Текст книги "Записки о России при Петре Великом, извлеченные из бумаг графа Бассевича"

Автор книги: Геннинг фон-Бассевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Гораздо труднее было управиться с Сенатом, чем с шестнадцатилетним принцем. Герц потребовал от него точной декларации, что он доволен голштинским министерством и одобряет действия комиссии. Собран был секретнейший совет, на котором не присутствовали даже секретари, составляющие протоколы, и последовал ответ: что королевский сенат (тогда сенаторы, которые потом назывались государственными советниками, носили название советников королевских) не имел никаких сношений с голштинскими министрами и не брал на себя обсуждения их поступков, если не обязывали его к тому особые повеления его величества.

Царь, лишь слегка действовавший в это время против Швеции, решился отправиться в Германию с целью ознакомиться ближе с планами и намерениями как союзных держав, так и Герца. Давно предположенный брак Екатерины Ивановны, его племянницы, с герцогом Карлом-Леопольдом мекленбургским[33]33
  Знаменитым представителем Германского деспотизма.


[Закрыть] был в его присутствии отпразднован в Данциге 16-го апреля 1716. Говорили, что царь вошел с этим новым союзником в соглашение насчет обмена княжеств Шверинского и Гюстровского на что-нибудь равноценное из земель, завоеванных русскими. Но кто только знал Карла-Леопольда, тот не мог поверить этому. Дворянство и городские власти главных городов в его владениях сопротивлялись его насилиям и отстаивали свои привилегии, рискуя имуществом и жизнью; почему он, даже и за корону, никому на свете не уступил бы надежды подчинить их своему игу. Брак этот, впрочем, и без всякой мены был желателен для обеих сторон. Мнение о варварстве русских было до сих пор причиною, что за царских принцесс не сватались. Теперь же царевна Екатерина соединялась браком с значительным германским владетельным князем, земли которого, по своему географическому положению, могли в добавок с выгодою служить для польз России; а для герцога царская дочь, приносившая в приданое Висмар, было всё, что он только мог желать. Очень красивый собою, умный, храбрый, он мог бы составить счастье супруги, которая была того достойна. Но вышло совершенно наоборот. В продолжении нескольких лет вынесши всё, что может вывести из терпения всякую простую мещанку, она вынуждена была наконец удалиться с принцессою, своею дочерью (бывшею впоследствии правительницею России) в Петербург, где и умерла вдали от мужа. За немного лет до этого брака он, неизвестно по какой причине, развелся с прекрасной принцессой нассауской.

Надежды на приобретение Висмара, которыми льстил себя герцог, и на те выгоды, какие представлялись царю для торговли его империи, не сбылись. Генералы датских и ганноверских войск, осаждавших этот город, объявили коменданту, что теперь они готовы согласиться на честную для него капитуляцию, но что если он дождется соединения с ними русских, которые уже в походе, то гарнизон будет взят не иначе, как военнопленным, поставлен на произвол новых пришельцев. Вследствие такой угрозы Датчане, в мае 1716 года, заняли Висмар, который и разрушили вместе с крепостью, считавшейся неприступною со стороны так называемого Китового острова (isle de Walfisch ou Baleine) который служил ключом к порту, одному из лучших по всему берегу.

После свидания в Данциге с королем прусским царь отправился в Гамбург, чтоб иметь там третье, с королем датским. Поездка в Пирмонт, где он пил минеральные воды, дала ему возможность узнавать о том, что происходило в Ганновере и Брауншвейге. По прибытии в Мекленбургию, он делал смотр своим галерам, находившимся в Ростоке, а потом из Любека отплыл в Копенгаген вместе с супругою, всегдашнею своею спутницею. Там он увидел себя во главе четырех флотов, русского, датского, английского и голландского, соединившихся для конвоирования купеческих кораблей их наций, и чувствовал себя славнее чем в своей собственной столице[34]34
  Это происходило 16 августа 1716 г. Под начальством Петра было 800 кораблей. См. у Бюлау, т. IX, 1858 г., стр. 363, в биографии гр. Остермана, где есть подробности о том, как датчане боялись Петра.


[Закрыть].

Ничто, казалось, не препятствовало теперь высадке в Сканию. Столько собранных вместе морских и сухопутных сил ручались за успех, и Дания настоятельно требовала её; но царь, прежде сам так горячо торопивший эту экспедицию, теперь вдруг уклоняется от неё и, под предлогами довольно слабыми, откладывает всё дело до будущего года. Пламенное желание укротить упрямого героя Швеции как бы остывает в нём. До него доходят слухи, будто союзники его подозревают, что он замышляет разрыв с ними, а он отвечает на эго с презрением, что если они по совести сознают, что заслужили того, то будут знать что делать, чтоб удержать его от разрыва.

Возвратившись в Мекленбургию, где зимовали его войска, он увидел Бассевича (который, после отъезда из Вены, жил, удаленный от дел, в своих поместьях в ожидании перемены счастья) и спросил его, каким бы способом заставить повиноваться своему государю тех, которых его величеству угодно было назвать мекленбургскими бунтовщиками? «Справедливостью и милосердием, – отвечал Бассевич, – и без помощи солдат, выгоняющих нас из наших владений или тюрьмою и голодом заставляющих подписывать такие акты, от которых мы откажемся, как скоро будем избавлены от присутствия угрожающих штыков». События не замедлили доказать истину этих слов. Государственные сословия, с 1523 года соединенные ненарушимым договором о взаимном поддержании своих прав, обратились в Вену с жалобами, которые выслушаны были там благосклонно, и прибегли к покровительству охранителей Нижне-Саксонского округа[35]35
  В то время немецкие государства, входившие в состав Германской Империи, разделялись на отдельные группы или округи, которые имели своих выборных охранителей и директоров из владетельных князей. Мекленбургия, Шлезвиг и Голштиния причислялись к Нижне-Саксонскому округу.


[Закрыть]. Ганноверский двор сильно вступился за них. Неудовольствия, возникшие вследствие того между им и царем, слишком известны, чтоб говорить об них.

1717. Во время пребывания царя в Голландии открыт был знаменитый заговор Герца и Гиллембурга[36]36
  Это тот самый Гиллембург, который может быть всех раньше, еще в Гамбурге, обратил внимание на гениальные способности Екатерины II, тогда еще дитяти. В 1744 г. он приезжал в Петербург, и по его совету великая княжна занялась философией и чтением классических писателей. Сама Екатерина признавала его своим учителем и образователем. Упомянутый заговор имел целью возвести на Английский престол так называемого претендента т. е. Стюарта. П.Б.


[Закрыть] против Георга I. Из писем, откуда заимствуются настоящие «Записки», не видно ничего особенного об этом деле, кроме того, что царь, как кажется, из снисхождения к королю шведскому, хотя и смотрел сквозь пальцы на эту интригу, однако ж сам ни в чём не содействовал ей, и что он отверг предложение о браке его дочери с претендентом[37]37
  Стюартом.


[Закрыть] по собственному побуждению, прежде нежели тут могло последовать вмешательство Герца. Министр этот, возвратившись из вторичной поездки своей в Париж в феврале 1717 года, имел с царем совещание в Гааге. Вскоре после того его величество и сам отправился во Францию; но супруга его, которую он представлял стольким королям, не сопутствовала ему туда. Говорят, он не хотел подвергать ее возможности каких нибудь оскорблений, которых опасался но причине темного её происхождения зная щепетильность французов. В Париже ему оказаны были великие почести. Рассказывают однако ж, что когда он отдавал визит королю, который встретил его при выходе из кареты, он заметил как этому юному монарху подали знак, чтоб вверх по лестнице идти с правой стороны; а потому тотчас же схватил его на руки и донес до самого верху, целуя его и говоря как бы с восторгом: «Какой славный маленький король!» – Если всё это правда, то находчивость его нельзя не назвать удивительною.

1718. В отсутствие Петра Алексеевича в государственное управление России вкралось множество злоупотреблений. По возвращении своем он делает преобразования, производит следствия, наказывает, но наказывает не всех: так он прощает наприм. Меншикова и других первоклассных вельмож, которых считает нужными для поддержки своего намерения устранить от престолонаследствования непокорного сына. Смерть последнего и казнь тысячи других виновных еще более утвердили его самодержавную власть и дали ему возможность доказать, что никакое злоумышление не может укрыться от его проницательности. Но милуя знатных преступников, осуждаемых законами, и осыпая их новыми почестями, он тем самым заставлял их не забывать, что они всем обязаны ему, и потому привязывал их к себе более, чем когда нибудь.

* * *

Некоторые духовные лица[38]38
  «Этот и следующий параграфы суть краткие извлечения из очень редкой рукописи (может быть той самой, о которой говорит Вебер, если меня не обманывает память, и которой он тщетно искал). Она содержит в себе протоколы суздальского следствия и копии с писем царицы и епископа. Обер-камергер Берхгольц, вывезший ее из России, согласился дать мне ее на несколько дней».
  Примеч. составителя Записок. Читатели припомнят, что печатаемые нами Записки суть собственно извлечения из бумаг Бассевича, о котором потому не редко и говорится в третьем лице.


[Закрыть], приверженные к старинному варварству, с нетерпением ждали воцарения Алексея, в котором надеялись увидеть восстановителя прежнего порядка вещей. К числу этих лиц принадлежал епископ ростовский Досифей. Он говорил, будто св. Димитрий поведал ему, что в определенное время царь умрет и что отверженная супруга его Евдокия Федоровна оставит Покровский Суздальский монастырь, где ее постригли в монахини с именем Елены, снова явится на престоле и будет царствовать вместе с своим сыном. Евдокия, в надежде на непреложность этого предсказания, снимает с себя монашеское одеяние, приказывает в монастыре не поминать на торжественных эктениях имени императрицы Екатерины и заменяет его своим. Народ видит ее в царском одеянии и со всеми знаками царского величия; она грозит мщением Алексея всем, кто вздумал бы доносить о её действиях. Маремьяна, казначея монастыря, пытается представить ей всю опасность её поведения; но та отвечает, что царь сумел же наказать стрельцов за оскорбления, которые потерпела от них мать его, и что Алексей уж вышел из пеленок. Около 1710 года в Суздале является Степан Глебов, и ему, занятому набором рекрут, пришлось пробыть там два года. При помощи наперсницы царицыной, монахини Капитолины, он нашел случай сблизиться с Евдокиею, которая, желая в лице его приобресть нового приверженца сыну, увлеклась к нему чувством уж слишком нежным. Мало-помалу в монастыре и в городе стали распространяться слухи о видениях Досифея. Последний осмелился даже употреблять во зло легковерие царевны Марии Алексеевны, сестры царя, и она присоединилась к тем, которые с нетерпением ждали смерти её брата и замышляли произвести переговор. Между тем срок, назначенный епископом, проходит, а царь всё здоров и продолжает царствовать. Евдокия спрашивает, когда же исполнится пророчество святого? Досифей отвечает ей, что исполнению препятствуют грехи отца её Федора Абрамовича Лопухина. Легковерная царица ежегодно тратит все скопляемые ею деньги на совершение бесчисленного множества заупокойных обеден, а епископ уверяет ее, – один раз, что голова покойного уже вышла из чистилища, другой – что он вышел по пояс, и наконец, что ему остается только высвободить оттуда ноги.

Между тем как всё это происходило, царь, начав розыск по делу об участниках в бегстве и других замыслах царевича Алексея, приказал произвести следствие и в Суздале. Тогда всё открылось. В комнатах царевны Марии Алексеевны найдено было письмо Досифея весьма неприличного содержания, а у Степана Глебова, арестованного в Москве, отобрано девять писем Евдокии, написанных совершенно во вкусе старинной московской нежности. Царица диктовала их Капитолине из опасения быть узнанной, если б с посланным случилась какая нибудь беда. Чтоб показать народу, насколько Екатерина была достойнее престола, чем эта слабая раба предрассудков и суеверия, царь повелел прочесть эти письма в полном собрании Сената вместе с признанием Евдокии, что они писаны от неё и что получавший их пользовался её любовью. Нарушение обета монашества подвергало ее смертной казни. Но царь удовольствовался только переведением её в другой монастырь, а царевну Марию приказал заключить в Шлиссельбургскую крепость[39]39
  Евдокия, как известно, впоследствии до самого восшествия на престол Петра II содержалась также в Шлиссельбургской крепости. Царевна же Мария Алексеевна, кажется, находилась там недолго, потому что скончалась в 1723 году в Петербурге. – Тут оканчивается эта вставка в Записки Бассевича.


[Закрыть].

* * *

Немало труда стоило многим другим лицам, мечтавшим о восстановлении старинных обычаев под скипетром Алексея, отделаться также счастливо. Этот роковой замысел был в России причиною множества казней. Чтоб искоренить его навсегда, царь не щадил крови и раз проколовши нарыв, хотел не полумерами, а радикально излечить его. Алексей, не смотря на его высокое рождение, должен был подвергнуться суду по всей строгости законов, суду, составленному из 120 слишком членов духовных и светских, и выслушать страшный приговор, присуждавший его к смертной казни за злоумышление против своего отца и государя. Когда его привели обратно в темницу, с ним сделались ужасные судороги, от которых он через несколько дней и умер. Некоторые подозревали, что царь ускорил его смерть посредством яда, другие говорили, что царевич умер от слишком сильного кровопускания, к которому прибегли как бы для оказания ему помощи[40]40
  Царевич Алексей был обезглавлен. См. Том III. моего «Магазина», стр 224. Примеч. Бюшинга. См. также предисловие к нашему Русскому переводу.


[Закрыть]. Но если всё дело было только в том, чтоб без шума избавиться от него, то для чего весь этот правильный процесс? И без такой обстановки, возмутительной и опасной, могли бы прибегнуть к тайному убийству. Достоверно, впрочем, что царь не желал смерти царевича, а хотел только опозорить его смертным приговором и тем устранить от наследования престола, уже назначенного младшему царевичу Петру, который родился от обожаемой им супруги и в котором он надеялся увидеть наследника своего гения.

Замечательно (и это делает много чести императрице Екатерине), что в продолжение всего этого дела, столь щекотливого, на нее не пало ни малейшего подозрения ни в смерти несчастного Алексея, ни даже в желании восстановлять против него отца. Впоследствии царь говорил герцогу голштинскому, в присутствии его министра Бассевича, что она желала, чтоб его величество удовольствовался пострижением царевича в монахи без объявления ему смертного приговора, потому что пятно это отразилось бы и на его детях, одному из которых, по-видимому, предстояло поддержать со временем славу российского престола, так как слабое сложение Петра Петровича не обещало долговечной жизни[41]41
  Не следует забывать, что Бассевич – друг Меншикова и Екатерины.


[Закрыть].

Недавно какой-то безыменный историк возвестил, что вся Россия была убеждена, будто Алексей умер от яда, приготовленного рукою его мачехи. Между тем люди, много лет прожившие в России, никогда ничего не слыхали об этом. Петра Великого не щадили подозрениями в отравлении сына; следовательно, если умалчивалось о том, о чём повествует наш автор, то это, конечно, не из снисходительности к Екатерине, а скорее вследствие убеждения, что она неспособна была к подобной жестокости. Если ради короны для своего семейства она не убоялась преступления, то почему не избавилась также и от молодого царевича[42]42
  Впоследствии Петра II-го.


[Закрыть], которого на виду всех воспитывала с таким тщанием и с такою любовью, и которого готовила себе в наследники? Да и осмелилась ли бы она отравить Алексея против воли царя и, так сказать, перед его глазами? Наш историк уверяет, что никто никогда не умирал от страха после выслушания смертного себе приговора. Может быть; но несомненно и то, что многие умирали внезапно пораженные апоплексическими конвульсиями. Нет, следовательно, ничего невероятного, если и царевич Алексей, хотя и русский[43]43
  Любопытная черта, показывающая, до какой закоренелости простиралось предубеждение иностранцев против русских! П. Б.


[Закрыть], был поражен ими именно в день объявления ему смертного приговора, а не в другой какой нибудь; даже такие конвульсии скорее могли случиться в этот день, потому что известие о присуждении к смерти должно было подействовать с особенною силою на организм царевича, ослабленный развратною жизнью и несчастьем.

Ход всего этого процесса, столь необыкновенного, не помешал царю следить с полным вниманием за его союзным трактатом с Карлом XII. В мае 1718 года конференции открылись на острове Аланде между тайным советником Остерманом и бароном Герцом, которым помогали, – первому – граф Брюс, последнему – граф Гиллембург. Карл любил свою старшую сестру особенно и был сердечно привязан к её супругу; Герц, не получавший еще увольнения от герцога голштинского, был покамест в его службе. Не смотря на всё это, на конференциях уполномоченные едва касались вопроса о восстановлении прав герцога голштинского, а о других его интересах даже вовсе и не упоминали. Зато там с большим жаром шла речь о возвращении короля Станислава[44]44
  Лещинского.


[Закрыть], и чтобы привлечь на его сторону Россию, царю предложена была Мекленбургия: герцог Карл-Леопольд должен был получить взамен её Курляндию или часть герцогской Пруссии[45]45
  Нынешней провинции Прусской (Provinz Preussen).


[Закрыть]; из неё выделялся участок и Фридриху Вильгельму, если он приступит к союзу, в вознаграждение за Штеттин, с которым Карл не хотел расстаться. Для Станислава было бы весьма выгодно возвратиться на потерянный престол при помощи этих разделов, а Георга[46]46
  Короля Английского и куроюрста Ганноверского.


[Закрыть] заставили бы тем так заботиться о целости его владений, что он охотно купил бы свою безопасность уступкой Бремена и Вердена. Швеция вознаградила бы себя в Норвегии за земли, уступленные ею России, и когда таким образом всякому будет назначена его доля, тогда заключить мир.

Петр Алексеевич, слишком осторожный, чтоб увлечься такими предположениями, сопряженными с множеством затруднений, не спешил заключением трактата. Он сделал удовольствие Карлу, освободив фельдмаршала графа Реншильда, бывшего в плену с полтавского сражения, а Карл, с своей стороны, возвратил ему в обмен двух его генералов, князя Трубецкого и графа Головина[47]47
  Князя Ивана Юрьевича Трубецкого (отца известного Ивана Ивановича Бецкого) и Автонома Михайловича Головина, а не графа Головина.


[Закрыть]. Прежние союзники его начали громко и оскорбительно обнаруживать свои подозрения насчет его добросовестности; он отвечал с умеренностью и предоставил им накоплять оскорбления, которые впоследствии могли дать ему право на отмщение.

Столько великих замыслов, встревоживших столько кабинетов и державших столько армий в выжидательном положении, было внезапно уничтожено пушечным ядром, пущенным наудачу из-за стен Фридрихсгалла. Оно поразило Карла XII в ту минуту, когда он осматривал осадные работы. Адъютант его Сикье, преданный принцу гессенскому, предложил тем, которые первые узнали об этом несчастий, не разглашать о нём. Он взял шляпу короля, на которого надел свою вместе с своим париком, и отправился с печальным известием к принцу. Принц тотчас же отослал его к своей супруге, которая шляпу героя оставила у себя, а доставившего ее щедро одарила.

Справедливость, конечно, требовала, чтобы преданность его была вознаграждена; между тем клевета не замедлила распространить слух, что Сикье поставил себе в обязанность убить короля для предупреждения намерения его утвердить корону за герцогом голштинским, и что представил шляпу как доказательство своей удачи. Толпа, всегда злая и легковерная, долго верила этому черному обвинению, не показывая притом ни малейшей ненависти ни к принцессе, ни к Сикье – до такой степени тяжелый деспотизм Карла помрачал блеск его героизма!

Герцог был в лагере В продолжение всей этой тяжелой кампании король, чтоб приучить его к войне, держал его постоянно при себе. Узнав о смерти дяди, молодой этот принц, убитый горестью, заперся в своей палатке. Напрасно те из генералов, которые были преданы ему, старались добиться возможности говорить с ним. Дюкер умолял фаворита его Рёнсдорфа уговорить принца явиться перед армиею, и уверял, что заставит немедленно провозгласить его королем. Ренсдорф входил к своему государю, но вышел от него с ответом, что он неутешен и не может ни с кем говорить. «В таком случае, – сказал Дюкер, – пусть будет, что будет». Льстецы, которые всегда обманывают государей и их любимцев, уверили Карла-Фридриха и Ренсдорфа, что шведский народ обожает потомка Густавов, рожденного и воспитанного среди его. В этой уверенности, неопытный принц не предпринимал ничего, думая, что гораздо более возьмет горестью о потере героя, чем желанием скорее завладеть его престолом. Такое промедление было спасением для шведской свободы. Иначе как осмелилась бы она поднять голову против монархической власти, в виду короля, провозглашенного армиею и уже вступившего во все права своего предшественника?

Герц, по приказанию сенаторов, был арестован на пути с Аландских островов к осаждаемому Фридрихсгаллу, куда ехал для совещания с королем, ничего не зная о его смерти. Не успела весть об этом аресте распространиться по сю сторону Балтийского моря, как Бассевич уже отплыл в Стокгольм. Он был принят там со всевозможною предупредительностью.

При его появлении прежняя нежность к нему пробудилась опять в герцоге, который принял его в свою службу, а народ, жаждавший улик против Герца и желавший его казни, наперед начал рассчитывать на поддержку, которой ждала его ненависть от обвинений врага. Но ожидания эти были напрасны. Следственная комиссия вотще убеждала Бассевича свидетельствовать против его гонителя. Он отозвался, что, по причине их вражды и несчастья Герца, показания его, Бассевича, были бы подозрительны и вовсе не великодушны, а потому ограничился только опровержением того, что непримиримая ненависть или, может быть, необходимость при оправдывании самого себя заставляли Герца говорить против него. По мнению Бассевича, этот политик без убеждений заслуживал смерти в Голштинии, а не в Швеции, где, для поправления дел, он вступил на истинный путь, начав переговоры с царем. Когда Герц проходил на эшафот мимо дома, занимаемого Бассевичем, последний ушел в одну из отдаленных комнат, чтобы не слышать насмешек, которыми чернь преследовала несчастного барона, и запретил своим людям идти смотреть на казнь.

Так как из бумаг, отобранных у Герца при его аресте, недостаточно выяснились его сношения с царем, то сенат хотел захватить и юстиции-советника Штамке, состоявшего секретарем при Герце и оставленного последним на острове Аланде. Но Штамке, узнав об этом, перешел на русскую территорию и обратился к царю с просьбою о принятии его под свое покровительство. Монарх не хотел потом выдать его на том основании, что он состоял на службе Голштинии, а не Швеции. Сенат, с своей стороны, не захотел в этом деле прибегать к посредничеству герцога, и Штамке таким образом спас свою свободу, сделавшись впоследствии орудием первых непосредственных сношений между герцогом голштинским и его покровителем.

Шведы надеялись наслаждаться плодами своей независимости лишь по мере удаления от пути, начертанного их деспотическим государем. Если он предпочел сойтись с царем, с исключением других своих неприятелей, то они теперь решились примириться со всеми, за исключением одного царя и оставили без внимания аландские переговоры, приходившие уже почти к концу, чтобы начать со всех сторон новые. Бассевич, изустно и письменно, представлял сенаторам и лицам наиболее влиятельным, что так как о восстановлении Станислава не было более речи, то союз с Россиею не мог уже встретить никаких затруднений, и что Польша и Пруссия сами собою не замедлили бы приступить к нему; что у царя, сделавшегося слишком могущественным, никогда не отнимут завоеванных им земель; но что при помощи союза с ним можно бы было избежать необходимости жертвовать германскими провинциями; что шведская свобода нашла бы в нём верного союзника, тем более, что для него столько же выгодно поддерживать ее, сколько для других держав стараться подчинять Швецию игу государя самовластного, более способного, при помощи своей неограниченной власти, противостоять страшному московскому могуществу, возрастание которого их так беспокоит. Но все эти основательные доводы не могли пересилить всеобщего, повального стремления отрешиться вполне от прошедшего царствования, и к союзу с Францией) и Англией) приступлено было тем с большею еще поспешностью, что опасались, чтоб царь, в союзе с Швециею, не употребил своего влияния для возведения на престол шведский герцога голштинского. Молодого принца этого считали проникнутым любовью к деспотизму; наследственное право его на корону шведскую казалось опасным для свободы, а он, несмотря на всю свою проницательность, избалованный в детстве старою королевою Гедвигою Элеонорою и потом разными темными фаворитами, не умел снискать той популярности, которой принц и принцесса гессенские привязывали к себе сердца.

Препятствия, затруднявшие ему путь к престолу, увеличивались со дня на день, и Бассевич, боясь, чтоб герцога навсегда не удалили от короны, предложил ему присоединиться к партии принцессы, с тем, чтоб она объявлена была королевою, а он её наследником. Неуверенная еще насчет своей собственной участи и чувствуя свойственное государям нерасположение к ограничению их власти, принцесса была не прочь от такой комбинации, которая бы поставила её права вне зависимости от решения государственных сословий. Но другие министры герцога, Башнер и Фриц, полагали, что он вовсе еще не в такой крайности, чтоб отказываться от притязаний, на которые имел законное право. Некоторые из приверженцев свободы с умыслом поддерживали их мнение, чтобы только воспрепятствовать соединению, которое грозило опасностью новой форме правления. Тогда принцесса, поставленная в необходимость на что-нибудь решиться, отдала свои права на суд нации, была единодушно избрана и согласилась на все условия; после чего 4-го марта 1719 года государственные сословия присягнули ей, а 28-го числа того же месяца совершилось её коронование. Она принесла с собою на престол непримиримую ненависть к своему племяннику. С самого раннего детства он внушил ей отвращение к себе за шалости, которыми осмеливался досаждать ей и за которые вдовствующая королева[48]48
  Эдвига Элеонора.


[Закрыть], в восторге от игривости его ума, вовсе не думала его наказывать. Его первенство при дворе перед принцем гессенским, до возведения последнего покойным королем в генералиссимусы, еще более увеличивало её неприязнь, дошедшую наконец до последних пределов вследствие тех сопротивлений герцога, которые принудили ее пожертвовать верховными правами своего дома.

Узнав об избрании королевы, царь поспешил, через посредство Штамке, крепко уверить герцога, что примет его сторону, если он согласится приехать в Петербург. Иметь в своих руках наследника Карла XII – казалось ему самым действительным средством устрашать Швецию и принудить ее к заключению такого мира и к согласию на такие уступки, какие он только пожелает. Бассевич был того же мнения и сообщал по секрету о тайных предложениях царя всем желавшим знать о них, в надежде, что для отклонения государя его от принятия их, за ним утвердят по-крайней мере несомненное право наследования королеве и не откажут ему в сильном вспомоществовании для возвращения его наследственных владений. Но свобода усилила самоуверенность шведов, – они уже более не боялись царя, а идол всей нации, граф Арвед Горн, знавший и руководивший герцога с самого раннего его детства, показывал вид, что нехотя жертвует своею к нему дружбою долгу патриота, и потихоньку говорил своим друзьям, что Карл-Фридрих на престоле был бы вторым Эриком XIV[49]49
  Эрих XIV, король Шведский (ум. 1577) знаменитый деспот.


[Закрыть]. Слова эти скоро стали повторяться толпою, которая верила им; но люди более здравомыслящие заподозрили Горна в желании очернить законного наследника Вазы и тем облегчить себе путь к короне, которую хотел утвердить за своим родом. Королева с удовольствием видела, что все оставляли герцога; она назначала скипетр своему супругу. Двор и сенат пренебрегали Карлом-Фридрихом. Его заставляли терпеть нужду во всём, не выдавали следовавшей ему доли из доходов с аллодиальных имений королевского дома, не исполняли условий, заключенных с голштинскими полками, бывшими на жаловании у Швеции, Королева склонила герцога признать ее, обещав ему, через Арведа Горна, титул королевского высочества, дарованный еще покойным королем отцу его; но не сдержала слова, отказалась от своего обещания и украсила этим титулом принца гессенского. Столько оскорблений не мог вынести племянник Карла XII. Кроме того, он был склонен к подозрительности (а управлявший им Рёнсдорф, человек боязливый, указывал ему на опасности, будто бы угрожавшие его особе), и потому решился оставить Швецию. Его министры представляли ему единодушно, что необходимо выждать окончания переговоров, начатых через посредство Франции с Англиею и Даниею, и что он должен продолжать тревожить королеву своим присутствием, чтоб заставить ее честно разделаться с ним, а именно доставить ему или его владения, или приличное за них вознаграждение, и назначить достаточную пенсию на содержание его двора. Но медлительность пугала Рёнсдорфа, и герцог остался при своем намерении. Он объявил, что уезжает. Обрадовавшись случаю отделаться от него, королева немедленно повелела снарядить небольшую эскадру, на которой предоставляла ему переправиться куда угодно. Обер-церемониймейстер Функ сопровождал его и по поручению сената платил за все путевые издержки до самого прибытия их в Германию. Герцог вышел на берег в Ростоке 4-го июня. Из его министров последовал за ним только Бассевич; оба другие, как шведы[50]50
  Вышеупомянутые Ванниер и Фриц.


[Закрыть], просили, для заботы о его же интересах, оставить их в Стокгольме, но в сущности они только искали этим путем уклониться от тяжелой обязанности поддерживать в иностранных землях достоинство государя без владений, без денег, без союзников, и иметь постоянно дело с фаворитом, усердным, но недалеким и робким, каким был Рёнсдорф. Отдохнув, после морского путешествия, несколько дней в Дальвице, замке, принадлежащем камергеру Бассевичу, брату его министра, молодой герцог отправился покамест в Гамбург, где он мог быть вблизи от своего семейства[51]51
  Собственно говоря, семейства у Карла Фридриха не было, так как он был круглым сиротою, не имел ни братьев, ни сестер. Но у дяди его, епископа-регента, Христиана Августа, было несколько человек детей, из коих один сын Фридрих-Адольф впоследствии возведен был имп. Елизаветою Петровною на шведский престол, а дочь, Анна Елизавета была матерью Екатерины II. Таким образом отец Петра III и мать Екатерины II были между собою двоюродными. Мы надеемся со временем изложить точнее родство и первоначальные судьбы великой государыни. П.Б.


[Закрыть], своих владений и от тех дворов, с которыми ему предстояло вести переговоры относительно восстановления его наследственных прав на эти владения. Там он принял титул королевского высочества, который имел еще отец его, и о котором большая часть соседних держав не спорила, не смотря на возражения Швеции, Дании и даже Англии[52]52
  «Я чувствую, что в настоящих Записках слишком много говорится о герцоге голштинском; но подробности эти бросают новый свет на глубокую политику царя, который так искусно воспользовался надеждами, притязаниями и бедствиями этого молодого принца дли подготовки себе славного мира с Швецией), подписанного в Ништате; – мира, могущего показаться изумительным всякому, кому неизвестно, какое влияние имело на заключение его пребывание герцога в Петербурге». Примеч. составителя Записок.


[Закрыть].

Между тем как внук Карла XI добровольно покидал королевство своих предков, великий царь горько оплакивал потерю своего сына Петра Петровича, которого назначал себе в наследники; но оставаясь верным обширным планам для упрочения величия и славы России, он в то же время изгонял из своих владений иезуитов, заподозренных в хитрых происках, клонившихся к водворению духовной власти (супрематии) папы взамен власти московского патриарха, уничтоженной уже много лет перед тем. Князь Куракин, во время своего посольства в Рим в 1707 году, намекнул на возможность такой попытки, но это только для того, чтобы отклонить Климента от признания Станислава (Лещинского) королем польским. Петр Алексеевич не хотел признавать главою своей церкви никого кроме самого себя. Отважиться на такое предприятие и суметь принести его в исполнение было конечно делом весьма не легким и требовавшим большой смелости. Почести, оказываемые в прежние времена патриарху, доходили почти до обожания. Ежегодно, в память пришествия Мессии в Иерусалим, он в сопровождении всего духовенства торжественно проезжал по улицам Москвы на богато убранной лошади, смиренно ведомой самим царем, который перед тем держал и стремя, когда патриарх садился на нее.

Русские, еще грубые, способны были поддаваться внешним впечатлениям гораздо более, чем влиянию рассудка. Зная это, царь старался делать смешным то, к чему хотел ослабить привязанность и уважение. По кончине последнего патриарха, он создал потешного патриарха который, по вторникам на первой недели поста, обязан был с своею свитою разъезжать, в шутовской процессии, верхом на волах и ослах, или сидя в санях, запряженных медведями, свиньями и козлами, нарочно для того приспособленными. Патриарху этому он придал титул князя-папы и назначил штат из двенадцати пьяниц-дворян, которых называли кардиналами. Эта новая коллегия получила особый забавный статут, где прежде всего требовалось, чтобы никто из её членов не ложился спать не напившись пьяным. Таким образом эксцентричность поведения князя папы и всей его обстановки, выставляемая при всякого рода празднествах напоказ народу, доставляя последнему случай позабавиться, приучала его вместе с тем и соединять с презрением к грязному разгулу презрение к предрассудкам. Чтобы не пострадали достоинство и священные права религии, царь не ограничился тем, что провозгласил себя верховным главою церкви и в некоторых случаях исполнял обязанности, сопряженные с этим саном: он уважал и обряды своего вероисповедания. Так напр. он обыкновенно становился перед алтарем, с непокрытою головою, в ряды певчих; даже часто обладая сильным голосом и верным слухом, сам принимал на себя управление их хором. Распоряжение, сделанное им в то же время о переводе Библии на русский язык, окончательно убедило, что он никогда не думал касаться самой религии, а имел в виду только чрезмерность богатства и власти духовенства, которое злоупотребляло как тем, так и другим. В известных случаях он оказывал даже нечто вроде уважения к духовной юрисдикции. Так, по его указу, приговор над епископом Досифеем состоялся тогда только, когда Синод лишил его духовного сана и отдал в руки светского правосудия под именем Демида.