Текст книги "Полковник Лоуренс"

Автор книги: Генри Бэзил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

4-я кавалерийская дивизия, находившаяся на Иордане, до утра 26-го не начинала своего похода в восточном направлении. Головная бригада получила приказ достигнуть Ирбида и, если возможно, войти в соприкосновение с арабами в ту же ночь. Приблизившись к деревне, бригада наткнулась на тыловое охранение противника и после боя была вынуждена задержаться вследствие отсутствия предварительной разведки и чрезмерной самоуверенности. Эта задержка вызвала противоположную реакцию, а именно – излишнюю осторожность, так как на следующий день, 27-го, продвижение бригады было чрезвычайно медленным, а после полудня совершенно прекратилось. Таким образом был упущен случай обхода 4-й турецкой армии, которая вышла из Дераа за день до прибытия бригады.

Неудача подвергла силы арабов кажущейся опасности. Учитывая тот факт, что последние имели всего лишь 600 человек регулярных войск, предостережение, полученное с самолета, о том, что две колонны противника движутся в их направлении, могло сильно подействовать на нервы любого командира. Однако психологический анализ, сделанный Лоуренсом в отношении турок, заставил его пренебречь опасностью создавшейся обстановки, а наряду с этим воспользоваться той возможностью, которую она предоставила.

Бросить свои силы против колонны, двигавшейся к северу от Дераа, при наличии другой колонны поперек его пути было бы безрассудным. Во всяком случае это был слишком жирный кусок, чтобы его можно было проглотить сразу. Одна часть людей была отправлена в помощь местным арабам. Лоуренс сразу же поехал со своей охраной в Тафас, чтобы, если возможно, задержать турок до прибытия на подмогу регулярных частей арабов. Маневр оказался слишком поздним, чтобы спасти Тафас. Приближаясь к деревне, Лоуренс увидел поднимавшийся дым и встретил нескольких обезумевших от горя беженцев, которые рассказали об ужасных деяниях, происшедших час назад, когда турки заняли деревню. Резня была уже закончена, и турецкие колонны выходили из деревни, чтобы продолжать свое движение на север. С целью задержать их до прибытия, пехотных частей Нури Саида, охрана Лоуренса открыла огонь. Когда артиллерия подошла и заняла позицию, заставив противника повернуть на восток, Лоуренс в сопровождении Таллала и Ауда проскользнул в деревню за спиной турок. Они наткнулись на трупы мертвых детей и тела женщин, убитых непристойным образом.

При виде этого зрелища Таллал застонал, медленно натянул свою головную повязку на лицо и затем внезапно поскакал галопом прямо на противника, чтобы быть скошенным пулями. Ауда, взяв на себя руководство боем, атаковывал неприятеля до тех пор, пока не разбил его отряда на три части. Самая малая часть, состоявшая из германских и австрийских пулеметчиков, оказывала упорное сопротивление, другие же две постепенно ослабевали и уничтожались в бою. При мстительном бешенстве арабов приказ Лоуренса о том, чтобы не брать пленных, был излишним. "В безумии, овладевшем нами в результате ужаса Тафаса, мы убивали и убивали, даже разбивая головы сраженных, людей и животных, как если бы их смерть и текшая кровь могли заглушить наши страдания".

Даже после того, как бойня была закончена и арабы вернулись со своей добычей обратно в лагерь, Лоуренс не мог успокоиться, вспоминая своего убитого товарища Таллала. Он потребовал себе верблюда и с одним человеком из своей охраны выехал ночью, чтобы присоединиться к племени руаля, которое задерживало большую колонну противника. Лоуренс обнаружил ее по отдаленному звуку выстрелов и вспышкам орудий. С заходом солнца турки пытались расположиться лагерем., но арабы непрерывно беспокоили их своими набегами, заставляя находиться в движении. В результате турки шли, спотыкаясь, беспорядочными толпами, от которых отставали отдельные солдаты, слишком переутомленные для того, чтобы воспользоваться своим единственным шансом самосохранения.

Как обычно, Лоуренс смотрел вперед: Арабское конные и верблюжьи части могли обойти еле передвигавшиеся пешие колонны противника, когда хотели, положение же в Дераа должно было быть упрочено. "В качестве прелюдии для наступления на Дамаск являлось необходимым занять Дераа". Трад отправился вечером в Дераа вместе с арабами Рувалла и сообщил, что местность была пуста. Однако не исключена была возможность встретить еще турецкие колонны, а при отсутствии кавалерии Берроу арабы, не получив быстро подкреплений, могли попасть под удар.

Поэтому Кхалид, собрав вокруг себя несколько сот своих людей, повернул к югу, в то время как Лоуренс отправился обратно в Шейх-Саад. Здесь он узнал и плохие, и хорошие новости. В лагере уже нависла угроза разногласий, так как успокоить вчерашнюю жажду крови было нелегко. Будучи ею опьянены, арабы вспоминали свои собственные кровные раздоры и счеты между племенами. Внутреннее спокойствие удалось сохранить с большим трудом. К счастью, создавшееся напряженное состояние было разряжено прибытием курьеров от Трада с сообщением, что Дераа взят, причем захвачено 500 пленных. Назир и Нури отправились туда со своими людьми, поехал и Лоуренс, хотя это была четвертая ночь его непрерывных разъездов. "Мой разум не позволял мне чувствовать, насколько усталым было мое тело".

Его нетерпение было настолько велико, что после сопровождения в течение некоторого времени Нури Саида он "дал свободу своему верблюду, который с каждым километром опережал моих спутников все дальше и дальше. Двигаясь с регулярностью поршня в машине, я въехал в Дераа совершенно один на рассвете 28-го". "Это была сумасшедшая поездка, – добавляет Лоуренс, – по стране убийства и ночных ужасов".

Назир находился в доме мэра, проводя подготовку распоряжений для военного губернатора и полиции. Помимо установления охраны над колодцами, навесами для машин и складами, Лоуренс предложил более серьезное мероприятие, так как его желание было видеть арабов уже установившими порядок до того, как англичане узурпируют руководство их обычным «коротким» образом. Он подоспел как раз вовремя, так как головные части англичан под командой Берроу приближались к краю холмов, готовясь к штурму. Лоуренс вышел к ним сообщить о том, что Дераа уже находится в руках арабов. "Взятая мною на себя задача была не из легких. Я захватил с собою только одного человека; я побрился, надел чистую одежду и обращался со всеми с шутовским безразличием, причем меня принимали сначала за туземца, затем – за шпиона, пока, наконец, я не нашел Берроу".

Лоуренс спокойно заявил, что теперь английские войска являются войсками арабов. "В те минуты моя голова работала полным ходом в отношении нашего совместного поведения с целью предотвратить те фатальные первые шаги, с помощью которых англичанин без воображения, но с самыми лучшими пожеланиями в мире обычно лишал податливого туземца дисциплины и ответственности и создавал положение, для исправления которого в дальнейшем требовался ряд лет агитации, последующих реформ и шумихи".

"Узнав, что он был предупрежден как в своем намерении расставить часовых, так и захватить железные дороги, Берроу сдался, обратившись ко мне с просьбой найти для него фураж и продовольствие. Одной из причин того, что ему было трудно примириться с неожиданным положением, оказалось его отвращение к ужасным зрелищам, которые он молчаливо наблюдал во время ночного грабежа турецких частей города. Но поскольку он сдался, он это сделал торжественно. Так, когда Лоуренс обратил его внимание на шелковое знамя Назира, которое висело снаружи правительственного здания, Берроу отдал ему салют таким образом, что привел арабских солдат в трепет".

Для Лоуренса это удовольствие имело солоноватый привкус. Он уже предчувствовал двойное беспокойство впереди как за самих арабов, так и за отношения между ними и их союзниками. Чувство тревоги усилилось еще больше после соприкосновения арабов с обученными войсками. "Сущностью пустыни являлся одиноко двигавшийся человек, "сын дорог", находящийся в стороне от мира, как бы в могиле. Регулярные же войска, похожие на стадо овец, не выглядели заслуживающими привилегии. Мой ум чувствовал в рядовом составе индийских войск что-то слабое и ограниченное, представление о самих себе не вполне благородное – почти намеренное подхалимство вместо резкой крепости бедуинов. Обращение британских офицеров со своими людьми привело в ужас мою личную охрану, которая до этого момента никогда не видела личного неравенства".

***

Чувство отвращения у Лоуренса увеличилось после того, как он был очевидцем скотской распущенности, до которой доходили строго дисциплинированные войска, когда прорвались наружу их низменные инстинкты. Он не мог не вспомнить также и поведения британских войск в Бадажоз. "Мои товарищи из автобронечастей являлись для меня определенными лицами, вследствие того что их было немного и вследствие нашей долгой совместной работы; кроме того, их однородность в течение этих месяцев… исчезла, и это превратило их в людей с индивидуальными чертами". Прибывавшие же вновь войска были обезличенной массой, огромные количества подчеркивали их стереотипное поведение.

В последующие дни, по мере того как отряды сходились к Дамаску, Лоуренс еще ближе соприкоснулся с этим непривычным для него окружением. "Меня вновь поразило, как военная форма превращает толпу в прочную, безличную и заслуживающую уважения массу, придает ей однородность и натянутость выдающегося человека. Эта ливрея смерти, которая отделяла стеной носящих ее людей от обычной жизни, являлась признакам того, что они продали свои желания и тела государству и нанялись на службу, испытывая унижение, несмотря на то, что начало этой службы было добровольным. Некоторые из них повиновались инстинкту беззаконности, некоторые были голодны, некоторые жаждали призрачной красоты военной жизни, но из всех их только те получали удовлетворение, которые стремились унизить себя, так как для мирного глаза они были ниже человеческого достоинства. Преступники имеют над собой насилие. Рабы при известном желания могут быть свободными. Но солдат, предоставивший в распоряжение своего владельца 24-часовое использование своего тела, также полностью подчиняет ему свой разум и страсти".

Если бы Лоуренс разделял участь солдат в окопах и в ударном батальоне, возможно, что он относился бы к ним иначе, так как при приближении к линии фронта мнение изменялось в пользу индивидуальности, которая во многих случаях становилась даже сильнее под действием этого опыта.

Следует иметь в виду, что Лоуренс испытал только две крайности солдатчины: выгребную яму штаба в Каире и одиночество партизанской войны в пустыне. Затем, учитывая его размышления, необходимо принять во внимание состояние его в тот момент, когда его воля заставляла двигаться непосильно уставшее тело. Лоуренс находился в угнетенном состоянии, так как учитывал те неприятности, которые его ожидали впереди, и остро сознавал ту двойную роль, которую ему приходилось играть, постоянно идя на сделку со своей совестью.

Но если и учесть его настроение, все же имеется глубокая истина в его размышлении о природе армий, которая может послужить уроком даже для тех, кто должен создавать армии. Она помогает найти объяснение, почему наиболее хорошо обученные армии так часто оказывались тупыми мечами и почему солдаты очень часто разлагались в процессе их подготовки. Его размышления, кроме того, помогают объяснить, почему он для своей последующей службы выбрал воздушные силы. "Проблема кадров королевских воздушных сил сводится к тому, чтобы дать механика, обладающего индивидуальной смышленостью".

***

Утром 29-го Берроу направился к северу по дороге паломников, попросив вождей арабов создать прикрытие для его правого фланга. Назир, Нури Шаалан и Ауда с 1200 человек на лошадях и верблюдах уже опередили его, выступив на день раньше, для того чтобы перехватить главную колонну противника. Фактически весь день 29-го они уже находились с ней в соприкосновении, затрудняя ее продвижение.

Сам Лоуренс остался позади, чтобы повидаться с Фейсалом, который в этот день прибыл из Азрака, и убедиться в том, что руководство арабов заняло твердую позицию. Он надеялся проспать ночь, но, поскольку сон не приходил, он разбудил Стерлинга и перед рассветом отправился в "голубом тумане"[15]15
  В автомобиле. – Ред.


[Закрыть] в северном направлении к Дамаску, находившемуся в расстоянии 105 км. Выяснив, что продвижение было застопорено колоннами кавалерийского транспорта, они свернули в сторону и к полудню, догнали хвост штаба Берроу, который сделал привал. Штаб сопровождала личная охрана Лоуренса. Взяв одного из верблюдов, Лоуренс поехал повидаться с Берроу и выяснить причину остановки. Берроу, который остановился для водопоя лошадей, высказал свое крайнее удивление, когда увидел Лоуренса верхом на верблюде и узнал, что он выехал из Дераа утром того же дня. Когда Берроу спросил, где они собираются остановиться на ночь, он получил задорный ответ, который мог сделать только Лоуренс: «В Дамаске».

В полдень Лоуренс проехал мимо британского сторожевого охранения, затем через линию разведчиков и, продвигаясь: вперед, оставлял записки в ряде деревень, чтобы там ожидали прибытия кавалерии. Если эта информация я была оценена, то туманный намек был едва ощутим. Однако Лоуренс получил от распространения этой информации удовлетворение и даже удовольствие. "Меня и Стерлинга раздражала осторожность наступления Берроу. Разведчики производили разведку по пустым долинам, отделения взбирались на каждый покинутый холм, линия разведчиков была тщательно выставлена впереди в дружественной стране. Это показывало разницу между нашими определенными движениями и процессами нормальной войны. Это также показывало полнейшее пренебрежение авиацией, таккак британские самолеты летали над этим районом весь день".

"Голубой туман" поехал дальше по направлению к Кисве, отстоявшей в 17 км от Дамаска, где Берроу должен был соединиться с Шовелем и оставшимися частями конного корпуса. В пути Лоуренс услышал стрельбу справа близ Геджасской железной дороги. Затем он увидел турецкую колонну численностью около 2 000 человек, двигавшуюся бесформенными группами. Вокруг нее, как мухи, носились арабы. Назир, подъехав к Лоуренсу, сказал, что это было все, что оставалось от первоначальных 6 000 человек. Разгром этой колонны был целиком результатом действий иррегулярных частей, так как арабские регулярные части, так же как и британская кавалерия, передвигались слишком медленно для того, чтобы принимать участие в этом деле. Однако теперь для последних представился случай помочь разделаться с остатками.

Попросив Назира преградить дорогу и задержать колонну, по возможности хотя бы на час, Лоуренс повернул обратно и поехал за помощью англичан. Проехав 5 км назад, он встретился с передовым охранением. Стерлинг рассказывает, что командовавший им пожилой полковник "был в высшей степени официален с Лоуренсом и, по-видимому, отказывался понимать, как наш маленький «роллс-ройс» мог проехать безнаказанно несколько километров впереди его кавалерии, которая в то время двигалась к северу с бесконечными и совершенно излишними предосторожностями". Он с неохотой отправил вперед эскадрон, но когда турецкие горные орудия открыли огонь, полковник приказал отступать. Опасаясь за тот риск, которому подвергался Назир, и вне себя от подобной бездеятельности, Лоуренс поспешно поехал обратно, чтобы возобновить свою просьбу к полковнику, но, поскольку не мог на него воздействовать, отправился на поиски командира бригады. Генерал Грегори сразу же выслал вперед конную батарею и кавалерийский полк, в то время как другой полк был направлен в сторону для обхода противника.

Но время было уже потеряно, и когда орудия подошли на дистанцию обстрела, стало уже темно. Тем не менее батарея успела предотвратить турецкую контратаку на Назира, и ее снаряды заставили турок направиться к высотам Джебель-Мания, бросив орудия и транспорт. Там ожидал их в засаде Ауда. Ночью Ауда захватил в плен 600 турок. Остальные турки, воспользовавшись темнотой, спаслись бегством и два дня спустя были окружены австралийцами. Всего арабы захватили 8 000 пленных и убили около 5000 человек, кроме того, им досталось 150 пулеметов и около 30 орудий. Таким образом окончательный разгром 4-й армии может быть полностью приписан операциям арабов и датирован 30 сентября.

Уже в полдень северо-западный выход из Дамаска был закупорен австралийской конной дивизией, которая хорошо продвинулась по западной дороге и достигла ущелья Барада как раз в тот момент, когда по этому пути отступала часть гарнизона Дамаска. Уничтожив поток беглецов пулеметным огнем с утесов, австралийцы быстро заставили противника собраться в перепуганную массу, из которой около 4 000 человек было взято в плен.

В этот же полдень отряд шерифа в Дамаске захватил власть в свои руки и поднял над городской ратушей арабский флаг еще в тот момент, когда отступавшие турки выходили из города. Турки «проглотили» это оскорбление, даже не пытаясь сорвать флаг.

Сам Али Риза-паша, так долго совмещавший обязанности турецкого командира и главы арабского комитета, не присутствовал, чтобы приветствовать эту перемену. Он как раз перед этим был направлен руководить последней линией обороны турок – приказание, которое он принял с большой охотой, так как оно ускоряло для него возможность присоединиться к англичанам.

Отъезд Али Риза-паши из Дамаска, возможно, несколько задержал восстание, однако его естественный преемник Шукри-паша был вынужден к дальнейшим действиям не только гулом британских орудий, но и неожиданной поддержкой алжирских братьев Абд-Эль-Кадером и Мохаммед-Саидом, которые упорно до последнего часа были против турок. Они усилили свою подмогу Шукри-паше, и Мохаммед-Саид принял на себя руководство комитетом на том основании, что был назначен губернатором отъезжавшим Джемаль-пашой.

Хотя события в Дамаске не были известны остальным вождям арабов, последние все же на рассвете послали в город конные части Рувалла, поддержали их отрядами верблюдов Руаля. Самого Назира Лоуренс разубедил входить, опасаясь несчастной случайности в темноте, а также из тех соображений, что въезд днем произведет большее впечатление.

Наконец, Лоуренс и Стерлинг к полночи закутались в одеяла и легли на землю около "голубого тумана". Неожиданно были разбужены радом сильных взрывов и увидели краснеющий отблеск на небе над Дамаском. Приподнявшись на локтях, Лоуренс воскликнул: "О боже! Они подожгли город". Он содрогнулся при мысли, что в момент наступления свободы эта цель их усилий может быть превращена в пепел. Однако Стерлингу он не выдал больше никаких проявлений своего чувства, а просто сказал: "Во всяком случае, я отправил вперед арабов руаля, и мы вскоре будем иметь 4 000 человек в самом городе и вокруг него".

К счастью, опасения не оправдались: взрывы происходили со стороны окладов боеприпасов, которые германские инженеры уничтожали перед уходом. На рассвете 1 октября Лоуренс поднялся на рубеж, с которого был виден весь город, и увидел его не в развалинах, но сверкающим, "как жемчуг при, утреннем солнце". Когда он спустился вниз, по дороге пронесся всадник на коне и прокричал: "Хорошие новости! Дамаск приветствует вас!" Это был курьер от Шукри-паши. Лоуренс сразу же передал эти известия Назиру, чтобы "он мог насладиться почетным входом в качестве награды за его 50 боев".

Тогда Назир и Нури Шаалан въехали в город, а Лоуренс из политических соображений остановил машину у маленького ручья, чтобы помыться и побриться. Его бритье было прервано патрулем бенгальских улан, которые поспешили забрать его в плен.[16]16
  Лоуренс дал в отношении этого инцидента следующие пояснения: "В пустыне я брился регулярно. Мое красное от загара лицо, чисто выбритое и поражавшее своими голубыми главами на фоне белого головного покрывала и одеяния, стало известно в пустыне. Кочевые арабы и крестьяне, которые раньше никогда меня не видели, сразу же узнавали меня по описанию. Таким образом моя арабская маскировка фактически была рекламой. Она предавала меня мгновенно по всей пустыне, а быть моментально узнанным означало безопасность в 99 случаях из 100.
  Сотый случай всегда был случайностью, которой нужно было бояться. Когда я видел, что он наступает, я надевал военную фуражку, рубашку и трусики и уходил или накрывал мое головное покрывало поверх лица, как маску, и отделывался наглостью.
  Ни один араб с Востока не привял бы меня ни на один момент за араба. Допустить это могли только бенгальские уланы и подобные им наивные иностранные военные здесь, а Дераа, в Египте и в штабе Алленби. Они стали распространять рассказы о моей маскировке, значение которой было равно нулю ".


[Закрыть] Даже когда Стерлинг раскрыл свой плащ и показал английскую военную форму, он просто получил толчок копьем за свои старания. Они были освобождены только тогда, когда встретили офицера.

После этого они смогли войти в Дамаск. Народ вначале был поражен этой переменой, а затем стал все больше и больше радоваться.

Странным контрастом являлись массы турецких солдат, наблюдавших за вступлением арабов в город так же апатично, как они ожидали своего плена, – в казармах и госпиталях их было свыше 13000 человек. «Пеллягра» – болезнь отчаяния – убивала их тысячами.

В городской ратуше Лоуренса ожидала более серьезная задача, так как, проложив себе путь через излишне демонстративную уличную толпу в вестибюль, он нашел Мохаммед-Саида, отстаивавшего свои права быть начальником города. Прежде чем Лоуренс сумел разобраться в его претензиях, внимание его было отвлечено внезапной дикой схваткой между Аудой и султаном Эль-Атрашем, вождем друзов. Когда мир был, наконец, водворен и убийство устранено, алжирские вожди вместе с Назиром удалились. Тогда Лоуренс, который уже решил назначить Шукри-пашу губернатором, взял его с собой в "голубой туман" для церемониального проезда по городу и для того, чтобы показаться населению. В окрестностях Дамаска они встретили машину Шовеля. "Я описал возбуждение, царившее в городе, и невозможность для нашего нового правительства гарантировать нам административное руководство до следующего дня, когда я буду ожидать его, чтобы обсудить совместные нужды. Тем временем я сделал себя ответственным за поддержание общественного порядка, попросив его только держать своих людей за пределами города, потому что вечером можно будет увидеть такой карнавал какого в городе не происходило в течение 600 лет, а гостеприимство может разложить дисциплину его частей".

Шовелю, как казалось, не особенно нравилась перспектива откладывания его триумфального въезда, но, не имея на этот счет достаточно точных инструкций, он был вынужден сдаться, так же как Берроу у Дераа, превосходящему авторитету "определенности Лоуренса" – тому спокойному, но не допускавшему возражений самоуверенному виду, который хорошо знали все, с кем ему приходилось иметь дело.

Затем Лоуренс вернулся в ратушу, чтобы уладить вопрос с алжирскими захватчиками власти. Последние еще не вернулись, и когда он послал за ними, то получил краткий ответ, что они спят. Тогда он сказал их родственникам, что пошлет за ними британские войска; "это была только тактика, но не фактическое намерение". Когда человек вернулся обратно с этим извещением, Нури Шаалан спросил его спокойно, действительно ли придут англичане, на что Лоуренс ответил: "Конечно, но беда заключается в том, что впоследствии они смогут не уйти". Нури Шаалан обещал прислать ему на помощь своих арабов племени руаля. Вскоре появились алжирские братья со своими сторонниками, полные угроз, однако когда они почувствовали превосходство вооруженной силы, то выразили готовность выполнить приказание Лоуренса. Лоуренс как заместитель Фейсала объявил их правительство распущенным и назначил военным губернатором Шукри-пашу. Мохаммед-Саид, свирепо ругая Лоуренса как христианина и англичанина, пытался апеллировать к Назиру, который чувствовал себя при этом нежелательном политическом осложнении чрезвычайно неудобно. Но Лоуренс оставался непреклонным. Тогда Абд-Эль-Кадер разразился проклятиями, к которым Лоуренс отнесся настолько презрительно, что взбешенный фанатик-мусульманин выхватил свой кинжал. К счастью, Ауда увидел его движение и бросился вперед с такой звериной яростью, что Абд-Эль-Кадер поспешил отступить. Он и Мохаммед-Саид увидели теперь бесплодность дальнейших протестов и удалились. "Меня уговаривали их задержать и расстрелять, но я не мог проявить своей боязни их злобы или подать арабам пример предупредительного убийства как части политики". Счастлив тот государственный человек, который достаточно понимает историю, чтобы с ним согласиться.

Как только братья удалились, Лоуренс использовал собрание для обсуждения вопросов политики.

По его настоянию и указанию были созданы основы правительственного аппарата. Прежде всего встал вопрос об организации полиции. Были назначены офицеры, распределены районы и определены временные условия службы. Австралийский отряд, которому сдались турецкие войска, находившиеся в казармах, выставил охранение к нескольким общественным зданиям и таким образом помог поддержать порядок в городе до прибытия арабских регулярных частей. Если последние вследствие их относительной медлительности и играли весьма незначительную роль в разгроме 4-й армии, то для политического укрепления позиции они были неоценимы.

Было налажено денежное обращение путем выпуска бумажных денег и установлены новые цены. Другая проблема заключалась в том, чтобы найти фураж для конного корпуса. В этом отношении Лоуренс проявил особую настойчивость из боязни, что в противном случае Шовель может захватить и фураж, и правительство.

На следующий день большая часть намеченных мероприятий была проведена в жизнь, и достигнутые успехи оказались особенно заметны для того, кто видел тогда город в первый раз.

Перед рассветом 2-го произошла суматоха. Лоуренс был разбужен и узнал, что Абд-Эль-Кадер пытается произвести переворот при поддержке своих алжирских сторонников и части друзов, которые были раздражены отказом Лоуренса вознаградить их за запоздалую помощь и которые надеялись таким путем добиться компенсации за утраченную ими возможность грабежа.

Лоуренс и вожди арабов дождались рассвета, разумно предпочитая не лишаться преимуществ лучшего вооружения в свалках на темных улицах. При первом проблеске рассвета Нури Саид двинул вооруженные отряды в верхние предместья города и удачными действиями оттеснил повстанцев к центру. Регулярные части арабов обстреливали прибрежные площади заградительным пулеметным огнем. Заговорщики прекратили сопротивление и стали спасаться бегством по боковым аллеям. Затем Мохаммед-Саид был арестован и посажен в тюрьму; его брату удалось бежать.

Хотя спорадические грабежи и продолжались, революционная попытка была подавлена без помощи войск Шовеля. Укрепление нового режима было облегчено возвращением Али-Ризы, который принял от Шукри-паши бразды правления.

После того как закончилось это восстание, Лоуренс снова мог вернуться к делу организации общественной жизни. В полдень он отправился в турецкие казармы, где увидел две роты австралийцев, охранявших покойницкую. Войдя в нее, Лоуренс нашел помещение заваленным разлагающимися трупами и в нем же больных дизентерией, умиравших в своих собственных нечистотах. Приняв энергичные меры при наличии той слабой помощи, которую мог получить, он навел некоторый порядок и приказал похоронить мертвых.

Когда на следующий день он вернулся, помещение было в таком антисанитарном состоянии, что армейский доктор, который, очевидно, принял Лоуренса за прислуживающего араба, с негодованием обрушился на него за то, что он довел помещение до столь явного нарушения правил гуманности. Лоуренс, чувствуя в этом обвинении мрачный юмор, не мог удержаться от сдержанного смеха; это привело к тому, что врач ударил его по лицу. Лоуренс принял это оскорбление без всякого протеста, чувствуя себя настолько запачканным в целой цепи событий, что еще одно пятно не делало разницы, но скорее имело символическое значение.

Каковы бы ни были те недочеты, которые в дальнейшем могли появиться в новом наспех созданном арабском государстве, они являлись скорее следствием природы материалов, чем следствием самого строительства. Последнее должно было быть выполнено быстро, и в этой быстроте заключается удивительная особенность Лоуренса. Другие диктаторы и созидатели государств имели основание, на котором они могли строить, и время, для того чтобы исправлять свои ошибки; у него же было 24 часа.

И все же 3 октября, когда в Дамаск прибыл Алленби, Лоуренс был в состоянии, по словам Стерлинга, "передать ему город в относительном порядке, почти совершенно очищенным от следов войны, с правительственным аппаратом, функционировавшим легко и быстро". Алленби уведомил Фейсала, который вступил в город на час позже, что он готов признать арабскую администрацию на территории противника к востоку от Иордана и Ма'ана до Дамаска включительно.

Когда Фейсал уехал, Лоуренс обратился к Алленби со своей личной просьбой первой и последней: он просит разрешения передать свои обязанности кому-либо другому.

Алленби возражал, желая, чтобы он отправился в Алеппо, но в конце концов красноречие Лоуренса победило. На следующий день Лоуренс выехал в Каир.

Дамаск оставался для него как память.

В то время как Лоуренс ехал на юг, военные действия развертывались у Алеппо. 25 октября 5-я кавалерийская дивизия достигла предместий в тот момент, когда силы арабов под командованием Назира и Нури Саида наступали на правом фланге. Совместная атака была назначена на следующий день. Однако ночью арабы ворвались в город, и турки его покинули, 29-го арабы новым скачком захватили станцию Муслимия – железнодорожный узел Багдадской и Сирийской железных дорог. Жизненно необходимая магистраль была разрушена, и турецкая армия в Месопотамии оказалась изолированной.

Два дня спустя Турция вышла из войны. Прошло еще 11 дней, и наконец 11 ноября капитулировала сама Германия. В тот же самый день Лоуренс прибыл обратно в Англию после четырехлетнего отсутствия.

В решающие недели подготовки удара Алленби и в период его нанесения почти половина турецких сил, находившихся к югу от Дамаска, была отвлечена арабскими частями; противник был пригвожден на востоке от Иордана хорошо задуманными ложными атаками и "булавочными уколами", парализовавшими нервную систему армии. Эти турецкие силы состояли из 2-го и 8-го армейских корпусов, а также гарнизонов вдоль Геджасской железной дороги, между Ма'аном и Амманом. Общая численность их доходило до 2000 сабель и 12000 штыков, число же состоявших на довольствии было в три раза больше, т. е. около 40000-45000 из общего числа в 100000, находившихся к югу от Дамаска.

Наиболее характерным было то, что при сравнительно незначительной поддержке со стороны отряда Чайтора эти массы турок были парализованы отрядом арабов, численность которого не достигала 3 000 человек и в котором ядро боевых сил едва насчитывало 600 человек.

Это привело к тому, что Алленби был в состоянии сосредоточить 3 армейских корпуса общей численностью в 12 000 сабель и 57 000 штыков против другой половины турецких сил, а в секторе, выбранном для решительного удара, выставить 40 000 штыков и сабель против 8 000 или, другими словами, иметь соотношение более чем 5:1.

Во всей истории борьбы трудно было бы найти столь поразительный случай экономии сил для отвлечения противника. Как ни был мал тот отряд, который проявил столь огромную способность отвлечения, фактически лишь часть его была оттянута от главных британских сил: даже включая гуркасов и египтян, в нем едва насчитывалась сотня людей. Если бы они были оставлены с армией в Палестине, эта горсть людей оказалась бы просто каплей в море. Будучи отправлена в пустыню, она создала смерч, который отвлек на себя примерно половину турецкой армии – фактически более чем половину, если мы посчитаем 12 000 турок, отрезанных в Геджасе. Но даже и при этом подсчете не учитываются турецкие войска в Южной Аравии.