Текст книги "Возвращение. Часть 2"

Автор книги: Геннадий Ищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

   – Ладно, пусть занимается дальше. Нам важна его безопасность, все остальное второстепенно.

   – Начало марта, а так метет! – сказала Люся, глядя в окно моей комнаты, за которым бесновалась вьюга.

   – Всегда любил смотреть в окно, когда разыграется метель, – сказал я. – Есть в этом что-то завораживающее.

   – Романтик! – она взлохматила мои волосы. – Смотреть на такое я тоже люблю, а вот на улице уже не погуляешь.

   Она села мне на колени и прижалась к груди, вызвав волну нежности и желания.

   – Люся, слезай, не надо.

   – Мне уже пятнадцать лет!

   – Пятнадцать тебе будет только через месяц. Встань, я не железный.

   – Иногда мне кажется, что ты из железа.

   – Ты что, хочешь, чтобы мы пошли до конца?

   – Я этого давно хочу, – вздохнула она. – Только пока боюсь. Но до восемнадцати я точно ждать не буду.

   – Там будет видно, – сказал я, обняв ее за плечи.

   Я сам чувствовал, что долго мы не продержимся.

   – Пойдем посмотрим новости, – предложил я.

   – Зачем? – пожала она плечами. – Ты и так все знаешь, а я уже слушала. Наши атомные подводные лодки, не всплывая, совершили кругосветное путешествие. А больше ничего интересного нет. Я, когда слушала, еще пожалела моряков. Представляешь, как обидно? Участвовали в кругосветном путешествии и ничего не увидели.

   – Гена, тебя к телефону! – крикнула мама.

   Звонил Сергей.

   – Можешь зайти? У отца к тебе дело.

   – Сейчас подбегу, – ответил я.

   Начиная с января, ко мне стали регулярно обращаться за консультациями. Интересовало многое, но ответить я мог в лучшем случае только на половину вопросов.

   – Если я чего-то не видел или не читал, откуда мне об этом знать? – говорил я отцу Сергея. – Очень много выкладывали в сеть, но далеко не все. А потом интерес к тому времени вообще начал угасать. У всех хватало своих забот.

   Сегодня мне удалось ответить на два вопроса из трех.

   – Чем занят? – спросил я Сергея, когда довольный Петр Сергеевич ушел в свою комнату с исписанным мной листом бумаги.

   – Уроки сделал, теперь сижу и смотрю в окно. Да, возьми последние листы. Когда допишешь книгу?

   – За неделю, думаю, управлюсь. Ладно, побежал я к себе. Мы там тоже смотрим на снег.

   – Управился? – спросила подруга. – Чем Сергей занят?

   – Тем же, чем и мы. Смотрит на снег и балдеет. По телевизору ничего хорошего нет, а читать нечего. Вот, дочитал мою писанину.

   – Давай еще одну песню выучим? Что ты знаешь о зиме, кроме "Снежинки"?

   – Мне и то, как мы исполняем "Снежинку", не нравится, – сказал я. – Поешь ты прекрасно и с каждой песней все лучше. А вот музыка... Не хватает пианино с гитарой, совсем не так она звучит! Песни-то я знаю, но не все можно нормально исполнить. Можно разучить "Три белых коня", но там должна звучать труба... Слушай, у меня появилась мысль. В Минске навалом небольших музыкальных коллективов. Можно договориться с одним из них через мою крышу. Аранжировку для своих инструментов они сделают сами. Разучим с десяток песен и запишем у Самохина.

   – А никого не удивит, что из тебя сыплются песни?

   – Пока все молчат, а мы уже шесть песен исполняли и седьмую спели для комиссии. А пока все подготовим, еще несколько месяцев пройдет. Люсь, ты кем хочешь стать? Не певицей?

   – Я еще не определилась. Но петь мне нравится. Дыхательные упражнения и мантры я делаю регулярно, сама заметила, как усилился голос.

   Я тоже заметил. У нее и раньше был красивый голос, но слабый. Сейчас у нее был не голос, голосище!

   – И твой голос продолжает меняться, – сказала она. – Когда ты пел в городке, все были в восторге от самих песен, а не от твоего исполнения, а сейчас поменялся тембр. Еще не Магомаев и даже не Трошин, но твое пение уже приятно слушать. А что ты имел в виду, когда говорил о крыше?

   – Детективы нужно читать, – нравоучительно сказал я. – Возьми у моей мамы, у нее их целая полка. Крыша – это покровители. Завтра я попрошу передать мою просьбу. Будем лепить из тебя народную певицу, а репертуар я на сто лет вперед обеспечу.

   К утру пурга прекратилась, и дворники спешили очистить от снега тротуары, пока народ еще сидит по домам. К нашему выходу в школу дорожки выскребли почти до асфальта.

   – Красота! – говорил я друзьям. – В городке я бы сейчас перся через сугробы и набрал снега в ботинки.

   – Зато у нас зимой на физкультуре ездили в лес, – сказала Люся. – Помнишь?

   Как я мог не помнить? В школе было много лыж, и наш физрук частенько вместо урока загонял нас в лес. Это было классно, особенно если не нужно было прокладывать лыжню. В конце урока девчонок забрасывали снежками и ехали в школу сдавать лыжи и забирать портфели.

   – Да, – ответил я. – Здесь так не покатаешься, зато у нас был хуже каток.

   – Что толку говорить о том, что было, – недовольно сказал Сергей. – Было и сплыло. Давайте идти быстрее, а то мы с вами постоянно прибегаем к звонку.

   Во втором полугодии мы уже окончательно стали в классе своими, а я на большинстве уроков мысленно шлифовал текст книги и не сильно тяготился учебой. Легко было говорить Семену, что я маюсь дурью. Не мог я целые дни оставаться без Люси. Я, даже сидя на разных партах, чувствовал ее присутствие. Мы еще в самом начале хотели сесть за одну парту, но девчонки, с которыми мы сидели, пересаживаться отказались наотрез.

   – Ген, дай посмотреть тетрадь по алгебре! – подкатил ко мне Витька Дроздов.

   – Списывать не дам, ты же знаешь, – ответил я. – Объяснить решение могу. Не хочешь? Тогда иди лесом.

   – Говорят, ты знаешь много анекдотов, – подошел Олег Вешняков.

   – Кто это говорит? – едва не подскочил я.

   В этой школе я не рассказал ни одного анекдота и не собирался этим занимаеться.

   – Ее сестра, – кивнул он на Люсю. – Она сейчас весь второй "Б" ими смешит. Даже что-то рассказала своей классной. Говорят, та смеялась.

   Ответить я не успел: прозвенел звонок. После окончания химии на алгебру мы пошли с первого этажа на второй. Когда проходили мимо учительской, из нее вышла директор.

   – Зайди! – сказала она, возвращаясь обратно.

   Я зашел следом в учительскую, в которой, помимо Анны Гавриловны, находились еще несколько учителей, в том числе и наша классная.

   – Что это еще за история с анекдотами? – строго спросила она.

   – Могу поклясться чем угодно, что в этой школе я не рассказал ни одного анекдота! – торжественно сказал я. – Я слишком дорожу своим временем.

   – А при чем здесь время? – не поняла она.

   – Все люди почему-то любят смеяться, – пояснил я. – В той школе, в которой я раньше учился, мне не давали проходу ни школьники, ни учителя. Даже директор один раз попросил рассказать анекдот. Неприличных, кстати, не было ни одного. А вы почему спрашиваете? Из-за младшей Черезовой? Так я о ее рассказах ничего не знал. Сегодня же вправлю мозги.

   – Насчет директора соврал? – не совсем педагогично спросила она.

   – Зачем врать? – ответил я. – Я и вам могу рассказать. Ученик говорит учителю: "Следует ли наказывать кого-нибудь за то, чего он не делал?"

   Учитель ему: "Нет, разумеется, ни в коем случае нельзя!"

   Ученик: "Хорошо. Я не сделал домашнее задание..."

   – Смешно, – сказала она. – Еще?

   – Учительница говорит ученику: "Ты, почему опять опоздал?", а тот ей отвечает: "Ну, Марья Ивановна, вы же сами говорили, что учиться никогда не поздно!"

   – Это прямо о вашей компании, – опять улыбнулась она. – Иди и поговори с Ольгой. После ее рассказов весь класс пол-урока не может успокоиться. Ей классная уже сделала замечание, но пока без толку.

   "Ни фига себе – подумал я, выходя из учительской – И это наша директор!"

   Зазвенел звонок, и я рванул к лестнице. Хорошо, что учительницы еще не было.

   – Тебя за что Гавриловна утянула в учительскую? – спросил Валерка.

   – Захотела послушать анекдоты, – неосмотрительно ляпнул я, еще не понимая, что сказал.

   – Так это правда, что ты их много знаешь? – оживился он.

   Ответить я не успел: зашла учительница, и начался урок. Следующая перемена была большой, и меня обступил весь класс, включая старосту, с которой я практически не общался.

   – Колись! – сказал Валерка. – Не будь жмотом, тебе что, жалко немного посмешить друзей?

   – Немного? Один анекдот, и отстанете? Ладно, слушайте. На уроке ботаники. Учитель спрашивает: "Какое самое благоприятное время для сбора яблок?" Петя: " Август". Таня: "Сентябрь". Вовочка: "Когда собака привязана". Все, пошли в свой класс.

   Если кто-то думает, что они от меня отстали, то зря. Анекдотов пять из меня за день выцыганили. Большое спасибо Олечке я озвучил в тот же день, после того как вернулись домой.

   – Зови сестру на суд и расправу! – сказал я Люсе.

   – А что она натворила? – спросила Надежда.

   – Сейчас узнаете, – пообещал я. – Иди сюда, чудо в перьях! Ты зачем начала рассказывать одноклассникам анекдоты, да еще ссылаться на меня?

   – Я не хотела! – Ольга чуть не плакала. – Я только рассказала Нинке, а она их пересказала в классе, поэтому все захотели узнать остальные... Пришлось рассказать. А потом они закончились...

   – И ты всем сказала, кто тебе рассказал, так? Ладно, голову на первый раз отрывать не буду...

   – А еще анекдоты расскажешь? – ожила она.

   – Я тебе расскажу! Я по твоей милости имел сомнительное удовольствие беседовать с директором. Я от нее откупился парой анекдотов, но тебя она просила предупредить. Не прекратишь – снизят оценку по поведению. Это не шутки, ты мешаешь учителям вести уроки и не реагируешь на замечания.

   – Оля, как ты могла! – с возмущением сказала Надежда. – Иди в свою комнату, у нас с тобой будет разговор!

   – Ты что, действительно рассказывал Гавриловне анекдоты? – удивилась Люся, когда за ними закрылась дверь.

   – А чем она хуже нашего Новикова? – спросил я. – Такой же человек. Ты знаешь, она даже пару раз улыбнулась.

   Зазвонил телефон, и Люся пошла в прихожую. Я двинулся следом.

   – Таня передала, что тебе звонили, – сказала она, положив трубку на рычаг. – Беги домой, сейчас будут перезванивать.

   Звонил Васильев.

   – Ты просил разузнать насчет ансамбля, – сказал он. – Мы договорились с Окружным Домом офицеров. Несколько музыкантов согласны с вами поработать. Точнее, они вас послушают, а потом примут окончательное решение. Но у них своя работа, поэтому вам придется подстраиваться под них, а не наоборот. Вы сможете сейчас туда ненадолго съездить?

   – Без проблем, – ответил я. – Нам к ним добираться самим?

   – Таких жертв от вас не требуется, – засмеялся он. – одевайтесь и выходите со двора, а я сейчас подъеду.

   Через десять минут мы уже стояли на выезде со двора, а вскоре подъехал и "Москвич", за рулем которого сидел Виктор.

   Музыкантов оказалось пятеро.

   – Олег Астахов, – представился один из них. – Я здесь вроде старшего. Инструменты – гитара и скрипка.

   – Игорь Гордеев, – наклонил голову самый высокий из парней. – Те же инструменты.

   – Виктор Калачов, – сказал невысокий, плотный и на вид самый старший в группе мужчина. – Ударные.

   – Николай Маклаков, клавишные и труба, – сказал невысокий парень с круглым лицом и уже заметной полнотой.

   – Тоже Олег, но Бельский, – представился последний член группы. – Контрабас.

   – Нам сказали, что вы хотите с нами поговорить, а потом уже решите, помогать или нет, – обратился я к ним. – Давайте я тогда сначала скажу, что нужно нам. Я пишу песни, причем не только детские. К сожалению, ни на каких других инструментах, кроме гитары, я играть не умею, поэтому Люсе приходится подбирать мелодии самостоятельно, и мы ограничены всего двумя инструментами. В некоторых случаях этого хватает, в остальных хорошая песня звучит... так себе. Сейчас у меня есть несколько новых песен, а до лета их будет еще две-три. Мы хотим, собрать из моих песен небольшой концерт и записать его на телецентре. Вам нужно будет сделать аранжировку для своих инструментов, а потом свести все воедино. Если захотите потом исполнять наши песни сами – ради бога. Если будут проблемы с худсоветом по репертуару, мы сможем их решить своими силами.

   – Мы бы хотели услышать что-нибудь из нового, – сказал Олег Астахов. – Давайте пройдем на сцену, там сейчас никого нет. Игорь, принеси гитару.

   Для начала мы им исполнили "Годы бешено несутся".

   – А теперь представьте, как эта песня прозвучит, если будем играть все вместе, – сказал я. – Что кислые лица? Тоже скажете, не по возрасту?

   – Даже если пропустит худсовет, зрители засмеют, – виновато сказал Астахов. – Песня замечательная, и поете вы ее хорошо...

   – Кажется, я уже где-то такое слышал, – сказал я, обращаясь к Люсе. – Причем именно такими словами. Олег, вы слышали наше выступление на концерте для милиции?

   – Да, но...

   – Я извинился за то, что песни не по возрасту, но мог бы и не извиняться, они и так отбили бы себе руки аплодисментами. Если бы была готова и эта песня, я вас уверяю, что точно так же с восторгом встретили бы и ее. Сделаем запись, и ищите себе взрослых певцов или пойте сами.

   – Сыграйте еще что-нибудь, – попросил он.

   – Мы споем "Снежинку", – сказал я. – Только учтите, что без ударных она не очень хорошо звучит. Точнее, петь будет Люся, я здесь только играю.

   – Когда приходит год молодой, а старый уходит вдаль, снежинку хрупкую спрячь в ладонь, желание загадай! – запела Люся.

   – Припев здесь лучше петь всем вместе, – сказал я, когда мы закончили. – Есть еще одна песня, но мы ее не разучивали, потому что без партии трубы она не звучит.

   – Мы подумаем, – сказал Гордеев. – Вы не обижайтесь, ребята.

   – Никаких обид, – заверил я его. – Думайте. Когда решите, позвоните по этому телефону. Откажетесь – мы не обидимся.

   – Я обижусь! – сказала Люся, когда мы шли мимо постамента с танком к своей машине. – Мог бы за меня не расшаркиваться. Целый вечер потеряли!

   – Откажутся – будем петь песни из мультиков, – утешил я. – Такие, что любой худсовет пропустит. От улыбки станет день светлей, и слону, и даже маленькой улитке...

   – Закрой рот, сумасшедший! – рассердилась подруга. – Нахватаешься холодного воздуха и заболеешь! И люди оборачиваются.

   – Садитесь в машину, – сказал Виктор. – Не согласятся эти, договоримся с другими. У тракторостроителей есть хорошие ребята. А ты лучше действительно подбери что-нибудь детское, к чему искать неприятности на ровном месте?

   – Подберем, – пообещал я. – Пусть, главное, продолжает тренироваться. Для многих хороших песен голос еще слабоват.

   – А как вы его тренируете? – поинтересовался он. – Спрашиваю потому, что твой голос за полгода заметно изменился.

   – Йогой мы его меняем, – пояснил я. – Дыхательные упражнения и мантры. Увеличивается объем легких, укрепляются голосовые связки. В небольших пределах можно поменять тембр голоса. Ничего в этом сложного нет, кроме каждодневного труда. Ну и, само собой, пение.

   – Ты только не перестарайся с этими песнями, – предупредил Виктор. – Три-четыре новые песни в концерте могут удивить, но не являются чем-то из ряда вон выходящим. А вот десятка полтора... А мы весной в Москву начнем давать кое-какую информацию. Маловероятно, но кто-нибудь сможет сопоставить. Куда вам торопиться, еще вся жизнь впереди.

   Глава 4

   В середине марта я дописал рукопись «Волкодава» и передал ее в редакцию. Через неделю мне позвонили и попросили приехать. Чтобы не прибежать туда к концу рабочего дня, пришлось отпрашиваться у директора.

   – Ты что, по мне соскучился? – усмехнулась она, когда я переступил порог ее кабинета.

   – И это тоже, – сказал я. – Но, вообще-то, я здесь сейчас по другой причине. Позвонили из редакции, куда я отдал рукопись книги. Я должен у них появиться, но после занятий никак не успеваю, поэтому хотел отпроситься завтра с последнего урока. Это английский, а вы же знаете...

   – Знаю, – прервала она меня. – На урок можешь не оставаться, а Ларисе Васильевне я сама скажу. Книга хоть хорошая?

   – Мировой уровень, – скромно сказал я. – Спасибо, что выручили.

   О моем знании английского она была наслышана от нашей англичанки, на уроках которой я теперь обдумывал свои дела, даже не делая никаких попыток это скрыть. Лариса Васильевна была женщиной умной и прекрасно понимала, что ее уроки мне ничего не дадут. На следующий день перед английским я оставил портфель Сергею и устроил небольшую пробежку от школы до троллейбусной остановки. Можно было попросить у Васильева машину, но я не стал наглеть. Время у меня теперь было, а троллейбус шел почти до самой редакции "Молодой гвардии".

   – Поздновато ты, – поморщился редактор.

   – Как смог! – ответил я. – И так с урока отпросился, а у вас, Валентин Петрович, еще два часа работы. Какие ко мне вопросы?

   – Рукопись я прочитал, – сказал он мне. – И не я один. – Книга очень хорошая и оригинальная, поэтому мы ее без сомнения возьмем в печать. Но кое-что в ней нужно подправить. Оживших покойников убрать, всякое колдовство...

   – Вы сказку "Конек-Горбунок" читали? – спросил я. – Или любую другую? Выбросите из нее всю магию, и что останется? Уродливый конь-мутант и деревенский придурок. Так и здесь. В книге все подогнано и отшлифовано. Это сказочная фантастика, так можете на обложке и написать крупными буквами. Если не пропустит цензура, вы скажите мне, и я попытаюсь это дело поправить. А если вы сами не хотите такое печатать, то просто верните рукопись, я найду, куда ее пристроить. Я хотел разорвать договор, вы меня отговорили. Видимо, зря.

   – Не кипятись, – сказал редактор. – Тебя вообще по тексту хотели видеть. Ты знаешь, куда идти, в конце зайдешь ко мне.

   С любителями править чужой текст, вставляя в него свои мысли, я ругался с полчаса, отбив почти все нападки. В конце концов, они удовлетворились парочкой второстепенных правок, и я направился к редактору.

   – Ну как результаты? – спросил он. – Пришли к консенсусу?

   – У них ко мне претензий нет, – сказал я. – Внесут пару правок и все.

   – Ладно, – сказал он. – Попробую отдать в таком виде. – Но если не пропустит цензура, я с ними копья из-за твоего упрямства ломать не буду. Или возьмешь рукопись на переделку, или заберешь ее совсем.

   Через неделю после нашей поездки в Окружной Дом офицеров мне позвонил Олег Астахов и сообщил, что они согласны попробовать. И чего было столько думать?

   – Давай споем вдвоем одну очень хорошую песню, – сказал я Люсе. – У нас с тобой в репертуаре ничего военного нет, этот пробел надо заполнить.

   – А погоня? – возразила она.

   – Это я сказал, что она о героях гражданской войны, – отмахнулся я. – Ее с таким же успехом можно петь и о махновцах. А эта песня из тех, которые хватают за сердце. Ее написали к фильму, посвященному военным медикам. Снимут его еще только в семьдесят пятом году, так что мы с тобой ничем не рискуем. Она и поется в два голоса поочередно. Давай я тебе ее спою без музыки. Слушай. Сестра, ты помнишь, как из боя меня ты вынесла в санбат. Это поет мужчина. Потом вступает женщина. Остались живы мы с тобою в тот раз товарищ мой и брат. Потом они поют оба. На всю оставшуюся жизнь нам хватит подвигов и славы...

   Когда я закончил песню, в глазах подруги стояли слезы.

   – Ну вот еще! – я обнял ее и полез в карман за носовым платком. – Это не ты, это слушатели должны плакать. Если я нашим музыкантам и с этой песней не угожу, я им сам помашу ручкой!

   Прежде чем ехать к музыкантам, я подобрал мелодию для гитары, и мы с Люсей ее несколько раз спели. Потом мы ее исполнили нашему ВИА.

   – Вот это то, что надо! – сказал Астахов. – У меня нет слов. Это же за сколько времени ты ее написал?

   – Это так важно? – сказал я. – Стихи у меня были в набросках, чуть подправил, и все. А мелодия... Я до сих пор не могу понять, откуда они у меня берутся. Главное, что песня такая, что с ней не стыдно выйти и на праздничный концерт, посвященный Дню Победы, и не только в Минске, но и в Москве. А репертуар у нас будет разный. Только давайте сначала доведем до ума одну песню, пока я сам занимаюсь другими.

   Было видно, что они загорелись. В тот вечер я играл мелодию раз шесть, пока не сказали, что довольно и отправили домой на машине Дома офицеров. Это было кстати, так как прямого маршрута к ним не было, и приходилось ездить с пересадкой или минут пятнадцать топать по вечерним улицам пешком. Через неделю нам позвонили опять. Получилось у них здорово, мне ничего поправлять не пришлось. Не симфонический оркестр, но и не наша домашняя игра. Мы к этому времени эту песню спели уже, наверное, раз двадцать, поэтому номер вышел – просто блеск! Мне бы еще малость подправить голос, но, скорее всего, я уже достиг своего потолка.

   Николай куда-то сбегал и вернулся с каким-то майором, для которого мы спели еще раз.

   – Замечательно! – сказал он. – Репетируйте дальше. Эту песню мы вставим в свой репертуар. И готовьтесь петь ее девятого мая. Больше из военной тематики ничего нет?

   – Пока нет, – ответил я. – Но до мая еще есть время, может быть, и успею.

   – Дерзайте, молодой человек! – обратился он ко мне на "вы". – С такими песнями мы вам окажем всемерную поддержку. Песни о любви это хорошо, но не серьезно. Вы сначала пробейтесь на большую сцену, тогда сможете себе больше позволить. А пробиваться лучше с серьезными песнями.

   – Хотят серьезную песню, значит, пойдем навстречу, – сказал я Люсе, когда мы поднимались на ее этаж. – Приготовим такую, что будут рыдать. До партийных песен мы с тобой еще не доросли, а вот патриотические на военную тему – это самое то. Надо мне было самому додуматься. Я сегодня подберу музыку к одной песне, а завтра послушаешь. По-моему, как раз для тебя.

   – Подобрал? – спросила подруга на следующее утро, едва я, помахивая портфелем, сбежал на второй этаж.

   – А поздороваться с любимым человеком?

   – Здравствуй. Ну, Ген!

   – Если я что-нибудь обещаю, то делаю. Хорошо хоть вчера успел переодеть костюм, а то бы вы сегодня ушли в школу без меня.

   – Почему? – не поняла она.

   – Потому что он бы еще не высох от слез. Где Сергей?

   – Сейчас должен выйти. Ты бессовестный, я теперь весь день буду умирать от любопытства.

   – Это естественное состояние почти любой женщины. Ну чего он задерживается, опоздаем же!

   – Не шуми, – сказал Сергей, появляясь в дверях. – У нас соседи-пенсионеры еще спят. Идите без меня. Отцу плохо, я ему вызвал "скорую". Скажете классной.

   Настроение сразу упало. Сергей бодрился, но я его уже достаточно хорошо знал, чтобы понять, что ему страшно. Три года назад он потерял мать, которая не перенесла родов, а вскорости у отца случился инфаркт. И вот опять...

   – Давай, я останусь с тобой? – предложил я, уже заранее зная, что он откажется.

   – Бежите в школу, а то опоздаете! – сказал он. – Ты ничем не поможешь, а отца, наверное, увезут в больницу.

   Мы опоздали первый раз за весь год. Урок вела классная.

   – Так и знала, что это когда-нибудь случится, – сказала она, когда я пропустил вперед Люсю и зашел следом за ней в класс. – А где Деменков?

   – Его сегодня не будет, Ольга Владимировна, – ответил я. – Он вызвал "скорую" к отцу. Мы из-за этого и задержались.

   – Садитесь на свои места, – сказала она. – Продолжаем урок.

   День тянулся еле-еле, я переживал за друга и с большим трудом дождался окончания занятий.

   – Что ты так трясешься? – недовольно сказала Люся. – Ну стало человеку плохо, зачем же его сразу хоронить, а себе мотать нервы?

   – Не знаю, – ответил я. – Почему-то не получается успокоиться. Даже медитация не помогает, просто не могу войти в нужное состояние.

   Моя тревога передалась и ей, поэтому почти весь путь от сквера до своего дома мы пробежали. Все оказалось не так страшно.

   – Я недавно приехал из больницы, – сказал Сергей, когда мы вломились к нему в квартиру. – Отцу лучше, но сказали, что он будет дней десять под наблюдением.

   – Ты у нас тоже будешь под наблюдением, – сказал я ему. – Мама не работает, и ей приготовить тебе еду ничего не стоит.

   – Не нужно, – стал отказываться он. – У меня все есть, а одному до воскресенья хватит. А там что-нибудь сам приготовлю, деньги есть.

   – Значит, придет в воскресенье, – сказал я. – И не вздумай отказываться. Держи тетради, завтра отдашь.

   От Сергея зашли к Ольге. Оказалось, что моя мама зашла к Надежде, и сейчас они общались на кухне.

   – Мойте руки! – сказала мама Люси. – Сейчас будете обедать.

   – Чуть позже, – ответила подруга. – Мы ненадолго поднимемся к Гене.

   – Давай пой, пока никого нет! – сказала Люся, когда мы зашли в мою комнату.

   Таня еще не пришла со школы, а отец со службы так рано никогда не возвращался.

   – Ну слушай, – сказал я, беря гитару. – Песня называется "Баллада о матери". Постарела мать за двадцать лет, а вестей от сына нет и нет.

   Но она всё продолжает ждать, потому что верит, потому что мать.

   Я и раньше пел эту песню Мартынова. Не для кого-то, просто для себя. И всегда у меня на глаза наворачивались слезы. Я не знаю, как такое можно слушать спокойно.

   – Трудно это было вспоминать. Вдруг с экрана сын взглянул на мать.

   Мать узнала сына в тот же миг, и пронёсся материнский крик.

   Как всегда, при исполнении песни для меня перестало существовать все вокруг, и, только закончив петь, я услышал, что Люся плачет навзрыд.

   – Я не смогу такое спеть! – давясь слезами, говорила она. – Как это можно спокойно петь?

   – Успокойся сейчас же! – сказал я, вытаскивая носовой платок.

   Он оказался не слишком свежим, и пришлось лезть в шкаф за другим.

   – Ну куда это годится? – выговаривал я ей, промокая слезы. – Я ее тоже не могу спокойно слушать, а тем более петь, но не так же реветь!

   – Кто ее написал? – успокаиваясь, спросила она.

   – Должен в семьдесят первом написать Мартынов. Классный певец и композитор. Говорили, что и человек хороший.

   – И ты хочешь спереть у него такую песню!

   – Ничего, напишет другую, – ответил я. – А его я отблагодарю. Я знаю, когда он умрет, причем, по мнению врачей, его можно было спасти, если бы вовремя оказали помощь. Ему и сорока трех не исполнилось, а сколько всего сделал! Я найду возможность с ним познакомиться и отправить на лечение. Незачем ждать, пока его прихватит в лифте. Он, кстати, не один такой, кому можно будет помочь. Если бы ты знала, сколько талантливых людей умерло раньше срока! Хрен у меня вообще поднимется в воздух тот самолет, на котором разбился Чистяков! Двадцать восемь лет было парню, а выступал гениально! До семьдесят второго года время еще есть, а я хоть так свою совесть немного успокою. А ты будешь учить эту песню и петь, пока не вытекут все слезы. Все равно к нашим музыкантам с ней рано выходить. Я и так пеку песни, как блинчики. Пока поработаем со старым репертуаром.

   – Послушай, а кем ты сам хочешь стать? – спросила Люся.

   – Пока не определился, – ответил я. – Но уж точно не инженером. Не хочу повторять свою жизнь даже в малом. Понимаешь, таких, как я, будет как собак нерезаных. Обычный инженер средних способностей, добросовестный и исполнительный.

   – А ты бы хотел руководить?

   – Вот чего не хотел бы, так это руководящей работы. Я ее тоже наелся. Всегда лучше отвечать за себя самого, чем за кого-то, особенно у нас. Нет, я бы хотел прожить эту жизнь творчески. Не все же время будут ворованные песни. Можно выступать с пародиями, которых я знаю... до фига!

   – А пародии не ворованные?

   – Есть разница, – пояснил я. – Многие юмористы в мое время смешили людей не рассказами собственного сочинения, а тем, что для них писали другие. Здесь главное уметь правильно преподнести написанное. Можно сниматься в кино, подружиться с массой талантливых людей. И потом, не забывай то, о чем я говорил раньше. К добру или к худу, но будущее будет меняться, меняя жизнь миллионов людей. Поэтому многое просто не напишут или напишут иначе. В ближайшие годы это будет мало заметно, но чем дальше, тем сильней. Ладно, беги домой, а то твоя мама сейчас начнет звонить. Держи слова песни и больше не реви, иначе все подумают, что плачешь из-за меня.

   – Как он погиб? – спросил Машеров.

   – Взрыв бытового газа, – пояснил Юркович. – Все сделали так, что комар носа не подточит. Хотя расследовать, конечно, будут. Все-таки второй секретарь ЦК.

   – Кто-нибудь еще пострадал?

   – Нет. Жена с детьми была в отъезде, а шофера он оставил в машине. Соседи были дома, но обрушения стен не произошло. В квартире Щелокова возник пожар, пока его потушили, все выгорело.

   – Неприятный сюрприз Леониду Ильичу перед самым съездом.

   – Скоро у него будет еще один сюрприз. Разработка Павлова почти закончена.

   – С этим будьте особенно осторожны, – сказал Машеров. – Управляющий делами ЦК – это фигура. Тем более что он уже не первый.

   – Я своим людям верю, – сказал полковник. – Все будет тихо. Обычное пищевое отравление. Он большой любитель маринованных грибов, которые в семье больше никто не ест. Способ подсунуть ему нужное уже разработан. Там сложная подстановка, поэтому до съезда не успеем.

   – И не надо. Большой срочности нет. Главное, управиться не позже лета. Есть что-то еще?

   – Есть, но я не уверен, что это нужно использовать.

   – Рассказывай, подумаем вместе.

   – В тетрадках есть одна интересная запись. Вы могли на нее не обратить внимания. Я, во всяком случае, обратил не сразу. Мы в первую очередь прорабатываем шестидесятые и семидесятые годы, а запись относится к ноябрю восемьдесят седьмого.

   – И что там такого интересного?

   – Двадцать седьмого ноября восемьдесят седьмого года Военной коллегией Верховного суда СССР был приговорён к расстрелу генерал-майор ГРУ Дмитрий Федорович Поляков. Формулировка – за измену родине.

   – Припоминаю. Но ты прав, я особого внимания не обратил. Все это еще очень нескоро.

   – А я решил уточнить у нашего лейтенанта. В тетрадке только событие и дата. А когда сделали запрос, получили это.

   Полковник передал Машерову исписанный тетрадный лист.

   – Ну не сволочь? – сказал Петр Миронович. – Практически всю нашу агентуру в Штатах сдал!

   – Вы дальше читайте, – сказал Юркович. – Там много чего написано. Правда, не все он еще успел сделать. Вот я и думаю, как эту информацию подбросить Ивашутину.

   – А где сейчас Поляков?

   – Меньше года, как назначен военным атташе в Бирме.

   – Ты же сам хотел оставить всю кадровую информацию нам, а делиться только наукой и катастрофами. И под каким соусом тогда это преподнести начальнику ГРУ? Через три дня я еду на съезд и буду просвещать Брежнева. Уж до Ивашутина эта информация все равно дойдет. Петр Иванович не дурак и сразу сложит два плюс два. Ясное дело, что мы всех водим за нос и знаем гораздо больше того, чем делимся. И долго мы тогда сохраним контроль над объектом?