант, когда они остались одни.

Оба молчали. Она сидела, закрыв лицо руками. Чарли было страшновато сидеть с ней вдвоем в одной комнате, но постепенно он о ней забыл и ни с того ни с сего вспомнил про галстук, что забыл его купить, хотя с утра собирался.

– Ты ведь не Джон, верно? – звякнуло в тишине.

Но он не успел ответить: в комнату вошел мистер Грант и вкатил перед собой тележку с чаем.

– А вот и мы, – торжественно объявил он.

– Джон всегда пил со сливками, – обратилась она к крошечному полупустому кувшину с молоком. – Ах да, я же забыла. Вы ведь не Джон. Все моя память. Знаете ли, я быстро устаю последнее время.

Мистер Грант принялся разливать чай.

– Странно, – обратился он к Чарли. – Раньше это делала Роза, помнишь? – Чарли помнил, но промолчал. – Настаивала, что это только ее обязанность. Еще когда с косичками бегала, – оживленно продолжал он. – Бывало, такой переполох устроит, чтобы ей разрешили. Это Чарли Саммерс, дорогая, – выпалил он. – Ты ведь его помнишь, Эми? Он часто заходил к нам на чай в старые времена. И заплетала в них розовые ленты, – он осекся. – Но ты непременно должна помнить, – голос его сделался глухим, – он еще встречался с Розой, и вот решил проведать, как там ее старики.

Чарли молчал и, как завороженный, смотрел в свою пустую чашку.

– Но вы совсем не едите, – сказала она в ответ, и перед его носом вырос кусок пирога. – Знаю, временами я сама не своя. Но вы должны быть снисходительны к нам. Мы ведь живем очень замкнуто. Очень.

– Я слышал, Вы работаете в АРБС, миссис Грант?

– Ах, да, боже мой, боже мой, что за работа, иногда думаю, всё, уйду совсем, вы не поверите, мистер… мистер… ах я, бестолковая, простите, опять забыла ваше имя.

Чарли заметил, что она ни разу не обратилась прямо к мистеру Гранту.

– Чарли Саммерс, дорогая, – выпалил мистер Грант.

– Разумеется. Мистер Саммерс. Вы только подумайте, мы пережили такие налеты этих цеппелинов, вот еще совсем недавно, прямо посреди бела дня, но дорогой, тебе не кажется, что мистер… мистер… – муж строго посмотрел на нее и она загородила руками рот.

– Она уверена, что ты пришел с Большой войны.

– Конечно.

– Что Германия? Пришлось горя-то хлебнуть? И главное, ни конца этому ни краю. Вижу, натерпелся ты в этом плену, верно? В каких краях сидел?

Старик был почти груб. По-видимому, его раздосадовало поведение жены. Но Чарли вновь мучил приступ тошноты, которая последнее время подступала к нему всякий раз при упоминании лагеря.

– Не стоит.

– Прости, сынок, что с нас взять, стариков – для нас все позади. Придет время, сам поймешь. Теряется связь с миром, вот что. И самое обидное – этого не замечаешь. Ты мне вот что скажи – тяжко там без женщин? Ведь это неестественно. Просто в голове не укладывается, как можно их вообще не видеть. Ну и в переплет ты попал, – добавил он с самым искренним сочувствием, не замечая, как странно, или – если угодно – сколь непосредственно, прозвучали эти слова в присутствии его больной жены.

– Можно мне еще чаю?

– Ах да что ж это я! – она с готовностью выхватила у него блюдце. – Вы уж не обессудьте, я теперь такая забывчивая, вы не поверите.

– Но ты совсем не ешь, сынок. Да, что ни говори, хватил ты лиха в молодые годы, это ж надо – такое пережить. Но, знаешь, таков порядок жизни, сынок. Пойми, вот я порой – управлюсь с делами, с Эми, а потом сяду и начинаю вспоминать. А у нее этого нет. И ведь получается, не все так уж скверно в этой жизни. Как ни крути.

– Но кто вы?! – возникла миссис Грант.

– Чарли Саммерс. Вы знакомы. Помнишь, он встречался с Розой, часто наведывался к нам. Сколько с тех пор воды утекло, верно? – Чарли не отвечал.

– Знаешь, а теперь шагу ступить нельзя – везде одни аббревиатуры, – старик неожиданно сменил тему. – По вечерам в паб не войти. Войти-то войдешь, а там тебе – или день рождения Гражданской обороны или собрание ХРОН и так далее и тому подобное. Вот так – вернешься домой, а вокруг не узнать ничего, да, сынок?

Чарли ответил, да.

– А что у тебя с карточками? Всем снабжают?

– То-то и оно, – сказал Чарли, вспомнив про халат.

– Надо потребовать, я так считаю, но, черт возьми, сынок, и это страна, которую мы считали свободной. За что, спрашивается, мы воюем, если человек, которому мы всем обязаны, вынужден проходить через эту тягомотину? Но это еще куда ни шло, я тебе вот что расскажу. Взять хотя бы начальника БДС. До всей этой заварухи он чуть ли не крошки у меня с рук слизывал. А теперь сидит с телефоном, белым таким, весь важный, а кем он был раньше? Рядовым диспетчером, у этих Томпсонов. А нынче погляди – начальник, чуть что – к нему на поклон. За всем – от последней зубной щетки до пишущей машинки. И на все у него «нет». Вот на днях – доктор выписал для Эми пару того-сего, пустяки, немного больше нормы, учитывая ее здоровье. Пришлось идти к Джорджу Эндрюсу, так его зовут, подписать для миссис Грант диету. И чего мне это стоило, не передать.

– Да что вы говорите? – сказал Чарли.

– Вы ведь не Джон, верно? – спросила миссис Грант.

– Можешь мне поверить. И так на каждом шагу.

– Но кто вы тогда?

– Оставь, дорогая, ты запамятовала, забыла. Вчерашние юнцы, которых я не принял бы работать даже на побегушках, нынче властвуют над нами. Да, какое там, игра в одни ворота: орел ты или решка – им все одно.

– Но что вам здесь надо?! – потребовала миссис Грант.

– Зашел к нам попить чаю, дорогая, – мистер Грант бросил на нее нетерпеливый взгляд, но она не сводила глаз с Чарли.

– Не нравится мне это, – проворчала она.

– Простите.

– Пустяки, сынок, не обращай внимания.

Вероятно, Чарли так бы и поступил, однако миссис Грант решила по-своему – забилась в угол дивана, зарылась в подушки и на весь дом зарыдала.

– Эми, прекрати сейчас же, ты ведь не ребенок, в конце концов. Вот – взяла привычку, – сказал мистер Грант. – Она скоро угомонится.

Миссис Грант высунула из подушек порозовевший нос и тоненько всхлипнула. Чарли понял, что пора.

– Мне, в самом деле, пора.

– Ну будет тебе, Эми, – увещевал мистер Грант.

Он присел к ней на диван и погладил по спине. В ответ она что-то пискнула, но Чарли был уже на пороге.

– Постой, сынок, не уходи так, – окликнул его мистер Грант. – Я сейчас. Ну, мать, ты совсем расклеилась. Подожди у обочины, скройся пока. У меня что-то для тебя есть, – бросил он Чарли.

И Чарли, спасаясь от ее рыданий, покинул дом. И встал подальше от крыльца за большим деревом. Минут через десять на тропинке появился мистер Грант.

Да, он очень сожалеет – это был не лучший прием, к тому же после этих испытаний заграницей. Но он знал – Чарли поймет, раз уж врач рекомендовал попробовать. Последняя надежда. Теперь ей помогут лишь тишина и покой. Чарли сказал, не стоит волноваться. Мистер Грант сказал, это более, чем великодушно. Чарли, изумляясь собственному лукавству, сказал, что для него это сущий пустяк.

– Дело вот в чем, – заключил мистер Грант. – Я не из тех, кто возлагает свои тяготы на других, но у нее был шанс, ну вспомнила бы, ну всплакнула бы у тебя на груди. Вот и вся разница. Но я пригласил тебя не просто так. Тут для тебя сюрприз. Вот, – он протянул Чарли адрес, – загляни сюда, и ты встретишь кое-кого, кто знал Розу. Ее сверстницу, может, на месяц-два помладше. Будет тебе рада. Она вдова.

Чарли поблагодарил мистера Гранта, и, не придавая значения его словам, поспешил на электричку.

Он вышел на своей станции и добрых три мили проковылял следом за рыжеволосой девушкой, пока, кажется, не проводил ее до дома, даже не пытаясь заговорить с незнакомкой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю