Текст книги "Полковник Лоуренс"

Автор книги: Генри Бэзил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

В результате совещания с Вэмиссом Вингейт отправил в Лондон телеграмму, в которой указал, что для удержания за собой Рабуга с помощью морских сил требуется еще по крайней мере одна бригада регулярных войск с артиллерией. Если же в этом будет отказано, то в качестве альтернативы он просил о присылке хорошо подготовленного отряда арабов численностью 5 000 человек, также с артиллерией. Учитывая возможность дальнейших препятствий и затяжек со стороны военного министерства, он добавил, что собирается отправить в Рабуг орудия, пулеметы и звено из четырех самолетов, на что разрешение уже имелось, а также начать организацию сил арабов.

Телеграмма Вингейта была встречена генеральным штабом в Лондоне как доказательство правильности той точки зрения, что всякая интервенция повлечет за собой неограниченную ответственность. Робертсон ухватился за телеграмму и, в частности, за выражение "требуется по крайней мере". 2 ноября он выдержал еще один бой в военной комиссии,[5]5
  На заседании 2 ноября военная комиссия склонилась перед непреклонным упорством Робертсона, но не разделила его легкомысленного взгляда на то, что возможность захвата турками Рабуга никогда не имела большого значения. Адмиралу Вэмиссу была посланы директивы оказать Рабугу всяческую поддержку морскими силами вплоть до высадки, если это потребуется, десанта моряков, Сирдару было предложено отправить все военные части, которые он смог бы выделить из Судана. Французскому правительству была послана просьба отправить любые находящиеся поблизости военные силы. Телеграмма Вингейта была новым импульсом к проведению в жизнь этих неясных указаний – импульсом, который приобрел дополнительную силу благодаря новому шагу со стороны французов. Бремон прибавил свой голос к требованию посылки бригады, но наряду с этим высказал свое нежелание разрешить своим артиллерийским и пулеметным частям отправиться из Суэца, не будучи уверенными в получении ими в Рабуге соответствующего подкрепления пехотными частями. Его поддержало французское правительство, указавшее английскому министерству иностранных дел на возможность переброски одной бригады с синайского фронта ввиду наличия там сравнительно слабых сил турок. Оно также предложило послать во временное распоряжение Мюррея два сингалезских батальона, чтобы облегчить отозвание одной из его английских бригад.
  Это французское вмешательство было тем более чувствительно для Робертсона, что оно отражалось на его стратегическом плане.


[Закрыть] когда министры ему заявили, что, исходя из того, что происходило с Румынией и год тому назад произошло с Сербией, они пришли к заключению, что Англия будет представлять собою печальное зрелище в глазах всего мира, если позволит погибнуть от отсутствия помощи еще одному союзнику.

В дальнейшем Робертсон не без обиды в голосе жаловался на то, что подобные доводы, вызываемые моментом, было нелегко парировать. Он чувствовал, что из-за отсутствия доказательств справедливости обратного единственно, что оставалось делать, это строго придерживаться ранее сделанных выводов.[6]6
  Год спустя дорогой ценой для Англии и ценой собственного поражения он занял точно такую же позицию в отношении наступления у Пашендейля, когда настаивал на отказе в посылке помощи Хейгу, несмотря на свои собственные сомнения, и написал ужасное признание: «Я признаюсь, что упорствовал… скорее потому, что меня заставлял упорствовать мой инстинкт, а не какой-либо стоящий аргумент, которым я мог бы оправдать свое упорство». Стратегия, побуждаемая не разумным расчетом, а животным инстинктом, которая к тому же не может быть оправдана доводами аргумента, выносит сама себе обвинительный приговор даже до того, как этот приговор подтвердятся горьким опытом. В своем отношении к арабской кампании он избег подобного же обвинительного приговора истории потому, что из среды военных не по профессии появился стратег, который был в состоянии на основании здравого смысла развернуть стратегию, соответствовавшую реальной обстановке.


[Закрыть]

Поскольку его положение еще было прочным, военная комиссия попыталась выйти из затруднения советом передать решение в подкомиссию, состоявшую из Эдварда Грея, лорда Керзона и Остина Чемберлена. В подкомиссии Грей обычно придерживался той точки зрения, что отклонять официальное мнение военного ведомства является нежелательным. Но сознание опасности положения в Аравии и возможных последствий пересилило сомнения двух других министров. После продолжительного обсуждения вопроса, которое Робертсон нашел "весьма неприятным", ему было предложено доложить, какие силы потребуются для того, чтобы удержать Рабуг от возможного наступления. Он нехотя согласился это сделать, хотя и добавил в виде предостережения, что "я никогда не смогу заставить себя подписать приказ об использовании английских войск для задуманных целей". Это являлось нескрываемой угрозой выйти в отставку, если только его стратегические замыслы будут принесены в угоду политическим соображениям, – угрозой, которая имела большой эффект в тот период войны, когда государственные деятели всех стран вследствие боязни крикливых протестов попадали в подчинение генералам.

Робертсон представил доклад, в котором он подчеркнул, что "мы должны быть настолько сильны, чтобы противостоять не минимальному, а максимальному количеству сил, могущих быть брошенными неприятелем". Исходя из этого, он определил потребное количество войск в две пехотные бригады, две артиллерийские бригады и два кавалерийских корпуса на верблюдах со вспомогательными частями – всего около 16000 человек. Поскольку даже по расчетам Робертсона в Геджасе имелось не более 15000 турок, это, несомненно, являлось «щедрой» оценкой, особенно если учесть, что задача отряда заключалась в обороне при поддержке орудий военных кораблей. Очевидно, что чем больше была цифра, означавшая количество необходимых для отправки войск, тем меньше было вероятия, что войска эти будут отправлены.[7]7
  В своем докладе Робертсон указывал, что войска не могут быть сняты ни с какого другого театра войны и что, если их брать с синайского фронта от Мюррея, ему придется прервать то наступление на Эль-Ариш, которое было начато по приказанию военной комиссии (в связи с этим заявлением интересно отметить, что в Синае турки имели лишь две слабые дивизии общей численностью около 13000 штыков против английских сил, превосходивших их более чем в три раза). С другой стороны, если бы это наступление было осуществлено, оно спасло бы Мекку от гораздо большей опасности, чем любая высадка в Рабуг «в целях угрозы неприятельским путям сообщения с Геджасом». «Кроме того, было невероятным, чтобы производилась попытка наступления на Рабуг и Мекку со стороны Медины. Трудности, которые при этом пришлось бы преодолеть, были бы громадны даже для турок, (которые привыкли к военным действиям в условиях пустыни». Исходя из всех этих соображений, «он почтительно указал в заключении», что экспедицию посылать не следует.
  Доклад, несомненно, являлся доказательством того, что оценка генерального штаба была более похожа на обращение защитника к судье в пользу своего клиента, чем на беспристрастный вывод. В особенности забавен довод, что окончательное наступление на Эль-Ариш, расположенный на берегу Средиземного моря, 6 недель спустя сможет оказать немедленный эффект на положение у Мекки и создать действительную угрозу Геджасской железной дороге, находящейся в расстоянии 190 км через Мертвое море и пустыню. Это, конечно, превосходит все те любительские расчеты Ллойд-Джорджа, над которыми так любил издеваться Робертсон. Весь юмор этого самоуверенного заявления почувствуется еще сильнее, если вспомнить, что английское наступление было приостановлено в нескольких милях от Эль-Ариша и войска оставались там до следующей осени


[Закрыть]

Представленный доклад с предшествовавшей ему угрозой оказались достаточными, чтобы удовлетворить премьер-министра. Что же касается остальных министров, то их внимание было отвлечено политическими событиями, предшествовавшими падению правительства Асквита… Когда под руководством Ллойд-Джорджа сформировался новый военный кабинет, члены его, конечно, не имели никакого желания тотчас же вступать в конфликт со своим главным советником по военным делам из-за столь незначительного вопроса. К тому же и последние затруднения для Робертсона были устранены решением, которое было предложено со стороны арабов. Недаром Робертсон в последующие годы отдавал должное "вдохновению полковника Лоуренса" в осуществлении создавшейся в то время перемены в обстановке.

К тому моменту, когда Робертсон приготовил свой доклад, Мюррей сконцентрировал в Суэце две бригады, которые были готовы к отправке в Рабуг по получении приказа из Англии. Эти силы оставались там до тех пор, пока в конце января Мюррей не получил приказания отправить обратно во Францию целую дивизию.

На побережье Красного моря положение продолжало оставаться тревожным. В Медине турки печатали в большом количестве листовки о том, что вновь назначенный ими шерифом Али-Хайдар известил о своем намерении "вернуть арабов на истинный путь", а также о предстоящем прибытии из Европы турецких дивизий. Эти листовки, получившие широкое распространение, произвели громадный эффект. 1 декабря Фейсал сообщил в Джидду, что Фахри-паша вышел из Медины. Фейсал требовал подкреплений, но возникшие между братьями натянутые отношения и невнимание Али и Абдуллы к активным действиям делали его перспективу безнадежной.

Английские корабли доставили из Индии в Рабуг около 4 000 пленных арабов, но лишь ничтожная часть их согласилась присоединиться к войскам шерифа, причем все они хотели быть офицерами. Что касается небольшого числа египетских войск, которые были посланы в качестве охраны самолетов, то они прежде всего были заняты охраной самих себя, так как в течение нескольких дней была опасность, что на них могут напасть арабы – не столько из вражды, сколько вследствие жажды добычи. Хорошо еще, что для удержания египтян нашелся такой человек, как Джойс с его характером.

Три турецких батальона с 600 всадников на верблюдах и тремя орудиями атаковали отряд Фейсала и отогнали его к Янбо. Его части обращались в бегство при малейшей потере. Случаи дезертирства участились. В результате туркам удалось овладеть дорогой между Янбо и Рабугом и отрезать Фейсала от Али с суши. Во время этого кризиса Лоуренс высадился в Янбо.

10 декабря в Джидду из Мекки прибыл шериф, чтобы встретиться с Вильсоном. Он вручил Вильсону письмо с просьбой об отправке в Рабуг шести батальонов и добавил, что хотя он предпочел бы мусульман, но, учитывая создавшуюся обстановку, согласен принять и христиан.

В результате Вильсон послал соответствующую телеграмму. Однако на следующее утро шериф переменил свое решение и взял свою просьбу обратно. Таким образом, разговоры шли без конца. Некоторые из вождей арабов настаивали на присылке войск, другие намекали на желательность заключения мира с турками. Ввозившиеся в страну в огромном количестве винтовки исчезали; многие из них продавались – и даже туркам. Имелись подозрения, что то же самое происходило и с продовольствием. Накануне рождества Вильсон провел совещание с несколькими офицерами для рассмотрения вопроса об эвакуации Рабуга. Сообщали, что приближавшиеся турецкие частя насчитывали около 5 000 человек.

29 декабря Вингейт занял пост верховного комиссара Египта, с которого Мак-Магон был снят под давлением враждебных ему сил. Для выяснения желательности присылки войск Вингейт отправил через полковника Пирсона телеграмму, которая в действительности была ультиматумом шерифу и требовала от него решительного ответа. Шериф прислал ответ, который, несмотря на его неясность, смог быть истолкован как согласие принять помощь со стороны английских войск. В связи с этим Пирсон протелеграфировал в Каир просьбу Мюррею произвести отправку бригады, которая находилась наготове.

Отправка была намечена на 9 января. Казалось, что долгожданное мероприятие, наконец, будет проведено в жизнь, но в действительности оно так и не было реализовано: все приказания были отменены, причем на этот раз окончательно.

6 января Вильсон после кратковременного пребывания в Египте вернулся в Джидду. По дороге он остановился в Янбо, где виделся не только с Фейсалом, но и с Лоуренсом. Хотя Вильсон до тех пор и был убежденным сторонником отправки английских войск в Рабуг, вернувшись, он стал смотреть на положение более оптимистически и был лишь озабочен реакцией, которая могла явиться следствием высадки английских войск.

По прибытии в Джидду Вильсон увидел последнюю телеграмму шерифа и признал ее неудовлетворительной. Он написал Вингейту о том, что отправка войск не должна производиться до тех пор, пока шериф не потребует в письменном виде присылки войск с принятием на себя ответственности за последствия их появления в Геджасе.

9 января Вингейт отправил об этом телеграмму шерифу. Хотя многие из окружавших шерифа и высказывались за принятие помощи, шериф колебался взять на себя ответственность. Он оставался в нерешительности два дня, а затем ответил, что в данный момент в помощи английских войск он не нуждается, но хотел бы оставить за собой право их вызова в случае перемены обстановки.

Фейсал – с Лоуренсом в качестве советчика – уже выступил из Янбо для флангового марша по берегу Красного моря на расстоянии 350 км к Веджу. 23 января последний был занят передовой колонной арабов, высадившихся с кораблей. Два дня спустя английская бригада, находившаяся в ожидании в Суэце, была отправлена обратно.

На войне, сказал Наполеон, приходится рассчитывать не только на людей, но и на отдельного человека. Это еще более верно при участии в войне иррегулярных войск. В январе 1796 г. молодой 26-летний человек сумел убедить Директорию пойти на смелый шаг, который точно так же начался с флангового марша вдоль побережья Ривьеры. Лоуренс перед началом его первой арабской кампании был ровно на 2 года старше, чем был Наполеон Бонапарт во время его первой итальянской кампании. Любители исторических совпадений могут обнаружить исключительную цепь событий. 16 октября – в тот день, когда Лоуренс высадился в Аравии, – Наполеон был произведен в генералы за услуги, оказанные им во время восстания в вандемьере. 27 марта Наполеон принял командование над итальянской армией, а Лоуренс произвел свой первый самостоятельный набег на Геджасскую железную дорогу. 10 мая, в годовщину "моста Лоди" – даты, с которой Наполеон начал считать свое предвидение "сверхчеловеческих достижений", Лоуренс был окончательно лишен возможности соединиться с английской миссией и остался один с арабами в экспедиции, которая подняла арабскую кампанию на новую высоту, а его самого вознесла до кульминационной точки подъема. Однако аналогия не должна заходить слишком далеко.

Глава IV. Клин. Декабрь 1916 г. – январь 1917 г

Возвращаясь в Каир после своего первого посещения Фейсала, Лоуренс представил Клейтону еще более убедительный доклад, чем взгляды, высказанные им в Хартуме. Это был краткий и резкий документ, в котором Лоуренс весьма основательно возражал против присылки бригады. Он считал, что арабы были в состоянии сами удержаться на холмах, пересекавших дороги в Мекку, при условии хорошего снабжения их легкими пулеметами, соответствующей артиллерией и технической помощью. Благодаря собственному опыту он определенно высказывался против присылки английских войск, считая, что их появление вызовет среди арабов столько подозрений и предубеждений, что уничтожит то единство, которое сейчас имеется. Кроме того, он считал английскую пехоту слишком тяжеловесной для военных действий в такой пустынной и суровой стране и предполагал, что турки вследствие этого будут в состоянии избегнуть встречи с английскими войсками в Рабуге.

Лоуренс выдвигал свои доводы особенно настойчиво, так как узнал, что приготовления к посылке отряда, шли полным ходом. Вскоре после этого он имел основание еще более усилить свои возражения, так как обнаружил, что Бремон, настаивая на отправке отряда, руководствовался политическими мотивами. Подозрения Лоуренса были вызваны разговором, в котором Бремон намекнул, что, поскольку арабы противятся высадке союзных войск, их неудовольствие будет направлено против шерифа, который вследствие этого окажется еще в большей зависимости от поддержки союзников.

Можно также подозревать, что выражения. Лоуренса против отправки военной экспедиции были вызваны не только военными соображениями. Бремон позднее указывал, что возражения Лоуренса были вызваны его личным честолюбием, так как "прибытие английского генерала с бригадой поставило бы его в подчиненное положение". Однако это заявление не вяжется с тем фактом, что Лоуренс первый высказался против предложения о посылке войск еще тогда, когда никому в голову не приходила мысль отправить его в Геджас и когда он не высказывал ни малейшего желания туда ехать.

Более естественная причина заключалась в давнишнем желании Лоуренса видеть арабов борющимися за свое освобождение и притом без покровительства иностранцев. Если он не хотел их видеть «охраняемыми» англичанами, то еще менее хотел их видеть превращаемыми в добрых французских граждан. Улучшение их гражданских добродетелей не возместило бы, по его мнению, потери того, что он рассматривал как необходимый дух свободолюбия. Французы же являлись не только более серьезной угрозой для его планов, но и более реальной угрозой вообще. И в конце концов арабы оказались бы в роли кукушки в своем гнезде.

Доклад Лоуренса создал ему новый авторитет в тех кругах, где до этого его считали непочтительным и эксцентричным молодым штатским гражданином в военной форме. В глазах генерального штаба он внезапно превратился из любителя в эксперта-специалиста. Такова, однако, обычная судьба человека, когда его критика случайно угодит профессионалам. Наблюдения, сделанные Лоуренсом, и его доводы. против посылки бригады в Рабуг были встречены наилучшим образом всеми теми, кто высказывался против ее отправки. "Мюррей и его штаб повернулись ко мне лицом и сказали, что я самый лучший мальчик; они протелеграфировали полностью мою докладную записку Робертсону, который прислал мне благодарственную телеграмму".

Такого превосходного эксперта следовало использовать в дальнейшем и отправить туда, где он мог бы придерживаться столь правильных взглядов. Поскольку это вновь создавшееся в высоких кругах мнение совпадало с мнением человека, который лучше всех знал свою работу, Клейтон приказал Лоуренсу возвратиться в Янбо, для того чтобы действовать в качестве офицера для связи и советника Фейсала. Отношение Лоуренса к этому новому поручению, которое имело столь громадные последствия в дальнейшем, может быть лучше всего передано его собственными словами: "Поскольку оно меня совершенно не устраивало, я доказывал свою полнейшую непригодность для этого дела, заявив, что я ненавижу ответственность и что на протяжении всей моей жизни неодушевленные вещи были для меня более приятны, чем люди, а идеи – чем одушевленные вещи. Таким образом обязанность, требовавшая иметь дело с людьми и использовать их для каких бы то ни было целей, была для меня вдвойне нежелательна. Я не был похож на военного человека и ненавидел военное дело, между тем как Сирдар запросил Лондон о присылке кадровых офицеров, достаточно компетентных для руководства войной в Аравии.

Клейтон ответил, что могут пройти месяцы, прежде чем они прибудут. Фейсал же должен быть связан с нами и теперь… Поэтому я обязан был ехать. Оставив на попечение других созданный мною "Арабский бюллетень", карты, которые я хотел составить, и перечень изменений, происшедших в турецкой армии, – все интересные работы, успешному выполнению которых помогала моя подготовка, я был вынужден взяться зато дело, к которому не имел ни малейшего призвания. Поскольку наше восстание преуспевало, заинтересованные в нем лица хвалили его руководство, однако за кулисами восстания имелись все недостатки, свойственные любительскому руководству, экспериментам и капризам".

Если в этих последних словах и звучит оттенок иронии, то в них во всяком случае нет той фальшивой скромности, которую иностранцы называют английским лицемерием и которой англичанин пытается скрыть от себя самого свои мысли, преуспевая в этом тем больше, чем меньше в нем развито чувство юмора.

В начале декабря Лоуренс снова высадился в Янбо, где к этому времени англичане организовали базу для Фейсала. В Янбо имелось также ядро регулярных войск арабов, находившихся в процессе формирования, и английский инструктор из египетской армии – капитан Гарланд, специалист по части подрывания динамитом. Лоуренс вскоре сделался одним из его самых способных учеников. К югу от Рабуга имелось еще несколько английских офицеров, которые прибыли с 300 солдат египетской армии и авиационным отрядом. Эти офицеры также помогали подготовке нескольких сотен специально отобранных арабов, являвшихся еще одним пополнением для новой регулярной армии шерифа. Сколько их было, никто точно не знал.

Лоуренс отправился в глубь страны. В пути перед ним неожиданно открылись сотни лагерных огней. Он услышал "рев тысяч встревоженных верблюдов" и увидел другие признаки смятения и тревоги. Оказалось, что это был только что прибывший сюда отряд Фейсала. Последний сам объяснил случившееся: отряд турок проскользнул через заставы арабов и отрезал их, затем опустился к Бир-Саиду, где внезапным набегом привел в беспорядочное бегство главные силы Зеида. Сам Фейсал, оставивший Зеида в охранении, пытался призвать к оружию еще одно племя, но, услышав о несчастье, бросился со своими 8000 арабов обратно, чтобы преградить дорогу на Янбо.

Ночью в лагере царило паническое настроение. Но, к счастью для восставших, турки не попытались использовать свой успех и не продолжали наступления. Фейсал решил до рассвета отойти на другую позицию, отчасти для того чтобы создать перелом в настроении своих войск, отчасти же по тактическим соображениям. Последующие два дня Лоуренс провел с Фейсалом и ознакомился с методами командования Фейсала, которые еще более усилили в нем восхищение вождем, умевшим сдерживать столь изменчивые и вместе с тем беспомощные силы.

"Сражаясь для того, чтобы поднять упавший дух, Фейсал достигал этого, заражая своей бодростью каждого, кто был возле него. Он был доступен для всех, кто находился за пределами его шатра… и он никогда не отклонял просьб, даже когда арабы толпой приходили к нему излагать свое горе, изливая его в длинных песнях, которые они пели вокруг нас в темноте… Исключительное терпение Фейсала было для меня еще одним уроком того, что значит в Аравии быть вождем. Столь же удивительным казалось и его самообладание".

Когда Лоуренс увидел, что прибыли шейхи племен, беззаботность которых была главной причиной отступления, он боялся «сцены» и вспомнил о значении имени Фейсала – "сверкающий меч при ударе". Фейсал же ободрил их, "слегка побранив то за одно, то за другое". "Я никогда не видел, чтобы араб ушел от него неудовлетворенным или обиженным, что доказывало его такт и память, так как он, по-видимому, никогда не забывал какого-либо факта и не ошибался в родстве".

Лоуренс так рисует картину лагерной жизни арабов. Перед рассветом имам отряда пронзительным голосом призывал правоверных на молитву. Как только он заканчивал свой призыв, из шатра Фейсала – обычной палатки в виде колокола, с походной кроватью, ковром и старым белуджистанским молитвенным ковриком начинал свой мягкий мелодичный призыв имам Фейсала. Примерно через час отдергивалась занавеска шатра Фейсала, что означало, что в шатер открыт доступ. После сообщения утренних новостей подавался завтрак. Он состоял из фиников, иногда с несколькими лепешками или хлебцами. Затем Фейсал диктовал своим двум секретарям; работа заканчивалась питьем попеременно горького кофе и сладкого чая. Около 8 часов Фейсал пристегивал свой парадный кинжал и шел в приемный шатер, где садился на землю против входа. Его свита располагалась за ним полукругом. Просители ожидали своей очереди у шатра.

Аудиенция обычно заканчивалась в полдень; тогда родные и приглашенные собирались в шатре в ожидании уставленного многими блюдами подноса с завтраком.

Однако сам Фейсал не любил много есть, но зато беспрестанно курил и нередко слишком рано для любителей хорошо покушать подавал знак рукой, чтобы убрали поднос. После второго завтрака начинался разговор за кофе и сладким, как сироп, зеленым чаем, а затем, после часового отдыха в своем шатре, Фейсал возобновлял прием. Если позволяло время, он совершал прогулку. В начале седьмого часа появлялся поднос с ужином. За ним возобновлялся разговор, читались арабские стихи, а иногда игралась партия в шахматы, во время которой подавался чай, пока, наконец, очень поздно Фейсал не ложился слать.

Фейсал предложил Лоуренсу во время пребывания в лагере носить одежду арабов, так как у последних форма цвета хаки была связана с представлением о турецких офицерах. В одеянии же араба Лоуренс не только обращал бы на себя меньше внимания, но и соплеменники Фейсала начали бы принимать его за одного из своих вождей. Получив согласие Лоуренса, Фейсал подарил ему великолепную одежду из белого шелка с золотыми украшеньями, присланную ему недавно из Мекки.

Именно после этого посещения Фейсала Лоуренс и представил свой доклад о силах арабов, предвещавший его будущую стратегию. "В массе они не страшны, поскольку общественный дух, дисциплина и взаимное доверие у них отсутствуют. Взятые же в отдельности, они хороши; я сказал бы, что чем меньше часть, тем лучше оказываются результаты. Толпа в тысячу арабов не будет в состоянии что-либо сделать с вчетверо меньшим числом регулярных войск, но три-четыре араба в их долинах или холмах сумеют оправиться в дюжиной турецких солдат. Когда арабы сидят без дела, они начинают нервничать и думать о том, как бы вернуться домой. Но когда у них есть дело и они разъезжают небольшими отрядами, нападая на турок, то в одном, то в другом месте, всегда отступая при их приближении, тогда они действительно достигают своей максимальной боеспособности, вызывают в рядах противника не только беспокойство, но и замешательство".

Пребывание Лоуренса в лагере Фейсала было непродолжительным, так как требовалось посмотреть, как продвигались работы по укреплению Янбо. Фейсал следовал за ним по пятам. Однако вскоре после отъезда Лоуренса турки снова произвели нападение, причем воины племени джухэйна, находившиеся на левом фланге армии Фейсала, неожиданно ускакали с поля сражения. Впоследствии они оправдывались тем, что, устав и страдая от жажды, они бросились обратно в лагерь, чтобы приготовить себе чашку кофе… Таким образом несомненно, что у арабов война носила несколько опереточный характер. Неожиданное исчезновение джухэйна заставило Фейсала поспешно отступить к Янбо. Лоуренс телеграфировал о присылке морских сил, но возникал вопрос, сумеет ли помощь подоспеть вовремя. "По-видимому, наша война вступила в последнюю фазу", – записал у себя Лоуренс, тем не менее он не упустил случая сделать с парапета ворот Медины "прекрасный снимок" бегущей армии Фейсала.

При наличии соответствующего вооружения Янбо можно было бы прекрасно защищать. Будучи построен на коралловом рифе, возвышавшемся футов на двадцать над уровнем воды, этот маленький городок был наполовину окружен морем, подходы же о суши проходили по ровному песчаному пространству, по которому можно было открыть убийственный пулеметный огонь с городских стен и орудийный огонь с кораблей. Последние своим быстрым приходом внесли известное успокоение. Капитан Бойль сосредоточил пять кораблей в течение 24 часов, причем один из них, мелко сидящий монитор «М-31», он направил в конец юговосточной бухты, где последний и стал поперек предполагаемого пути приближения турок, господствуя над ним своими шестидюймовыми орудиями. С наступлением темноты лучи его прожектора затопили светом все подступы к городу.

К вечеру создалась напряженная атмосфера. Часов около одиннадцати, когда турецкая разведка натолкнулась на передовое охранение, была поднята тревога. "Лучи прожекторов всех кораблей были направлены на равнину. Однако больше ничего не произошло… Впоследствии мы узнали, что мужество покинуло турок при царившей тишине и при виде ярко освещенных кораблей с фантастическими лучами их прожекторов, обнаружившими голый скат, который предстояло туркам перейти. Они не выдержали и повернули обратно… Я считаю, что в эту ночь они проиграли войну".

Так, конечно, могло казаться только людям, находившимся в этот критический момент в Янбо. Фейсал еще в октябре предлагал начать наступление вдоль побережья для захвата Веджа, находившегося на расстоянии 316 км к северу от Янбо. Он предполагал создать там новую базу, опираясь на которую, можно было бы приступить к операциям против Геджасской железной дороги и угрожать жизненной артерии гарнизона Медины. Проект был отложен, а перспектива осуществления его в дальнейшем была подорвана отступлениями арабов в декабре. Силы, находившиеся в распоряжении шерифа, были отведены назад для обороны и с трудом держались у Янбо и Рабуга. Только личное влияние Фейсала над племенами объединяло их. Если бы Фейсал уехал, то это обстоятельство могло бы легко привести к падению обоих городов, так как ни Али, ни Зеид не имели такого личного авторитета, каким пользовался он.

Вильсон по пути в Египет прибыл в Янбо и настаивал перед Фейсалом на необходимости наступления на Ведж. Он обещал, что флот поддержит это наступление, а наряду с этим будет оборонять Рабуг до момента захвата арабами Веджа. Фейсал все же колебался, боясь риска. Выходом из положения оказалось навое предложение, обещавшее отвлечь внимание турок от южного побережья на время продвижения Фейсала к северу. Предложение исходило от Лоуренса и было дополнено Фейсалом при выборе наилучшего пути.

Согласно этому предложению, Абдулла, продвинувшийся в декабре с отрядом в 4 000-5 000 иррегулярных войск от Мекки к Медине, должен был достигнуть расположенной примерно в 80 км к северу от Медины хорошо орошаемой долины Вади-Аис. Отсюда он мог не только создать непосредственную угрозу самой железной дороге, но и перехватывать караваны, доставлявшие припасы из Центральной Аравии в Медину. К тому же турки, продвигавшиеся к Рабугу, шли очень медленно ввиду нападений на их тыл арабов; поэтому было мало вероятным, что они не будут реагировать на эту более серьезную угрозу их жизненно необходимой линии сообщения.

План был принят и проведен в жизнь с исключительной быстротой. 2 января Лоуренс для приобретения опыта в выполнении набегов и маскировки выхода из Янбо произвел предварительную операцию. С отрядом из 35 арабов на верблюдах он отправился в юго-западном направлении к долине, расположенной близ турецких линий сообщения, взобрался на обрывистый горный хребет и открыл огонь по палаткам турецкого поста. Вызвав своим неожиданным нападением полнейшую панику, отряд вернулся в Янбо, привезя с собой двух встретившихся им по дороге турок.

Утром 3 января арабская армия произвела другую предварительную операцию, направившись к группе колодцев, находившихся в 25 км от Янбо. Здесь они могли прикрывать Янбо, несколько приблизившись к Веджу, и ожидать ответа Абдуллы. Для простоты организации Фейсал отобрал для экспедиции главным образом арабов племени джухэйна, на территории которых он в данное время действовал, но добавил к ним арабов племени харб, атейба и билли, на чьей земле был расположен Ведж, чтобы придать всей операций "характер движения многих племен". Он захватил с собой также свою личную охрану, состоявшую из 120 прекрасных всадников на верблюдах, которые первоначально были отобраны из крестьян оазисов Центральной Аравии для службы в турецкой армии, но когда началось восстание, целиком перешли на сторону Фейсала.

Лоуренс сопровождал Фейсала. Когда был дан сигнал к выступлению, Фейсал и его телохранители сели на верблюдов, в то время как остальные участники похода стояли с обеих сторон дороги у лежавших на земле верблюдов, ожидая его проезда. По мере того как Фейсал продвигался мимо каждого из них, они молчаливо его приветствовали, на что он отвечал "мир вам". Как только вся колонна построилась и тронулась, загремели барабаны, и все запели песню в честь Фейсала и его семьи. Слева от него ехал Лоуренс, справа – шериф, а непосредственно за ними – три знаменосца с темно-красными знаменами из выцветшего шелка на позолоченных пиках. Казалось, что двигается река верблюдов, так как они заполняли Вади до самых гор, растянувшись по долине на полкилометра.

Однако вскоре Лоуренс возвратился в Янбо, чтобы согласовать подробности наступления на Ведж с морским командованием. На случай внезапного набега турок он перебросил накопленные припасы на «Хардиндж». На этот корабль были погружены тысячи винтовок, боеприпасы, продовольствие и прочие запасы.

Тем временем Али под давлением Вильсона и шерифа продвинулся на 60 км от Рабуга, а английские самолеты производили бомбардировку расположения турецких войск. Это привлекло к себе большое внимание Фахри и тем позволило Али производить набеги почти до Медины. Последний до того осмелел, что протелеграфировал о своем намерении "занять позиции для осады Медины". Он действительно приблизился еще на несколько километров, но налет турецкой авиации на его собственный лагерь вызвал новое отступление. Однако к этому времени Фейсал уже занял Ведж.

Абдулла со своей стороны, как и было намечено, продолжал продвигаться к северу. Это привело к тому, что бедуины снова вступили в борьбу, захватили врасплох и уничтожили батальон турок, расположенный к югу от Медины. 13 января сам Абдулла атаковал и захватил в плен турецкий транспорт с золотом, причем почти половина бедуинов скрылась со своей добычей. 19 января Абдулла благополучно обосновался в Вади-Аис, Лишь только Фейсал узнал, что Абдулла начал наступление, он стал постепенно пробираться за прибрежными холмами и оказался почти на полдороге до Веджа. Лоуренс с Бойлем отправился туда морем. Через день после их прибытия к ним присоединился майор английской артиллерии Виккери, который оказался предшественником вновь сформированной под начальством Ньюкомба английской военной миссии.

Виккери благодаря его многолетней службе в Судане превосходно знал арабский язык и был знатоком своего дела. От других кадровых офицеров он отличался тем, что был свободен от условностей как в отношении своего внешнего вида, так и в отношении своих взглядов. Однако он, так же как и другие представители этого типа, был склонен помнить о своей кастовой принадлежности и перед лицом некадровых офицеров надевал на себя маску условности. Его личные взгляды встретили отпор со стороны Лоуренса и в особенности разговор о том, что "арабская армия через год будет стучаться у ворот Дамаска". Торжествующий вид Лоуренса раздражал Виккери. С другой стороны, Лоуренс был оскорблен нелепостью ношения Виккери головного убора арабов поверх английского шлема. Однажды старый арабский гид увидел ехавшего перед ним Виккери и, будучи поражен размерами его головного убора, внезапно воскликнул: "Машалла – бычья голова…" Это страшно рассмешило Лоуренса. Таким образом между двумя этими людьми, каждый из которых был в своем роде исключительным, возникли ненужные трения.